Текст книги "По следу Саламандры"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Итак…

Итак, в доме она провела один день, посмотрела дурацкое кино и вырубилась снова. Да так, что проспала до полудня следующего дня. Хотя…

О том времени, когда она спала, она не могла говорить с уверенностью. Был тот день следующим или она проспала неделю, сказать было трудно. Кроме того, в первый день она не покидала дома…

Она, правда, выходила на веранду. Ну и что из этого? Вон в фильме «Москва–Кассиопея» был отсек, где можно сымитировать любой пейзаж. А что если веранда и парк перед домом были имитацией и все это происходило в звездолете?

А потом, на следующий день, она вышла в настоящий парк. Значит, уже прилетели? Или снова имитация?

Может, и сейчас она находится в звездолете, а все, что видит, – имитация? Ну нет, это слишком.

Лена остановилась и осмотрелась. Она присела на корточки и потрогала булыжник брусчатки. Выщербленный и мокрый. Между камнями был крупный песок и осколки, выбитые из булыжника…

Слишком достоверно для имитации, решила она, разглядывая зернистые песчинки, прилипшие к пальцам. Да и парк был слишком реальным. Это не звездолет. Значит, она уже на другой планете. На этой мысли и нужно остановиться.

Только к вечеру второго дня, обследовав частично грандиозный парк и переговорив с садовником, который и указал, как из оного парка выбраться, Лена решилась покинуть загадочный дом.

Украдкой она вышла из спальни через боковую дверь, осторожно пошла вниз по крутым и узким ступенькам винтовой лестницы, никого не встретила, спустилась на первый этаж, и вскоре вышла из ворот усадьбы Остина.

Значит, нужно вернуться в дом Остина! И потребовать вернуть ее назад. Или же нет. Может быть, уговорить не удастся. Тогда нужно угнать звездолет!

Она сумеет! Уж она–то разберется, как им управлять. Если она научилась разбирать язык местных жителей, слегка похожий на английский, то и в управлении кораблем разберется. Инопланетные звездолеты должны управляться не сложнее, чем автомобиль!

Лена металась в попытках найти дорогу к воротам, из которых вышла, и заплутала окончательно. Она чувствовала, что удаляется от дома Остина все дальше и дальше, ведомая переулками, хитро сплетенными в лабиринт.

Но насколько далеко забралась, она уразумела, только когда вышла на широкую улицу, разительно отличавшуюся от тех, что она видела прежде.

Здесь были большие, дома, похожие на театры, а по эстакаде, водруженной на ажурные фермы, на уровне второго этажа поезд тащил вереницу вагонов.

«Товарищи! – изумленно прошептала Лена. – Да это же паровоз!»

И хотя локомотив, тянувший состав, был так же похож на земные паровозы, как карета Золушки на тыкву, а вагонов таких она не видела ни на каких картинках, она все поняла верно.

Какой–то странный, безотчетный импульс толкнул ее бежать к лестнице, что вела на эстакаду. В расположенном там здании по округлым навесам угадывалась станция, перед которой поезд начал притормаживать, и Лена рванула, как к уходящему автобусу.

Сильные молодые ноги вынесли ее, задыхающуюся и разгоряченную, на станцию городской железной дороги Мок–Вэй–Сити, когда поезд только–только остановился.

Вереница дверей вдоль всего состава с рокотом откатилась, открывая проходы в вагоны. Несколько пассажиров в сюртуках и шляпах вышли на перрон, а Лена кинулась внутрь.

Куда она собиралась ехать? Вот ведь неугомонная.

* * *

Сыщик Кантор любил управлять паромотором. Но даже он устал. Двое суток за рулем, пусть с перерывами – это слишком. Право же, слишком!

Его великолепный паровой экипаж компании «Сноуфилд & Дин» (модель «Фантом») с практичным кузовом красного дерева от мастерской «Кунц & Льюис» (иод контролем синдиката «Джим Уоррен Проджектс фо Фьючер») ни разу не подвел в дальней дороге и был восхитительно послушен в управлении. Но Кантор устал.

Проделать путь из Мок–Вэй–Сити (островной части города) в Рэн, потом в Нэвер и Нэнт, а затем вернуться! Во времена легендарного Урзуса Лангеншейдта такой путь занял бы год [8]8
  Знаменитый поход к Теплому морю соратника Урзуса Лангеншейдта, именовавшегося Грейт Шедоу, занял действительно чуть меньше года. Но это была пешая армия с обозом, в котором везли разобранные корабли.


[Закрыть].

Кантор подвез своего попутчика сочинителя Лендера до квартиры и уже поднимался по бульвару Шелтер к повороту на Стиди–стрит, когда услышал в моторе характерный звук. Спирт в горелках кончился, и диафрагма, щелкнув лепестками, перекрыла подачу воздуха в паротрубный котел. Об этом немедленно оповестила стрелка соответствующего прибора, показав начало сберегающего тепловую энергию режима.

Впрочем, давления в котле хватило бы еще на пару стендардов пути, а не только на то, чтобы доехать до дома. Двигатель, снабженный поршнями разных диаметров, что обеспечивало автоматически–селективное усилие, мог работать еще достаточно мощно и для более крутого подъема, даже в теплосберегающем режиме.

Остановив паромотор у самого подъезда, Кантор поставил двигатель в расхолаживание и, откинув крышку маленького бюро рядом со штурвалом, достал чернильницу, перо и бумагу.

Усмехнувшись, он начертал сверху листа знак привратника и начал писать:

Эта лошадь меня заездила.

Овса не давать.

Попоить только и в конюшню не загонять.

Завтра сам отгоню на выпас.

И поставил отработанным движением свой вензель:

A. K. W. g

Прикрепив листок с шутливыми рекомендациями к окошку на дверце, так, чтобы привратник мог видеть надпись, Кантор забрал свой саквояж и зонт с полочки под панелью приборов, водрузил на голову котелок и направился к подъезду.

Великий Неспящий уже встречал его, одетый честь по чести, в трех кожаных фартуках и в неизменной широкополой шляпе, застегнутый и аккуратный, будто и не ночь на дворе. Вставил посох в гнездо и качнул его, открывая распашные двери.

– Благодарю, – сказал сыщик. – Что у нас произошло в мое отсутствие?

– Все своим чередом, – сдержанно улыбнулся привратник. – По поводу прошлой ночи я предупреждал Илзэ, что вы не будете ночевать дома…

– Благодарю, – несколько смутился Кантор. – Я полагал, она сообразует свою работу с этим обстоятельством…

– Я так и понял, сэр, – кивнул привратник.

– Что–то еще?

– Вы сказали, что день или два будете в отъезде, – вновь улыбнулся с надлежащей сдержанностью привратник. – Но ничего не сказали о нынешнем вечере.

– И что из этого следует? – нахмурился Кантор, хотя и так уже догадался. – Кажется, я сказал, что о возвращении сообщу дополнительно.

– Именно так вы и сказали. Но Илзэ… Она рассудила, что день, ночь и еще день – это как раз сегодня к вечеру. Так что не стала ждать сообщения от вас…

– Благодарю, дружище, – развеселился Кантор. – Боюсь, Илзэ заставит меня когда–нибудь сделаться привратником.

– Не стоит беспокоиться, сэр, – теперь уже не скрывая веселости, сказал привратник, – это не в ее силах. Вы уже староваты, чтобы начинать изучать Традицию.

– Я способный, – уже с лестницы обернулся Кантор.

– Не сомневаюсь, сэр, – ответил страж и скрылся в привратницкой.

«Что может быть лучше наших маленьких подруг, для того чтобы отвлечься от дел?» – рассудил сыщик, поднимаясь в свою квартиру.

– Что вы читаете? – спросил он, увидев, что Илзэ лежит на диванчике и читает книгу.

– Угадайте, – улыбнулась она и, садясь, спрятала журнальную тетрадку за спину.

– Милая Илзэ, вы ведь не пытались приготовить ужин? – поинтересовался сыщик.

– Угадайте, – развеселилась она.

– Поскольку все помешались на новой истории мистера Джума о приключениях, а, судя по качеству бумаги журнала, это «Эмейзинг», который именно Криса Асбурга Джума и печатает, то вы читаете как раз его. А поскольку в доме не пахнет пепелищем, то кухарничать вы не пробовали, милая Илзэ.

– Все так! – воскликнула она. – Вам тоже следовало бы помешаться на этих историях о приключениях.

– Милая Илзэ! – покачал головой Кантор, аккуратно пристраивая на распялку пальто и водружая шляпу на положенное ей место. – Мне хватает моих приключений. Невыдуманных.

– Расскажете?

– Возможно, кое–что я и расскажу. Вы голодны?

– Ну что вы опять спрашиваете смешные вещи, – вскакивая и принимая из рук сыщика сюртук, засмеялась молодая женщина, – девушки не бывают голодны. Это удел мужчин. Нам хватает того, что мы где–нибудь что–нибудь перекусываем.

– Это вы мне говорите смешные вещи, – нарочито нахмурился Кантор, снимая с плеча кобуру с револьвером калибра в восемь игл, с монограммой на рукоятке. – Нужно не перекусывать, а правильно питаться. Кроме того, я, возможно, имел в виду голод другого рода.

– Ах, я вся застеснялась, – игриво потупилась Илзэ, ничуть смущения не испытывая. – Это не подобает слышать моим ушам.

– Так вы голодны или нет?

– Так что же я делаю здесь у вас, если нет?! – воскликнула она. – Где ваша способность видеть суть вещей? Или я должна признаться во всем? Вам угодно доводить меня до неподобающего поведения?

– Угодно ли мне? – Кантор обнял подругу за талию и поцеловал в висок. – Ну что ж, мне угодно!

– Так нет же, жестокий вы человек, не услышите от меня ничего непристойного! Я иду в вашу спальню, антаер. Там я разденусь и влезу в вашу постель. И стану греть своим теплым девичьим телом для вас простыни! Довольно с вас бесстыдных речей?

– Я готов слушать вас бесконечно, – улыбнулся он ласково.

Илзэ фыркнула, словно обиженный ежик, и упорхнула в спальню.

– Вам принести что–нибудь перекусить? – крикнул сыщик ей вслед.

– Я не хочу ничего, только вас, жестокосердный истязатель! – послышалось в ответ, вперемешку с шуршанием белья, словно ветер стремился сквозь ивы.

«Она все больше глупостей говорит и все меньше совершает!» – заметил себе Кантор.

Илзэ служила в доме хранительницей очага, но местный привратник был слишком стар для того, чтобы позволить себе взять ее в жены, да и не обязательно так уж буквально следовать традиции. Илзэ и не следовала. Она не выбривала волосы надо лбом в форме полукруга, как делают жрицы стихии огня, не носила огненных кинжалов и черного облачения, да и волосы большей частью носила вроспуск, разве что увязывала их платком во время работы.

Кантор находил, что она чудо как хороша, и, вернее всего, был прав.

Сам сыщик относился к тому, увы, редкому, типу людей, кого безусловно обожают женщины и уважают мужчины, но кто сам не стремится этим воспользоваться.

Около года назад Илзэ впервые оказалась в его квартире, дабы поинтересоваться качеством снабжения горячей водой и осмотреть камины. Потом стала захаживать чуть чаше, чем к другим жильцам, оправдывая это служебными надобностями. Затем предложила присматривать за порядком во время отлучек сыщика и протапливать комнаты, дабы он возвращался не в выстуженную квартиру, и сыщик согласился.

А через полгода она сказала:

– Говорят, что вы способны читать в душах людей, как в книгах. Прочтите в моей душе!

Сыщик прочел и не ошибся.

Традиция и правдивость – вот источник комфорта человеческого бытия. Традиция суть источник комфорта души. Маленькие ритуалы соединяют конечное с бесконечным, культивируют привычные радости и привычный труд. Простые бесхитростные, но исполненные глубокого смысла ценности. Соблюдите Традицию, и обретете покой. Познайте суть Традиции, и вы поймете суть бренного человеческого бытия. Правдивость перед собою и близкими людьми – залог комфорта разума. Сознание чисто, и цель ясна. Что может быть проще для равновесия вещей, составляющих помыслы и деяния людские? Что может быть отраднее такого положения, когда проповедь не отличается от исповеди и наоборот?

Можно покорять новые земли или служить привратником, ловить бабочек в ближнем к дому парке, можно делать уйму дел, изобретенных людьми для пользы и забавы, для себя или ближнего, но всякое дело лучше делать в состоянии комфорта.

Лукавство и ложь порождают страхи. Страх разоблачения лжи в первую очередь. Страхи покоряют слабого человека. А тот, кто покорен своим страхом, способен на самое низкое деяние.

Кантор был по натуре правдив и воспитан в Традиции. Он любил свое дело, суть которого была в разоблачении лжи и избавлении людей от страхов. И он был счастлив. Он был счастлив по сути своего существа.

Но теперь, в связи со зловещими событиями, вольным и невольным участником которых он стал, перед ним выросла плотная стена лжи и страха. Ввысь стена уходила под самые тучи, ее мрачный монолит подавлял. Возможно ли человеческой силой сокрушить такую твердыню? Достанет ли сил у него?

Антаер не знал этого. Не мог знать. Но твердо и непреклонно был убежден, что в подобной ситуации каждый человек должен делать все, что в его силах. Не более и не менее.

* * *

Лена вошла в вагон. Скинула мокрый капюшон и тряхнула кудрявой гривой. Осмотрелась.

Немногие пассажиры, что сидели на резных скамейках, тускло поблескивавших лаком, украдкой и с недоумением смотрели на нее. Эти взгляды не ускользнули от внимания Лены, однако их истинной причины она понять не могла.

Увидев ее, пассажиры, воспитанные в духе традиционной культуры Мира, пытались совместить несовместимое: плащ привратника, сапожки для верховой езды и прическу, ну никак не вязавшуюся ни с этими сапожками, ни уж тем более с плащом.

Если женщина разгуливает в плаще привратника, то можно предположить, что она супруга привратника, то есть жрица огня и хранительница очага, – но в таком случае она никогда не надела бы обуви с ноги Леди–лорд. К тому же, если леди позаимствовала плащ привратника, то что она делает в этом поезде, да еще с непокрытой головой? Возможно, она находится в крайне стесненных обстоятельствах. Не оскорбит ли ее предложение помощи?

Поведение девушки мало вязалось со всеми этими соображениями. Лицо ее было не столько растерянным, сколько любопытным. Она прошла по вагону, с интересом осматривая всё и всех, и села особняком на свободное место.

Леди не стала бы шарить взглядом по лицам и одежде пассажиров. Она скорее смотрела бы поверх голов. Леди не стала бы садиться на свободное место, предпочла бы стоять.

Пассажиры переглянулись, словно испрашивая друг у друга каких–то объяснений, и решили, самое мудрое в такой ситуации – позволить событиям развиваться своим чередом.

Только молодой полицейский с цифрой 384 на нагрудной бляхе, виднеющейся из–под блестящего плаща, накинутого на плечи, хоть и был уже не на службе, а следовал со смены домой, решил прояснить для себя ситуацию и подошел к юной леди.

У Ленки было такое ощущение, которое бывает, когда садишься в первый попавшийся трамвай или автобус, идущий примерно в нужном направлении, но не знаешь, доедешь ли туда, куда надо, а остановки не объявляют. За окном незнакомые места и совершенно нет возможности сориентироваться. На душе возникает ощущение безвременья и утраты ориентиров, и от этого накатывает ни с чем не сравнимое чувство, что тебя предал город, люди, все живое… И мир становится чужим, нехорошим, недобрым. И жизнь катится куда–то в неизвестность, как безадресный этот трамвай или автобус. И надо вроде бы выйти и поискать верный путь, а не доверяться случаю и водителю, который увозит все дальше от твоей дороги. Но пассажиры, словно заговорщики, молчат – объединились в стремлении заморочить тебя и увезти черт знает куда, выпустить на конечной остановке, пустынной и никому ненужной, где будет выть ветер, гудеть в проводах, воздетых к небу на скелетах опор ЛЭП, и какие–то трубы на горизонте будут подпирать свинцовые облака. И ни одна живая душа не знает ни тебя, ни твоей дороги. Но ты не выходишь из этого злополучного транспортного средства, а продолжаешь ехать дальше, надеясь на чудо, на то, что он повернет в нужную сторону, и мелькнут за окном знакомые дома.

Но Лена–то уже знала, что ничего знакомого за окном не мелькнет. Все будет чужое, и никогда этот диковинный метропоезд не повернет в нужную сторону. Потому что здесь для нее все стороны ненужные.

Здесь остановки объявляли, но от этого легче не становилось. Над выходом в узком окошке автоматически прокручивалась лента с названиями остановочных пунктов. Но если бы знать, что означают эти названия.

А перегоны между станциями были о–го–го какие длинные!

Какое–то дремотное воспоминание накатило на Лену. Зима стояла над Москвой, вязкая и тягучая. Дни тянулись медленно, как наполеоновские обозы по старой смоленской дороге. Гоголевский бульвар. Снег падал крупными хлопьями. Голуби, прибитые к земле снегопадом, шли пешком в снегу, и ветер порывами налетал и хохлил им головы.

И Ленка шла вверх по бульвару, от Гагаринского переулка к Арбату, в ногу с голубями, мелкими шажками, чтобы не поскользнуться. Она сдала зачет по фортепиано в музыкальной школе имени Бетховена, и музыка еще звучала в ней. Тогда она и ощутила в себе нечто странное. Будто бульвар и не бульвар вовсе, а дикий лес. И город тоже какой–то дикий… И нужно обладать каким–то тайным знанием, чтобы выжить в этой враждебной среде.

Она помнила это ощущение таинственности. И она – Ленка – была будто бы не человеком, а древней башней, которую заметает снег и пробует на прочность непогода. Но ей внутри себя – башни – тепло и уютно. И хорошо. И не хочется выходить наружу.

Тогда какие–то парни заступили дорогу, темнея силуэтами сквозь снежную круговерть, и начали что–то говорить в духе: «Маленькой девушке холодно зимой». Но Ленке не было холодно. Ей было благостно и славно. И она сказала им, не замедляя шагов: «Я НЛО!» И пошла дальше. А они, остолбеневшие, расступились.

Пассажиров в вагоне было немного. Преимущественно мужчины, носившие разного вида, но тем не менее чем–то похожие бороды. Все одеты в темно–серые одежды. Это первое, что бросалось в глаза. Они походили на моряков. Почему–то. Может быть, из–за коротких суконных пальто или курток и головных уборов, являвших собою нечто среднее между фуражкой и шляпой.

Но сразу же они вызвали ее живейший интерес. До сих пор Лена видела только Остина, его дворецкого и экономку, привратника в большой шляпе, да мельком женщину в черном… Особой статьей следует упомянуть садовника–друида. И все одевались, как для странного маскарада, где каждый нес свой образ, придерживался своего стиля одежды. Здесь же было ощущение, будто Лена попала с одного маскарада на другой, где люди, наоборот, стремятся быть похожими друг на друга.

От ее внимания не ускользнуло и то, что рукава пальто–курток, похоже, пристегиваются к плечам или пониже плечей пуговицами, что все предпочитают схожие головные уборы и практически все имеют на шее или на плечах вязаные кашне или шали с кистями.

Все одевались тепло, добротно и будто сейчас были готовы в дальний путь в своих крепких тяжеловатых ботинках или сапогах. И от этой «готовности в дальний путь» делалось еще неуютнее.

Куда же ее завезет этот поезд?

Внимание пассажиров к ее скромной персоне, угасшее, впрочем, так же быстро, как и вспыхнувшее, усиливало беспокойство. Номерного полицейского Лена поначалу приняла за кондуктора. Потом, заметив на его высоком шлеме и плаще капли дождя, поняла, что не права: он тоже недавно вошел.

Полицейский вежливо обратился к ней, и первое, на что она обратила внимание, – его совершенно незнакомый выговор. Похоже, здесь каждый говорил по–своему, со своим акцентом. Лена очень бы удивилась, узнай, что выговор и манера выражаться здесь определяют не столько происхождение, сколько корпоративную принадлежность. Работник одного синдиката не всегда хорошо понимает разговор работников другого синдиката. А наиболее общедоступную речь используют именно полицейские.

Полицейский говорил о том, что если ему позволено будет обратиться к юной леди, то он, рискуя показаться навязчивым, все же поинтересуется, не нужна ли какая–либо помощь. Ибо, как леди может заметить по скромной форме блюстителя порядка, он призван, в меру своих слабых сил, способствовать тому, чтобы ни один житель Мира не испытывал тягот, хлопот и огорчений. А потому леди может всемерно располагать им, хотя в данный момент он и не находится при исполнении обязанностей.

Триста восемьдесят четвертый не был горазд произносить речи, а потому использовал уставное предложение помощи, лишь немного освежив и усложнив его в силу своей природной деликатности.

Сказать, что на Лену эта речь произвела странное впечатление, значит не сказать ничего. У нее сжалось сердце, и она почувствовала себя одиноко и уязвимо, как никогда. Ее душа брела по мертвому городу, где скользили в сумраке тени умерших. Шпили царапали небо, а ржавые флюгеры пели скрипучую серенаду богине смерти.

К девушке проявили участие, но она не смогла этого оценить.

* * *

Увидев на дверце паромотора Кантора знаменательную записку, привратник с улыбкой покачал головой. Так умудренный опытом отец улыбнулся бы шалости малолетнего сына. К рекомендациям относительно того, как поступить с экипажем, он отнесся так же пренебрежительно, как Уильям Тизл к переданным Кантором инструкциям. Хотя причины игнорировать инструкции у привратника и у полицейского были разные.

Кузов паромотора был заляпан грязью. Брызги достигали стекол салона, а кое–где даже крыши. Обода колес несли на себе следы путешествия по бездорожью. Даже долгая дорога по городу и паромная переправа через пролив (а перед въездом на паром уотермен обдает колеса водой) не смогли избавить рифленые обода от комьев глины.

Нет, привратник знал свои обязанности, и никакие рекомендации не могли заставить его пренебречь ими. Очевидно, антаер просто утомился в пути и, будучи человеком деликатным, решил избавить от забот привратника, невольно жалея его оттого, что сам чувствовал усталость.

Но привратник не был утомлен к концу дня. А если и был, то не более чем обычно. Он, имея много разнообразных забот, не дававших ему покоя круглые сутки, выполнял свою работу степенно и размеренно. В его жизни не находилось места ни бездействию, ни перенапряжению. Работа была его жизнью, а жизнь работой. Так учила Традиция, которую лучше привратников знали только друиды.

Он подошел к воротам и кликнул дворового человека, который приходился ему племянником. Привратницкое дело – семейное. Это весьма древнее и почетное занятие. Особенную силу и уважение цех привратников приобрел почти тысячу лет назад, после Первого Пришествия поющего ангела. Тогда от обязанностей привратников стала зависеть жизнь обитателей любого жилища. Но беда прошла. А привратники остались. С ними осталась Традиция и великое доверие людей.

Попасть в цех привратников почти невозможно. Их жены становятся жрицами огня. Дети выполняют подсобные работы, и со временем профессию отца наследует старший сын. Семьи привратников не вступают в родство практически ни с кем, кроме друидов, и занимают весьма высокое положение в обществе.

Кантор, как наемный работник, продающий нанимателю свою рабочую силу, относился лишь к сословию маркетеров.

И то, что он пользовался огромным уважением у людей разных сословий, было только его личной заслугой. Привратник же по праву рождения и по Традиции, которую поддерживал самой своей жизнью, был выше любого маркетера, пусть бы тот был начальником полицейского управления или владельцем нескольких торговых домов.

Скажем, господин Поупс Мэдок, импресарио, ворочавший огромными средствами, демонстрировал в своем доме уважение привратнику и советовался с ним по вопросам Традиции. Что же касается господина Оутса Мэдока, родного брата вышеупомянутого импресарио и такого же мастера надувать щеки, то он владел несколькими производствами и принадлежал к сословию мейкеров, однако ему даже в голову не могло прийти пренебрежительно отнестись к привратнику какого–нибудь из своих домов.

Дом, в котором живут люди, без привратника немыслим. Никто просто не сможет поселиться в таком неуютном и, безусловно, опасном месте. Но главное – привратники, как друиды и лендлорды, были истинными носителями Традиции.

Но как бы то ни было, а в обязанности привратников входило обеспечение удобства и безопасности жильцов дома. И члены их семей всемерно помогали в этом.

Великий Неспящий отдал несколько распоряжений своему племяннику, оставившему на некоторое время уборку двора. Предстояло проделать большую работу, чтобы экипаж сыщика к завтрашнему утру сверкал, как новый. Сам же привратник сделал только самое важное – вынес из кладовки канистру и залил в бак топливо, усмехнувшись:

– Не кормить, скажет тоже…

И залил в резервуар рециркулятора дистиллированной воды.

А уж парнишка дворовый пускай доделает все остальное.

Войдя в привратницкую, Великий Неспящий снял с головы шляпу и легко набросил ее на вешалку.

На комоде у двери стоял особенный телефонный аппарат, такие получили распространение совсем недавно. После снятия наушника и однократного нажатия рычага он напрямую соединялся с вахтой полицейского управления.

Привратник дома на углу Стиди–стрит и бульвара Шелтер представился и попросил вызвать «утром, пораньше» возницу для паромотора господина Кантора, сыщика.

«Может быть, и не пригодится, – думал привратник, – но все же антаер напрасно всегда управляет машиной сам».

Управление паромотором препятствует созерцательности. Водитель паромотора – это не человек с вожжами. Его внимание настороже, разум скован. Он может отвлечься, но не может глубоко задуматься, ибо подвергнет себя смертельной опасности.

Привратник, как носитель Традиции, был сторонником того, что всякое дело должен делать специально сему делу обученный профессионал.

Вот, скажем, у кучера ветер в голове. Если он хороший кучер, так пусть он и машет кнутом да покрикивает. А сыщик имеет дело с тонкими движениями человеческой натуры, и грубых работ ему касаться не пристало!

Нет, привратник не был противником новшеств, но полагал, что они не должны противоречить Традиции.

Вот в старые времена господин, которого несли слуги в носилках, был отгорожен от мира шторами и стенами. Он даже не видел дороги. Возлежал в носилках и мог отвлечься от суетного, поразмышлять во время пути.

Размеры Мира стремительно увеличивались. Все чаще и чаще господа стали предпочитать конные экипажи. Правда, и здесь можно было думать или читать. Теперь же грядут времена, когда паромотор сможет иметь каждый, а вот личного возницу или наемного извозчика – далеко не все. И как изменится мир, даже Владыка Северных вод, предвещающий перемены, не может живописать. Массовое распространение личных паромоторов сформирует нового человека. Это будет человек практический, эгоистичный, не склонный к излишнему раздумью, целеустремленный и предпочитающий общественному благу личное.

Не случайно представители цеха привратников и представители друидов, как в Совете лендлордов, так и в Совете мейкеров, ратовали за развитие недорогого или даже бесплат ного общественного транспорта. Но все отдавали себе отчет в том, что изменений, которые все более заметны, не отменить и даже не отсрочить.

– Следует думать о том, как сохранить Традицию в новых условиях, – проговорил привратник печально.

Печаль вызывало его незнание: как быть? Что делать? Он пойдет к друиду. Посетует на уныние. Попросит совета. Но и друиды не знают, что нужно делать, лендлорды при всей их власти не предпримут ничего до тех пор, пока их владению землей ничто не угрожает.

Неужели кто–то могучий и всесильный заранее формирует образ мира? Новый, чужой и странный образ.

* * *

Есть удивительное напряженное состояние ума, при котором человек становится сильнее, умнее, красивее, чем обычно. Сочинители героических песен и баллад называют такое состояние вдохновением. Праздником умственной жизни. Мысль тогда воспринимает все в необычайных очертаниях, открываются неожиданные перспективы, возникают поразительные сочетания, обостренные чувства во всем улавливают новизну, предчувствие и воспоминания усиливают личность двойным внушением, раскрывая личный мир до масштабов космических, и крылатая душа способна объять необъятное.

Есть такое вдохновение и в мести! Жажда мести – это обостренное чувство несправедливости. Оно охватывает все существо, приводя его в состояние, близкое к гениальности или помешательству. И человек в таком состоянии становится неуязвим и удачлив, опасен и несокрушим.

Таков был Флай, прибывший прошлой ночью в город. Удача позволила беглецу достичь цели незамеченным и неопознанным. Никто не помешал ему.

Помогло и то обстоятельство, что в стороне от его маршрута некто, получивший прозвище «человек–саламандра», развил свою деятельность. То, что Рейвен сумел ускользнуть, только подхлестнуло интерес к нему и снизило напряженность усилий в поисках Флая.

В пути беглец ухитрился несколько поправить свои дела и даже приобрести более или менее респектабельный вид. Теперь он щеголял в сюртучной паре цвета кирпича и охотничьей шляпе. Так что узнать его стало вовсе не просто.

Небольшой грузопассажирский корабль выглядел отнюдь не респектабельно, да и пассажиры не отличались изысканными туалетами.

Пассажирская палуба имела всего десять кают, небольшой салон, где пассажиры могли общаться, да еще магазинчик, торговавший всякой всячиной, от готового платья до самых неожиданных мелочей. Палубу обслуживали два стюарда и продавец магазинчика.

С ним и завел разговор Флай, едва поднявшись на борт, сразу после того, как стюард указал ему его каюту и умчался по своим делам.

По роду своей деятельности маркетер привык представляться самостоятельно, без посредства кого бы то ни было.

– Рад приветствовать вас, – сказал он, – мое имя Баудли Гэмилтон Ллевелин, тяжеловатое для путешествий по небу, не находите?

– Возможно, – не стал спорить Флай, разумно полагая, что мнение человека о самом себе всегда тяжелее, чем самое тяжеловесно звучащее имя. – Я… Скайуокер [9]9
  Нетрудно догадаться, что прозвище, выбранное Флаем. вернее всего, навеяно постоянной мыслью о том, кого он более всего опасался. Не долго думая, Флай адаптировал на себя прозвище Альтторра Кантора.


[Закрыть], – представился он не без самоиронии. Его не могло не оскорблять путешествие по небу в буквальном смысле пешком.

– Шутите?

– Ничуть!

– Тогда вы, видимо, часто путешествуете воздушными путями?

– Предпочитаю этот способ передвижения.

– Было бы странно, если бы это было не так.

– Мне нужен приличный костюм, – без обиняков сказал Флай приказчику, – практичной расцветки. Вообще, я предпочитаю свободный покрой, но фасон не имеет решающего значения. Лишь бы подошел по росту.

Баудли с интересом окинул взором пассажира в нелепом плаще. Это был даже не плащ, а какое–то одеяло с дыркой для головы.

– Все обращают внимание, – кивнув, как бы невзначай обронил Флай.

– Да, интересная накидка у вас, – дипломатично заметил продавец.

– Вы, я вижу, охотник, – заметил Флай.

– Да.

Догадаться было нетрудно. На узком лацкане продавца красовалась розетка охотничьего общества.

– Я тоже страстный охотник, – с чувством произнес Флай.

Какое–то время они поговорили об охоте, оружии и снаряжении боеприпасов. Оба собеседника обнаружили прекрасную осведомленность в этих вопросах и даже поделились хитростями, которые могут быть понятны только по–настоящему увлеченным охотой людям. В результате оба остались, очевидно, довольны друг другом.

Флай между делом объяснил, что вот эта накидка, которая сейчас надета на нем, совершеннейшее новшество, необходимое в охотничьих забавах.