Текст книги "По следу Саламандры"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Хиггинс обрадовался Орсону, но, обернувшись на топот лошадки, кинулся навстречу, размахивая огромными нескладными ручищами.

–Тише, сэр! – пронзительно шептал он. – Не тревожьте его.

– Кого? – переспросил Орсон, хотя и понял, о чем говорит напарник.

Спокойная лошадка всхрапнула, отдергивая морду от Xиг гинса.

– Его! – И простак взмахнул лапищей в сторону таинственной машины.

Мохнатое чудовище все так же, как и прежде, стояло в низинке меж деревьев, почти неразличимое в своем пятнистом ворсе.

От убежденности простодушного Хиггинса повеяло на Орсона какой–то нездешней жутью.

А не спятил ли этот дурачок окончательно? Встреча с неведомым вполне могла основательно подкосить его ненадежный умишко!

Орсон всмотрелся в асимметричное лицо вынужденного напарника в поисках новых тревожных признаков. Тот растягивал губы в счастливой и виноватой одновременно улыбке.

– Я шалашик построил просторный. Лапником покрыл. Хорошо. Землянички набрал. Много. Сладкая.

Нет, вроде бы Хиггинс был все тот же. Наивный до трогательности, так и не вышедший до конца из детства парень. Шалашик он построил! Надо же!

А вот земляника – это хорошо. Есть в этих краях несколько сортов земляники, настолько ранней, что она отцветает к первой листве на деревьях, а в эту пору уже дает первые ягодки. Только поди найди их!

– Шалаш – это баловство! – строго сказал Орсон, решив сразу дать понять, кто здесь главный.

Хотя этот детина и так ко всем взрослым, даже к ровесникам, обращался, используя старомодное и редкое «сэр»! Тут устанавливать субординацию не следовало.

– Палатку поставить сумеешь?

– А то! Как же не суметь? Сумею, сэр.

– Ну, вот и займись. – Орсон соскочил с лошадки. А я осмотрюсь здесь.

– Вы к нему пойдете? – насторожился Хиггинс.

– И что из того?

– Вы же не будете делать с ним ничего, сэр?

– А что я могу с ним сделать?

– Ничего не нужно.

– Почему я должен что–то с ним делать?

– Такое дело, сэр, что все с ним пытаются что–то сделать. Я побил прикладом. Достойный господин выстрелил, а достойный Оларих Хокс хотел поджечь. Только больше ничего не нужно делать. Ему это не нравится. Он терпит. Но может и рассердиться.

– С чего ты взял этот бред? – не выдержал Орсон.

– Он смотрит.

– Почему ты так думаешь?

Хиггинс потупился.

– Так с чего ты это взял?

– Он смотрит на меня, когда я отворачиваюсь.

– Что ты несешь?!

– Это правда, сэр.

– Хиггинс, – развел руками Орсон, – это же машина. Поверь мне. Странная, непонятная, диковинная… Но машина. Она не может ни смотреть, ни сердиться. Она может просто ездить. Она даже не в работе. Мотор заглушен и расхоложен. Неужели ты этого не видишь? – Орсон очень хотел бы сам верить своим словам.

Но что–то говорило ему, что чутью Хиггинса можно доверять, да и сам он подозревал, что таинственный аппарат совсем не прост.

– Все так, сэр, – торопливо закивал, соглашаясь с каждым словом, простак, – но она еще и смотрит. Вы сами поймете. Она смотрит на нас.

– Ну хорошо. Если бывает корнуоллский пес, ужасающий Грант–оборотень, то почему же не может быть паромотор–оборотень, так?

– Напрасно вы говорите такие слова, сэр, – запротестовал Хиггинс.

– Обещаю тебе, что постараюсь не прогневать его, – заверил Орсон, хотя самому при упоминании оборотней сделалось в вечернем лесу неуютно. – Можешь поверить, что я просто посмотрю?

– Да, сэр.

– Ты мне веришь?

– Да, сэр.

– Тогда займись установкой шатра, да поживее. Сдается мне, идет гроза.

– Настоящая Дикая Охота грядет, – взглянув на небо в просвете крон, сказал Хиггинс дрогнувшим голосом.

Шеф был решительно не прав, постановил Орсон. К делу нужно отнестись посерьезнее. Он решил на этом успокоиться, но покоя никак не мог достичь.

Он прекрасно понимал, за что Тизл отыгрался на нем, но это было нечестно, как ни посмотри. Антаер из столицы показал себя дельным человеком, и заботился он об интересах дела.

Он не требовал от милиционеров Рэна ничего, что выходило бы за рамки их собственных обязанностей и интересов. Он построил взаимоотношения с неподотчетной ему службой так, что не вмешивался в их часть расследования и не просил подменять его в той части, которую полагалось взять на себя. В отношении сотрудничества он ограничился рекомендациями и предложениями.

И предлагал, соответственно, дело.

Он понравился Орсону.

Именно таким, все замечающим, хладнокровным, но заражающим своей энергией, способным принимать мгновенные безошибочные решения, тут же превращая их в четкие, ясные даже такому типу, как Хиггинс, приказы, и должен быть антаер.

Человек на острие расследования.

Тот, кто посвятил себя распутыванию хитросплетенных житейских загадок.

А еще он должен уметь предвидеть.

Иначе как же он догонит преступника, который, по определению, на шаг впереди? Как предотвратит черные замыслы?

Альтторр Кантор, вне всякого сомнения, предвидеть умел. И это сейчас беспокоило милиционера больше всего. Раз антаер считал, что здесь необходим пост, значит, здесь может что–то случиться.

Орсон и сам чувствовал нечто подобное. Чем ближе было к ночи, тем сильнее становилось его ощущение – что–то не только может, что–то обязательно произойдет.

А к вечеру еще и погода начала портиться.

Душная предгрозовая атмосфера, мрачнеющее на глазах небо, тревожно шумящий под порывами верхового ветра лес – все это не способствовало душевному равновесию.

Традиция учит восстанавливать покой и порядок внутри себя.

Способов сделать это существует масса, но Орсон выбрал самый простой и доступный. Он решил сосредоточиться на деле.

Он спустился с невысокого, но местами довольно крутого склона в низину, где притаилось массивное мохнатое чудовище, совершенно неразличимое на фоне деревьев и кустов.

Нужно было напрягать зрение, чтобы хотя бы вблизи рассмотреть кингслейер. Силуэт размывался, глазам было неудобно.

Это была машина, стоящая на шести лоснящихся пятнистых колесах, чем–то напоминающих огромных ребристых улиток. Зелено–коричнево–рыжий мех покрывал ее всю, кроме колес и маленьких стекол. Пятна разных оттенков зеленого, коричневого и рыжего так были перемешаны на «шкуре», что ни разглядеть машину, ни хотя бы догадаться о ее подлинных очертаниях было невозможно.

И все же… Как она сюда попала? Деревья обступали кингслейер плотно. Никаких следов. Никакой возможности приехать сюда. Не с неба же она упала. Но ветви над ней, довольно толстые, тоже смыкались плотно. Нет, не с неба.

Непонятно все это…

«Я сначала обошел это… – вспомнил Орсон, что рассказал Хиггинс антаеру, – Потом ногой пнул… За шкуру ее подергал. Шкура крепкая».

Орсон всмотрелся в окошки кабины. Диковинная же штука! Стекла были покрашены в те же цвета, что и «шкура» машины. И как сквозь них смотреть, совершенно не понятно.

Итак, Хиггинс утверждает, что она «смотрит»… Как относиться к этому?

Морда… Вот что. У машины была не кабина, а именно морда. Переднюю часть кингслейера хотелось назвать именно так. Приплюснутая и клиновидная, она смотрела вперед себя, примериваясь к жертве.

Нет, Хиггинс просто пошел на поводу у ассоциации с живым существом. Никак не нужно относиться к его словам.

Раскосые, но подслеповатые, будто сонные, глазки хищника были недобрыми. И привиделось вдруг, как морок, как наваждение, что они вот сейчас прояснеют и хитрый, безжалостный взгляд осмысленно смерит фигуру Орсона.

И что за этим последует?

«А может, там, внутри, кто–то есть? – подумал Орсон. – Ведь такое может быть».

Он передернул плечами и оглянулся на Хиггинса. Тот уже расставил шатер и теперь натягивал тент над входом. Быстро же он управился.

Руки у Хиггинса всегда были умелые. Но, может, это для Орсона, загипнотизированного «взглядом» кингслейера, время потекло иначе?

Действительно! Что там внутри? Орсон остро захотел проникнуть туда, в недра неведомой машины, столь невероятной снаружи, что изучение изнутри сулило неожиданные и чудесные открытия.

Самые невероятные!

Но Хиггинс был прав, это Орсон вынужден был признать, в части того, что делать с этой штукой ничего не следует.

Если кто–то есть внутри, во что верилось с трудом, то он рано или поздно оттуда вылезет. Нужно просто не ослаблять бдительность.

Все же не об этом, скорее всего, думал антаер, когда рекомендовал оставить здесь пост.

Орсон, обходя машину, думал о том, насколько точно именно ему, а не его начальнику удастся выполнить рекомендации антаера.

Поставить палатку… Ну, это сделано. Вон простак уже сделал все, что нужно. И даже именно там, куда указал Кантор. Практически на том самом месте.

Как ловко, кстати, антаер из столицы указал место для палатки! На возвышенном сухом месте. Даром что живет в большом городе! Он явно северянин. Лес понимает. Да и говорит мало, сухо. Северянин. Наверное, с дальних островов.

Хиггинса от вахты антаер рекомендовал освободить. Почему? Наверное, потому, что здесь нужны люди понадежнее. Вроде Орсона.

Антаер сказал Тизлу: «Пусть ваши люди задержат того, кто придет сюда».

Конкретное и прямое указание на то, чего Орсону ждать. Только бы Хиггинс не сплоховал. Впрочем, если кого–то нужно задержать, то тут Хиггинс не подведет. Насколько Эннон обделила его разумом, настолько Дева Озера компенсировала это силой. Трудно найти человека, которого Хиггинс не сумел бы скрутить.

От перспективы вступать в схватку с кем–то неведомым рефлекторно напряглись мускулы.

Неправильное дело. Ох, и неправильное же! Орсон не удержался и коснулся рукой жесткой шерсти на боку машины. Даже подергал. Действительно, крепкая шерсть.

И поймал себя на том, что делает это воровато, не желая, чтобы Хиггинс заметил.

Орсон читал, что есть новые паромоторы, снабженные часовым механизмом, который в нужный момент включает мотор на прогрев, чтобы хозяину, вышедшему из дома, не нужно было ждать, когда поднимется давление в котле, а сразу можно было бы открывать клапаны и ехать. Может, и здесь, в диковинном аппарате, было устройство, подобное тому. И оно работало до поры. Давало иллюзию жизни, что и почувствовал Хиггинс, отличавшийся необычайной чуткостью.

Объяснение непонятной тревоги было слабенькое. Но это было объяснение.

Орсон дал себе слово не обмануть доверия антаера. Вот только прямое и точное указание «задержать того, кто придет», не успокаивало. Не все сказал мудрый сыщик. Что–то было такое, чего сказать нельзя.

Но он должен был дать намек. Какую–то подсказку подкинуть. Что, например, он имел в виду, когда рекомендовал при прочесывании леса посматривать наверх?

Ведь не зря же он на это обращал внимание милиционеров! Значит, есть некие скрытые факторы, существование которых, даже не зная всего в точности, Орсон должен был учитывать.

Взглянув наверх, на качающиеся и шумящие тревожно кроны, Орсон поежился. Дикая стихия грядет… Буря. Он заспешил к палатке.

Хиггинс суетился, обустраивая уют.

– Ловко же ты все сделал, – похвалил Орсон.

Простак просиял от похвалы, скривил рот в довольной улыбке. За день он, не поленившись, соорудил добротный шалаш. Оно и понятно. Что ему делать–то было?

Теперь он радостно продемонстрировал это сооружение, несколько смущаясь, показал, как можно залезть внутрь, и радовался собственной предусмотрительности.

Палатка, конечно, хорошо. Палатка для достойного господина Орсона. А сам Хиггинс укроется от непогоды в шалаше. Хороший шалаш нужно уметь построить. Он умеет это с детства. У него всегда были самые лучшие шалаши, когда они с ребятами играли в лесу. Такой шалаш и теплый, и никогда не промокнет. И простоит сколько угодно.

Да, простак явно решил обосноваться здесь надолго. Какие–то свои идеи насчет кингслейера были у него. Ну, да разум другого человека потемки, а разум Хиггинса – потемки и для него самого, так что нечего и гадать.

О лошадке Хиггинс, как оказалось, тоже не забыл. Попастись ей тут негде. Так нечего и пускать. Убежит еще. Привязал лошадку к дереву. И здесь же к стволу пристроил торбу с кормом, да еще пару веников свеженарезанных к стволу привязал. Одним словом, устроил животное с комфортом.

– Напоил? – кивнув на нее, спросил Орсон.

– Сбегаю к ручью, – сказал Хиггинс, – тут ручей недалеко. Принесу мешок воды. Напою.

– Хорошо.

Выходило, что с напарником проблем не будет. Даже наоборот.

Орсон согнулся и нырнул в палатку. Хиггинс остался у костра.

Палатка была старая, армейская. После Восточной войны интендантство позаботилось о том, чтобы избавиться от имущества, которое не пригодится сокращенной армии в мирное время. И различные службы, включая народную милицию города Рэн, сделались наследницами этого добра.

Палатка была устроена удобно. К центральному раздвижному шесту крепилась круглая столешница, которая развертывалась, как веер, из металлических треугольников с бортиком.

На столешнице заботливый Хиггинс установил в живописном порядке миску с земляникой, кружку с горячим отваром, тарелку с каштановым печеньем, салфетки, разделанное на полоски вяленое мясо.

Орсон сглотнул, затем высунулся из палатки и поинтересовался у Хиггинса, не собирается ли тот присоединиться к трапезе.

Хиггинс замотал головой и заверил, что уже перекусил. Орсон попробовал настаивать, но простак отказался самым категорическим образом.

Похоже было, что он либо действительно сыт, либо соображения неясного никому, кроме него самого, толка вынуждают его поститься.

Орсон пожал плечами, поставил поровнее на земляном полу легкий раскладной стульчик и присел за стол. Рядом он положил заряженное ружье и невесело вздохнул, однако признал, что устроился на посту с максимально возможным в его положении удобством. Не хуже лошадки.

Мясо оказалось жестковатым и слегка пересоленным, но с отваром и пресным печеньем вполне соответствовало представлению о походном ужине.

Орсон продолжал мучительно и тревожно размышлять. В последнее время ему приходилось напряженно думать едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь, и он заметил, что это занятие доставляет определенное непривычное удовольствие. Добросовестность была не последней чертой его натуры.

Дикая Охота – это мчащаяся по небу процессия духов. Если с небес доносится чудовищный рев, в лесу начинают гнуться и падать наземь деревья, с домов срывает крыши – значит, началась Дикая Охота. По небу мчится кавалькада призрачных существ и свора жутких зверей с пылающими глазами. Возглавляет кавалькаду Дикий Охотник – Исс. Он известен также под именем Черного Всадника и под многими другими именами.

Встреча с Дикой Охотой предвещает несчастье и даже смерть. Часто бывает, что в светлую, тихую ночь внезапно раздается страшный гул, свет месяца меркнет, вихри поднимают свист, деревья ломаются и рушатся с треском и в разрушительной буре несется по воздуху Дикий Охотник – один или с большой свитой духов…

На статном, белом, как молоко, или черном, как ночь, коне, извергающем из ноздрей пламя, скачет древний бог во главе огромной свиты. Голова его покрыта шляпой с широкими полями; плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру…

Иногда он выезжает не верхом, а в огненной колеснице на выдыхающих пламя лошадях: колесницей управляет возничий – Анку.

Анку – предвестник смерти. Обычно Анку становится человек, умерший в том или ином поселении последним в году. Является Анку в облике высокого человека с длинными белыми волосами; этот человек везет похоронную повозку. Он громко хлопает бичом, и после каждого удара сыплются молниеносные искры.

Друиды, владеющие тайнами переходов в Нижний Мир, могут вызвать Дикую Охоту сознательно, иным же людям она является против их воли.

Орсон знал подробности о Дикой Охоте не очень хорошо. Но даже ему было известно, сколько вариантов воплощения она может иметь.

Встреча с Дикой Охотой не всегда предвещает беду. В восприятии северян Дикая Охота и Нижний Мир не носят демонического характера, хотя все же могут представлять некоторую опасность.

Среди всадников могут быть низшие божества, фейери и прочие загадочные существа из Иного Мира. Возглавляет Дикую Охоту, по одной из версий, правитель Нижнего Мира. Вариантов множество. А там, где есть так много вариантов, может быть и еще один. И еще… И еще…

Но как ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выглядит повозка Дикого Охотника? Не в виде ли лохматой машины на шести колесах можно ее встретить в некоторых местах? И где она стоит между выездами? В каком таком каретном сарае?

Орсон ухмыльнулся, чувствуя, как от этих мыслей холодок бежит за ворот.

Да, в такую погоду, если разумный человек оказался вдали от дома, то его место – в уютной таверне, перед огнем в очаге, за неспешной беседой со старыми, а то и новыми знакомцами.

Но лучше, конечно, дома, у родного огня. Но есть особое упоение в тайне. Есть удивительное счастье от прикосновения к ней. Не всякому доведется караулить в грозовом лесу загадочное нечто.

Орсон снова вздохнул и погрел руки о кружку с отваром. Подумал было, что нужно закрыть полог палатки, чтобы стало теплее, но не хотелось замыкать пространство вокруг себя.

Лес загораживал от него полыхающие над горизонтом зарницы, но отдаленный гул уже докатывался – гроза приближалась. Тень Хиггинса, сидящего у костра, качалась на хвойной подстилке меж деревьями.

Орсон подумал, что простак, не наделенный бурным воображением, едва ли сможет по–настоящему испугаться, случись что–то необычное. Ведь больше всего людей пугают не реальные ужасы, а порождения разума.

Прошло еще немного времени, и набрякшее душным мраком небо наконец прорвало. Хлынул ливень.

Да такой, что бодрый костерок мигом пригасил пламя, задымил и запарил, отчаянно протестуя, и заглох окончательно.

– Хиггинс! – Орсон старался перекричать гул падающей с неба воды. – Быстрее в палатку!

Силуэт напарника был уже почти неразличим, но характерный высокий голос Хиггинса донесся до него вполне ясно.

– Я на посту. Не волнуйтесь, сэр! У меня плащ. Лучше не забудьте сменить меня через одну четверть!

Еще раз вздохнув, Орсон улегся на раскладную койку из трубок и куска ткани.

Переубеждать такого, как Хиггинс, – занятие бесполезное. Хочет торчать под дождем – его дело. Куда больше Орсона беспокоила перспектива самому оказаться на его месте. Впрочем, бурные грозы не продолжаются долго. А весной они и вовсе скоротечны. Орсон допил отвар и решил, что попытается заснуть.

Тут же сверкнуло, и через несколько мгновений грохнуло первый раз.

И началось…

По всей Державе жители здешних мест славятся упрямством. Следующие два часа Хиггинс упорно сидел под подобным водопаду дождем, таращился в разрываемую белыми вспышками тьму и вздрагивал от близких громовых ударов. Каждые четверть часа он вставал и делал два десятка шагов вниз по склону – в сторону загадочной машины. Убедившись при свете слабенького фонаря, а больше – очередной молнии, которой не приходилось долго дожидаться, что все спокойно, он возвращался обратно.

Орсон же добросовестно старался претворить в жизнь принятое решение. Он ворочался, отгоняя неясную тревогу, безо всякого эффекта пробовал затыкать уши и наконец задремал–таки. Тревожно и неспокойно.

Пробуждение оправдало все его худшие предчувствия.

Его бесцеремонно, если не сказать – грубо, трясли за плечо. Над ним нависало лицо Хиггинса, испуганное выражение которого подчеркивалось резкими тенями от света полицейского фонарика, который он крепко держал в руке.

А еще с него на Орсона текла холодная вода. Много воды. Хиггинс был взбудоражен, и явно не грозой.

– Сэр! – выпалил он, едва заметив, что Орсон открыл глаза. – Там что–то происходит.

– Что?! – вскинулся старший временного поста, хватаясь за ружье. – И где это – «там»?

– Ну–у–у, там. В овраге. Там это… дождь. И на дне… ну, эта… вода. Течет. Сильно уже. И кажись, машине, которая… ну. кингслейер – ей это не нравится. Вот!

– То есть как это «не нравится»? – изумился Орсон, не понимая, чему радуется напарник.

Видно было, что он так и рвется туда, поближе к происходящему в разрываемой блеском молний мгле. Это насторожило Орсона. Он вскочил.

– Что там происходит–то?

Куда–то подевалось ружье.

Ах, вот оно!

В ответ Хиггинс понес какую–то вовсе несуразную невнятицу, необычную даже для него.

– Пойдемте, сэр! Она очнулась и зашевелилась. Она уйдет!

Орсон только сплюнул, натянул на себя плащ и полез наружу.

– Идем!

– Быстрее, сэр!

Вне палатки было даже хуже, чем Орсон ожидал. Решительно отняв у Хиггинса защищенный от ударов стихии полицейский фонарь, оскальзываясь едва не на каждом шагу, Орсон двинулся по направлению к низине.

На склоне пришлось закинуть ружье за спину и хвататься свободной рукой за мокрые стволы деревьев. Фонарь почти не помогал, высвечивая тьму сквозь водяную завесу не более чем на пару шагов.

Скоро Орсон – не увидел, нет – почувствовал, что дальше пути нет. Под ногами плескалась вода. Он опустил фонарь, нагнулся посмотреть, неловко переступил, поскользнулся – левая нога ушла в жижу по колено. Поток уже набирал силу, нес всякий лесной мусор, и какая–то ветка чувствительно ударила его по голени.

Орсон не без усилий выбрался на «сухое» место и вгляделся во мрак. Бесполезно… И как Хиггинс мог разглядеть здесь что–то?

Но нет, там, впереди, все же и впрямь угадывалось какое–то движение. Кто–то пришел к машине, а они просмотрели? Вот незадача!

Чувствуя, как внутри рождается страх, он повыше поднял фонарь и решительно нажал на небольшой рычажок.

Это была старая, но надежная, проверенная временем полицейская модель. Усовершенствованная разновидность фонаря, впервые выпущенного сорок три года назад неким небольшим синдикатом для нужд охотников, рыбаков, жандармов и полицейских, могла крепиться к одежде или портупее, была защищена от дождя и ветра. Кроме пустотной лампы с толстостенной колбой закаленного стекла с отражателем и специальной батареей, она имела дополнительный отсек под долго горящую свечу, тепло которой с помощью термопары могло подзаряжать батарею. Вместо нее в случае необходимости в отсек помещался контейнер на три изолированных друг от друга столбика из легковоспламеняющегося состава. От искры батареи каждый из них, прогорая, давал особо яркий свет на протяжении двадцати–тридцати ударов сердца.

Этого времени Орсону хватило на то, чтобы успеть пожалеть о содеянном.

Он увидел, что чудовищный кингслейер проснулся и приподнял на могучих лапах–рычагах, вокруг которых недовольно пенилась грязная вода, свое огромное обтекаемое тело.

Орсон смотрел, не в силах оторваться, как лоснится в белом, неживом свете мохнатая пятнистая шкура. Как хлещет по ней дождь, как, не оставляя за собой ни капли, беспомощно соскальзывают водяные струи по гладким, лишенным короткого меха участкам приплюснуто–клиновидной, какой–то змеиной морды чудовища. Он отлично разглядел машину днем, но только сейчас, когда дождь прибил, прилизал ворс, обнажив стыки и грани поверхностей, понял, насколько пугающе ее передняя часть похожа на бронированную чешуей голову щитомордника.

– Кто–то пришел? – прокричал он.

– Нет!!! – ответил Хиггинс.

– Кто–то пришел и залез внутрь?

– Да нет же! Клянусь Молотом Исса! Никого не было. Она живая.

Орсон хотел было обругать напарника, но почему–то знал, что ему можно довериться. Если он говорит, что никто не появлялся, то так и было.

А в следующий миг он увидел, как кингслейер шевельнулся. Шевельнулся не как машина. Мягко качнувшись на напряженных широко расставленных лапах, он еще больше поднялся над водой. И в его движениях вовсе не было ничего змеиного… Да и ни от какого другого зверя в этих движениях не было ничего.

Они были страшно, бесконечно чужими! И никак не механическими. Любая машина при работе пыхтит, гудит, лязгает или хотя бы жужжит, наконец! Кингслейер двигался совершенно бесшумно.

Орсон увидел, как он пробует, проверяет дно впереди и сзади себя. Увидел, как совершенно самостоятельно, вразнобой, но вместе с тем поразительно точно и согласованно поворачиваются и прокручиваются его полускрытые под водой лапы–колеса, больше всего похожие на громадные и круглые ребристые раковины каких–то диковинных морских моллюсков. Как неестественно гибко изгибается посредине его массивное туловище. Увидел, как, подавшись назад, чудовище плавно наклонило свою «головогрудь». Слегка повело ей из стороны в сторону, словно принюхиваясь, и замерло.

Его зализанная рептильная морда нацелилась на Орсона.

Оно меня заметило! – понял тот.

Сердце пропустило удар, и в этот миг светоносный столбик догорел.

Не помня себя, Орсон попятился, упал на спину, задергался, путаясь в плаще, судорожно пытаясь одновременно встать на ноги, дотянуться до ружья и нашарить на фонаре самый необходимый в мире рычажок.

Сейчас, вот сейчас оно рванется вперед, легко ломая оказавшиеся на его пути деревца, и раздавит, убьет их с Хиггинсом. А утром прибудет ничего не подозревающая смена, и притаившееся в засаде чудище расправится и с ними. А потом подстережет еще кого–нибудь или начнет разорять округу!

– Назад, назад, – забормотал горячо Хиггинс, – вы ее пугаете! Она может сделать что–то нехорошее!

Беспокойство о других в такой момент, несомненно, делало Орсону честь. Но он не задумывался об этом. Тихонько подвывая от ужаса, он отбросил мешающий фонарь, выдернул–таки из–под себя ружье и так, сидя в грязи, выпалил из обоих стволов в небо. Трясущимися пальцами перезарядил и нажал на оба спуска еще раз.

Все, успел!

Они с Хиггинсом, который где–то рядом вопил что–то невразумительное, были еще живы.

– Не препятствуйте ей, и она не нападет! – кричал Хиггинс.

Раскаты и вспышки молний пошли непрерывной чередой. Настоящая Дикая Охота!

Орсон, помогая себе прикладом, как костылем, тяжело поднялся. Капюшон плаща слетел с головы, и по лицу хлестал дождь. Ощущая в ногах слабость, он оперся плечом о кстати подвернувшееся дерево, нажал на запирающий рычаг, отвел стволы вперед и вставил в них патроны, на этот раз боевые, из другого кармана, прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько жалко и бессильно тут его оружие, но будучи не в силах ничего с собой поделать.

Еще через некоторое время, так и не сумев унять бешено частившее в груди сердце, Орсон на ощупь нашел под ногами фонарь, отер от грязи и, сжав зубы, второй раз надавил на рычажок.

Гроза, кажется, начинала понемногу уходить – молнии уже не рвали небеса над самой головой. Не боясь больше конкуренции, поток света выхватил из темноты деревья, землю и воду. И милиционеры города Рэн увидели кингслейер…

Выбравшись из оврага, который уже успел превратиться в русло бурного ручья, немыслимая машина, подминая молодые деревья и аккуратно лавируя между крупными стволами, изгибаясь для этого, переступая лапами, не спеша взбиралась по дальнему склону. Найдя ровный участок, кингслейер мягко опустился на брюхо, подобрав все свои шесть лап. И замер.

Похоже, до людей ему не было никакого дела.

Только тогда Орсон наконец обратил внимание, что, хватая его за плечо, едва не в самое ухо кричит ему недотепа Хиггинс.

– Сэр! Вы видели, сэр!? Она живая, сэр! – захлебываясь от восторга, твердил тот. – Живая, сэр!

– Живая? – эта идея уже не казалась такой уж дикой.

– Да, сэр! Ей стало мокро в ручье. И она перебралась на место посуше. Там… это… высокое место. И лапник сверху прикрывает. Вот она там и легла теперь.

– То есть эта машина, по–твоему, всего–навсего перебралась на место, где ей будет уютнее? – Орсон готов был истерически расхохотаться.

– Да, сэр! Она все понимает. И она все время видит нас. Она меня знает!

Как дежурный на пожарной каланче сумел в эту грозовую ночь заметить вдалеке над лесом две маленькие светящиеся цветные звездочки – заблаговременно оговоренный с Орсоном сигнал тревоги, знал только он один. И совсем никому неизвестно, первый это был выстрел милиционера или второй. Но условный сигнал имел последствия как ожидаемые, так и неожиданные.

Ночь ужасов, апофеозом которой стало оживание таинственной машины… Кошмар, да и только. Орсон немного жалел, что поднял тревогу.

В этом мире много миров. У каждого человека мир свой. Иногда они пересекаются – миры разных людей, чаще нет. Персональный мир Орсона, к которому он привык, которым дорожил и в надежности которого не сомневался, был вероломно подвергнут перестройке. Теперь в этом мире было больше неясного, чем привычного. В нем поселилась теперь ТАЙНА. Но присутствие при этом акте изменения собственного мира посторонних сделалось неприятно ему. Другие люди знают, что твой мир уже никогда не будет прежним, – что может быть хуже? Их сочувствие, попытки подбодрить и показать, как они понимают твое состояние. Это невыносимо.

Ничего–то они, эти посторонние, не понимали. Орсон впервые познал одиночество человека, который прикоснулся к тайне. Это было новое, томительное ощущение, исполненное сладкой погибельной жути. Оно было сродни влюбленности. Нечто непознанное и едва ли поддающееся познанию присутствовало рядом. Хотелось не расплескать, не избыть, а испить по капле эту сопричастность к чему–то не из этого мира.

И Орсон не находил себе места.

Он сделался похожим на Хиггинса, для которого мир был соткан из ежесекундных чудес. Для которого все в мире было удивительно и не поддавалось изучению, а просто существовало и поражало новизной. Все другие разумные существа были в глазах Хиггинса бесконечно мудры и отягощены знаниями, которые Хиггинсу никогда не будут доступны. Жизнь была бесконечной тайной, которую можно открывать всю жизнь, и это завораживало.

Орсон всем телом ощутил, как сквозь его существо проходят потоки вселенных, вложенных одна в другую, и будоражащих, и пугающих.

А вокруг суетились люди, которых он давно знал и с которыми привык делить свой персональный мир. Но теперь они стали мелки и далеки. Они стали немы, двумерны и малоинтересны со своими безмолвными двумерными, суетными делами.

Орсону больше не с кем было разделить свой персональный мир. Этот мир не вмещался в привычные мирки знакомых ему человеческих существ.

Тайна всех тайн! Когда друид становится друидом и познает Традицию во всей ее полноте вместе с пониманием невозможности сформулировать и передать ученику охваченное не мыслью, но чувством знание; когда юноша осознает в себе, но не может выразить чудо влюбленности, еще не направленное зовом плоти; когда границы сущего раздвигаются до пределов необъятных и входят в человека – наступает самое сильное и самое прекрасное переживание, что может выпасть на долю человека, – ощущение ТАЙНЫ.

Хиггинс осторожно коснулся руки Орсона, заставив очнуться.

– Вы тоже поняли, сэр? – с надеждой и пониманием спросил он. – Она не из здесь… Она смотрит на нас из ТАМ!

– Да, Хиггинс, я понял…

* * *

Паром удалился от берегов и шел в открытом море. На верхнем ярусе у леера стоял Хайд. Над Северным морем спускались сумерки. Если на юге Мира был сумеречный дождь, то здесь – ясный звездный вечер. Хайд вертел головой. Жажда новых ощущений проснулась в нем, и он удивлялся себе.