Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XVI

На первый взгляд приземистый двухэтажный особняк немногим выделялся среди прочих строений. Однако стены, массивнее обычных, ряд зарешеченных окошек-бойниц, до которых едва ли мог дотянуться рукой высокого роста человек и каменный бруствер с зубцами по краям плоской крыши вызывали сходство с крепостным бастионом. Выстроенное столетие назад, во времена мятежа плебса, здание смотрелось достаточно надежно и сейчас, но даже это не остановило византийского нобиля, вместе с семьей покинувшего свое родовое гнездо еще в начале прошлого года.

Пустое и вместительное строение приглянулось вожаку наемников. Изгнав из его стен десятка два бродяг и нищих, Джустиниани разместил в нем свой штаб, отдав левое крыло под казарму, а правое – под конюшни и оружейный склад. На крыше дома и у ворот были выставлены часовые; деревья и кусты вокруг дома для лучшего обзора вырубили под корень; ставни окон первого этажа наглухо заколотили досками.

Некоторое время спустя часть комнат, облюбованных Джустиниани и его офицерами, пришлось освобождать – сведшая близкое знакомство с генуэзцами, Ефросиния не желала более оставаться в своем прежнем жилище возле Форума Тавра.

Ошибся бы тот, кто счел бы ее поступок прихотью избалованной женщины или тягой к новым ощущениям. И не был бы прав, предполагая лишь корыстный расчет. Родовитый номарх Лука Нотар, владелец обширных поместий на материке и на островах, мог дать несравненно больше бродячего кондотьера, за плечами которого была лишь доблесть, перемноженная на славу. На этот шаг гетеру толкнуло нечто иное и основной тому причиной был страх, чувство беззащитности и постоянное, сводящее с ума ожидание расправы. Подосланный к ней юноша, едва не задушивший ее насмерть, обещал вернуться и она была более чем уверена – он сдержит свое слово. А если так, и мегадука не в силах ей помочь, не лучше ли ускользнуть от судьбы, спрятавшись за могучей, как бы вытесанной из грубого камня спиной кондотьера, шутя перерубающего бревно одним ударом своей секиры?

Только Лонг с его зарядом самоуверенности и бьющей через край энергией, как лев бесстрашный и неукротимый, мог заглушить в ней ноющую смертную тоску. Она поверила в него, пошла за ним безропотно, как невольница, с каждым днем все более проникаясь силой духа этого человека, к слову которого прислушивался даже сам император.

Ефросиния приблизилась к окну и сдвинула в сторону плотные шторки. Замкнутое пространство внутреннего двора не радовало глаз, скорее наоборот, способно было ввергнуть в уныние. Прямо в центре, в кругу запущенных кустов роз, темнело углубление небольшого бассейна с круглой каменной чашей посередине; на его дне, на слое рассохшейся грязи, горбилась наметанная ветром куча желтых прошлогодних листьев и мелкого мусора. Две статуи, все в паутине мелких трещин, с въевшейся в поры мрамора серой пылью, в безмолвном желании тянули друг к другу обломки давно перебитых рук. И от той нерастраченной страсти, еще теплящейся во встречном движении двух искалеченных каменных тел, от пересохшего бассейна и чахлых кустов вокруг, возникало щемящее душу ощущение заброшенности и запустения.

Неподалеку от статуй, на деревянной скамье, сидел один из адъютантов Лонга и по-собачьи преданно не сводил глаз с окон второго этажа. Ефросиния досадливо передернула плечами и опустила шторку: это молчаливое обожание начинало прискучивать ей. Почему бы этому юнцу с заостренным, смешно вытянутым вперед лицом не понять тщетности своих мечтаний? Он не нужен ей, как не нужны и все прочие, неспособные дать то, что ей действительно необходимо – покоя и легкости бытия.

– Джустиниани, Джустиниани, – несколько раз задумчиво произнесла она.

В силах ли он не только пообещать, но и сдержать слово хотя бы на обозримый срок?

– Однако, где же он?

Лонг запаздывал. Она взглянула в окно: судя по тускнеющим облакам, солнце клонилось к закату. Ефросиния взяла из вазы лепесток пастилы и надкусила его. Рот тут же наполнился вязкой сладостью. Непрошенные мысли теснились в голове, вызывая тревогу и беспокойство.

Уж не кроется ли за медлительностью генуэзца близкая пресыщенность? Едва ли. Ефросиния была уверена в силе своих чар на мужчин, умело использовала накопленный опыт и знания, чтобы приблизить, привлечь на свою сторону тех, на кого можно было бы положиться в трудный час.

Она прошлась по комнате, остановилась перед зеркалом и внимательно рассмотрела себя. Поправила прядку волос, выбившуюся из прически, разгладила несколько несуществующих складок на платье, вздохнула и отошла прочь. Выхватила из кресла пригревшегося там котенка и стала машинально гладить и тормошить его. Недовольно пища, котенок отбивался. Затем выпустил когти и довольно сильно царапнул в ладонь.

– Ах, негодный!

Коротко взмяукнув, котенок полетел вверх тормашками. Ефросиния легла на софу и оперла подбородок на скрещенных руках.

От ворот послышались голоса и цокот копыт. Она приподняла голову и прислушалась.

– Эй, где ты там! Заснул?

– Отворяй, бездельник! Не заставляй нас долго ждать.

– Синьор, на виселицу часового! Этот негодяй осмелился не сразу признать вас!

Звон копыт проник в дворик, слегка поутих и звуча уже в замедленном ритме, стал удаляться в сторону: лошадей уводили в крытые стойла. Возбужденный гомон разбился на отдельные голоса, и по мере того, как ландскнехты расходились на ночлег, звучал все глуше и неразборчивее. Еще недавно малолюдный двор быстро оживал: запахло разогреваемой стряпней, в окнах заплясали огоньки свечей и масляных ламп, вдоль крытых галерей замелькали тени, где-то с грохотом повалилось составленное в пирамиду оружие.

Зычный бас Джустиниани, подобно дальним раскатам грома уже слышался в конце коридора. Ефросиния ждала, не поднимаясь с дивана. Шаги приблизились, смолкли за дверью, которая тут же стремительно распахнулась перед кондотьером.

– Ефросиния, ты спишь? Почему в комнате такая темень? – услышала она.

– Свечей! – рявкнул Лонг, поворачиваясь к двери.

– Не надо, оставь, – женщина поднялась и приблизилась к окну.

– У меня разболелись глаза.

Лонг обогнул кресло и с размаху уселся в него. В глубине сидения что-то коротко треснуло.

– Бедняжка, – от души посочувствовал он. – И у меня в глазах какая-то резь. Весь день в пыли и под солнцем, а тут еще греки вздумали опробовать свои бомбарды. Пришлось наглотаться дыма, растолковывая им правила точной наводки.

Он оглушительно захохотал.

– Византийцы отважны духом, но уже успели слегка отвыкнуть от оружия. Вот потому-то им и приходится сейчас многое наверстывать.

Кондотьер энергично потер ладонью онемевшие мышцы шеи.

– Святая Дева тому порукой: сегодня я устал больше обычного.

Вошел слуга с двумя канделябрами в руках. За ним, толкая столик на колесах, мелко семенила мулатка Ефросинии. Лонг подхватил с золоченого блюда большой кусок холодного мяса и жадно вгрызся в него. Мулатка подняла кувшин с вином и наклонила его над кубком кондотьера.

– Прочь, женщина, – проворчал тот с набитым ртом. – Не прикасайся к кувшину. Вино должно разливаться руками мужчин!

Ефросиния подошла и села в кресло напротив.

– Ты предпочитаешь наливать себе вино сам? Зачем? Ты можешь позвать слугу и приказать ему сделать это.

Лонг только отмахнулся.

– Любовь моя, мы не в царской трапезной среди напыщенных вельмож. За этот день такое количество людей промельтешило у меня перед глазами, что теперь назойливость прислуги лишь начинает докучать. Да и потом, привычки старого солдата…..

Женщина покачала головой.

– Не забывай, Джованни, ты не просто солдат, а второе лицо в государстве после василевса.

Кондотьер вновь расхохотался.

– Что верно, то верно! Но только до поры до времени. Вскоре после того, как мы пинками под зад погоним турок от стен города, твои соплеменники найдут способ отделаться от меня и моего отряда.

– И ты так спокойно относишься к этому?

– Как же иначе к этому относиться? Уповая на силу и прошлые заслуги, требовать себе высших постов при дворе? А затем, сменив доспехи на мантию с пурпурной каймой по краям, до конца своих дней вариться в похлебке из чужих интриг? Нет, эта участь не по мне!

Ефросиния не сводила с него глаз и под ее пристальным, выразительным взглядом Лонгу стало слегка не себе. Он что-то буркнул себе под нос, налил еще вина, но не спешил подносить его ко рту.

– Это похвально, – медленно, с расстановкой произнесла она.

В ее голосе прорезались нотки снисходительного сочувствия.

– Скромность в желаниях красит больше скромности в поступках. Но все же плохо, если и остальные не станут заблуждаться на твой счет.

В Лонге начал закипать гнев.

– О чем ты толкуешь? – загремел он, стукнув кулаком по столу.

– Я никому не позволю заблуждаться на мой счет!

– Вот к этому-то я и веду, – пожала плечами женщина. – Когда они поймут, что смогут обойтись без твоего отряда, тебе не видать даже того немногого, что было обещано вам, генуэзцам, за участие в войне.

– Ну, это будет не так-то просто сделать, – проворчал Лонг.

Он перегнулся через стол и дотронулся до ее колена.

– Послушай, Ефросиния, мы уже не раз говорили с тобой о дальнейшем. К чему же повторяться? Ты знаешь, я заключил договор с самим императором, что за определенную плату я обязуюсь в течении года помогать византийцам в отражении турок. И если это увенчается успехом, в чем я ничуть не сомневаюсь, мне обещано пожизненное губернаторство на острове Лемнос.

– Не много же за спасение Империи!

– А что посоветуешь, просить Константина поделиться престолом? Послушай, дорогая, я солдат, а не мечтатель. И синица в руке для меня в стократ дороже журавлиных стай в небе.

Он отпил из кубка и утер рукой усы.

– Еще не так давно ты была в восторге от одного упоминания о Лемносе. И вдруг какие-то непонятные речи…..

Внезапно недобрая мысль пришла на ум кондотьеру. Лицо его побагровело, глаза налились кровью. Он резко подался вперед и схватил ее за запястье.

– Уж не вздумала ли ты подыскать мне замену?

Ефросиния в упор взглянула на него и пальцы Лонга невольно разжались.

– Нет, Джованни, я не думала об этом, – мягко произнесла она. – Прости, что разгневала тебя своими словами. Но если бы ты только знал, как невыносимо целыми днями сидеть взаперти и постепенно дичать, отвыкая от человеческих лиц и голосов!

Лонг недоуменно пожал плечами.

– Но кто же виноват в этом? Ты сама, опасаясь мести Нотара, заточила себя в этих стенах. Карета, лошади, сопровождение – все к твоим услугам, скажи только слово. И если кто-нибудь осмелится бросить вслед хотя бы один обидный выкрик, я сотру его в порошок, невзирая на всякие там сословия!

Гетере не требовалось многих усилий вызвать слезы на глазах. Она притворно всхлипнула и умоляюще взглянула на Джустиниани.

– Ты допоздна пропадаешь на городских стенах….. Я здесь одна, я так боюсь….

– Кого, Нотара? – Лонг приподнялся, опираясь на подлокотники кресла.

– Нет, нет. Не его, – как бы в отчаянии она крутила головой. – Я боюсь всего. Эта близкая война…. Как подумаю, сжимается сердце. Я знаю, я чувствую – Константинополь не устоит!

Она вскочила на ноги. Смятение стало уже непритворным.

– Что будет со мной, когда придут турки? Я не желаю оказаться в гареме какого-нибудь жирного паши! Не хочу видеть тебя израненным и умирающим!

Она схватила его за руки.

– Бежим, Джованни! Бежим, пока еще есть время. Ромеи не посмеют остановить тебя. А твои солдаты? Ты же относишься к ним, как к своим детям. Так подумай и об их жизнях!

Она рывком отстранилась и зашагала по комнате.

– У меня есть деньги, драгоценности. И у тебя небольшое состояние. Купим поместье высоко в горах, подальше от сырости моря и смрада людских страстей!

Бульканье переливаемой жидкости заставило ее смолкнуть и повернуть голову. Джустиниани поднял кубок и вновь омочил губы в нем.

– Хорошее вино, – одобрительно произнес он.

И подняв глаза, добавил:

– Дорогая, сколько же в тебе огня!

Возбуждение, охватившее Ефросинию, схлынуло. Она обмякла, подошла к софе и без сил опустилась на нее.

– Мои слова лишь сотрясают воздух, – с горечью произнесла она.

– Да, – тон сказанного Лонгом был сух и категоричен. – И впредь пусть сотрясают воздух в мое отсутствие. Пойми наконец, я дал слово и я сдержу его. Ты же уговариваешь меня поступиться честью солдата и дворянина. Для меня мое имя, не в пример многим, не пустой звук.

Он взглянул на съежившуюся женщину и несколько смягчился.

– Если ты не в силах выносить ожидание, я дам надежных людей в попутчики и с первой же проходящей галерой отправлю тебя в Геную, в дом моего близкого друга. Там ты будешь в полной безопасности до самого конца войны. Подумай над моими словами.

– Подумаю, – покорно согласилась она и поднялась на ноги.

– Море…. штормы…. пираты… Это и есть обещанная тобой безопасность?

Она повернулась к двери.

– Куда ты идешь?

– В свою опочивальню. Я устала, этот день был полон для меня переживаний.

Лонг вскочил с кресла.

– Ну нет! Так просто ты не уйдешь!

Он обхватил ее за плечи и вплотную приблизил к ней лицо. На губах заиграла плотоядная улыбка.

– Ты впорхнешь туда только в моих объятиях.

Легко, как ребенка, он подхватил ее на руки, толчком ноги распахнул дверь и понес к широкому ложу под шелковым балдахином. Отливающие золотом складки ткани, тяжело шурша поплыли вниз, превращая кровать в подобие шатра. Шитые узорной бязью, полотняные стены заколыхались и стали ритмично покачиваться в такт движениям находящихся внутри людей.

– Позови мою служанку, – послышался оттуда приглушенный голос.

– Не место ей здесь. Я – твоя самая преданная и расторопная служанка.

– Осторожно, неуклюжий! Ты порвешь мое платье.

– Я куплю тебе десять, сотню новых платьев!

Раздался треск рвущейся материи.

– Ты, зверь… отпусти меня….Нет, сожми меня крепче. Крепче!

– Как много тряпок на тебе….

– Сейчас, подожди…. Вот так…. Ну же…. Еще, еще!

Вертикальные столбы под пологом ходили ходуном, раскачиваясь как мачты в шторм, до тех пор, пока любовная схватка за шелковым пологом, достигнув своего апогея, не стала затихать.

Обессилев, любовники еще долго не могли отдышаться. Первой заговорила женщина.

– Ты никуда не уйдешь отсюда! Ты слышишь? Я никуда тебя не отпущу. Посмей еще раз при мне заговорить о турках!

– М-м-м…? – послышалось в ответ невнятное бормотание.

– Ты уже спишь?

Ефросиния приподнялась на скрученных и измятых простынях и перев локоть в подушку, положила лицо на ладонь. Долго и внимательно она рассматривала еле видные в темноте черты лица лежащего рядом с ней человека. Мощные надбровные дуги, мясистый нос с горбинкой и утолщенным основанием, две глубокие морщины, отходящие от ноздрей и утопающие в курчавой бороде на крепкой, выпяченной вперед челюсти – всё говорило о взрывчатой силе, распирающей изнутри телесную оболочку Джустиниани.

«Все же я не ошиблась в выборе», – думала она, сравнивая генуэзца со многими другими, делившими с ней постель, любовные утехи и свое состояние.

«Он будет заботиться обо мне до тех пор, пока я не вырвусь из этого гнусного болота. А уж там, в его родной Италии, не составит большого труда отделаться от него!»

ГЛАВА XVII

Сатрап султана, владыка Западного бейлика, Караджа-бей первым начал войну с Византией. Двинув в поход треть войска, собранного на землях Румелии, он осадил те немногие крепости, еще находящиеся под властью Византии.

Города Месемврия, Анхиал и Визон, окруженные головными отрядами османских войск, не надеясь более на помощь из Константинополя, открыли ворота неприятелю. Вслед за ними, после долгого торга, сложил оружие и гарнизон города-крепости Эпиват. Только Силимврия наотрез отказалась подчиниться. Ее древние стены оказались достаточно крепким орешком – несколько приступов были успешно отражены и Караджа-бей предпочел отказаться от дальнейшего штурма. Перекрыв выходы из города сильными отрядами, он предоставил защитникам на досуге размышлять о своей незавидной участи, а сам тем временем поспешил к берегам Босфора: надо было овладеть дорогами, ведущими в столицу Византии и должным образом подготовить их для прохождения войск.

Немногочисленный византийский флот, подкрепленный судами с греческих островов, начал ответные действия. Прибрежные районы Восточного бейлика запылали в огне. Из разоренных селений угоняли пленных и скот, жгли леса, губили посевы и виноградники. Время от времени экипажи ромейских галер устраивали охоту на рыбацкие челны иноверцев: окружив, сгоняли лодки в плотную кучу, затем топили, подминая тяжелыми корпусами хрупкие скорлупки рыбаков.

Но эти набеги являлись лишь актом мести за утерянные города – остановить нашествие турок было невозможно. До выступления в поход обеих частей османской армии оставались считанные дни.

Птичий щебет наполнял парк вокруг усадьбы Палеолога. В кристально-чистом, прозрачном воздухе зависло ощущение свежести и покоя; влажно и терпко пахло весной, неторопливо-медленным пробуждением природы от зимней спячки.

Сырая земля проклюнулась зелеными лучиками молодой травы, пока еще не совсем уверенно протискивающей свои гибкие побеги сквозь тонкий слой опавшей листвы. Ветви деревьев набухли шишковатыми наростами почек, через полопавшуюся оболочку которых боязливо выглядывали наружу нежные бело-розовые лепестки цветов. Воробьи и скворцы возбужденно прыгали по ветвям, отряхивая вниз уныло повисшие прошлогодние листья и хрупкие завитушки отмерших сучков.

Небольшая лужайка с единственной отходящей от нее аллеей оживлялась голосами и смехом, слегка приглушенными частоколом массивных древесных стволов. Плетенные ивовыми прутьями, садовые кресла были сдвинуты в круг и прогибались под тяжестью сидящих в них людей. У края лужайки, под кроной столетнего дуба, мерно поднимались и опускались качели; мелодичное позвякивание цепей напоминало далекий перезвон колокольчиков.

Полуобернувшись к Алевтине, Роман время от времени подправлял сидение качелей, стремящееся уйти в своем движении от прямой, а то и вовсе закрутиться вокруг своей оси. Часто переглядываясь, они с улыбками прислушивались к шутливой перепалке, разгоревшейся среди молодежи, устроившейся в креслах под навесами из легкой белой парусины.

– Стоит мужчинам собраться вместе, как они тут же заводят разговор о войне, – надув пухлые губки, произнесла Ирина, дочь нобиля Георгия Калинисса.

– Да, да, – подхватила ее сестра-двойняшка Анна. – Как-будто другой темы для разговора и сыскать трудно.

– И хвалятся при этом так, что даже замшелые камни, заслышав их, краснеют от стыда, – насмешливо произнесла Елена, дальняя родственница Алевтины.

Конюший императора, Анастасий Малин, укоризненно покачал головой.

– Сударыни, как можно? Неужели мы и впрямь так похожи на занудных солдафонов-пьянчуг?

– Как бы там ни было, мы наводим тоску на прекрасных дам – вмешался Франческо.

– За это нам нет и не может быть прощения!

Он повинно закачал головой.

Двое адъютантов кондотьера Джустиниани, Франческо и Мартино, были весьма польщены приглашением дочери Палеолога, и оказавшись в кругу молодой византийской знати, старались произвести выгодное впечатление на окружающих.

– Не надо казнить себя так, любезный Франческо, – несмотря на прохладную погоду, Елена томно обмахивалась веером. – Ведь может быть и наоборот – это мы наводим на вас скуку.

– Помилуйте! Как только такое могло прийти вам на ум? Если вас приводит в недоумение меланхоличный вид моего друга Мартино, то не стоит обращать на это внимания: он частенько напускает его на себя для пущей важности. Но поскольку сегодня он перешел все допустимые границы, то я, похоже, брошу ему вызов на дуэль и прямо на ваших глазах безжалостно заколю его.

– О, как вы жестоки!

– Да, да, именно так! Я буду колоть его вновь и вновь, до тех пор, пока он не образумится и не утратит своей отрешенности.

– Ну, что вы! У мастера Мартино вид совсем не отрешенный. Чего нельзя сказать о вашем другом друге.

– Вы говорите о Романе? – Франческо недоуменно посмотрел в сторону качелей. – Я как-то не замечал…. Хотя, вполне возможно, и у него могут найтись для этого свои причины.

– Ах, нет. Вы отлично знаете, о ком я говорю. Я имею в виду Лоренцо, которого вы так смешно называете. Мышонком, кажется? Не далее как на прошлой неделе он промчался на коне мимо моих носилок и даже не повернул головы в мою сторону.

– Вот оно что! Вы правы, очаровательная Елена. Бедный Крысуля не только выглядит со стороны как очумелый, но, похоже, в ближайшее же время действительно станет таким.

– С ним произошло большое несчастье, – кусая губы от сдерживаемого смеха, заявил Мартино.

– Несчастье? Какое же? – озадачено сдвинул брови Феодор, младший сын эпарха.

– Он влюбился! – Франческо, подобно драматическому актеру в театре, воздел руки к небу.

Мартино глянул на него и зашелся в хохоте.

– Но в чем же тогда заключено несчастье?

– Они, наверное, просто завидуют, – предположила Анна.

– Упаси нас Боже! Несчастье же в том, несравненная Анна, что этот бедолага избрал не совсем удачный объект для своей страсти.

– Какая-то знатная дама?

Мартино громко хмыкнул. Франческо, наоборот, стал очень серьезен.

– Знатная дама? Пожалуй. Хуже всего, что эта дама пользуется расположением самого Джустиниани Лонга, под началом которого и служит Лоренцо.

Анастасий многозначительно присвистнул. Франческо продолжал:

– Мой же кузен, как известно, весьма недолюбливает любого рода соперников. И если эта самая дама соизволит бросить хотя бы один благосклонный взгляд в сторону несчастного воздыхателя, с ним случится непоправимое.

– О, ужас! Неужели ваш брат убьет его?

– Хуже, любезная, гораздо хуже.

– Хуже? Я не понимаю.

– Мой беспощадный кузен сотворит с беднягой такое, что перед Крысулей без опаски смогут распахнуться двери султанского гарема.

Мартино взвыл от хохота и без сил откинулся на спинку кресла. Сестры переглянулись и слегка покраснев, с возмущением уставились на бесстрастное лицо Франческо.

– Какая пошлость! – произнесла одна.

– Мы и подумать не могли, что вы в состоянии сказать т а к о е, – вторила ей другая.

– Сударыни, я каюсь. Вырвите мне язык и бросьте его на съедение псам!

– Участь, столь же незавидная, как и у Крысули, – подкинул со своего места Роман.

Сестры вновь переглянулись, нахмурили было изящно очерченные брови, но не сдержавшись, дружно прыснули.

– Наш Крысуля, то бишь Лоренцо, исхудал и спал с лица, – отдышавшись, заявил Мартино. – Щеки ввалились, глаза горят, как два огонька. Не ест, не пьет. Ходит, уставившись в облака. Наверное, стишки сочиняет.

Он вновь развеселился.

– Она старше его? – осведомилась Елена.

– О да, моя госпожа. Что-то около пяти-шести лет.

Ирина скорчила очаровательную гримаску.

– Мне жаль мужчин. На них так часто находит непонятная блажь.

– И всегда они готовы мечтать о недоступном, – подхватила ее сестра.

– Вы правы, сударыни. Тем более что мой кузен не нашел ничего лучшего, чем приставить Крысулю, то бишь Лоренцо телохранителем к этой даме. Смею вас заверить, ни одна святыня в мире не оберегается с тем же усердием.

– Представляю! Бедняга, должно быть, совсем потерял голову, – смеясь, воскликнула Елена.

– Я не могу понять, как можно потерять голову при виде красивого личика, – хмуро пробасил Феодор, демонстративно пожимая широченными плечами.

– Молчите, несносный, вам-то это и впрямь не дано!

– Это уж точно. Моя голова всегда при себе.

– Вот и носите ее себе на здоровье, – Елена досадливо передернула плечами.

Разговор на мгновение прервался. Двое чернокожих слуг внесли на поляну и установили между сидящими столик с расставленными на нем серебряными приборами, напитками и вазами со свежими фруктами.

Над лужайкой вновь зазвучали смех и веселые выкрики. Расшалившись подобно девочке, Елена бросала в Анастасия черенками ягод, а он с забавной гримасой на лице, перехватывал их на лету и тут же посылал обратно. Сестры-близнецы полушутливо перебранивались с Феодором, в то время как Франческо и Мартино, приняв сторону нескорого на язык византийца, с притворной запальчивостью защищали его.

Роман попридержал качели и подал руку Алевтине. Воспользовавшись тем, что внимание окружающих замкнулось на них самих, он увлек девушку в глубину парка. Когда лужайка скрылась за стволами деревьев, Алевтина взяла его под руку и прильнула головой к его плечу.

– Мы стали редко видеться, – в ее голосе прозвучал мягкий упрек.

– Кляну себя за каждый день, проведенный вдали от тебя, – отвечал Роман.

– Неужели так много хлопот на стенах города?

– Больше, чем ты можешь себе представить, прекрасная Алевтина. Дела съедают почти все мое время. Лишь под вечер я возвращаюсь к себе, сам не свой от усталости. Смешно сказать, но слова «галерный каторжник» перестали быть для меня пустым звуком.

Он невесело усмехнулся.

– Увы, я не двужильный. Теперь-то я осознал это хорошо. Но все же приятно сознавать, что и мои старания вносят вклад в общее дело.

Алевтина кивнула, полуотвернув голову в сторону.

– Я почти перестала видеть отца, – произнесла она. – Только в поздний час, когда уже готовлюсь отойти ко сну, я слышу звуки шагов у порога и его усталый голос.

Помолчав, она продолжила:

– Временами мне страшно думать, через какие испытания придется нам всем пройти.

– Всевышний на нашей стороне, – Роман привлек девушку к себе и прильнул губами к ее шее. – Он не оставит нас в беде.

– Да, да, – она крепко обхватила его руками.

Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.

– Мой друг, ты даже представить себе не можешь, как мы признательны тебе!

Миновав ворота усадьбы, Франческо по-дружески положил руку на плечо Романа и высоко запрокинул голову.

– Не делай удивленного лица, ты знаешь, о чем я говорю. Ведь это ты подсказал дочери Палеолога, прекрасной Алевтине, пригласить нас на это приятное времяпровождение.

Роман согласно кивнул головой.

– Не скрою, я. Приятно прийти к даме своего сердца в сопровождении друзей.

– Вот за эти слова я готов отлить тебе памятник из бронзы. Нет, Мартино, не из золота – оно давно позабыло путь в наши карманы. Что же касается серебра, то лучше мы потратим его на хорошее вино. Кстати, вот уютная корчма и знакомый трактирщик делает нам весьма выразительные жесты. Ну как не откликнуться на такое приглашение?! Лично у меня не хватает сил ответить холодным отказом. Вы только посмотрите, как призывно распахнуты двери, как игриво мигают слюдяные глазки ее окон! Не упрямься, Роман, не то Мартино не достанется ни капли. А это очень скоро убьет его. И поделом! Ты удивлен моими словами, Мартино? Разве ты забыл, что Константинополь – город честных людей и не сдержавшим своего слова уготованы здесь трезвые ночи и вечносухая глотка? Какое твоё слово не сдержалось, ты спрашиваешь у меня, Мартино? Кто обещал мне волочиться только за одной из двух сестер, Анной или Ириной, без разницы – они с лица как две капли воды – а моргал обоим сразу? Так натрудил себе глаза, что теперь они у тебя красны, как у кролика.

– Ты несправедлив, Франческо, – оправдывался Мартино. – И жесток, как десять янычар. Разве я виноват, что от такой красоты глаза у меня разбегались, по одному на каждую сестру.

– Молчи, плут! Жадность – всего лишь один, но отнюдь не единственный твой порок. А вот и наше вино! Трактирщик, ты клянешься, что оно из самых лучших?

– Другого такого не сыщешь во всей округе, господин.

– Врешь! Стоит мне по следу пустить Доменика и он хоть из под земли, но достанет бочонок тончайшего амотильядо. Ты, верно, о таком и слыхом не слыхал.

– Вокруг только и разговоров, – произнес Роман, пригубив из кубка, – что турки зашевелились. На окраинах, в приграничных областях уже идут бои.

– Ну да, – отозвался Мартино. – Потеплело, вот и зашевелились. Очухались от спячки, повыползали из своих нор, как жуки там всякие и сколопендры. Успевай только давить их подошвами.

– Молодец, – Франческо одобрительно потрепал друга по плечу. – И это после первой-то чаши вина! Послушаем, что ты скажешь нам после третьей, пятой.

– Мне говорили, что ты мог сделать неплохую карьеру при дворе миланского герцога, – как бы между прочим спросил Роман. – И даже в скором времени стать офицером его личной гвардии. Ты не жалеешь, что приехал сюда, в Константинополь, на войну, которая непосредственно не затрагивает тебя?

– Не жалею ли я? – помолчав, ответил генуэзец. – Ты задал хороший вопрос, мой друг и я с удовольствием на него тебе отвечу.

Видишь ли, сожалеют обычно о том, что оставили вдали от себя, с чем вынужденно расстались. А с чем расстался я? С карьерой при дворе миланского герцога? Да пропади она пропадом! Никогда не был паркетным шаркуном и никогда им уже не стану. Что я потерял в Генуе, а? Скажи! Ты ведь сам прожил там много лет. Сытый купеческий городишко, полный спеси и предрассудков. Кем мы были там, ты, я, Мартино? Мальчишками-переростками, гоняющимися за каждой юбкой и затем похваляющимися друг перед другом победами над этакими неприступными сердцами всех этих горничных и белошвеек. Да, да, не хохочи, Мартино, мы действительно воображали тогда себя настоящими мужчинами и чтобы утвердиться в собственных глазах, устраивали между собой потешные дуэли, в которых школярского озорства было больше, чем искреннего желания возмужать. А уж если получали в поединке хотя бы пустяковую царапину, ходили героями и гордились ею, как ранами, добытыми в тяжелом и праведном бою. Шкодство заурядное, да и только! Здесь же, мой друг, мы свободны и счастливы. Здесь мы – воплощенная идея рыцарства, мужи и герои, грудью вставшие на защиту праведности и веры, на стороне слабейших против угнетателей. Это я читаю во взгляде каждого встречного, пусть даже того, кто еще не далее как вчера считал меня всего лишь любопытствующим иностранцем, авантюристом, жадным до денег наймитом. И от этого всего, от этой теплоты и доверия во взглядах, я чувствую себя полным сил и готов на все, чтобы оправдать надежды тех, кто еще не утратил способность верить.

Он помолчал и неохотно добавил:

– Хотя, конечно, не все разделяют мои чувства. Взять к примеру Мартино. Прекрасный друг, с отважным сердцем и крепкой рукой. Но в душе у него пустота и желание поудачнее сорвать день. Я не прав, дружище?

– Что? Что ты сказал? – повернул к нему голову Мартино. – Я не расслышал.

Роман рассмеялся.

– Вот видишь, – пожал плечами Франческо. – Он и не слышал ничего из нашего разговора. И знаешь, почему? Да только лишь потому, что вовсю строил глазки той самой смазливой служанке с кувшином в руках.

– Мартино! Путаны! – рявкнул он вдруг, вытягивая руку в сторону двери.

– А? Где? – встрепенулся его напарник.

– Что еще добавить? – развел руками Франческо. – Это всё, что сейчас его интересует.