Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XXXI

Всё оставшееся до наступления сумерек время сириец наставлял своих подручных. Из-за своей раны вынужденный остаться в заложниках, он терзался сомнениями, понимая, насколько усложнилось до мелочей продуманное им покушение. Вновь и вновь он вычерчивал на песке схему укреплений, которые нужно было перейти незамеченными; объяснял кратчайшую дорогу к дворцу; указывал расположение зданий и пристроек бывшей резиденции ромейских царей и расстояния между ними; острой щепкой обозначал наиболее вероятное местонахождение палат принца. Хассисины сидели перед ним плотным полукругом, слушая и запоминая каждое слово. Время от времени они согласно кивали головами или напротив, задавали вопросы. Вопросы радовали предводителя, указывая на понятливость слушателей, хотя ответы на них подбирать становилось всё труднее.

– Численность охраны невелика, – говорил он им. – У этих дверей стоят только двое, с ними справится даже подросток. Какими словами стражи узнают друг друга? К чему вам эти слова, если они меняются каждый день? Помните, стражники принца отличаются от греческих солдат своей одеждой – широкими холщовыми штанами и тюрбанами вместо касок на головах. Оружие у них тоже другое – круглые щиты и простые копья вместо топоров и крючьев на концах, как у христиан. Но не вздумайте говорить с ними по-турецки: они признают обман и поднимут тревогу. Убивайте их сразу, издалека, так будет надёжнее. Поменьше разговаривайте между собой – горожане подозрительны и могут кликнуть караул. Почаще улыбайтесь и держите рты на замке, не ввязывайтесь в случайные ссоры: одно неосторожное слово или жест выдадут вас с головой. А перед толпой врагов бессильны даже герои легенд.

Шипя от боли и опираясь на костыль, он с трудом поднялся на ноги. Никто из хассисинов и не подумал шевельнуться: броситься на помощь – означало усомниться в силе вожака, оскорбить его подозрением в немощи духа и тела.

– Этой ночью вас поведёт Сулейман, – кивнул он на горбоносого араба, в знак признательности склонившего голову. – Ослушание ему я объявляю равносильным предательству.

Спустя несколько часов шестеро убийц, переодетые в холщовые куртки и штаны казненных христианских моряков и в натянутых поверх костюмов долгополых кафтанах горожан, поочередно, один за другим спустились в ров. Там, на дне, они затаились в ожидании прихода рабочих бригад.

Под утро, смешавшись с византийцами, они разделились и проникли в город через разные калитки. Однако в тот день стража была начеку и заподозрив неладное, подняла тревогу. Горожан, несмотря на их недовольство, задержали и лишь орудийный обстрел, по случайности пришедшийся именно на этот участок крепостной стены, спас хассисинов от немедленного разоблачения. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, они поспешили скрыться и с наступлением темноты встретились, как и было условленно, на рыночной площади, возле форума Тавра.

Двое из хассисинов извлекли из котомок удачно приобретённые у старьевщиков поношенные мундиры императорской гвардии, трое других остались в халатах воинов из свиты Орхана, выслеженных и умерщвленных неподалеку от пристани.

Добраться, пользуясь объяснениями сирийца, до покоев принца, труда не составляло. Двое стражей в восточных одеждах сидели на ступенях лестницы у бокового крыльца и вели неторопливую задушевную беседу. Услышав шаги, они поднялись на ноги и нацелили на пришельцев копья. Однако, обманутые одеждой, подпустили лазутчиков вплотную. Платой за доверчивость стали две перерезанные глотки. Убитых оттащили в сторону и двое хассисинов заняли их места.

Удача в тот день сопутствовала им: уже на лестнице Сулейман настороженно повел головой, бросился к пролету под ступенями и извлек из почти незаметной каморки заспанного малолетнего прислужника. Перепуганный подросток пытался увернуться от зажимающей ему рот ладони, бился в руках хассисина, подобно вытащенной из воды рыбке.

– Ты знаешь, где принц, – скорее утверждал, чем спрашивал вожак.

– Отведи нас к нему. В награду получишь жизнь.

Прислужник энергично закивал головой.

– Пошли, – распорядился араб, передавая свою добычу в руки другого хассисина. – Держите оружие наготове.

– Ослабь свою хватку, Али. Ты же не хочешь, чтобы мальчишка задохнулся? Если вздумает кричать, сверни ему шею.

Сказанное предназначалось для пленника, сам же Али в наставлениях не нуждался.

– Сулейман, мы возьмем тебя в кольцо, – заявил один из хассисинов. – Если наткнемся на стражу, скажем, что ведем подозрительного человека на допрос.

– Дело говоришь, Муса, – одобрительно кивнул тот. – А пока что позови сюда оставшихся снаружи.

Подражая размеренной поступи караульных, хассисины беспрепятственно миновали две полутемные галереи. В одном из переходов нога каждого из них по разу наступила на плиту, своим чуть более светлым цветом выделяющуюся из одинаковых с ней по размерам соседних плит. При каждом нажатии плоский камень едва заметно подрагивал и подавался вниз. Они прошли мимо, даже не обратив на это внимания. В самом деле, мало ли перекосившихся от времени плит может встретиться в покрытии полов коридоров ветхого замка? Дворцовая стража была осведомлена значительно лучше – на эту плиту, особенно в ночное время могла наступить лишь нога незваного гостя. Сдвигаясь с места, камень каждый раз приводил в действие рычаг, натягивающий пропущенный под полом шелковый шнурок.

Через две залы от перехода, в маленькой комнате требовательно зазвонил колокольчик. Двое молодых людей, не снимая одежд расположившихся на ночлег, тут же вскочили на ноги.

– Шестеро, – прислушавшись к звону, произнес один из них.

Не обменявшись больше ни словом, они выскочили в коридор. Один из них сжимал в руке пучок коротких дротиков, другой застёгивал на ходу пояс с торчащими из чехлов рукоятями метательных ножей.

Ничего не подозревая, хассисины шли вдоль коридоров, заглядывая по пути в темные ниши: в любой из них мог притаиться в засаде враг. Вскоре прислужник замычал и начал тыкать пальцем в полоску света из-за поворота галереи.

– Там, там, – он сильно заикался от страха. – Туда мы носили кушанья и питье для турецкого принца.

Хассисины переглянулись.

– Али, ты останешься здесь.

Тот молча кивнул головой. Дальнейшие указания не только не были нужны ему, напротив, они казались бы оскорбительными – не дело для мужчины бестолку множить слова и заставлять себе равных выслушивать их. Он лишь сомкнул посильнее пальцы на тонкой шее мальчугана, искоса без интереса наблюдая, как гаснет жизнь в судорожно бьющемся тельце.

Возле массивных дверей из резного дуба, положив на колени устрашающе-изогнутые мечи, мирно подрёмывали двое стражников в широченных ситцевых шароварах и с белыми тюрбанами на головах. Жизнь одного из них отлетела мгновенно, другой даже не пробовал сопротивляться.

– Где принц, вероотступник? – Сулейман обеими руками держал его за горло и сильно встряхивая, бил головой об стену.

– Говори, если хочешь жить!

– За дверью, внутри, – турок в смертном ужасе закатывал глаза.

– Всё скажу, всё сделаю, только не убивайте!

Он вырвался из цепких пальцев и прижался спиной к двери. Хассисин изловчился и одним ударом снес ему голову. Обезглавленное тело подпрыгнуло, метнуло из перерезанных артерий кровяной выплеск и загребая ногами, тяжело повалилось на пол.

Араб тревожно оглянулся.

– Поторапливайтесь! – прошипел он. – Стража может сбежаться на шум.

Хассисин, чертами и цветом лица похожий на европейца, приблизился к дверям и вытащил из-за пояса лом с изогнутым жалом. Дерево громко затрещало, но замок, несмотря на старания, не поддавался. Все остальные столпились у него за спиной, возбужденно дыша и переминаясь с ноги на ногу.

– Все спокойно? – повернул он к ним голову.

– Да, да, – раздраженно откликнулся вожак, хотя и ему послышался невнятный шум в глубине галереи. – Если что, Али давно подал бы знак.

– Значит, показалось, – взломщик неуверенно пожал плечами и вновь принялся за работу.

Внезапно он дернулся, вцепился пальцами в дерево и стал медленно оседать на пол. Из затылка у него странным выростом торчала рукоять метательного ножа. Сулейман стремительно отскочил в сторону и это спасло ему жизнь: дротик просвистел и вонзился в дверь на уровне его груди.

– Убейте их, – завопил он и с размаху налег на дверь.

Дубовые створки дрогнули от удара, но устояли. Прикрываясь щитами убитых стражников, хассисины бросились на врага, но византийцы, не приняв боя, отступили вглубь галереи.

С третьего удара двери распахнулись.

– Сюда, быстрее, – крикнул вожак.

Первый же, кто проскочил вовнутрь, свалился вниз с разрубленным черепом. Сулейман взревел от ярости и с саблей наголо перепрыгнул через труп товарища.

Муса успел поймать щитом летящий в него нож, но уклониться от дротика уже не смог. Рыча от боли, он укрылся за дверями и выдернув наконечник из плеча, тут же принялся заваливать вход всем, что попадалось под руку. Тем временем Сулейман, вместе с Умаром, последним из шести участников покушения, с двух сторон теснили юношу в просторной ночной рубахе. Несмотря на его отвагу и тяжелый палаш в умелой руке, с ним было покончено быстро.

– Хорошо умер. Как воин, – одобрительно произнес Сулейман, умело отделяя голову от тела. – Что ж, значит царская кровь не всегда жидка.

– Подопри поплотнее двери, – крикнул он Мусе. – Надо выиграть время, чтобы ускользнуть отсюда.

– Постой! – Умар бросился к входу. – Там же Али! Мы не можем бросить его.

– Али не придет, – отрезал вожак. – Ты должен был сам понять это.

Он встряхнул за волосы отсеченную голову и всмотрелся в нее. Затем издал глухой вскрик, плюнул ей на щеку и принялся энергично тереть. Это удивило двух остальных хассисинов.

– Что ты делаешь, Сулейман? Зачем ты плюешь в лицо принца?

– Это не принц, – горестно произнес вожак. – Нас перехитрили!

Умар подскочил к нему, выхватил голову и приблизил ее к глазам. Кожа под размазанными полосками крови на левой щеке была чиста, без единого намёка на родимое пятно. Хассисин разжал пальцы и бессильно опустился на пол.

– Нас перехитрили, – повторил он слова главаря.

И тут же принялся затравлено озираться.

– Надо уходить отсюда.

Он вскочил на ноги, подбежал к окну, пинком распахнул ставни и свесился вниз, высматривая землю. Площадка под окном была густо утыкана острыми кольями.

– Нам некуда бежать, – возразил Сулейман. – Вернуться к султану с пустыми руками?

Он переложил саблю в правую руку. За забаррикадированными дверями все громче слышались встревоженные голоса и топот ног.

– Приготовимся к смерти, братья.

Сириец не находил себе места от беспокойства. Как зверь в клетке, он ходил из угла в угол и не мог остановиться, хотя боль от раны жгла ногу огнем. Часами, преклонив здоровое колено, возносил молитвы, затем покидал палатку и до рези в глазах всматривался в сторону, откуда должны были появиться его товарищи. Вопреки здравому смыслу, его мучило чувство вины за то, что он не с ними, за то, что он остался в стороне в столь трудный и ответственный для братства час. Прошли почти сутки, но от ушедших в город хассисинов не было ни весточки.

В середине следующего дня за ним пришли стражники Караджа-бея.

– Пойдешь с нами, – угрюмо бросил старший.

Сириец безропотно повиновался. Вскоре он, опираясь на костыль, предстал перед сидящим в седле бейлер-беем. Вельможа, раздающий указания гонцам, медленно повернул к нему голову.

– Что скажешь, борец за веру? – брезгливо осведомился бей. – Где твои собратья по ремеслу?

Хассисин подавил в себе злобу и насупился.

– Я знаю не больше тебя, светлейший, – резко ответил он.

Караджа-бей согласно покачал головой.

– Пожалуй, я склонен поверить этому. Но хочу порадовать тебя: мне только что принесли послание, которое поутру нашли подброшенным неподалеку от шатра султана. Я хочу, чтобы ты прочел нам его.

– Я не умею читать, – возразил хассисин.

– Это письмо тебе нетрудно будет прочесть.

Бей щелкнул пальцами. Один из воинов приподнял лежащий рядом с ним мешок и вывалил содержимое к ногам сирийца. Хассисин подавил вскрик и медленно опустился на колени.

– Почему ты не читаешь нам его вслух? – продолжал глумиться бей. – Оно же короткое – буквы можно сосчитать по пальцам.

Стража, как могла, принялась подыгрывать хозяину.

– Спасибо грекам, избавили нас от лишних хлопот, – рослый сотник смотрел на пашу, ожидая похвалы за свою находчивость.

– Какая честность! – громко восхищался другой. – До последней штучки вернули то, что им не принадлежит.

– А зачем грекам эти шесть голов? У них что, собственных баранов мало?

– Нужно ли было ходить так далеко? Могли бы перерезать друг другу глотки там, в своих холодных пещерах.

Хассисин не слышал оскорблений. Он на коленях ползал в пыли, поочередно брал в руки бурые от высохшей крови головы, выстраивал в ряд, звал по именам, гладил жесткую поросль волос. Затем обратил лицо к небесам и подвывая от скорби, затянул прощальную песнь.

Паша презрительно скривился и похлопал жеребца по шее.

– Забирай свою падаль и проваливай, – заявил он. – Не забудь явиться к ногам эмира и вместе с этим мешком передать ему наилучшие пожелания от повелителя нашего, султана Мехмеда.

Он помолчал и добавил:

– За твои хвастливые слова я самолично содрал бы с тебя шкуру. Но ты не заслуживаешь подобной чести. Пошел прочь, смердящий пес!

Хассисин взревел и подобно дикой кошке бросился на пашу. Однако охрана была начеку: волосяной аркан тут же обвился вокруг его шеи, в грудь и в плечи упёрлось сразу несколько копий. Еще некоторое время богатырь боролся, разбрасывая в стороны обступивших его людей, пока один из стражников не нанёс саблей удар, до основания шеи разрубивший ему череп.

– Будет собакам пожива, – буркнул юзбаши, заботливо обтирая тряпочкой клинок.

ГЛАВА XXXII

Визирь приостановил жеребца, оперся об услужливо подставленное плечо конюха и поддерживаемый под руки, медленно опустился на землю. Почтенный возраст, до которого редко удавалось дожить его предшественникам, все чаще напоминал о себе: проведя большую часть дня в седле, на осмотре передовых позиций войск, а затем и на совете у султана, Халиль-паша ощущал себя разбитым и вымотанным до предела.

Стараясь не горбиться от ноющей боли в позвоночнике, он вошел в шатер, двойные стены которого хранили тепло уходящего дня, и беззлобно поругивая прислугу, ждал, пока расторопные руки лакеев снимали с него покрытый пылью дорожный халат и накидывали на плечи свежий, из мягкой и шелковистой на ощупь парчи. Белоснежный тюрбан, украшенный массивным, округлой формы рубином, был заменен на легкую, не обременяющую голову своей тяжестью чалму, сафьяновые сапоги – на мягкие и просторные туфли. И только тогда, как бы сбросив вместе с походной одеждой груз земных забот, первый министр позволил себе со вздохом облегчения опуститься на россыпь упругих подушек софы.

Сбоку возникла приземистая фигура управителя и безмолвно жестикулируя, чтобы не потревожить покой своего господина, принялась отдавать распоряжения слугам. Тут же, как бы по волшебству, перед визирем возник тонконогий столик эбенового дерева с расставленной на нем в золотой и серебряной посуде снедью, приправами и вином.

Паша скривился и покачал головой: после многочасовой тряски в седле у него разыгралась застарелая болезнь желудка и он теперь не мог без содрогания смотреть на сочные, дымящиеся куски баранины, на нашпигованные и сдобренные пряностями тушки перепелов и рябчиков. Даже любимое лакомство – заячьи почки, вываренные в вине и обжаренные до хрустящей корочки – вызывало в нем отвращение. Управитель понимающе кивнул и блюда с горячей пищей исчезли, сменяясь сладостями и фруктами; из прежнего на столе остались лишь тонкогорлые кувшины с придирчиво отобранными наилучшими сортами греческих и венгерских вин. Затем он приблизился к хозяину и почтительно склонившись, быстро зашептал, указывая при этом на группу замерших в ожидании музыкантов и танцовщиц.

– Гони всех, Селим, – буркнул визирь. – Я слишком устал для развлечений.

Управитель отпрянул и энергично замахал руками. Шатер мгновенно опустел. С легким шорохом опустились полотняные двери и под мерцание маслянных светильников тишина мягко обступила визиря. Для слуха Халиль-паши, истёрзанного дневным шумом, орудийной пальбой и гвалтом людских голосов, полное безмолвие было подобно действию бальзама на саднящую болью рану. Визирь вздохнул и прикрыл глаза.

Подобно тени ночного мотылька, к нему бесшумно приблизился чернокожий раб, в огромной и уродливой, чудом держащейся на маленькой голове, чалме. В вытянутых руках он бережно держал дымящийся кальян и длинную отводную трубку с янтарным наконечником. Установив кальян у ног визиря, раб подхватил с чашечки тлеющий уголёк, несколькими дуновениями оживил запрятавшийся в глубине его огонь и аккуратно опустив его в выемку на горлышке сосуда, с низким поклоном вручил трубку паше. Тот принял ее и припав губами к мундштуку, наслаждаясь мелодичным бульканьем розового масла внутри кальяна, вдохнул полную грудь терпковатого дыма.

Скоро, после нескольких затяжек, очарование, звенящее и покалывающее плоть тысячью мельчайших иголок, заструилось по жилам; тело стало легким, почти невесомым, голова очистилась от сора ненужных мыслей. Визирь тихо вздохнул от наслаждения.

Хотя для истинного ценителя жизни общеизвестные удовольствия, такие как женщины, соколиная охота и конные бега, тонкие на вкус вина и яства никогда не теряют своей прелести, однако острота ощущений со временем притупляется и доступность изыска начинает навевать скуку. Но этот пряный дымок, сублимация горящей смеси маковых и конопляных слез, несущая в себе отрешение от повседневности, чистоту и ясность рассудка, неторопливое блуждание в мире собственных грез, для пресыщенного человека, находящегося к тому же на исходе жизненного цикла – добрый и бескорыстный дар богов.

Прикрыв глаза, визирь некоторое время наслаждался покоем души, но чуть позже, приподняв веки, с отстраненным недоумением отметил, что раб по прежнему стоит перед ним, беспокойно заглядывая хозяину в лицо.

– Что такое, Абу? – ленивым голосом осведомился он.

Раб издал невнятный звук (для уверенности в неразглашении случайно подслушанных тайн он с детских лет был лишен языка), метнул по сторонам быстрый взгляд и сняв с головы тюрбан, извлек из складок ткани маленький кусочек пергамента.

Визирь поколебался. Ему не хотелось нарушать очарования сонной истомы, но любопытство пересилило и он поднес листок к глазам.

«Жди безумного монаха» – всего три слова было выведено на нем.

Визирь гадливо отбросил послание. Повинуясь кивку головы, Абу подбежал к светильнику и сунул пергамент в огонь. Визирь смотрел, как ёжась, обугливается в пламени дубленый кусок телячьей кожи и покусывал губы, стремясь сдержать нарастающий гнев.

Воистину, о коварстве и бесцеремонной наглости византийцев впору было слагать легенды: в самый разгар войны прислать предложение о закулисных переговорах! Пусть даже смысл послания, написанного на языке древней латыни, столь же тёмен для окружающих, как и секретнейший из шифров, для первого министра и верховного советника султана смертельный риск заключался не только в возобновлении двойной игры, но и в получении письменных передач от лиц, одно упоминание о которых может привести на плаху.

– Абу! – грозно крикнул визирь.

Раб мгновенно очутился перед ним.

– Кто дал тебе эту записку?

Абу задрожал и опустился на колени. Затем приподнял голову от пола и с помощью рук и мимики лица принялся объяснять.

Он готовил заправку для кальяна своего господина, когда неожиданный порыв ветра распахнул боковую дверь шатра и едва не повалил полотняную ширму. Абу бросился закрывать дверь, чтобы пыль не проникла в помещение, а когда вернулся, записка уже лежала на подносе, придавленная ножкой сосуда. Как она оказалась там, он ума приложить не может, но ручается головой, что шатер все это время был пуст.

– Ты не только немой, но еще к тому же слеп, как крот! – рассвирепел визирь.

– Убирайся вон, обезьяна!

Раб со всех ног бросился бежать.

Визирь долго не мог успокоиться. И это один из самых верных и расторопных слуг! Остаётся лишь позавидовать находчивости и бесстрашию подручных своего недавнего друга, а теперь опасного врага, Феофана.

Нет, он не примет посыльного от византийца, а еще лучше – прикажет схватить его и казнить на месте, как опаснейшего из преступников. Пусть вместе с ним умрут попытки втянуть великого визиря в не терпящие дневного света дела.

Халиль-паша глубоко вздохнул и подпер подбородок кулаком.

Если бы только было возможным удалиться от государственных дел и сохранив при этом голову, доживать свой век в спокойной старости! Своего богатства визирю хватило бы на долгие годы. Хотя…. Он был бы грешен перед Аллахом, если бы поклялся, что не нуждается в приумножении своего состояния. Что поделать, человек слаб и в отличие от бога христиан, Аллах не карает верующих за стремление к наживе и богатству. Тем более, что деньги имеют обыкновение растрачиваться значительно скорее, чем накапливаться.

Снаружи послышался слабый шум. Визирь вздрогнул, мгновение помедлил, затем поднялся на ноги и приблизившись к двери, чуть приоткрыл полог.

В тридцати шагах от шатра ярко горел разведенный ночной стражей костер. Вперемежку с многоголосым хохотом оттуда доносился резкий и визгливый голос бродячего дервиша.

– Верьте мне, правоверные, всемогущий Аллах ниспошлет нам победу!

Старик прыгал вокруг костра, кривляясь и кружась в замысловатом танце. Его длинная суковатая палка описывала круги, перелетала из руки в руку, время от времени лезла в костер и ворошила там уголья.

– Слушайте меня, внимайте мне! – голос оборванца был настолько пронзителен, что визирь без труда улавливал каждое слово.

– Прошлой ночью на меня снизошло откровение…..

Монолог прервался, сменяясь неразборчивым бормотанием. Затем вновь раздался громкий дребезжащий смех, тут же подхваченный стражей.

– Великий город превратится в руины и храбрые воины султана захватят себе много красивых жен! На каждой пяди ваших могучих тел повырастают новые детородные органы и каждым из них вы будете многократно и долго иметь истамбульских девственниц! О, я вижу…. я даже отсюда вижу, как они томятся желанием, как они, подобно переспелым грушам, испускают из себя соки, мечтая о скорейшем приходе воителей Аллаха!

Старик кривлялся, делая непристойные жесты и телодвижения. Стражи, согнувшись пополам от хохота, от души потешались над безумцем.

Визирь вышел наружу и сильно хлопнул в ладони. Хохот стих. Стражники вытянулись в струнку и уподобились каменным истуканам. Дервиш пал на колени и несколько раз стукнулся лбом о землю.

– Сотник! – окликнул Халиль-паша.

И когда тот стремглав подбежал к визирю, небрежно осведомился:

– Где вы раздобыли этого шута?

– Он сам пришел, о великий, – юзбаши тупо хлопал глазами. – Не гневайся, мудрейший. Мы виновны, что сразу не прогнали его.

– Сегодня я прощаю тебе твою оплошность. Введите безумца ко мне, я тоже не прочь позабавиться.

Воины подтащили слабо упирающегося старика к шатру и грубо обыскав у входа, швырнули его перед ложем визиря. Халиль-паша жестом отослал их прочь и некоторое время молча смотрел на оборванца.

– Я жду. Что ты мне скажешь?

Дервиш, ничком лежащий перед визирем, дёрнулся и пополз по ковру, волоча за собой свои лохмотья. Затем бросил взгляд по сторонам и поднялся на ноги.

– Мне приказано передать тебе приветствие и пожелание долгих лет у истоков власти.

Визирь усмехнулся.

– И от кого же исходит это пожелание?

– От твоего старинного друга. Когда-то он задолжал тебе и шлёт сейчас великому паше в счет погашения долга вот это.

Старик поклонился и протянул руку. Визирь всмотрелся: на нечистой ладони сверкал яркий лучик.

– Что это?

Халиль-паша двумя пальцами принял подношение и приблизил его к пламени светильника. В золотом кружеве оправы перстня поигрывал огненными бликами крупный, с лесной орех величиной, бриллиант. Турецкий вельможа по праву слыл знатоком драгоценных минералов, но даже его поразила чистота и прозрачность благородного камня, изумительная точность огранки. С усилием оторвавшись от этого зрелища, он повернул голову к пришельцу.

– Что ещё велел мне передать уважаемый мною Феофан Никейский?

Ряженый дервиш усмехнулся.

– Мой хозяин желал бы знать, как долго войска султана будут стоять у стен Константинополя.

Визирь в притворном недоумении поднял брови.

– Для этого ему не следовало утруждать себя засылкой лазутчиков. Ответ очевиден и так: до тех пор, пока стены не падут или пока не распахнутся городские ворота.

– Турецкая армия велика своим числом, – возразил византиец. – Но и это число с каждым днем неуклонно сокращается. В любой части света войска султана при меньших потерях смогут собрать неизмеримо больше добычи.

– Дельный совет. Так почему бы тебе, лазутчик, не пойти и не поделиться этими соображениями с султаном?

– К сожалению многих своих сатрапов и к великой радости моего господина, султан прислушивается к мнению лишь одного человека.

– Вот как? И кто же этот счастливейший из смертных?

– Тот, кого сам султан почтительно именует Учителем.

Хотя лесть была грубой, и к тому времени не столь уж близкой к истине, Халиль-паша ощутил приятный укол тщеславия. Вот если бы все недруги были бы того же мнения!

– Твоему хозяину должно быть хорошо известно, что я никогда не одобрял намерений султана по отношению к Византии и был бы рад изменить цель похода. Однако на этот раз воля молодого владыки оказалась сильнее моих доводов.

– Мастер Феофан лишь сожалеет, что султан оказался менее уступчивым, чем в случае с шейх-уль-исламом.

Визирь высокомерно поднял голову.

– На что ты намекаешь, лазутчик? Уж не думает ли твой хозяин, что я когда-нибудь снизойду до объяснения своих поступков кому-либо из смертных?

– Кроме своего повелителя, разумеется, – добавил он чуть погодя.

– Все мы служим своим господам, – возразил старик, – но каждый служит им по-разному.

Визирь подобрался. Вызов брошен был напрямую, и похоже, пора начинать игру в открытую, без уверток. А может быть лучше кликнуть стражу и немедленно обезглавить гонца?

– Твои слова или глупы или таят в себе некий смысл.

– Я говорю словами моего хозяина, мастера Феофана.

Перед мысленным взором первого министра чередой промелькнули лица его главных противников – Саган-паши, Шахаббедина, Махмуд-паши и Саруджа-бея. Вот кто истинно возрадуется, если у них в руках обнаружатся доказательства, порочащие великого визиря.

– Что хочет твой господин? – почти выкрикнул он и швырнул перстень в лицо византийца.

– Мой господин желает тебе благ и долгих лет жизни, – старик на лету поймал кольцо и возвратил его к ногам визиря.

– Он знает, что лишь ты один при турецком дворе можешь по праву считать себя другом ромеев и имеешь влияние на султана. Он надеется с твоей помощью изменить ход событий.

– Что могут предложить византийцы?

– Император готов признать себя данником султана.

– Этого мало. Мехмеду нужен город, а не покорство вассала.

– Более месяца трехсоттысячная армия не в силах овладеть укреплениями. Константинополь окружён, но горожане готовы биться до последнего человека. А если еще придёт помощь извне…..

– Известий о том пока нет.

– Они появятся в скором времени. Мы знаем, что венгерский король собирает войско, венецианский флот загружается добровольцами из числа принявших Святой Крест и со дня на день поднимет паруса, если уже не сделал это.

– Хотел бы я знать, кто распускает эти ложные слухи.

Лазутчик усмехнулся.

– Как знать, ложны они или нет. Слухи имеют обыкновение подтверждаться впоследствии фактами. А распускают их те, кому прискучило топтаться у стен крепости и жертвовать жизнями ради пустых обещаний.

Визирь встал и несколько раз прошелся по зале.

– Уходи, – наконец сказал он. – Передай своему господину, что угрозы в мой адрес бесполезны. Я слишком долго жил жизнью первого министра, чтобы на склоне лет дорожить своей головой. Однако я, как никто другой, осознаю опасность этой войны и приложу все усилия, чтобы склонить Мехмеда к миру. Удастся ли мне это, ведомо лишь одному Аллаху. Но если неудачи наших войск будут следовать непрерывной чередой, то я, чтобы сохранить армию, любой ценой добьюсь уступок со стороны султана.

Гонец низко поклонился.

– Именно это мой господин и желал услышать из твоих уст.

– Уходи, – повторил визирь.

Но когда лазутчик был уже у самой двери, Халиль-паша неожиданно остановил его.

– Назови мне свое имя. Я желаю знать, с кем из греческих вельмож я имел беседу.

Византиец остановился и повернулся к визирю. Глаза его непонятно блеснули, он сдвинул на затылок грязную чалму и только тут паша понял, что перед ним в личине старика предстал юноша не старше шестнадцати-восемнадцати лет от роду.

– Зови меня Ангелом, – ответил он. – Это имя мне дали родители при крещении.

Он помолчал и, как бы через силу, добавил:

– Ты не ошибся, они были знатного рода.

Затем, вновь сгорбившись, он тенью выскользнул из шатра и вскоре его безумный хохот стих вдали.

Визирь поднял лежащий у его ног перстень, приблизил к глазам, затем отстранил на длину вытянутой руки, безмолвно восхищаясь причудливой игрой световых бликов в глубине прозрачного, голубой воды камня. Там, как в магическом кристалле, в мерцании бесчисленных искр на полированных гранях ему еще долго грезились слава, могущество и безраздельная власть.

Удалившись от шатра визиря (стража больше не осмеливалась задерживать его) Ангел сменил приплясывающую походку на ровный и широкий шаг и устремился по направлению к Деревянным воротам Константинополя. Лазутчик был доволен собой: основная, наиважнейшая часть задания была выполнена успешно. Проявивший поначалу несговорчивость, надменный старик сломался сразу, стоило только упомянуть о порочащих его уликах. Хотя и не напрямую, он дал согласие начать тайные переговоры с наиболее влиятельной частью османской знати о снятии осады и принял дар, который в случае необходимости станет доказательством вступления паши в сговор с врагом. Теперь оставалось лишь проникнуть незамеченным в город и в мельчайших подробностях донести содержание беседы до Феофана.

Огромный лагерь спал беспробудным сном, лишь кое-где лениво подавали голоса собаки и красными пятнами светились затухающие кострища. Лазутчик на мгновение расслабился и тут же был за это наказан: недоглядев, он наступил на что-то мягкое. Спящий человек подскочил и испуганно вскрикнул. Это было его последним движением – как подброшенный пружиной Ангел взвился вверх, всей тяжестью обрушился на лежачего и коротко, два раза ударил его в грудь кинжалом.