Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

ГЛАВА XXVIII

Взрыв брандера не был губителен для османского флота: предупрежденные кем-то заранее, турки отвели основную часть своих кораблей к северо-восточной части залива, к границе мелководья, за которой начинались болота. Из судов, оставшихся у берегов Долины Источников две галеры и еще с десяток феллук перевернулись от поднятых взрывом волн; четыре биремы сгорело, накрытые огненным шквалом. Пожары, вспыхнувшие на других кораблях были быстро загашены смоченными в воде воловьими шкурами.

Потери защитников были ощутимее. Хотя галера Тревизано поспешила на выручку генуэзцам, спасти тонущее судно было невозможно. Подобрав тех, кто еще держался наплаву, венецианские моряки направились к берегу, хотя под тяжестью принятых на борт людей, и воды, заполняющей трюмы, поврежденное судно потеряло в скорости и стало оседать еще быстрее.

Турецкие феллуки, как волки, рыскали в темноте. Перегруженное, тонущее судно могло стать для них легкой добычей, если бы не подоспевшая от берега галера. Венецианский корабль был взят на буксир и быстро доставлен в порт. К всеобщей скорби среди спасенных не оказалось ни одного человека с лодки Джакомо Кока; по-видимому даже тем, кому посчастливилось уцелеть и вплавь добраться до берега Перы, была уготовлена незавидная участь пленников.

С наступлением рассвета, воодушевленные ночной победой, турецкие капитаны двинули свои суда в атаку. Навстречу им устремились горящие жаждой мести христианские моряки. Флотилии сошлись в центре Золотого Рога, напротив западной оконечности Галаты. После ожесточенного четырехчасового боя, несмотря на трехкратное преимущество, турецкие корабли были отброшены назад и укрылись под защитой своей береговой артиллерии.

Хамза-бей, правая рука Саган-паши, рвал бороду с досады: он не желал боя, но был вынужден выполнять волю султана. Теперь ему, едва получившему столь высокий пост первого помощника флотоводца, приходилось отправляться к двору владыки и там оправдываться за новую неудачу.

Но и защитникам города битва обошлась недешево: хотя основательно и потрепав суда турок, христианский флот потерял один корабль, около сотни моряков было убито, но главное – не удалось выбить неприятеля из Золотого Рога. Угроза Константинополю от этой небольшой победы не стала меньше. Не раз горожанам вспоминалось, что именно оттуда, через наиболее уязвимое место два с половиной столетия назад прорвалось за стены крестоносное ополчение европейских стран.

Минули века, крест сменился полумесяцем. Стоящий на подступах к городу враг говорит уже на другом наречии и молится другому богу. История повторяется с удручающим однообразием: на смену одним завоевателям вскоре приходят другие. Так и морской прибой, удар за ударом стачивает скалы на своём пути, превращая их обломки в серую, обкатанную, безликую гальку.

Последующий день оказался для горожан новым испытанием: султан повелел учинить публичную казнь участников ночной вылазки.

Император поначалу не мог поверить словам стратега, настолько чудовищной оказалась принесенная им весть.

– Уверен ли ты, Димитрий? Мы же послали султану предложение об обмене пленными. Вероятнее всего, ты ошибся – турки карают своих изменников и дезертиров.

– Государь, я был бы рад ошибиться, если бы не видел расправу своими глазами.

Лицо Константина oкаменело. Повернувшись к дверям, он окликнул дежурного офицера.

– Коня! – коротко приказал император.

Несмотря на ранний час, участок стен возле Маландрийских ворот был усеян воинами и городским людом. С обзорной площадки башни отчетливо просматривался на равнине свежесрубленный эшафот в два человеческих роста высотой, уже успевший изрядно обагриться кровью. Вокруг него, как море в шторм, бурлила и колыхалась огромная многотысячная толпа. От дальних островерхих палаток лагеря струйками продолжали течь припозднившиеся зеваки, не желающие пропустить нежданно выпавшей потехи.

От плотного кольца стражников отделилось двое; воины приблизились к группе пленных, выдернули одного из них и поспешили со своей добычей к помосту. Помощники палача подхватили несчастного под скрученные за спиной руки, поволокли по лестнице наверх и после некоторой заминки опустили его на колени. Палач, огромного роста человек в багрово-красном халате, не спеша воздел руки к верху и, как бы молясь, на мгновение замер в таком положении. Затем резко опустил их вниз. Невидимый издали меч метнул в сторону крепости яркий отблеск солнечного света. Почти сразу же толпа разразилась злорадным ревом.

– Двадцать первый, – бесстрастно вёл счет один из наблюдателей.

Широкая спина Лонга, стоящего у самого края площадки, излучала страдание и бессильную ярость. В стороне от него нервно пощипывал бородку Нотар, ничем иным не высказывая своих чувств.

Константин приблизился к бревенчатой ограде, до середины груди прикрывающей тело от вражеских стрел и ядер и принял поданную ему зрительную трубу. Расстояние в два полёта стрелы резко сократилось, стали видны отдельные лица, возбуждённые и алчущие.

Стражники схватили очередную жертву, стройного юношу с черными как смоль волосами.

– Это Франческо, мой кузен, – глухо и отстраненно произнес кондотьер, не отрывая глаз от происходящего. – Я дал слово его матери оберегать сына от опасности.

Затем внезапно выхватил из рук гвардейца копьё и сильно размахнувшись, метнул его в сторону лагеря.

– Погодите, злобные твари! Придёт и ваш черед!

Вновь послышались слитые воедино громкие крики. Палач ногой столкнул обезглавленное тело и с недовольным видом принялся осматривать кривое лезвие своего инструмента. Вероятно, он счел, что меч притупился, а может быть просто решил отдохнуть. Казнь на время приостановилась.

Кондотьер медленно повернулся. Лицо генуэзца набрякло кровью, из-под слипшихся на лбу волос стекали крупные капли пота.

– Никогда ещё на мою долю не выпадало такого позора, – задыхаясь, проговорил он. – Видеть, как моих людей режут наподобие скота и, – он шумно сглотнул, – прикидываться безучастным, чтобы скрыть свое бессилие.

Он увидел василевса и сделал шаг по направлению к нему.

– Государь! – голос кондотьера звучал требовательно и непреклонно. – Враг в своей безнаказанности переступил все границы. Больше терпеть это нельзя!

Константин убрал от лица трубу и обвёл взглядом своих подчиненных. Сановники и командиры опускали головы, не в силах выдержать взрывчатого напряжения, наполняющего обычно спокойные глаза.

– Сотник! – окликнул он Троила.

– Приведи всех пленных турок, предназначенных нами для обмена.

Византиец поклонился и поспешил к башенной лестнице. Военачальники переглянулись; всем было ясно решение василевса.

– Это справедливо!

– Так и должно быть.

– Око за око, так учит Святое Писание.

– Пусть василевс простит меня за дерзость…..

Последние слова принадлежали Нотару. Одобрительные возгласы стихли. Недоумевая, все, включая караульных, повернулись в сторону мегадуки.

– Мы слушаем Луку Нотара, – спокойно произнёс Константин.

Обстреливаемый неприязненными взглядами, Лука приготовился к нелегкой словесной схватке.

– Государь! Сограждане и иноземцы! Вами движет чувство праведной мести и это созвучно естеству человека. Но достойно ли нам, представителям высшей культуры, уподобляться в жестокости диким варварам? Ведь их помыслы идут не далее обжорства, грабежей и убийств. Избивать безоружных пленных, чья вина состоит лишь в покорстве прихотям своего господина – означает без нужды озлоблять своё сердце. Да, должно и нужно отвечать ударом на удар, но надо ещё и соизмерить силу возмездия. Недопустимо для нас, христиан, затмевание гневом велений рассудка.

– Мне кажется, я слышу откровения бродячего проповедника! – Джустиниани еле сдерживал себя.

Лицо кондотьера полыхало, как будто бы он сгоряча хватил пинту греческого огня.

– Что ещё подскажет рассудок уважаемому мегадуке?

Нотар не удостоил его взглядом.

– Жестокость унижает человека. Милосердие к побежденным – вот признак силы!

Константин не сводил с него глаз.

– Не кажется ли мегадуке, что время и место не совсем подходят для диспута о добре и зле?

– Есть Высший, небесный суд и лишь он в состоянии взвесить меру правоты моих решений, – после короткой паузы продолжал император.

– Взгляни вниз, димарх, – он указал на эшафот, затем обвёл рукой томящуюся в ожидании продолжения потехи толпу. – Что ты там видишь?

Плечи Нотара чуть дрогнули и поникли.

– Я вижу казнь наших героев.

– А здесь, – император кивнул на участок стен между башнями, – здесь произойдёт казнь пленённых воинов Мехмеда.

Джустиниани вплотную приблизился к Нотару и положил руку на рукоять меча.

– Если для некоторых твои мысли темны, то для меня – достаточно прозрачны. Рассчитываешь на примирение с султаном и потому взываешь к милосердию? Но это далеко не все, в чем ты только что косвенно сознался. Предательство давно зреет в тебе, но только сейчас оно стало проступать наружу.

– Предательство?! – мегадука отступил на шаг и тоже взялся за рукоять меча. – О предательстве ступай толковать со своими сородичами в Галате, они будут тебе достойными наставниками. Кто как не они, спасая свою шкуру, выдали султану замысел венецианцев? Торопись, спеши к ним, не то деньги за измену поделятся без тебя!

Они рванулись навстречу друг другу; гвардейцы едва успели встать между ними.

– Даже меня, командующего флотом, не сочли нужным поставить в известность, – продолжал кричать Нотар. – Таились, умалчивали, всё боялись упустить свой шанс, свой маленький кусочек славы! И в результате потеряны два корабля, погибло более сотни бойцов, среди которых был и мой старший сын. Если за это дело взялись бы ромеи, то взялись бы с умом и не было бы тогда этих ненужных смертей.

Лонг ворочался, пытаясь стряхнуть с себя облепивших его солдат и тяжело дышал, как загнанная лошадь.

– Ты затронул мою честь! Клянусь прахом предков, это не пройдет тебе даром!

– Твою честь? Ты как пришел, так и уйдешь, наемник. Город останется без защиты и нам придется платить за твое безрассудство. Ты еще смеешь кого-то обвинять в измене? Да ты в стократ хуже любого предателя, потому что люди верят в тебя, идут за тобой. В слепоте душевной они не видят той губительной силы, которую ты несешь в себе. Ты приведешь нас всех к могиле и это большее, на что ты способен.

Джустиниани взревел и в мгновение ока расшвырял гвардейцев.

– Довольно! – резкий голос василевса отрезвил всех.

– Спрячьте мечи в ножны! Вы, взрослые мужи, ведете себя как драчливые мальчишки. Оскорбляете своими речами и поступками величие смерти наших героев.

Он вновь взглянул вниз, в сторону лагеря. Казнь возобновилась, но крики слегка поутихли: толпе уже начинало прискучивать однообразие зрелища.

Со стороны города показалась длинная колонна одетых в лохмотья людей. Оцепленные по бокам рядами латников, пленные испуганно жались друг к другу, крутили бритыми головами и щурясь отвыкшими от яркого света глазами, исподлобья косились на каменные лица конвоиров. Некоторые, по-видимому, уже поняли, куда и зачем их ведут и горестными криками пытались вызвать к себе сострадание. Другие шли молча, пугливо втягивая головы в плечи и заискивающе поглядывая по сторонам.

Кантакузин перегнулся через парапет и закричал:

– Веди их на стену, Троил!

И, повернувшись к Константину, добавил:

– Государь, мы не подготовлены к массовой казни. Я должен спуститься вниз и подобрать достаточное число добровольцев на роль палачей.

– Лиха беда начало, – возразил Лонг. – Среди моих солдат найдется немало желающих поквитаться. Я сам позабочусь о добровольцах и лишь прошу доблестного Кантакузина уступить это право мне.

Димитрий охотно, почти с радостью, выразил согласие. Тяжело ступая, кондотьер направился к лестнице. Сановники торопливо уступали ему дорогу, как бы страшась быть задетыми хотя бы краем его малинового плаща. У самого выхода Лонг обернулся и еще раз смерил взглядом мегадуку.

– Наш разговор остался неоконченным, Нотар, – с угрозой проговорил он.

– Мы возобновим его, как только опасность минует город, – последовал ответ.

– Да будет так!

Лонг исчез в глубине коридора.

За три с небольшим часа двести шестьдесят голов скатилось со стен Константинополя в ров. Вслед туда же было сброшено ровно столько же обезглавленных туловищ со спутанными за спиной руками.

Таким был ответный шаг правителя Византии василевса Константина XI.

В тот день многим стало ясно, что мосты сожжены, борьба ожесточилась до предела и пощады побежденным ждать не следует.

Провал вылазки Джакомо Кока и последующая казнь ее участников до предела обострили и без того неприязненные отношения между генуэзцами и венецианцами. Давно назревавший конфликт, подстёгнутый бесчисленными взаимными попрёками, разразился внезапно лишь для непосвященных; перерос в побоище из заурядной пьяной драки подвыпивших матросов.

Пока в помещении таверны, где воздух был густо пропитан запахами жареной рыбы и вина, крушились столы и оконные рамы, летели в головы пивные кружки, кувшины и табуреты, а сами забияки, сцепившись, клубками катались по грязному полу, добровольные глашатаи мчались вдоль улиц, скликая подмогу. И она не замедлила явиться: к месту драки быстро подтягивались моряки и солдаты из соперничающих лагерей.

Побоище выхлестнулось на улицу, для новых участников места в таверне оказалось мало. Городская стража не спешила вмешиваться: число сражающихся уже перевалило за две сотни и с каждой минутой продолжало увеличиваться.

Кантакузин и Джустиниани, которых известие застало на крепостном валу, немедленно бросились по коням. Лонг поспешил к казармам, откуда его ландскнехты в полном боевом вооружении уже готовились выступить на помощь своим соотечественникам. Криком и угрозами он принудил солдат вернуться на места, а сам, в окружении конников, помчался к пристани. За это время Димитрий уже успел оцепить заставами место схватки и теперь, с помощью немногих латников пытался разнять перессорившихся итальянцев. Это оказалось непростой задачей – побоище по своему размаху зашло далеко.

В лужах крови лежали мертвые и умирающие; некоторые из них, странно сплющенные, были втоптаны в грязь и валялись там, подобно кучам неопрятного тряпья. Длинные кровавые полосы и пятна, как влажный след улитки на камне, обозначали собой путь раненых, пытавшихся отползти подальше от места схватки. Замкнутое с четырех сторон пространство площади полнилось звоном оружия, слышались крики, брань, призывы к мести. Сражающиеся разделились по парам или по группам, по пять-шесть человек в каждой; со стороны могло показаться, что враг уже прорвался в город и настало время уличных боёв.

Окрестные жители выглядывали в окна, теснились у стен домов, но вмешиваться отнюдь не торопились. Некоторые даже откровенно злорадствовали: наглость и бесцеремонность наемников уже давно вызывали недовольство. Воины Кантакузина все туже сжимали кольцо. Выставив вперед копья и алебарды, они разводили по сторонам противников, выжимали, выдавливали щитами за оцепление тех, кто вновь норовил наброситься на неприятеля.

Сквозь цепь византийцев прорвался Джустиниани с десятком своих командиров. Выражение его бледного от бешенства лица заставило бы дрогнуть и мраморную статую.

– Прекратить! – взревел он так, что его собственный конь в испуге присел на задние ноги.

– Прекратить, вы, грязные ублюдки!

Сражение и в самом деле начало затихать.

– Слушайте все! Оружие – за пояса! Первому, кто поднимет руку, я самолично отрублю ее.

Он пришпорил коня, подлетел к генуэзкому моряку, азартно наседающему на своего противника и с размаху опустил ему палицу на голову. Наемник свалился замертво; смятый подобно куску бумаги шлем, звеня, покатился по камням.

– Последний раз повторяю, остановитесь! Следующему – место в петле. Это говорю вам я, Джустиниани Лонг!

Тяжело дыша, покачиваясь на нетвердых ногах итальянцы опускали оружие. Многие без сил оседали на землю, утирая с лиц пот и кровь.

– Добрые же у нас солдаты! – продолжал греметь Лонг. – Вы, недостойные даже лизать под хвостами турецких кобылиц, учиняете побоище в городе, вверенном вашей защите?

Он перевел дух и вновь во весь голос взревел:

– Слушайте и запоминайте мои слова! Властью, данной мне правителем Византии, я обещаю: первый же из зачинщиков повернувший оружие против своего единоверца, будет объявлен преступником и подлежит немедленному заточению в каменный мешок!

Кантакузин подъехал вплотную к кондотьеру.

– Мне кажется, мастер, ты превышаешь свою власть. У подданных Империи есть свой суд и государь и только им дано право определять меру вины и наказание за него.

– Ты прав, мастер, – огрызнулся Джустиниани. – Безусловно, это так. Но вверенном мне корпусе наемных солдат суд вершит командир, то есть я!

Оцепление гвардейцев у края площади раздалось в стороны. Вслед за ними расступились и другие. Император в сопровождении Луки Нотара и Феофила Палеолога медленно въехал с середину людского кольца.

Некоторое время от молча обводил взглядом толпу. Над площадью зависла тишина, лишь слышались хрипы и стон покалеченных в схватке.

– Позаботьтесь о раненых, – первое, что произнёс он.

Только после этих слов многие как бы очнулись. Часть наемников бросилась поднимать своих истекающих кровью товарищей, другие неловко прятали оружие в ножны или за спину или за спину.

Выждав некоторое время, Константин заговорил вновь:

– Пусть виновники происшедшего, под которыми я подразумеваю вожаков обоих сторон, приблизятся ко мне!

Разделенные цепью гвардейцев, венецианцы и генуэзцы порознь приблизились к василевсу. Лонг приметил в числе прочих своего адъютанта, Доменика, который несмотря на довольно потрепанный вид и в кровь разодранную щеку держался с вызовом и нагло, как бы стараясь всем своим видом показать, что он в этой истории – лицо не последнее. Кондотьер недобро сощурил глаза.

– Я спешил сюда, чтобы примирить вас, – произнес император. – Напомнить, что каждый день войны уносит из наших рядов десятки, а то и сотни сограждан и единоверцев. Людей, достойных гораздо более лучшей доли, чем смерть в расцвете сил и лет. И хотя бы в память о погибших призвать вас не затевать распрей между собой. Но то, что я увидел, превзошло мои самые худшие предположения.

Он приподнялся на стременах и голос его налился гневной силой.

– Неужели вы забыли, как еще вчера сражались бок о бок и плечом к плечу? Как каждый день шли в бой за Веру и за Славу? Как без страха в сердцах повергали врага, метали свинец и огонь навстречу исчадиям ада? Всё забылось в мгновение ока! Для этого достаточным оказалось лишь несколько брошенных сгоряча обидных слов.

Горечь и упрёк звучали в голосе императора.

– Мне стыдно за вас, христиане! Стыдно и больно. Я, государь, скорблю о содеянном вами!

Он поворотил коня и медленно удалился с площади. Вслед за ним потянулись димархи и свита. Стараясь не поднимать друг на друга глаз, неся на себе убитых и раненых, стали расходится и участники ссоры.

Нотар приблизился к протостратору и громко, так, чтобы было слышно и Лонгу, спросил:

– Не приходит ли на память мастеру Феофилу басня о человеке, пригревшем у себя на груди змею?

Палеолог не ответил. Мегадука продолжал, уже не в силах сдержать яда в голосе:

– К чему нам латиняне, пусть даже преисполненные храбростью и воинским умением, коль скоро эти качества оборачиваются против нас?

Он открыто взглянул в бледное от бешенства лицо кондотьера и усмехнулся.

– Одной рукой они помогают нам, другой – упрощают задачу султану. Наглядный тому пример – двуличие Галаты и сегодняшняя междоусобица. Возможно, когда-нибудь они сделают окончательный выбор, но будет ли он в нашу пользу, я не уверен. Ведь человеку чаще всего всаживает меч в спину тот, кого он прикрывает своим телом.

Лонг резко дёрнул коня под уздцы и отъехал в сторону. Палеолог недовольно нахмурился.

– Сдержи свой язык, Лука. В лагере наших союзников розни хватает и без твоих обдуманно-неосторожных слов. Наберись терпения. Пусть только Господь дарует нам победу, а после мы найдем способ без хлопот избавиться от тех, кто незаслуженно чувствует себя хозяином на нашей земле. И не позволяй себе забывать, что эти люди, несмотря на многие свои недостатки, делают то, от чего без тени колебания устранились все прочие – жертвуют ради нас своими жизнями.

ГЛАВА XXIX

Спустя несколько дней после казни христианских моряков, у берега Перы началось строительство плавучего моста. Давно вынашиваемый замысел Саган-паши, подкрепленный расчетами заморских инженеров, стал приводиться в исполнение.

Были раздобыты и доставлены к побережью тысячи пустых дубовых бочек. Опытные бондари трудились, не покладая рук, с особой тщательностью заклёпывая днища и обмазывая доски древесной смолой и густым нефтяным пеком. Тут же, неподалеку, сотни плотников сколачивали из бревен щиты и покрывали их затем досчатым настилом. Бочки складывались по четыре в ряд, затем спускались на воду и крепились канатами к предыдущим. Когда длина понтонов становилась достаточной, они устилались покрытием из бревен и досок – ширина была таковой, что по мосту, не теснясь, могли идти пять воинов одновременно или спаренная колонна всадников.

Параллельно сооружались плавучие платформы, на которых предполагалось перевозить орудия и стенобитные машины. Для защиты от возможного обстрела на плотах крепили обтянутые воловьими шкурами щиты из досок. Работы велись с рассвета и до заката. Плавучий мост удлинялся прямо на глазах и покрывал уже две трети расстояния через залив. Но строительству не суждено было завершиться: в полдень от башни Полация ударили камнемёты.

Хотя турки и предвидели возможность обстрела, они не сомневались в том, что пушечному ядру, а уж тем более снаряду из катапульты не под силу пробить двухслойный бревенчатый настил. Вероятность тарана гребными судами или поджога вражеским брандером была значительно выше и потому принимались дополнительные меры безопасности: пушки на защитных платформах, плавучие мины, представляющие из себя легкие подвижные плоты с бочонками пороха и с фанатиками-гази на бортах, готовыми в любой момент поджечь фитили. Для вящей уверенности беспрерывно курсировали неподалеку от строящегося моста турецкие быстроходные галеры, способные отразить неожиданную атаку противника.

Единственное, что не учли осаждающие – это греческий огонь, знаменитую горючую смесь, обессмертившую имя своего создателя. Именно это средство вновь, как и несколько дней назад, задействовали византийцы.

Вода вокруг понтонов вспенилась и забурлила под градом глиняных горшков.

Черные маслянистые комки, всплывая из затонувших снарядов, метались по поверхности волн и изрыгая из себя трескучее пламя, прилипали к торчащим из воды бревнам. Настил, частично успевший пропитаться влагой, занялся не сразу: до тех пор, пока несколько горшков не разбилось о доски, с начинающимся пожаром удавалось бороться. Вскоре все попытки стали тщетными – чадящий огонь, от присутствия воды разгорающийся еще жарче, быстро, подобно пролитому маслу, растекался по заливу, охватывая все новые и новые участки недостроенного моста.

Среди работников поднялась паника. Люди бежали прочь, вместе с кожей срывая с обожженных тел остатки тлеющей одежды. Те, кому пламя отрезало путь назад, метались вдоль плотов, истошно вопя и призывая на помощь. Наиболее отчаянные бросались в воду и плыли к берегу, зачастую навсегда исчезая в завесе дыма и огня.

Гулко взорвалась одна из плавучих мин, разбрасывая в стороны пылающие доски. На других смертники-гази, не надеясь на скороходность своих плотов, побросали бочки пороха в воду и сами попрыгали вслед за ними. От поднятой взрывом волны перевернулись две тяжело груженные сторожевые платформы с пушками на бортах; выделенные для охраны моста галеры, гребцы на которых с немыслимой быстротой махали веслами, резво уносились прочь от огня.

Обстрел вскоре прекратился: пожар разгорелся так, что в дополнительной трате греческого огня уже не было смысла. К вечеру от большей части плавучего моста остались лишь обугленные бревна и бочки, качающиеся на волнах подобно поплавкам гигантской рыболовной сети.

Саган-паша, пряча под светлой бородой в кровь искусанные губы, приказал капитанам кораблей приблизиться к стенам Константинополя на пушечный выстрел и начать навесной обстрел города: против самих укреплений пушки были бессильны. Командиры нехотя повиновались – бессмысленность приказа, продиктованного скорее местью, чем рассудком была очевидна многим. Обстрел прекратился лишь с наступлением темноты. Было сожжено значительное количество дорогостоящего пороха, израсходовался почти весь запас ядер. Две пушки разорвались, попортив борта своих галер и погубив большое число гребцов. Ответным огнем из крепости была подбита небольшая каррака, неосторожно приблизившаяся к стенам; несколько галер в перестрелке с ромейскими пушкарями лишились своих мачт.

Для горожан урон от обстрела оказался на удивление невелик: ядром разрушилась стена давно опустевшего жилого дома и незадачливый прохожий был насмерть задавлен выбитой из крыши деревянной балкой.

Поняв бесплодность такого рода атак, Саган-паша приказал подвести себе коня и в сопровождении своей свиты отправился к султану – он намеревался умолить Мехмеда позволить ему крупными силами штурмовать Морские стены. Задача была нелегка: после недавних событий султан ревниво оберегал свой флот от столкновений с противником. Кипя от бессильной ярости, паша оттачивал в уме каждую фразу, чтобы не только оправдать себя за свой неудачный план, но и в выгодном свете представить перед сановниками все происшедшее днем.

С рассветом пять наиболее крупных галер, в сопровождении нескольких десятков более мелких судов, приблизились к берегу, неподалеку от ворот Святого Марка. Несмотря на обстрел из камнеметов (борта кораблей предусмотрительно были защищены оплетенными виноградной лозой щитами), флотилии удалось вплотную подойти к укреплениям и бросить якоря. Особого вида перекидные мостки, более похожие на штурмовые лестницы, были прислонены к стенам и по ним, качаясь в такт прибою, быстро полезли вверх серые фигурки турецких моряков.

Так как этот участок стен защищался лишь небольшим смешанным отрядом из горожан, пизанских колонистов и послушников из близлежащего монастыря, штурм удалось отразить не сразу.

Филофей медленно шел по улице, подметая булыжник полами сутаны. Редкие прохожие с поклонами уступали ему дорогу, но священник не замечал их – его глаза были прикованы к крепостной стене, над которой ветер поднимал клубы дыма. Пальцы старика перебирали четки, губы безостановочно творили молитву. Там, на стенах, во славу Всевышнего отдавали жизнь люди, восставшие против прихода в мир царствия Антихриста, Князя Тьмы, Зверя, явившегося из преисподни, чтобы погубить род человеческий.

Он шел, вспоминая богослужение прошлого дня, когда ему, духовному пастырю, благоговейно внимали те, кто вверил души свои и сердца вечнопристной Святой Троице. Он рёк им и голос его, эхом отражённый от стен, проникал в сознание людей, как откровение свыше.

– Храните в себе, как святыню бесценную слова апостола нашего Иоанна: «Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, исповедующий Иисуса Христа, пришедшего к нам во плоти, есть от Бога. Всякий же дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть не от Бога. Это дух Антихриста, о котором вы слышали, что он придет, и теперь он есть уже в мире».

Не поддавайтесь искусу, братья мои и сестры, ибо Антихрист ложью соблазнит вас, чтобы ввергнуть отступивших от учения Спасителя в пучину вечного мрака и страдания!

Он набрал полную грудь воздуха.

– И для того, чтобы укрепиться в сердце своем, братья мои и сестры, мы вместе пропоём псалом, хвалу Премудрости Божией.

Он взмахнул руками и подьячие и мальчики-служки дружно затянули мелодию священной литургии. Им вторили голоса молящихся.

 
Господи, как умножились
теснящие меня!
Многие восстают на меня,
Многие глаголят к душе моей:
"Нет Бога в спасении для него».
Но ты, Господи, защита моя,
Ты – слава моя, Ты возносишь главу мою.
Гласом моим я воззвал к Господу,
И услышал он
меня от святой Горы своей.
Я уснул, и спал, и восстал,
Ибо Господь защищает меня.
Не устрашусь я множества врагов,
Отовсюду обступивших меня.
Восстань, Господи! Спаси
меня, Боже мой!
Ты поражаешь
всех супостатов моих,
Сокрушаешь кости грешников.
От Господа – спасение,
И на людях
твоих – благословение Твое.
Я уснул, и спал, и восстал,
Ибо Господь защищает меня.
 

Литургия окончилась. Горожане с просветленными лицам расходились по домам. Но Филофей не мог уснуть до утра. Мысль о чудовищных испытаниях, посылаемых Господом его пастве, всю ночь напролёт мучила священника.

С восходом солнца решение, как сама истина простое и ясное, пришло к Филофею – он отправится на стены и вместе с воинством Христовым станет отражать врага. Пусть даже за всю жизнь ни разу не коснувшийся оружия, там он будет необходим: он будет причащать стоящих на пороге смерти, даровать утешение перед лицом Вечности, помогать раненым и ободрять надломленных духом людей.

И сейчас он шел к Морским стенам города, где вражеский десант на кораблях предпринял в тот день отчаянную попытку прорвать оборону.

У самой лестницы на крепостную стену возникла небольшая заминка: молоденький ополченец с прыгающими страха губами пытался не пропустить Филофея.

– Не надо туда ходить, святой отец, – горячо убеждал он, загораживая телом проход. – Там нехорошее место, там убивают.

– Не мешай мне, сын мой. Пастырь не должен покидать свое стадо.

Отстранив юношу рукой, придерживая полы сутаны и покряхтывая на каждом шагу, он медленно поднялся наверх.

Уже только по доносящимся с верхних площадок звукам нетрудно было предположить, что там и впрямь происходит нечто ужасное. Но все же открывшаяся перед глазами картина потрясла священника до глубины души.

Кровью было покрыто всё – и люди, и древние, немало на своем веку повидавшие камни. Местами зло и жарко полыхали коптящие языки нефтяного огня; воины плавали в густом пороховом дыму как призраки в тумане, иногда полностью исчезая в нем, чтобы через мгновение появиться вновь. Уши наполнились несущимися со всех сторон криками, стонами и звоном оружия; где-то невдалеке захлебывался в нескончаемом полувое-полухохоте какой-то помешавшийся.

Чумазые, покрытые копотью бойцы сшибались телами, кололи и рубили друг друга саблями, мечами и топорами – всем, что могло калечить и убивать. Мимо Филофея, громко визжа, пронесся чужеземный солдат, сжимая голову обеими руками. В то же мгновение невесть откуда прилетевший камень угодил в нее, расколов череп подобно ореху.