Текст книги "По следу Саламандры"
Автор книги: Александр Бирюков
Соавторы: Глеб Сердитый
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Помешивая фарш, он стал по частям добавлять к нему получившийся бананово–сливочный коктейль. Затем начинил полученным фаршем отбивные, стараясь не нарушить положение ломтиков рыбы.
Панировал отбивные в молотых каштанах и обжарил на сухой сковородке, многократно переворачивая, после чего поместил их на противень, смазанный жиром, и довел до готовности в духовом шкафу, на дне которого стояла кастрюлька с остатками маринада, чуть сдобренного вишневым вином и слегка разбавленного водой.
Изумительное, экзотическое, пряное мясо со вкусом рыбы. Нежное, легкое, чудо какое вкусное.
Илай подал это блюдо так, как его лучше всего подавать – с капустно–клюквенным салатом.
И когда он расписывал кромки больших квадратных тарелок традиционными пожеланиями при помощи старого доброго бальзамического уксуса столетней выдержки – рука его не дрогнула, ибо все страхи, терзавшие его с приходом Флая, несущего дурную весть, улетучились вместе с паром, уходящим в вытяжную трубу.
Илай теперь был весь исполнен гостеприимства. Стол удался.
Вишневое вино и пусть не вырезанный цветком, а просто нарезанный драгоценный плод пурпурной ягоды [13]13
Очевидно, томат или родственник томата, завезенный из Нового Мира и еще недавно считавшийся лекарством, но все более входящий в кулинарию Мира.
[Закрыть]дополняли композицию.
Флай не мог не заметить перемену в хозяине дома. Это было хорошо. Правильно. Но это не могло усыпить его бдительности и чутья. Он должен был подстраховаться. Квартира казалась ему ловушкой. Не кем–то специально расставленной ловушкой, а западней того рода и свойства, что расставлены для простаков самой судьбой повсюду на пути.
Флай обдумал несколько путей отступления в случае, если кто–то захочет захватить его здесь.
Аккурат когда он, соблюдая приличия, поинтересовался тем, что и как готовил к столу хозяин, Клаус Шмидт остановил свой паромотор и осмотрелся.
В тот момент, когда трапеза была закончена, Шмидт расправился с молодежной бандой.
Когда Илай предложил устраиваться на ночлег, Шмидт в скобяной лавке наткнулся на прилавке на охотничью шляпу и плащ Флая.
Беглец все острее чувствовал опасность.
Когда Флай отправился в туалетную комнату, Шмидт уже тихонько поднимался по винтовой лестнице.
Давилка ворвался в жилье Илая, когда тот проделал половину расстояния от стола к мойке, неся в руках посуду.
На кромках больших тарелок еще читались следы рун, но ниточки, начертанные бальзамическим уксусом, были смазаны, и вместо добрых пожеланий выходила какая–то ерунда.
Их взгляды встретились.
Тарелки в руках Илая предательски звякнули.
Шмидт зарычал.
Он медленно, демонстративно навел зловещее оружие на тихого лавочника.
Илай вздрогнул всем телом.
Шмидт хотел что–то сказать, но сквозь оскаленные зубы вырывалось только лютое, нечленораздельное ворчание.
– Могу ли я оказаться чем–то полезен достойному господину? – промямлил Илай, без стеснения выказывая весь ужас, который охватил его.
Это позволяло дистанцироваться от собственного страха. Если внешне он прямо–таки трепетал от ужаса, то сковать себя внутри страху не позволил и сохранял относительную уверенность и способность здраво и быстро мыслить.
Гость явился за Флаем – это ясно.
Флай допустил оплошность – это стало очевидно.
Но Флай важнее его – Илая – для судеб народа фейери. Значит, следует предупредить Флая и сковать внимание и силы незваного гостя.
– Разве можно врываться вот так? – Илай изобразил беспомощную улыбочку. – Нет, это решительно никуда не годится. Вы даже представить себе не можете, как вы меня напугали…
Предприимчивый разум лавочника работал на полную мощность. И он чуть расслабил кисти рук, благодаря чему использованные столовые приборы, сложенные на два больших блюда, ссыпались на пол с ужасающим грохотом.
– С кем имею честь?..
– Где? – рявкнул Шмидт.
Ему было крайне дискомфортно в этой комнате, где все буквально провоняло крылатыми тварями.
– Где? – недоуменно переспросил Илай, хотя и уразумел суть короткого вопроса. – Что где? Вы заблудились?
– Где… Он…
Шмидт сам не ожидал, что ему так трудно будет справиться со своей яростью и действовать хладнокровно. Запах фейери чувствуют немногие. Но на тех, кто его ощущает, он действует весьма по–разному.
Чаще люди не отдают себе отчета в том, что подпадают под влияние запаха. Очень немногие по комплексу особенных ощущений навостряются узнавать присутствие фейери. Но для этого нужно как минимум верить в их существование, а как максимум догадываться об их присутствии именно сейчас [14]14
Существует гипотеза, что фейери испускают феромоны, которые и служат основой их особенного влияния на людей. Впрочем, никаких практических подтверждений эта гипотеза не получила.
[Закрыть].
На других, тоже очень немногих, этот запах действует крайне негативно. Он как бы усиливает отношение человека к этим существам, заложенное воспитанием, и вообще взвинчивает эмоции.
Существует несколько описанных случаев, когда люди начинали вести себя неадекватно.
Однако такие экземпляры, как Шмидт, приходящие в неописуемую ярость от одного присутствия крылатых поблизости, встречаются крайне редко.
Шмидт почти овладел собой, для того чтобы повторить свой вопрос, снабдив его надлежащими угрозами, когда Илай ловко метнул в него два блюда, которые все еще держал в руках.
Клаус ожидал чего–то подобного и просто отбил, разнеся в пыль, эти импровизированные снаряды своей палицей–ружьем. Но он уже не держал Илая на прицеле.
Тот воспользовался случаем и юркнул в дверь, что вела в прихожую.
– Спасайся! – заверещал он, как недорезанный.
Крылатые двигаются очень быстро.
Шмидт, едва ли уступая в скорости, метнулся за беглецом, отметив только, что спрятаться–то в комнате негде. Значит, Илай ведет его к тому, кто ему нужен.
Когда Шмидт уже настиг Илая возле двери, ведущей на парадную лестницу, он краем глаза заметил, как за его спиной открылась чудовищно желтая дверь, и из нее выскользнул другой фейери.
Шмидт нанес Илаю в голову сокрушительный удар рукой, к запястью которой был пристегнут тяжелый замок. Но Илай успел уклониться, и удар, который должен был непременно убить его, прошел вскользь, рассекая только кожу на черепе.
Илай рухнул под дверью, оглушенный.
Шмидт развернулся и вновь метнулся в гостиную.
Ффу–ух! – раскрылись огромные крылья и с хлопком, обдув Шмидта ураганом, сомкнулись в полупрозрачное лезвие за спиной Флая.
На беглеце были приспущенные штаны, и хвост его выписывал причудливые фигуры прямо, казалось, перед носом Шмидта.
У огромного – во всю стену – окна беглец оглянулся, как–то торжествующе и презрительно взглянул в глаза Шмидта.
Портьеры уже были распахнуты. Ночной город за окном простирался. Не ужас загнанного зверя, но гибельный восторг того, кто верен Пути, светился в глазах Флая. Он не собирался принимать бой.
Со звоном и треском разлетелось, словно разорвалось, окно, и Флай унесся в тьму и пустоту.
Тошнотворное ощущение от звука крыльев заставило задрожать все внутренности Клауса…
Какое–то мгновение Шмидт видел в косых струях дождя распластанный силуэт и ореол взвизгивающих в бешеном движении крыльев.
Шмидт вскинул оружие…
Выстрелить он успел, но пуля попала в окно, ибо именно в этот момент на спину ему обрушился опрометчиво оставленный за спиной противник, который, как оказалось, вовсе не был нокаутирован.
Шмидт стряхнул с себя нападавшего и понял, что проиграл. Нужно было спешить. Флай не сможет летать долго Дождь непременно прибьет его к земле. Он постарается укрыться где–то на улицах.
Шмидт схватил хозяина квартиры, который закатился под стол и жалко поскуливал. Ударил несколько раз, так, чтобы вывести из строя надолго, но не убить, и ринулся на улицу, отбросив бесчувственное тело, как куклу.
Некоторое время Шмидт метался по темным улицам, рыча и клацая зубами. Ни следов, ни запаха Флая нигде не было. Шмидт, казалось, даже учуял место, где тот приземлился… Но дальше след терялся.
Сообщник?
Неужели у подлого Флая был сообщник?
Ну нет, в это Шмидт не мог поверить ни теперь, ни после, когда успокоился.
Фейери не так много, а представить себе человека, который стал бы помогать этим крылатым тварям, Шмидт не мог. Это было выше его разумения.
Уставший, злой, но несколько отрезвленный дождем и успокоившийся, Шмидт вернулся в дом Илая.
Он нашел лавочника там, где его оставил.
Тот был жив, но по–прежнему без сознания. Выплеснув ему в лицо кувшин холодной воды, Давилка привел несчастного в чувство, зная наперед, что жизнь последнего с этого несчастливого момента будет содержательной, но весьма недолгой.
– Хочешь ли ты жить? – поинтересовался рутинно и обыденно Шмидт.
– Нет, – ответил Илай искренне.
Шмидт понял, что разговор не заладится.
– В таком случае, каким образом ты хочешь умереть? – поинтересовался Клаус.
– Таким, каким вам будет угодно меня убить, – не вызвав тени сомнения в честности своих слов, ответил Илай.
Шмидт покачал головой.
Волна горячей ненависти, тупой, как боль, к которой притерпелся, всколыхнулась в его сумрачной душе.
– Будет много боли и скорби, – предупредил он.
– Это досадно.
– Ты можешь облегчить свою участь.
– Нет.
– Что значит «нет»?
– Я знаю, что не могу облегчить свою участь, и вы это знаете. Нехорошо лгать тому, кого собираешься убить.
– Ты можешь уменьшить боль и скорбь. И приблизить смерть, сделав ее менее мучительной.
– Не могу.
– Ты понимаешь меня?
– Да.
– Ты не обезумел от страха?
– Нет.
– Тогда приготовься.
– Я готов. Только знаете ли вы, что я хочу вам сообщить?
– Не знаю…
– Вы не дождетесь от меня показного мужества. Я буду визжать и скулить и просить о пощаде, смотря по обстановке. Но я не смогу сообщить вам ничего важного.
– Похоже, ты веришь, что так и будет.
– Да.
– Это осложнит мою задачу.
– Да.
– Но что–то ты все же скажешь мне. Может быть, случайно проговоришься, когда боль помутит твой разум.
– Я не опасаюсь этого. Просто потому, что не имею ничего вам сообщить.
– Так ли? – Шмидт покачал головой с сомнением.
– Даже если без пыток я скажу вам все, что знаю… Вам это не пригодится. Все это имеет отношение только к моему народу.
Шмидт, казалось, был озадачен.
Он снял с головы картузик и почесал череп. Замок, пристегнутый к запястью, царапнул его руку.
Шмидт вздохнул и, положив ружье–дубинку на одно из кресел, полез в карман за ключом.
Илай настороженно косился на это жуткое оружие. На мгновение ему показалось, что он действительно может ускорить свою погибель и сделать ее менее мучительной, метнувшись за этим оружием. Но он так и не решился. Илай вовсе не был героем.
Звякнули ключи. Замок бухнулся на пол.
Шмидт воспользовался паузой для обдумывания ситуации.
Не очень–то часто ему приходилось пытать фейери. Точнее, это было всего пару раз. Но этого небогатого опыта ему хватило, дабы понять, что переубедить их можно, только предложив неоспоримую выгоду.
Клаус не был силен в психологии, не разбирался в коммерции и не знал, что такого может предложить этой отвратительной твари.
– А ведь твой дружок тебя бросил, – с другого конца решил зайти он.
– Нет.
– Что значит «нет»? – передразнил Шмидт.
– Он не бросил меня, а спас себя. И я помог ему в этом.
– Да это и есть – бросил, – удивился Шмидт. – Он мог бы попытаться иступить в бой со мною и дать тебе шанс уйти вместе с ним.
– Шанса не было, – категорически ответил Илай.
– Ну почему же? Даже мне было бы трудно возиться с двумя фейери, – неискренне возразил Шмидт, убежденный, что попытайся Флай противостоять ему – шанса у того действительно не оказалось бы.
– Он пришел ко мне за услугой. Я обещал ее. Я оказал услугу. Моя жизнь состоялась, и я могу уходить.
– Тогда начнем, не мешкая, – вздохнул Шмидт, – у меня нет охоты потратить ночь до рассвета на такую тварь, как ты.
Он взял с кресла палицу и ударил Илая по колену.
Хрустнули кости. Кровь пропитала штанину.
Илай не крикнул, а тоненько заскулил.
– Никогда не любил отрывать мухам крылья, – заметил Шмидт, – но для тебя сделаю исключение.
– Зачем крылья тому, кто уже не взлетит? – прошипел Илай, пытаясь усилием воли не позволить крови уняться, чтобы силы побыстрее покинули его.
– Куда намеревался пойти Флай?
– Куда бы ни стремился, он пойдет до конца, и никто его не остановит.
– Какая помощь ему была нужна?
Дубинка описала короткую дугу и обрушилась на плечо Илая.
Илай взвизгнул.
Он отдышался и почти спокойно ответил:
– Он сам помощь. И спасение.
Шмидт оторвал от окровавленного колена Илая его руку, судорожно комкавшую кровавую ткань брюк и сломал ему большой палец.
– Куда ты направил его?
– Не я, а предуведание ведет его. И путь его светел и верен.
– Что он затеял?
– Следовать своему пути решил он.
– Молот Исса! – прорычал Шмидт. – Что это за путь?
– Не нужно противостоять ему, вот что я пытаюсь тебе сказать. Его путь ведет к избавлению от неминуемой угрозы.
– Нельзя избавиться от неминуемой угрозы, дурак.
– То, что должен сделать Флай, нужно и нам, и людям. Не мешай ему.
– Что он собирается сделать и как? – Шмидт почувствовал, что может сейчас–то услышать что–то важное.
Кроме выгоды, как он знал, фейери может заставить разговориться только одно – если их спровоцировать на проповедь.
– Я не знаю, ни что именно, ни как. А то, что знаю, только смутит тебя. Но Флай будет следовать своему пути.
– Скажи уж, – почти ласково попросил Шмидт, – а уж я решу, смущаться мне или нет.
– Я сказал тебе, что должен был сказать. Это все. Если твоего разумении мало, чтобы понять, что не нужно препятствовать Флаю, доложи все тому, кто послал тебя.
Это продолжалось довольно долго: мучительно бесполезные часы для Шмидта, и вечность неистовой боли для Илая.
– Так знай, – сказал наконец Шмидт, – что я настигну его. И убью. Если раньше я хотел всего лишь привести его к хозяину, то теперь – непременно убью.
– Если так будет, то судьба настигнет тебя самого, и ты пожалеешь о содеянном, – простонал Илай. – Моя судьба покажется тебе завидной.
– Все равно убью, – упрямо сказал Шмидт, почти уверенный в том, что так оно и будет.
– Убить Флая? – Илай изобразил нечто вроде ехидного смешка, но скривился от боли. – Это потребует долгой и напряженной работы, сказал бы я. Всех ваших сил потребует.
– Что? – Шмидт навел на него налитые кровью глаза.
– Хлопотно это, говорю. И едва ли получится.
– Последний вопрос, – скривился в ухмылке Шмидт.
– Последний?
– Да. Почему эта дверь в туалетную комнату – желтая?
– Да какая разница, какого она цвета?
Шмидт опустил на голову Илая свою страшную палицу.
* * *
Метрополия спит. Ночь над Миром. Отчего бы достойным господам не спать спокойно? Все славно и ладно. Все идет своим чередом. Как было, как есть, так и будет.
Но над столицей проносится ледяной ветер. Он завывает в каминных трубах, ерошит кроны вековых дубов и вязов, и древние исполины стонут тревожно под хлесткими ударами.
Прихотливо вырезанные ставни приникают к окнам, издавая тихий глухой стук, словно кто–то осторожно скребется в окно мягкой лапой.
Качаются тени. За окнами главного дома лендлорда проплывает свеча. И недобро зыркают потревоженные лики предков с фамильных портретов.
Поскуливают, качаясь, вывески. Тревожно шарахаются, озираясь, флюгеры. Низко и протяжно взревывают органные трубы водостоков. Зловещая ночь.
Предвестником недобрых перемен несется по–над Миром ледяной ветер. Чудовища крадутся во мраке.
И сны неспокойны.
Не Пойман – Не Волк
* * *
Хайд, после того как покинул палубу парома, оставив в полнейшем изумлении беднягу Торнтона, приземлился в припортовых кварталах.
С ним творилось что–то ужасное…
Расправив крылья и вкусив полета после долгого перерыва, он чувствовал нечто сродни перерождению, перевоплощению.
Его трясло. Он должен был собрать себя воедино.
Для этого нужно было найти укромное место. Это оказалось нетрудно. Теперь то же самое нужно было тщательно и кропотливо проделать внутри себя, с самим собой.
И совершить внутреннее паломничество.
Традиция учит так поступать, когда ты понимаешь, что уже никогда не будешь прежним, а значит, тот путь, которому ты следовал до сих пор, как бы он ни был прям, чист и светел, или, наоборот, околен и витиеват, завершился и нужно найти новый свой путь.
Призвать внутри себя того, кто укажет смысл и цель.
Хайд нашел в себе место, где его никто не потревожит, лег на спину, расслабился…
Ну, разумеется, только мысленно. Внутри себя.
Он должен был найти Луну. Его знак – Луна – вел его к удаче. Ему нужен был совет… Наиважнейший.
Около минуты он визуализировал себя в окружении мягкого голубого света. Представил себя стоящим на берегу реки.
Ночь, вокруг очень темно и тихо. Небо затянуто облаками. Тишину нарушает только течение воды.
Ночь внутри.
Ночь снаружи.
Пустота внутри.
Пустота снаружи…
Это как при погружении в воду: вода снаружи, вода внутри, в середине собственно человек.
Он посмотрел на свои руки.
Они были вовсе не страшными. Несмотря на то что они должны будут сделать, сделают и будут потом повторять это деяние в его мыслях непрестанно, до конца его дней.
Нет, руки не были страшными.
Они были даже красивы.
Хайд подвигал пальцами, но так, чтобы не напрягались мышцы.
Он пытался двигаться не так, как делал это обычно, а при помощи воображения, или, лучше сказать, взгляда. Как учит Традиция.
Внутренний взгляд способен заменить любое действие и бездействие.
Хайд посмотрел на свою одежду…
О, какой сюрприз!
Он облачен в черную мантию. На поясе – маленький мешок и фляжка. На ногах – кожаные сандалии.
Нет, все это не важно, эмоций нет…
Он ищет Луну.
И он пошел к берегу реки.
У берега темнел утлый челн.
Хайд осторожно ступил в него, наклонился и развязал узел…
Нет весла!
Но ничего…
Так и должно быть.
Луна сама приведет его к себе.
Лодку уносит течение.
Хайд лег и стал смотреть на звезды.
Краем зрения он видел темные силуэты речного камыша, которые говорили ему о движении.
Лодка слегка покачивалась.
Вода не плещется – она шепчет.
Он не видел острова посреди реки… Но знал, что остров там. Лодка с тихим шелестом коснулась прибрежной травы и мягко уткнулась в берег.
Он сел.
Студеный туман струился меж стилетов осоки.
Хайд вышел из лодки.
Берег уходил из–под ног, так что нужно было держать равновесие.
Как только он ступил на землю, весь остров осветила вышедшая из–за туч полная луна.
Стало прекрасно видно, и он заметил посреди острова небольшую скалу.
В ней есть пещера, уходящая вниз.
Там лабиринт. Но Хайд знает путь.
Чутье, наитие и вдохновение ведут его.
«Мой знак – Луна и Единорог – ведет меня к удаче», – прошептал он, будто заклинание.
Там – в недрах лабиринта – жилище Лунной Богини.
Лунная Богиня – воплощение страсти, жизненной силы, воображения и памяти. Она знает исключительно всё, поэтому легко поможет советом.
Хайд шел в темноте лабиринта в пещере.
Его встретила женщина.
Он знал, что должен хорошо запомнить, как она выглядит, ибо это и есть Богиня.
Но его смущало, что он не может сфокусироваться на ее облике.
Это скверно.
Дурной знак.
Нет пути, нет судьбы…
Нет будущего, если у Богини нет лица.
Этот мир обречен!
Это его мир, и он, Хайд, обречен блуждать без цели и смысла, пока не отправится в мир страданий…
Нечто неотвратимое грядет.
И целого Мира мало, чтобы укрыться от неминуемой беды.
Но Хайд попытался рассеять страх и смятение.
Он должен увидеть и запомнить лицо Богини.
Нужно представиться, задать ей свой вопрос, поговорить обо всем, что следует знать о своей жизни.
Попросить ее руководства.
Если она разрешит, то можно войти к ней в дом в глубине лабиринта.
Он даже знал, что должно быть потом:
…он вернется к лодке и отчалит,
…откинется на спину и станет смотреть на полную луну в небе в течение некоторого времени, а затем медленно откроет глаза.
К этому моменту он уже будет знать, что, разумеется, богиня, которую он сейчас видит, – это его Внутренняя Луна, а не какая–то внешняя сущность.
Будет знать, что он сам говорит за Богиню, но говоря от ее лица, не станет себе врать и честно ответит на любой вопрос, так как всегда знает ответ, но боится себе в нем признаться.
Но для этого ему нужно увидеть, как она выглядит, а этого он никак не мог.
В этот момент над Хайдом замаячило черное лицо в ореоле светящихся волос.
Хайд пришел в себя и осознал, что сидит на корточках в закутке, недоступном потоку дождя, у стены в темном переулке.
Одинокий фонарь на углу подсвечивал голову отвратительной оборванной старухи, склонившейся над ним, заставляя светиться ее седые космы.
– Кто тут у нас? – прошамкала старуха, вращая одним глазом.
Второй глаз оставался неподвижным, и бельмо смотрело куда–то в сторону и вверх.
– У нас тут эльфеночек! – обрадовалась старуха.
Хайд был все еще голым и обнимал узел с одеждой двумя руками.
Как она его назвала? Эльфом? Ну да… Северные края все еще близко.
– Эльфенок! – повторила старуха и, захихикав, потрогала его за колено.
Это прикосновение окончательно вернуло Хайда к реальности.
Он брезгливо отдернул колено.
И все же когда он осознал, что это просто безумная старуха – ему полегчало.
Было бы ужасно, если бы этакая физиономия с парой торчащих меж увядшими губами зубов оказалась ликом богини Мун.
– Где я? – глупейшим образом поинтересовался Хайд.
– В мире людей, бестия воздуха, – захихикала безумная старуха.
Ответа гаже этого Хайд не получал еще ни на один из вопросов своей жизни.
– А ты кто? – Хайд, сам удивляясь, видимо, решил поставить личный рекорд по количеству нелепых вопросов и по степени их нелепости.
Впрочем, от ответа старухи зависело многое. Возможно, Хайд накликал ее своим неудачным внутренним путешествием к Лунной Богине.
Во всяком случае, старуха пыталась разговаривать с ним, сообразуясь с Традицией. Так, как предписано общаться с волшебными существами.
Может быть, по правде говоря, его медитация была тут и ни при чем вовсе. Старуха выглядела очень древней. И когда разум мутится, Традиция – впитанное с материнским молоком и развитое друидом знание – единственное, что остается в человеческом разуме, что удерживает контакт с миром и другими людьми.
– Кто ты? – повторил Хайд, вероятно, озадачивший старуху вопрос.
– А не меня ты искал и призывал? – захихикала старуха.
– Не думаю…
– Маленький, молоденький эльфенок! – похоже, безумная забавлялась от всей своей помраченной души.
– Что мне в тебе? – изумился Хайд.
Он действительно, чего уже давно не было в его жизни, ощущал себя маленьким эльфенком.
Он так давно сознательно и бессознательно гнал от себя свою природу фейери, что привык ощущать себя вполне зрелым, вполне взрослым человеком.
Именно человеком он мыслил себя, но не фейери. Уродливым человеком, исполненным тайны происхождения, человеком зрелых лет и богатого опыта, но не молодым и полноценным фейери, которым был в действительности.
– Ты хотел познать сокрытое и кликал беду, домогаясь той, что не дает ответов, но указывает путь, – не то подкашливая астматически, не то хихикая через каждое слово, сказала старая карга. – А когда так поступаешь, всегда призовешь с той стороны такого же, кто гневит Исса, вопрошая о невозможном.
– Это ты, что ли? – обалдел Хайд, уже решивший было, что его не сможет удивить ничто на этом свете.
– Я, эльфеночек, – старуха зашлась смехом, и брызги не то дождя, не то жидкой мокроты полетели в лицо Хайда.
– Ах ты… – Хайд без труда припомнил и выдал весь неприглядный набор выражений из своей не безоблачной юности, столь присущих грязному переулку припортового квартала и служащих для несправедливого оскорбления человеческой природы, женского естества и поругания мироустройства.
– Вот ведь бестия из поднебесья, – обрадовалась старуха, – как завертывает. Как выводит гладко. И в молодости бы удивилась, а теперь уж до смерти буду вспоминать и радоваться.
Мерзопакостная карга сделалась на мгновение чуть более симпатичной. Хайду польстила высокая оценка его сквернословия, к которому он не прибегал давно.
– Тебе сколько зодиаков минуло? – поинтересовался он, между прочим вспомнив, что, будучи фейери, может позволить себе покровительственный тон в разговори даже с очень пожилым человеком.
– Когда мне исполнилось двадцать, я научилась скрывать свой возраст, – сказала старуха, не переставая веселиться, – и поклялась делать это до конца дней.
– Женщина! – сказал Хайд с укоризной. – Неужто ты ни разу не проговорилась хоть случайно, хоть обиняком?
– Многие думают, что женщины не могут хранить секреты. Но это не так. Если я могла не открыть никому, сколько мне зодиаков, в течение ста шестидесяти лет, то значит, еще года три я смогу сохранять эту тайну.
Да, она была довольно стара, но не настолько, насколько выглядела. Даже если она обсчиталась на десяток лет – ей сто восемьдесят…
– И что за гнусность на старости лет ты хотела испросить, призывая фейери? – совершенно искренне заинтересовался Хайд.
Он распрямился и задумался: одеться или прежде найти место посуше?
Впрочем, едва ли такое место он смог бы найти. Навесы и ангары порта он перелетел, а здесь не было помещения, куда можно было бы войти голышом, дабы обсохнуть и одеться даже человеку, не то что крылатому.
Хайд поймал себя на своеобразном раздвоении.
Удивительно и ново, но он думал о старухе одновременно с точки зрения человека, барда и сочинителя, и фейери.
Да, она была очень стара и погрузилась теперь в вымышленный мир, в котором иносказания Традиции, как и в детстве, воспринимаются буквально, обретая чудесные черты волшебной сказки.
И еще – она была очень эгоистичной женщиной.
Наверное, в период зрелости она являла собою тот исключительный, но распространенный образчик вездесущей тетушки, которой до всего есть дело, которая успешно придает каверзному любопытству к приватной жизни людей видимость участия и сочувствия. Но в действительности именно благодаря износостойкости пищеварительного тракта и полной душевной черствости оказываются законсервированными от старения на много лет.
Однако в старости люди часто приходят к переоценке пройденного пути. И осознание того, что жизнь прошла впустую оказалась «пирогом ни с чем», может стать шоком, который пошатнет и самый стойкий разум.
Продолжительность жизни людей Мира – около ста сорока лет. Причем старостью считается возраст после ста двадцати. Однако немало встречается энергичных и бодрых стариков, разменявших и полторы сотни лет.
Фейери живут куда дольше. Сколько именно, никто толком не знает. В пять раз дольше, чем люди? Возможно.
Чего же она может попросить у фейери? Второго шанса, дабы совершить все те же немногочисленные глупости, что совершила за долгую жизнь?
Если жизнь прошла впустую – никакой компенсации не предусмотрено.
– У меня есть кое–что для тебя, – проскрипела старуха, как ей, очевидно, казалось, милым воркующим голоском.
– Что ты можешь мне предложить? – Хайд окончательно вошел в роль мифологического существа, наделенного теми качествами, которыми ему полагалось обладать в волшебной сказке.
– Вот…
Старуха протянула ему комок серой бумаги, служившей некогда упаковкой для какого–то объемистого свертка.
– Что это?
– Разверни…
Хайд осторожно расправил нещадно измятый кусок бумаги. В середине он был заштрихован углем. Но на штриховке проступали светлые контуры. Хайд не сразу понял, что это такое.
А когда понял – обомлел. Кусок бумаги был копией письма на камне. Это был огам – тайное письмо друидов.
Друиды никогда не пользовались письменностью для передачи последующим поколениям своих знаний. Но это вовсе не значит, что письменность как таковая была им не известна. Они просто не употребляли ее для архивирования и запоминания фактов. Священные тексты согласно Традиции должны передаваться изустно.
Древнее письмо друидов, наложившее отпечаток и на современную письменность, было иным. Сама природа огамической письменности препятствовала записи сколько–нибудь пространного текста и любому быстрому чтению.
Насколько трудно читать такие тексты бегло, будет понятно, если только взглянуть на структуру огамического письма.
Огамический алфавит состоит из набора прямых и наклонных черточек и точек, расположенных поперек воображаемой или реальной прямой линии и по обеим ее сторонам. У северных друидов она носит название flesc – «ветвь», у южных river – «река».
В позднем огаме основная линия обычно проводилась горизонтально, направление чтения – слева направо. В истинно же огамических надписях на камне основной линией служило острое ребро камня, специально обтесанного для этой цели в прямоугольную форму.
Черточки высекались, вырезались или вырубались на соответствующих плоских гранях по обеим сторонам ребра. Направления чтения – снизу вверх и, если этого требовала длина надписи, через вершину сверху вниз.
Буквы огама имеют форму стилизованных ветвей и разветвленного русла рек. Впоследствии огам органично вошёл в орнамент друидов.
Однако утверждение, что огам не служит для написания пространных текстов, весьма преувеличено. Другое дело, что огамические тексты никто не читает. Они воспринимаются подсознательно, при взгляде на орнамент, в который вписаны.
Собственно, когда мы говорим «орнамент друидов» мы подразумеваем «огам» – символику, понятную и воспринимаемую как послание всяким, кто изучал Традицию.
Хайд знал эту письменность, как и всякий изучавший Традицию, но разбирать написанный ею текст не привык. Некоторое время он тупо всматривался в знаки, вспоминая их. Потом сообразил, в какой последовательности их надо читать.
Это был очень древний огам. Бумага частично восприняла и непростую геометрию камня, и ребро главной линии – водораздела.
Хайд воочию представил себе этот каменный клык, торчащий из травы на каком–то из священных холмов.
Представил себе и того, кто, обернув камень бумагой, копировал надписи, водя углем и лаковым тампоном, озираясь воровато, ибо его занятие было по меньшей мере предосудительным. Ведь если священный текст нанесен на камень, то он и должен оставаться вместе с камнем в месте силы.
Камень оберегал какую–то территорию, отгонял от нее всех или же, наоборот, заманивал.
Много таких камней, оставшихся со времени Песни, торчало тут и там в лесах и полях. Все, кроме друидов, старались отводить глаза, столкнувшись с письменами.
Текст гласил:
Спроси любого:
«Что есть центр Мира?!»
Но всякий ответит на свой лад.
Путь освещает его взгляд.
И только то, что освещено,
увидеть ему дано.
«То место, где я сейчас стою, —
отзовется воин в строю. —
Горм кли – под панцирем – это я.
Центр там, где душа моя.
Ответ Лорд–мэна:
«Это – клехе, центр дома.
Очаг и моя семья.
Горм кли – клехе – я».
Скажет лендлорд или друид:
Центр Мира там – где Биле стоит.
Под древом священным богов
Души предков находят кров…
И только фейери даст ответ,
Что центра Мира нет.
Сам эльф один и его народ
Ищут забытый потерянный вход…
Текст обрывался на этом. И незаконченность его отозвалась острой болью в истерзанном могучем сердце фейери.
– Откуда это? – дрогнувшим голосом спросил Хайд.
– Был камень, – замотала головой старуха, зажмурившись и стиснув губы так, что одинокие зубы вдавились в них, – теперь нет, – она то ли мучительно пыталась вспомнить, то ли старалась немедленно забыть то, что вдруг вспомнила.
