Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

– Я не могу поверить, что два достойных мужа прилюдно поносят и оскорбляют друг друга. Хороший же пример они подают своим солдатам! Но еще более я удивлен тем, как удачно выбрали они время для подобных попреков.

Он на мгновение прикрыл ладонью глаза. Смертельная усталость распространилась уже не только по телу, но и по всему его существу.

– Да поймите же вы! – он едва не сорвался на крик. – Подобными распрями вы роете себе могилу, в которую канете очень быстро! Вместе со всеми своими обидами и мелкими дрязгами. Месяца еще не прошло, как едва удалось предотвратить побоище между нашими союзниками, выходцами из Генуи и Венеции. И что мы видим сейчас? Вновь возвращается старое? Распря, разожженная на этот раз не винным хмелем, а приказами своих командиров. Мало вам крови неверных, коль скоро вы желаете умыться собственной?

Его голос звенел от еле сдерживаемого гнева.

– Слушайте меня, жители и гости Константинополя! Отныне и до тех пор, пока враг не будет отражен от стен столицы, любой умышленно проливший кровь христианина будет считаться братоубийцей и к нему без снисхождения будет применен закон, установленный еще во времена правления василевса Юстиниана!

Он чуть натянул поводья: конь под ним беспокойно топтался на месте.

– Друзья мои! Изгоните обиды из сердец. Наш общий долг, долг чести свободных людей – с оружием в руках преграждать путь врагу. А не устраивать свары между собой.

– Государь! – обратился к нему Джустиниани.

Константин повернулся к кондотьеру.

– Я прошу твоего суда! Если причиной возникшей ссоры стало дерзостное поведение моего мальчишки – адъютанта, я беру на себя всю меру вины и ответственности. Но прав ли он был или виноват, послал я его я к мегадуке исходя из острой потребности в орудиях. Без пушек выдержать новый штурм на проломленных во многих местах стенах будет непросто.

Василевс помолчал, кивнул головой и обратился к Нотару:

– Может ли мегадука без значительного ущерба для своих позиций выделить часть орудий кондотьеру Джустиниани?

Лука демонстративно повел плечами.

– Это ослабит оборону вверенного мне участка. Но если будет на то воля государя…..

– Да, мастер Нотар. Это будет разумным решением.

Произнеся это, Константин тронул шпорами коня и медленной рысью направился обратно. Головокружение, не оставляющее его все это время, начало быстро нарастать. Константин почувствовал, что может не удержаться в седле. Он чуть скосил глаза в сторону – по правую руку его сопровождал Феофил Палеолог. Если бы можно было подозвать к себе этого близкого по крови и по духу человека, опереться рукой о надежное плечо соратника и друга!

Но нет, нельзя забывать, что на него, на государя, сейчас, как и всегда, устремлены глаза всех горожан. Недопустимо для правителя хотя бы на миг проявить слабость на виду у тех, в чьем представлении он был, есть и будет символом праведной борьбы. Константин собрал в кулак всю волю, едва заметно тряхнул головой и прибавил шпор коню.

На левом крыле османского лагеря, где преобладали выходцы из европейских владений султана, войска вторую неделю находились на грани бунта. Воины отказывались штурмовать стены, в открытую возмущались плохими условиями жизни, скудной и некачественной пищей, задержками выплаты жалования.

Потеряв терпение, Караджа-бей приказал окружить недовольных отрядами отборной конницы, расположил в непосредственной близости от них два полка лучников-азапов и время от времени посылал полицейских-чауши для выслеживания и ареста зачинщиков беспорядка. Но если ранее главари тем или иным способом старались ускользнуть от расплаты, то теперь воины не только не подчинялись требованиям выдать своих товарищей, но зачастую просто не пускали полицейских приставов в свои лагеря. Нередко чаушам приходилось возвращаться обратно побитыми, вымазанными в нечистотах, в разорванной одежде и без оружия.

Тогда паша решил принять суровые меры. Полк войнуков, по донесениям соглядатаев служащий дурным примером для прочих, был выведен за пределы лагеря, выстроен в длинныe ряды и оцеплен конницей тимариотов.

Окруженный свитой санджак-беев, Караджа-бей неторопливо проехал вдоль строя, хмуро поглядывая на лица солдат. Основную часть воинов составляли выходцы из гористых областей Сербии и Болгарии; их угрюмые, насупленные взгляды ни в коей мере не выражали подобающего провинившимся смирения и страха перед наказанием. Это мало удивляло пашу: из-за упрямого норова и врожденного непокорства горцы всегда считались первейшими смутьянами. В подобных случаях от полководца требуется жесткость и решительность в действиях – подавить в зародыше бунт, не дать ему расползтись по всем остальным частям войск.

– Вы обманули наше доверие! – четверо глашатаев по обе стороны от Караджа-бея далеко разносили его слова.

– Хуже того, вы осмеливаетесь подвергать сомнению божественное право наместника Аллаха распоряжаться жизнью и смертью своих подданных! Что из того, что некоторые из вас погибли в бою? Это почетная участь каждого воина. Храбрецы отправляются прямо в рай, чтобы там, среди гурий вкушать плоды неземного блаженства. Они с негодованием взирают с небес на тех, кто по своей трусости готов променять оружие и доспехи на женскую одежду!

При этих словах турецкие воины принялись качать головами, громко цокать языками и в знак презрения сплевывать на землю.

Войнуки молчали.

– Я знаю, среди вас не много таких переодетых в мужское платье баб. Но если вы сами не решаетесь предать их позорной казни, то я, ваш паша, сделаю это за вас!

По знаку одного из санджак-беев азапы сняли с плеч луки и вложили в них стрелы.

– Пусть зачинщики выйдут вперед!

В строю войнуков никто не шелохнулся. Некоторое время паша выжидал, затем глашатаи вновь закричали:

– Если вы отказываетесь выдать главарей, я прикажу разоружить всех и после примерной порки, предать смерти каждого десятого.

Он прочистил горло и глянул по сторонам.

– Но перед тем, за укрывательство, будут казнены все десятники и сотники этого полка!

Войнуки заволновались и теснее сомкнули ряды, пряча за спинами своих командиров.

– Вот как? Вы не желаете смириться? Воины султана, слушайте приказ! Всем положить оружие к ногам!

Азапы натянули и нацелили луки. И тут произошло то, что не предвидел никто, от паши до простого пехотинца.

В толпе солдат раздалось несколько выкриков, громких, но мало похожих на команды. И тут же ряды войнуков начали стремительно смыкаться, в полном молчании выстраиваясь в боевой порядок. Висящие за спинами щиты в мгновение ока были переброшены на грудь, копья опустились остриями вперед, кое-где заскрежетали извлекаемые из ножен мечи.

Османские военачальники оторопели от неожиданности; казалось еще мгновение – и этот отряд весьма решительно настроенных воинов клином устремится вперед, подминая под себя как траву растерявшихся турецких лучников.

Санджак-беи пришпорили лошадей и помчались на фланги, скликая конницу на подмогу. Но и тимариоты не устрашили мятежников. Подобно ежу ощетинившись копьями со всех сторон, полк стоял, не шелохнувшись, готовый отразить любую атаку. Как бы ожидая сигнала к началу боя, противники некоторое время караулили друг друга, затем предводители войнуков решились на переговоры.

Передняя шеренга солдат зашевелилась и расступилась в стороны, пропуская вперед трех воинов, двое из которых щитами прикрывали с боков парламентера. Приблизившись на расстояние громкого голоса, войнук, по-видимому один из тех, кто в первую очередь угодил бы в руки палача, внятно заговорил по турецки:

– Не доводи нас до крайности, бей. Позволь нам с миром удалиться в свои селения. Не растрачивай гнев понапрасну: товарищей и братьев своих на смерть мы никогда не отдадим.

– Говори еще, – потребовал паша.

– Византийцы не делали нам ничего дурного. Зачем же нам умирать, как баранам на бойне? Это не наша война. Так пусть же воюет тот, кто хочет нагреть на ней свои руки.

– Это всё?

– Да. Мы не желаем драки. Но если нас вынудят идти против нашей воли, крови прольется много.

Караджа-бей поласкал свою бородку.

– Как твое имя, храбрец?

– Зачем тебе знать, паша? Говорю не я один: мои слова – слова всех наших воинов.

– Так ли это?

Караджа-бей ухмыльнулся и обращаясь к мятежному полку, вновь поднял голос:

– Значит вы, все как один, боитесь смерти в бою?

– Страшиться и не желать – не одно и то же, – возразил парламентер.

Из глубины построения войнуков молодой задорный голос выкрикнул:

– Проваливай сам в свой мусульманский рай, нечестивый!

Санджак-беи выжидающе смотрели на пашу, но тот молчал, не желая принимать скорого решения. Он уже понял, что совершил грубую ошибку: нельзя было требовать и ожидать от крепких духом и к тому же вооруженных людей покорства перед наказанием. Устрашение надо было начинать со слабых и колеблющихся, они безропотно выдали бы зачинщиков на расправу. Лишь затем, приведя к полному усмирению один из полков и имея таким образом наглядный пример для всех прочих, можно было приступать к другим бунтовщикам.

Бей досадливо поморщился: ошибку легче совершить, чем исправить. Только здесь и сейчас он в полной мере оценил некогда сказанные ему визирем слова: «Наихрабрейший солдат – это тот, кто не только не боится пасть в сражении, но и не примет безропотно смерть от рук палача».

Медлить становилось опасным, выжидание только взбодряло войнуков. Еще немного – и уверенные в слабости и душевном смятении противника, они могут выдвинуть новые требования или, что еще хуже, атаковать тимариотов и пробиваться к стенам Константинополя, чтобы перейти на сторону врага. В разгроме мятежников паша не сомневался, однако начав бой с бунтовщиками, он неминуемо совершит новую ошибку, непростительнее первой. Истребить в вооруженной схватке целый полк своих же солдат, да еще и на виду у всего остального войска – невелика честь для полководца.

«Уклонившись от нежелательного сражения, можно наполовину, а то и полностью выиграть его», – вновь припомнились ему рассуждения визиря.

Паша принял единственно верное на данный момент решение.

– Слушай и запоминай мои слова, христианин. В своих требованиях ты залетел слишком высоко: распустить вас по домам имеет право лишь султан. Пугать же меня большой кровью смешно: на своем веку я повидал ее достаточно. Уходить вам все равно некуда – не успеете сделать и ста шагов, как мои лучники перестреляют вас, как зайцев. А конница втопчет ваши кости глубоко в землю. Ты понял меня? Вам не уйти отсюда, пока стены вражеской столицы не падут.

– Что ж, нам остается только смерть, – согласился войнук.

– Не торопись, – покачал головой паша. – Я предлагаю тебе сделку. Ты без лишнего шума уводишь воинов обратно в лагерь, дав предварительно клятву не сеять смуты среди остальных, а я за это обещаю не посылать этот полк на штурм до тех пор, пока более отважные не овладеют стенами. Но тогда военная добыча разделится без вас.

Парламентер ответил не сразу. Паша без труда читал на его лице борьбу недоверия с желанием спасти себя и других от расправы.

– Нам нет дела до чужого имущества, – наконец выговорил тот. – Но насчет всего остального я должен посоветоваться с собратьями по оружию.

Паша ухмыльнулся и перекинулся взглядом с ближайшим санджак-беем. Ему ли, владетелю миллионов людей, не знать какое решение примут бунтовщики? Чувство самосохранения довлеет над всеми остальными чувствами, как бы они сильны не были: ненависть, любовь, месть и алчность – всё это ничто по сравнению с непреодолимым желанием жить. Самое ценное, чем обладает человек со дня своего появления на свет – это жизнь. И менее всего, как бы храбр и отчаян он не был, готов поступиться своим наиважнейшим достоянием.

Через недолгий промежуток времени войнуки перестроили свои ряды и угрюмо косясь в сторону тимариотов, размеренным шагом вернулись в лагерь.

ГЛАВА XXXV

Трактир находился на самой окраине Галаты. Из-за близости опорной точки караула, он пользовался популярностью среди солдат городского гарнизона. Его стены и двери носили следы бесчисленных попоек и драк, но так как вечер еще не наступил, трактир, подобно прочим увеселительным заведениям был погружен в сонное оцепенение.

Маленькое помещение пропахло запахами дешевой стряпни и пива. Солнечный свет с трудом протискивался сквозь мутные, засиженные мухами слюдяные окошки, скупо освещая грубо сколоченные столы и табуреты, покрытый не первой свежести опилками пол, и тёмную, в разводах от пролитого пива стойку. Хозяин заведения, над широкими плечами которого куце возвышалась несоразмерно маленькая голова с глубоко посаженными глазами и перебитым носом, хмуро вытирал руки некогда белым, но сейчас неопрятным полотенцем. Его объемистый живот покоился на стойке, обтянутый кожаным фартуком с карманами по бокам.

Несколько человек, по одиночке или попарно сидящие за столами, не сводили взглядов со своих полупустых кружек. Пиво, дешевое и невкусное, уже кончалось, темы для разговоров исчерпались давно, но посетители вставать не торопились. Им незачем и некуда было спешить. И потому они упорно, как бы желая измором взять соседа, продолжали сидеть, время от времени отхлебывая из кружек и произнося пустые, ничего не значащие фразы.

Входная дверь натужно заскрипела, пропуская вовнутрь еще одного посетителя. Завсегдатаи трактира дружно подняли головы, смерили вошедшего пристальными взглядами, затем разочарованно отвели их в стороны: от новоприбывшего едва ли можно было ожидать бесплатного угощения или хотя бы интересного рассказа. Посетитель прошел прямо к стойке и молча встал перед трактирщиком.

Тот бросил вытирать руки, скомкал полотенце и отшвырнул его на край стола.

– Джузеппина! – громко крикнул он в сторону кухни.

На зов из-за двери показалась худая как жердь женщина с морщинистым, преждевременно состарившимся лицом.

– Посиди здесь, – бросил ей трактирщик. – Мне нужно поговорить с уважаемым гостем.

Женщина открыла было рот для ругани, но муж сделал страшные глаза и замахнулся кулаком. Шипя как сало на сковороде, она подчинилась и подхватив брошенный ей на руки передник, пошла между столов, смахивая на пол крошки и пролитое пиво.

– Пойдемте, синьор, пойдемте, – трактирщик угодливо распахнул перед гостем дверь в боковую комнату.

Посетитель, в котором угадывался человек высокого происхождения, молча проследовал вовнутрь, снял с себя шляпу и плащ и швырнул их на стол. Затем опустился на табурет и вперил пристальный взгляд в хозяина. Трактирщик так и остался стоять на ногах.

– Что ты приберег для меня, Джованни? – спросил гость. – Какие новости?

Голос у него был глухой, с неприятно режущими нотками.

– Не знаю, что и сказать, синьор Бертруччо, – развел плечами толстяк. – Посетителей мало, доход небольшой, а налоги…..

Он сокрушенно покачал головой.

– Впору закрывать заведение.

– Плевать я хотел на твои дела, – ровно произнес генуэзец. – Я спрашиваю тебя, осла, об известиях из Константинополя.

– Что сказать, синьор, – вновь пожал плечами хозяин. – Сам-то я там не был давно. А рассказывают многое, да только кто ж поймет, где правда, а где ложь.

– Говори что знаешь.

– Ну, рассказывают, что кондотьер Джустиниани, а вместе с ним и другие важные синьоры убеждали императора сдать город туркам.

– Какой же был ответ?

– Да вроде, император сказал так, что советчики дурные ему не нужны, а если кому не по душе, то ромеи силой никого не держат.

– Значит, отказал?

– Выходит так.

– Это все правда или солдатская пьянная болтовня?

– Вот уж не знаю. Мои уши всегда открыты – что говорят, то я и слышу.

– За это тебе и платят.

– Да, синьор. Слышал еще, что у турок мор вот-вот начнется.

– Я тебя не о турках спрашиваю.

– Говорят, флот венецианцев, что на помощь городу выплыл, особенно и не торопится с прибытием.

– Это верно, – усмехнулся Бертруччо. – Адмирал Лоредано получил строжайший наказ «поспешать медленно» и не приближаться к Константинополю ранее конца июня.

Он пристально взглянул в маленькие глазки хозяина.

– Запомнил? Не забывай у себя за стойкой почаще выбалтывать это. Жена и прислуга тоже не должны держать языки на привязи.

Он усмехнулся и как бы про себя добавил:

– Венецианцы жаждут явиться в ореоле славы спасителей, но лишь когда греки и турки измотают друг друга в войне. После чего уже не составит труда растолкать ослабевших локтями и поудобнее устроится у чужого котла.

Некоторое время они молчали.

– Много ли жителей Галаты переправляются повоевать на другой берег? – вновь задал вопрос Лодовико.

Трактирщик ненадолго задумался.

– Когда как. В субботние и воскресные дни не много, чуть более двух сотен. По будням больше раза в два.

– Подеста не чинит им препон?

– Напрямую, конечно же, не позволяет. Но закрывает глаза, когда лодки отчаливают от пристани.

– Что говорят солдаты? Много ли провианта и пороха в городе?

– О каком городе спрашивает синьор? О Константинополе?

– Да, да, – нетерпеливо произнес Лодовико. – Не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле.

– Про то они не сказывали. Но вот….

– Говори!

– Недавно здесь сидела группа солдат, только что прибывших с другого берега. Ну, пили они как всегда, шумели. Так вот, один из них рассказывал, что после вылазки из города в тыл туркам одна из калиток в крепостной стене осталась незапертой.

Генуэзец подобрался, в глазах у него заплясал настороженный огонёк.

– Дальше! – потребовал он.

– Отразили они нехристей, пошли отдыхать. А под вечер глянь – засов-то не задвинут! Значит, любой с обратной стороны мог пролезть в город. И обнаружили это случайно, а то всю ночь до утра дверца оставалась бы открытой.

Лодовико от души расхохотался.

– Нелепый все-таки этот народ, греки, – отсмеявшись, проговорил он. – Ведь через ту дверцу турки могли проникнуть в город, перерезать стражу на воротах и распахнуть их как можно шире. Защищали город, реки крови проливали, а тут из-за чьей-то дурацкой оплошности, возьми и лишись всех плодов своих побед!

– Вот и я говорю, – ободренный смехом генуэзца, зачастил трактирщик. – Если бы кто обнаружил калитку….

– Где она находится? – перебил Лодовико.

– Что где? – растерялся Джованни. – Калитка? Я не знаю.

Бертруччо раздраженно повел головой.

– Где обычно дежурит солдат, рассказавший эту забавную историю?

– Сейчас, сейчас, – забормотал толстяк, надувая в раздумии щеки.

– Вспомнил! – хлопнул он себя по лбу. – Он же говорил! Третья башня от Калигарийских ворот.

Генуэзец взглянул на него, извлёк из-за пазухи скатанный в трубочку лист пергамента и молча развернул его на столе.

– Третья башня от Калигарийских ворот, – раздельно проговорил он, водя пальцем по карте. – Действительно, там есть незамурованная калитка.

Трактирщик с уважением следил за движениями холеной руки. Для него чертеж был столь же загадочен и непостижим, как каббалистические письмена.

– Значит, эта дверца оставалась незапертой на протяжении нескольких часов?

Лодовико перевел взгляд на хозяина. Тот нервно потирал большие красные руки.

– Что ж, Джованни, сообщение достаточно интересное. Хотя я еще не знаю, имеет ли оно какую-либо ценность.

Глаза трактирщика беспокойно забегали. Бертруччо заметил это и выпрямился во весь рост.

– Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь удружить мусульманам?

– Нет, синьор, о чем вы? Боже упасти!

– Тебе хорошо известно, – медленно, с расстановкой произнес генуэзец, – что лишь Всевышний может уберечь того, кто оскорбит меня.

– Где Джироламо? – резко задал он вопрос.

– Зарезали на том берегу, синьор, – хмуро ответил трактирщик. – Говорят, ввязался в пьяную драку.

– В пьяную драку? – недоверчиво хмыкнул Лодовико. – Это он-то, который лишний грош на вино пожалеет?

– А Луиджи? – спросил он чуть погодя.

– Его вторую неделю никто не видел. Пропал, как-будто сгинул неведомо куда.

– Вот как? – генуэзец закусил губу.

– Николло по-прежнему рыбачит?

– Где уж там, – неприятно усмехнулся толстяк. – Теперь он сам, должно быть, кормит собою рыб на дне.

– О чем ты говоришь?

– Третьего дня у берега нашли его перевернутую лодку.

Лодовико забарабанил пальцами по столу.

– Все будто бы сговорились.

– А ты? – обратился он к трактирщику. – Ты еще на тот свет не собрался?

– А что я? – возразил хозяин. – Я человек тихий, никуда не лезу, никого не тревожу. Продаю вино и пиво, приторговываю свежей рыбой, слушаю на своей работе всякую болтовню.

– Правильно, – кивнул головой генуэзец. – Потому-то греческие ищейки до тебя еще не добрались.

– Кто-нибудь все-таки уцелел? – спросил он. – Или мне вновь терять время в поисках всякой сволочи?

Толстяк еще раз потёр свои руки.

– Недавно заходил Паоло. Спрашивал вас, синьор.

– Где он сейчас?

– Сказал, что по вечерам проводит время в таверне «Серебрянная макрель».

– Очень хорошо, – гость поднялся на ноги. – Пожалуй, я не прочь повидаться с ним.

– Это тебе, – он бросил на стол кошелек с деньгами.

Трактирщик не пошевелился.

– На днях я вновь зайду сюда, – генуэзец повернулся к выходу.

– Говорят, синьор, – вполголоса произнёс хозяин, – что кондотьер Джустиниани переправил свою греческую любовницу в Галату, в дом одного из своих друзей.

Глаза Лодовико прищурились, но только на одно мгновение.

– Хорошая новость, – усмехнулся он. – Значит, крысы уже побежали с корабля.

– Третий раз ты приходишь ко мне в одно и то же время. Чем ночные часы так привлекательны для тебя?

В голосе Саган-паши не было неудовольствия или удивления. Он знал, что этот человек, пришедший к нему в столь поздний час, не стал бы беспокоить его по пустякам.

– Мои дела не терпят дневного света, – слабо улыбнулся Лодовико.

Паша кивнул в знак того, что принял шутку собеседника.

Они были одни в большой зале шатра. Подслушивающих можно было не опасаться – звуки надёжно глушились двойными стенками, входы и выходы охраняла многочисленная стража.

– Что привело тебя на этот раз?

– Важные сведения, сиятельный паша, – турецкая речь генуэзца текла плавно и без запинок.

– Мне удалось выявить слабое место в обороне византийцев.

– Я слушаю тебя.

– На левом фланге доблестной армии султана, в одной из башен города, есть небольшая калитка. Через нее, время от времени, защитники совершают вылазки в тыл штурмующим отрядам.

– Мне известно это. Караджа-бей не раз сетовал на коварство греков.

– Так вот, сиятельный паша, именно через эту калитку, во время большого приступа, могут проникнуть твои воины.

– Разве калитка не запирается? При ней должна состоять сильная охрана!

– Запирается, паша. И очень надёжно. Но охраны подле нее нет. Я же, при твоем согласии, могу подкупить человека в городе, который ежедневно, за час до полудня на короткий срок будет отмыкать замок.

Это было только половиной правды. На самом деле Бертруччо уже успел разыскать необходимого человека и даже снабдил его подробнейшими инструкциями. Но об этом он предпочёл умолчать.

Паша смерил итальянца пристальным взглядом.

– Пусть лучше твой сообщник отомкнёт ворота. Много ли проку от одной калитки? Она не может пропустить нужное количество воинов: для взятия города их потребуется немало.

– Это невозможно, светлейший, – возразил генуэзец, – При воротах круглосуточно находится стража. Помимо того, ежечасно конные патрули проверяют надёжность караулов. Что может сделать один человек там, где необходимы сотни сабель?

– Калитка пропустит мало бойцов, – настаивал паша.

– Я думаю иначе. Византийцы в короткий срок могли выводить через нее достаточно воинов для контратаки. Почему бы полководцу султана не поступить так же?

Паша недоверчиво качал головой. Но с его стороны это было всего лишь притворством – он не сомневался в ценности предложения генуэзца. Более того, он сразу осознал масштабы подвалившей ему удачи и еле сдерживался, чтобы скрыть охватившее его возбуждение. Просто между ними разгорелся спор, извечный спор между тем, кто хочет выгодно сбыть свой товар, и тем, кому желательно приобрести его с наименьшими затратами – торг продавца и покупателя. И они оба понимали это.

– Если сиятельного пашу не устраивает моё предложение, то я вынужден отправиться ко двору Караджа-бея. Может быть, он в полной мере оценит мои услуги, – пригрозил его гость.

– Постой! – не выдержал Саган-паша. – Не торопись.

Шагнувший было в сторону выхода, генуэзец повернул обратно.

– Почему днем, а не ночью? – спросил турок, чтобы как-то заполнить неловкую паузу.

– Ночью дозорные настороже, – охотно ответил Лодовико. – Они поднимут тревогу сразу, как только заметят что-либо подозрительное. Во время же штурма проникнуть в калитку проще – силы защитников будут скованы на стенах.

Флотоводец кивнул и стукнул в серебряный гонг.

– Позови сюда Мустафа-бея, – приказал он явившемуся на зов начальнику охраны, статному молодцеватому тысяцкому.

Тот поклонился и скрылся за дверью.

– Мустафа-бей – мое доверенное лицо. На его молчание можно положиться, – пояснил свое решение паша.

Лодовико скривился, но промолчал. Он, конечно же, предпочел бы и дальше говорить с пашой с глазу на глаз, но возражать не решился.

– Какой награды ты для себя хочешь? – спросил зять султана.

– Награда мне не нужна, – покачал головой генуэзец. – Я только прошу Саган-пашу помнить договор, закрепленный нами в устной форме.

– Ты напоминаешь мне мое обещание отстаивать перед султаном неприкосновенность Галаты?

– Да, паша.

– Насколько мне известно, – высокомерно заявил флотоводец, – еще никто и никогда не мог обвинить меня в нарушении данного мною слова.

– Это так, светлейший.

– И я продолжаю выполнять обещанное, хотя жители Галаты с каждым днем ведут себя все возмутительнее. Настолько, что мое заступничество начинает вызывать гнев султана. Они не только переправляют в Константинополь оружие и провиант, но и посылают своих солдат на помощь византийцам.

– Разреши возразить тебе, паша. Солдат никто не отправляет, они сами добираются до противоположного берега в рыбачьих лодках. Одними движет жажда подвига, другие хотят подзаработать денег. Правитель Галаты не может им воспрепятствовать, иначе последует карающий удар со стороны Константинополя. И тогда город заполонят греки.

– Мы отобьем у врага дружественный нам город и вернем его жителям.

– В любом случае Галата может сильно пострадать. И потом, число этих воинов настолько мало, что можно говорить лишь о чисто символической поддержке горожан.

В дверях показался вызванный пашой советник. Лодовико метнул в его сторону настороженный взгляд. Этого человека надо было опасаться: черты лица выдавали в нем европейца, а светлые, глубоко посаженные глаза – незаурядный ум.

Генуэзец внутренне подобрался.

– Кроме того, нам известно, что в Константинополе находятся воины генуэзского воеводы Лонга, – продолжал говорить паша. – Тут уж твои слова о символической поддержке совершенно неуместны.

– Лонг хоть и сын моего народа, но больше уже не принадлежит ему, – возразил Бертруччо. – Он – наемник, сражается за деньги и готов помогать каждому, кто заплатит.

– Пусть он помогает нам. Мы заплатим ему больше, чем византийцы.

Лодовико чуть заметно усмехнулся.

– Я думаю, это не трудно будет осуществить. Не сейчас, потом. Когда истечет срок договора между Лонгом и императором. Пока что….

Он выразительно пожал плечами.

Паша переглянулся с Мустафа-беем и в свою очередь насмешливо ухмыльнулся.

– Генуэзцы – хитрые лисы. Когда Константинополь падет, они станут уверять, что это произошло благодаря их усилиям и потребуют от султана сохранения привилегий, какими они пользовались при греках. А если допустить невозможное и представить, что стены вражеской столицы устоят, кто как не твои соотечественники будут громче всех вопить о своих заслугах. Не так ли?

Лодовико предпочёл промолчать.

– Воевода Лонг со своим достаточно сильным отрядом, помощь жителей Галаты, три генуэзских судна, прорвавшихся в гавань, – перечислял паша. – Я ничего не забыл, христианин? Одной рукой вы помогаете нам, другой – грекам.

– Генуя желает жить в мире с Османской державой, – твердо произнес Бертруччо. – Из-за подозрительности, царящей в христианском мире, она не может в открытую протянуть вам руку дружбы: это озлобит и восстановит против нее другие государства.

– И потому она тянет руку украдкой. Чтобы, не приведи Аллах, не утерять ни крохи своего непомерно раздутого самолюбия. Днем во всеуслышание грозит султану войной, ночью же с потрохами продаёт своих союзников и единоверцев.

Лодовико с ненавистью взглянул в сторону Мустафа-бея.

– Мне кажется, уважаемый бей до службы у второго визиря являлся гражданином Венеции? – с язвительной любезностью осведомился он.

– Не все ли равно, кем я был? – парировал тот. – При дворе султана людей ценят за их заслуги, а не за происхождение.

Услышав своеобразный выговор сановника, Бертруччо еще более утвердился в своей догадке.

– Теперь-то мне понятно неприязненное отношение паши к Генуе, – сквозь зубы выдавил он.

– Перейдем к делу, – потребовал Саган-паша. – Укажи нам калитку, которая должна быть отперта твоими людьми.

Лодовико извлек из кармана план городских укреплений, развернул его и пальцем указал на красную отметину.

– Знакомо ли тебе это место? – спросил флотоводец своего советника.

– Да, господин, – ответил тот, внимательно изучив чертёж. – Я узнал и башню, и калитку. Теперь, при необходимости, я и с закрытыми глазами найду их.

– Отдай карту Мустафа-бею, – распорядился Саган-паша. – Больше она тебе не понадобится.

Лодовико повиновался.

– Ступай! Мои слуги позаботятся о твоем ночлеге.

– Пусть паша простит меня, но дела призывают меня этой же ночью обратно в Галату.

– А может к Караджа-бею? – усомнился флотоводец.

– Нет, светлейший. Я веду переговоры только с одним человеком. И на мою честь можно положиться.

– Когда партнёр честен со мной, мое слово нерушимо, – в свою очередь пообещал паша. – Если калитка в назначенное время будет открыта, ни один волос не упадет с голов жителей Галаты.

Бертруччо поклонился.

– Прими от меня золото, – продолжал Саган-паша. – Оно понадобится тебе для подкупа сообщников и стражи.

Он бросил генуэзцу увесистый кошелек. Лодовико на лету поймал его.

– Мустафа-бей, – приказал флотоводец. – Позаботься, чтобы у уважаемого гостя не возникло неприятностей в дороге.

– Покорно благодарю, паша, – возразил генуезец, – но я предпочитаю не связывать себя ничьей помощью.

Паша пожал плечами. Затем прикрыл глаза в знак того, что разговор окончен.

Бертруччо поклонился и вышел из шатра. Отдалившись на некоторое расстояние, он почувствовал у себя за спиной шаги и резко обернулся. К нему приближался Мустафа-бей.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой, генуэзец.

– А мне надо идти, – отрезал Бертруччо. – У меня нет времени на пустую болтовню.

– Я не задержу тебя надолго.