Текст книги "По следу Саламандры"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Так–так–так!

Карсон прямо–таки в охотничьем азарте подскочил к стене и, поискав глазами, нашел узкий ящичек с ручкой в виде высунувшей язык жабы.

Потянул.

Ящик легко выдвинулся. Внутри его были круглые углубления разного размера.

Механик подумал немного и прогулялся вдоль стены. На каждой шторке каждого окошка весьма схематично, но вполне узнаваемо в разных сочетаниях были мелко запечатлены костер, текущая вода, дракон, тигр, птица с пышным хвостом, горы, какие–то цветы и много чего еще. Сочетания не повторялись. А еще на каждой шторке были темные круглые пятна разных размеров, но все с квадратными просветами в центре. Где четыре пятна, где три.

Карсон почесал в затылке. Нужен меняла! Он догадался, что кругляши с дыркой – мелкие монеты Восточной Империи. Такой валютой он не обладал. На карманные расходы у него имелись во множестве только кредиты родного синдиката.

Перетаптываясь на месте, он сделал полный оборот вокруг себя, осматривая весь невеликий зал еще раз.

Ах вот как! Меняльная машина! Восточная диковина…

Справа от входа в нише стоял массивный шкаф. На его передней стенке было множество ящичков, будто картотечных, с изображением кредитных билетов мелкого достоинства всех крупных синдикатов Мира. А слева торчал рычаг.

Под «картотечными» ящичками было гнездо… Карсон прикинул порядок действий, получалось похоже на игральную машинку.

Он отыскал нужный кредитный билет с изображением огромного термоплана, выдвинул соответствующий ему ящичек. Лишь просунуть купюру – и в машине сразу что–то чирикнет и зашуршит, заурчит, почти как в животе Карсона. Вложил в ящичек аккуратно расправленный кредит. Задвинул ящичек и без долгих колебаний дернул книзу рычаг…

– Ух ты! – не удержался он.

В машине тренькнуло, звякнуло, крутанулись колесики с аляповатыми восточными циферками, отображая достоинство проглоченного кредита, показалось даже, что недра аппарата озарились радостными вспышками и через мгновение в гнезде снизу очутился маленький шелковый мешочек, богато звякнувший.

Карсон отметил, что приобрел новый жизненный опыт.

Трезвая жизнь начинала приносить удовольствие!

По хулиганской своей привычке он примерился, с какого бока вдарить кулаком, чтобы раскурочить аппарат, в который небось денег немало напихано. Но ничего такого делать не стал, а взял мешочек, потянул за шнурок и ознакомился с содержимым.

Действительно – мелочь восточная – медяки с дырками. Эх, и мудреная машинка, подивился Карсон, знавший, что на Востоке изощрились делать всякую техническую ерундовину, которая достойному господину – разве что для смеху. Причудливо же они живут. Вот побывать бы на Востоке! Да не в военной форме, а с саквояжем и тростью. Тоже ведь цель в жизни для непьющего человека! И цель вполне осуществимая. Только язык бы немного выучить. Толмачей Карсон недолюбливал. Не доверял. А народ на Востоке каверзный и прехитрый. С ними без языка можно и маху дать!

Он достал из мешочка одну монету в пять «чего–то там», другую в десять «как, бишь, у них это называется?» и примерил их к пятнам под окошками.

Хмыкнув про себя, он еще раз прошелся, рассматривая рисунки и считая пятна, затем вернулся к узкому ящичку и решительно уложил в углубления две монеты одного достоинства и одну достоинства повыше. Уложил и задвинул ящичек в стену. Ну, что за медяки они мне могут дать? Что–то тут же звякнуло там, за стеной, продолжившись коротким колокольным разнобоем.

Затем он подошел к третьему слева окошку, шторка которого была сомнительно украшена изображением выглядывающей из каких–то зарослей толстомордой рыбы с выпученными глазами, увенчанной короной солнечных лучей, и решительно повернул бутон хризантемы.

С минуту ничего не происходило, затем вновь звякнуло, приглушенно забулькало, коротко зашипел пар и из стены рядом с окошком выскочил красный флажок с белой хризантемой в центре. Механик хмыкнул и с некоторой даже опаской поднял шторку. Ага!

Карсон получил штампованную из пальмового листа тарелку с выдавленным на дне драконом, которого он сначала нащупал на дне, а потом разглядел, приподняв тарелку выше бровей. А на ней – жареную рыбу и запаренную горку водорослей. Здесь же, завитая мелкой бестией, лежала лапша и кружочки маринованной свеклы и моркови.

Пахло аппетитно, пускай и непривычно.

Карсон поставил еду на стол. Медяков осталось еще много. Он подошел к другому окошку, с самым непонятным рисунком и, повторив операцию, получил самое непонятное блюдо: горку белых отварных бантиков из муки, политых маслом и присыпанных зеленью.

Взял двумя пальцами брезгливо один из бантиков и отправил в рот. Заранее морщась опасливо, раскусил и начал жевать.

– Это же выходит, – в изумлении уставясь на тарелку, молвил он, – вроде как тоже лапша, но внутри у ней крабовое мясо. И как же это они их лепят?

Он экспериментировал, пока мелочь не кончилась.

В результате уставил стол пятью тарелками с разной снедью, из которой он мог опознать только первое и последнее блюдо: рыбу и зажаренную до хрустящей корочки крошечную тушку птицы с гарниром из той же лапши и солений.

– Эх, едоки, – окинув взглядом стол предстоящего пиршества, сказал здоровяк. – А где же каша? Каштаны где? Где грудинка и окорок? А капустки? Бобов? Осьминожков, жаренных в сметанке с грибами, а? Ну, хозяин невидимый, сетовать не буду – как смог, ты меня уважил. Да будет светел и сытен путь достойного мужа, ветра благоприятны, а попутчики веселы.

С этими словами, достав из внутреннего кармана футляр с серебряным столовым прибором, он принялся за еду.

Через какое–то время, он и не заметил когда, в зале оказалась стайка низкорослых восточных моряков, смотревших на гиганта с опаской. Они брали себе по одной–единственной тарелке и рассаживались поодаль. Карсон приветливо помахал им серебряной ложкой.

Жизнь пока налаживалась. А там посмотрим.

* * *

Двое на крыше.

Ах, какой ветер сегодня! Порывистый. Холодный.

На восьмиугольной галерее, окружающей знаменитый шпиль, венчающий громаду Мулер–Билдинг, стояли двое.

Один из них – высокий – был одет в костюмчик с чужого плеча, будто для балагана: широкие, но коротковатые темно–серые брюки в светлую полоску и короткий светлый сюртук. На голове его возвышалась мятая шляпа с вислыми полями. Весь вид этого человека говорил о том, что он переживает не лучшие времена, но из последних сил пытается выглядеть респектабельно. Правда, он уже не отдает себе отчет в том, насколько жалкий результат дают эти попытки.

Видно было также, что от пребывания на крыше Мулер–Билдинг он не в восторге.

– Послушай, Билли, – говорил он своему напарнику, – может быть, закончим на этом? Ты убедил меня. Я верю, что ты готов помыть это окно, но делать этого не нужно. Это опасно! Я не хочу, чтобы ты рисковал…

Тот, кого называли Билли, был на голову ниже говорившего и заметно склонен к полноте. Но широкие тяжелые плечи и мускулистые руки ясно давали понять, что мы имеем дело с физически исключительно сильным человеком.

– Джефф, дружище, – отвечал он. – То, что пари заключено под хмельком, не отменяет его. Даже наоборот! Человек всегда должен отвечать за слова, произнесенные им. Иначе он ни за что не отвечает. А кому нужен такой человек? Нет, дружище, я должен вымыть это окно. Это и тебе, и мне будет уроком. А когда я закончу, мы вместе сходим куда–нибудь и отметим это на выигранные мною деньги.

– Да вот они, твои деньги! – взмолился долговязый Джефф. – Я готов отдать их тебе теперь же! Только не нужно карабкаться по стене. Мы прямо сейчас можем начать отмечать твою победу.

– Нет, дружище Джефф, – покачал головой Билли, – такой победы мне не нужно! Подстрахуй…

И с этими словами начал спускаться с крыши, отталкиваясь ногами от стены.

Чуть ниже его спускалось ведерко с раствором для мытья стекла и специальная щетка. Он подготовился по–настоящему и собирался действительно мыть окно, а не просто показать, как он это мог бы сделать. Джефф с перекошенным от страха и отчаяния лицом придерживал веревку на всякий случай.

Смысл спора заключался в том, что придуманная Билли остроумная система для спуска по веревке из верхних этажей многоэтажных зданий проста, удобна и надежна. Она, без сомнения, позволит не только спастись из здания в случае пожара, даже нетренированному человеку, но и помыть окно на тридцатом или сороковом этаже такой громады, как, например, Мулер–Билдинг.

Джефф сказал, что это преувеличение, и довольно безответственное.

Присутствующие при этом приятели и просто случайные слушатели немедленно разделились на две группы. Одни встали на сторону Джефферсона, утверждая, что человек, подвешенный на веревке, – это человек, подвешенный на веревке. И то, как остроумно он подвешен, сути не меняет. И если спуститься, скажем, с десятого этажа на ней еще можно, то повиснуть на высоте двадцать восьмого этажа и что–то при этом делать – решительно невозможно. Сама такая попытка сопряжена со смертельным риском.

Другие настаивали на том, что если Уильям что–то говорит, то, вернее всего, так оно и есть. Эта позиция дает представление о том авторитете, которым пользовался этот некрупный человек, но сути дела прояснить не может. А потому Уильям вынужден был вызваться подкрепить свои слова делом, но только завтра и на трезвую голову.

Все тотчас начали делать ставки, и сумма достигла значительной в этом кругу величины.

Солнечные лучи сверкали на черном мраморе облицовки Мулер–Билдинг. Глаз светила многократно отражался в огромных окнах… Уильям спускался вниз, как паучок на ниточке.

Это событие, имевшее в дальнейшем весьма серьезные последствия, не занимало в данный момент никого в огромном городе. Но все же один независимый и весьма заинтересованный наблюдатель присутствовал при сем героическом и бессмысленном, как полагается всему героическому, деянии.

На крыше соседнего дома, среди каминных и вентиляционных труб, возникла высокая сутуловатая фигура.

По какой–то прихоти портного этот некто был одет в мешковатый сюртук цвета темного кирпича, такие же брюки и жилет и мягкие лаковые туфли, столь неуместные на крыше. На его остром, гладко выбритом черепе красовалась шляпа, какими пользуются охотники на птицу, в тон сюртуку. Пальто оливкового цвета он небрежно бросил на железные ограждения крыши.

Флай, а это был именно он, только переменившийся, приобретший куда более зловещие, демонические черты, поднял большую смотровую трубу, какие обычно используются офицерами воздушных судов. И действительно, на медном ободе объектива можно было прочесть:

«Айр–Карго–Скай»

Флай навел трубу на Мулер–Билдинг и смотрел неотрывно…

Он, как мы знаем, проделал весьма содержательное воздушное путешествие из Рэна в Мок–Вэй–Сити, разжившись на борту термоплана зрительной трубой и некоторым количеством расходных материалов.

Впрочем, после беспокойной ночи, материалы его подтаяли, и ему решительно не хватало их для осуществления плана. Возможно, пари поправит его дела. Но если и не поправит, главной цели в истории с подвесной системой для помывки окон он уже достиг.

Флай надеялся, что и оружейник, которого он собирался посетить вскоре, возьмется за его непростой заказ без задатка. как и оптик. А ко времени получения заказов он что–то придумает. Флай верил в свою способность «что–то придумать».

* * *

Итак, антаер Альтторр Кантор отправился к Орану Ортодоксу Мулеру.

Чуть раньше назначенного часа он остановил свой паромотор у черного мраморного небоскреба Мулер–Билдинг.

Кантор прибыл загодя, имея на то свои причины. Пусть твердыня Мулера находилась всего в трех кварталах от великолепного отеля «Мажестик Эсайлам», где обитал великий режиссер Улла Рен, антаер не сомневался, что последний опоздает на назначенную встречу с магнатом. Это было в сумбурной импульсивной натуре художника мультифотографии.

Кантор хотел побыть с главой синдиката и председателем совета производителей некоторое время наедине, до появления Рена, и стремился этот временной отрезок увеличить. То, о чем предстояло поговорить, не предназначалось для чужих ушей.

Он хотел бы поговорить с Реном отдельно. И о сценарии, и о его подоплеке, грозящей смертью. Но, видимо, не теперь. Он просто не успеет. Ведь вскорости к портному заявится человек–саламандра, а Кантор возлагал определенные надежды на это знакомство.

По ступеням огромного, массивного и мрачного здания Мулер–Билдинг он поднимался неторопливо. Привратник, мощный, как скала, и облаченный, против обыкновения, в черную кожу, отворил ему тяжелые двери.

Двери эти устроены были необычно – огромное колесо из темного стекла, стали и серебра, которое, перекатываясь, открывало широкий проход. Как щит легендарного исполина, оно прикрывало портал, ведущий в пещеру Мулера.

Кантор в своем черном пальто выглядел человеком, занимающим достойное место в обществе, и оберст–швейцар в плетеных серебряных погонах, со знаками синдиката на груди и рукаве устремился ему навстречу, но антаер жестом дал понять, что не нуждается в его услугах. Оберст–швейцар замер в позе, совмещающей невообразимым образом надменность и услужливость одновременно.

Холл Мулер–Билдинг отличался помпезностью и сумеречным величием. Огромные квадратные колонны подпирали высокий плоский потолок.

Стальные ажурные несущие конструкции здания были обнажены и давали представление о том, какая безудержная мощь возносит к небу эту исполинскую башню – символ могущества синдиката.

Шоу–фон–проектор здесь тоже был под стать величию сооружения. Это был экран почти таких же размеров, как в мультифотохоллах, ограниченный с боков тяжелыми алыми портьерами, которые подчеркивали монохромность передаваемого изображения, превращая недостаток шоу–фона в элемент стиля.

Обилие мягких кресел возле стен и колонн давало понять, что не всякого здесь примут сразу. Время здесь ценилось так дорого, что, казалось, вместо пыли в лучах света парит золотой песок. Так что к личному времени посетителей – просителей и прожектеров – можно было относиться пренебрежительно.

– Мистер Альтторр Кантор, я полагаю, – приветствовал его секретарь–распорядитель, – хороший день. Вы пришли немного раньше назначенного времени.

– Антаер Альтторр Кантор, – сурово, с безразличным выражением лица поправил сыщик. – У меня есть часы.

– М–м… _

– Думаю, мистер Мулер ждет меня с нетерпением. Ему ведь доложили?

– Ну разумеется…

– В таком случае я поднимусь немедленно.

Конечно, у антаера были аргументы, но объяснений он предпочел бы избежать.

– Прошу вас, пройдите… – опытный секретарь–распорядитель не решился перечить.

Он и так ошибся, обратившись к Кантору «мистер», как бы подразумевая, что визит частный и не связан с делами Лонг–Степ.

– Мой господин Мулер ждет вас, – чуть поклонившись, сказал секретарь.

Ну вот. Теперь и секретарь поправил немного Кантора, который назвал «мистером» самого Орана Ортодокса Мулера, будто не зная или не придавая значения тому, какое положение в обществе тот занимает.

В дальнем углу холла Кантор заприметил знакомые серые фигуры. Агенты ждали аудиенции магната? Или чего–то еще?

Суперагент, увидев, как Кантор уверенно движется к лифту, бросился наперерез и начал прыгать перед сыщиком влево–вправо, надеясь, что тот остановится.

Кантор не остановился.

– Я хотел бы принести извинения за недопонимание, – явно не зная, что сказать, затараторил суперагент.

– Извинения приняты, милейший. С дороги, – ответил Кантор ровным голосом и не сбавил скорости.

Суперагент, ничем не выдав разочарования, посторонился. Отстал.

Не все дела имеют обыкновение улаживаться просто. Даже пройти к такому человеку, как Мулер, раньше назначенного часа не всегда удается, а если и удается, то это требует много маленьких уловок.

Лифт мягко и стремительно скользил вверх.

Кантор, как человек весьма искушенный в подобных делах, не готовился к разговору специально. Он был готов к нему Он знал свою позицию и хотел выяснить позицию Мулера.

Он должен задать вопросы и если не получить ответы, то хотя бы увидеть реакцию на них. Он должен был получить некоторые гарантии и откреститься от всякого намека на какие–либо обещания со своей стороны.

К тому времени, как лифт достиг сорокового этажа – почти самой вершины здания, Кантор понятия не имел, что скажет. Но он прекрасно представлял, о чем пойдет разговор.

Выйдя из лифта, антаер Кантор снял котелок и пальто, повесил их на вешалку, молча, игнорируя вопросительный взгляд личного секретаря достойного господина Мулера.

Неторопливо он снял калоши и аккуратно устроил их в калошнице. Секретарь приветствовал его вставанием и растерянной улыбкой. Кантор приблизился к столу секретаря, покачивая зонтом, что для кого–то могло выглядеть угрожающе…

– Меня ждут, – в его голосе не было и тени вопроса.

– Э… да… я доложу, вы…

– Немного раньше, но медлить не намерен. Это в интересах достойного господина Орана Ортодокса Мулера.

– Я доложу…

Секретарь скрылся за дверью и тут же вернулся.

– Пройдите.

Оран Ортодокс Мулер – магнат, воротила, глава синдиката Мулера – выглядел старше своих лет, был плешив и сморщен.

Неказистый внешний вид компенсировали безудержная энергия и горящий взгляд, пронзающий собеседника насквозь. Этот взгляд не обманывал. Мулер действительно был невероятно проницателен.

За этот огненный демонический взгляд его обожали женщины и уважали мужчины. В прошлом отъявленный разбойник, грабитель поездов и отбиратель леденцов у младенцев! В настоящем – столп общества, примерный гражданин, создающий и поддерживающий благосостояние Мира вообще и граждан, работающих на его предприятиях, в частности.

– Ну, что у вас такого срочного? – мягко поинтересовался он, едва антаер переступил порог, и двери сомкнулись за ним.

Быстро окинув взглядом кабинет, сыщик увидел, как притворяется потайная дверка за поспешно выдворенным предыдущим посетителем.

О да! Мулер осознавал всю важность этой встречи.

– Думаю, нет смысла отвечать на этот вопрос, ибо он более чем риторический, – улыбнулся Кантор и, пройдя к огромному столу, сел в кресло. – Хочу поинтересоваться, в свою очередь, не ожидая ответа: зачем вам понадобился Флай?

С магнатом так не разговаривали давно.

Собственно, только антаер много лет назад и разговаривал с ним в подобном тоне. Но тогда они были равны по положению в обществе – сыщик был следователем, а Мулер не то свидетелем, не то подозреваемым.

– Да, на что он мне сдался? – живо ответил Мулер.

Но реакция на вопрос не ускользнула от взгляда Кантора. Мулер боялся, что ему придется честно отвечать на этот вопрос. И отвечать не антаеру, который формально работает на него, – отвечать кому–то, способному принимать судьбоносные решения. Кому?

– И все же?

– Я исполнен стремления изловить этого опасного человека и водворить его в застенок, – будто оправдываясь, развел руками Мулер.

– Опасного фейери, хотели сказать вы?

– Вы верите в фейери, антаер? Вот уж не думал…

– Так же, как и вы, Оран, не только верю, но и знаю доподлинно. Так зачем же вам спустя столько лет понадобился этот опасный, исполненный жажды мщения фейери с его чувством справедливости и его способностями?

– Вы, Альтторр, что–то там себе нафантазировали, – прошипел магнат.

И вновь его реакция укрепила Кантора в уверенности, что он на верном пути:

– Может быть, он знает, где находится нечто пропавшее после крушения термоплана «Нерревик»… Пропавшее, но так и не найденное.

– Чего вы хотите, Кантор?! – взвизгнул Мулер.

– Хочу исправить ошибку. Свою ошибку. Пусть прошло время. Но тем не менее я хочу наконец–то правильно и добросовестно выполнить свою работу. Вы знаете, фейери считают. что люди, упорствуя в сознании своей окончательной правоты, не способны исправлять ошибки. А ведь это не так.

Кантор и Мулер долго смотрели друг на друга.

– Чего вы хотите от меня, Кантор?

– То, чего я хочу от вас, мне никогда не получить. Я хочу правды и покаяния. Но это едва ли возможно.

– Мне не в чем каяться.

– Такого ответа я и ожидал.

– Так в чем же дело?

– Я хочу остановить Флая, как бы трудно это ни оказалось. Я хочу не позволить ему осуществить план кровавой мести, пусть даже ценой его жизни. Я хочу восстановить справедливость. Пусть Флай будет оправдан, даже и посмертно. И пусть те, кого он собирается убить, подлинные виновники преступлений, предстанут перед судом.

– Вы потонули в нездоровых мечтах о заведомо несбыточном, Кантор. Изловите Флая и доставьте его ко мне. Я просто хотел повидать старого знакомца. Посмотреть в глаза тому, кто сумел улизнуть из твердыни Намхас. Прихоть, простительная для моего положения. Но если вы хотите правды – не всей, ибо это невозможно, но увидеть хоть дальний отблеск ее, – тогда выполните эту мою просьбу, и я вам обещаю столько правды, сколько вы сможете проглотить.

– Вы обещаете не препятствовать мне спасти вас?

– От чего? – Мулер не закончил фразу.

В этот момент двери распахнулись, и в кабинет ворвался Улла Рен.

За ним виднелись какие–то помощники (они так и остались в приемной) и маячили неотразимые прелести Пенелопы Томбстоун.

– Кантор, вы уже здесь! Какая радость! Мне срочно нужна ваша консультация по сценарию! – Рен подмигнул половиной лица и продолжал, размахивая огромными руками и отмеряя исполинскими ножищами пространство кабинета по сложной ломаной. – Вы прочли? Каково? Как ваше мнение? Отменно? Да что там! Гениально! Поговорим сейчас, не откладывая! – И обращаясь к магнату: – Я намерен приступить к работе над фильмом немедленно! Много денег, Мулер! Очень много! Но оно того стоит!

Кантор порывался уйти, потому что время уже выходило, и Мулер даже успел прошипеть на прощание:

– Если мы разошлись во мнениях, антаер, придется сойтись в бою. Я не люблю разочаровываться.

Но Рен пресек попытку Кантора уйти. Одного умоляющего взгляда гиганта было достаточно, чтобы антаер счел возможным задержаться еще немного.

Рен ждал от него какой–то важной помощи. Какой? Неужели ему так срочно понадобилось знать мнение сыщика о сценарии? Нет. Тут что–то еще.

Кантор снова взглянул на часы и решил, что время еще терпит. Он не оставлял надежды предупредить и Рена тоже.

К нему подплыла Пипа. Поприветствовала в согласии с Традицией, но в ее исполнении это звучало двусмысленно.

Кантор отпустил в ответ какой–то банальный, заведомо неуклюжий комплимент и добавил:

– Передайте при случае заверения в моем благорасположении господину Огисферу Оранжу.

Улыбка Пипы чуть померкла.

Рен зыркнул своим диким оком одержимого в их сторону, моргнул несколько раз, не понимая, дернул щекой и вновь ринулся к Мулеру.

– Рыбьей кровью бестии пучин нужно обладать, чтобы не понимать, как это может быть грандиозно, если Я (!) это сделаю! Сам сыграю Джима–мстителя. Это будет машина смерти, безжалостная и неудержимая! – он потряс огромными кулаками. – Горе тому, кто встанет на пути этой космической силы, неодолимо несущейся к своей цели! И я знаю, кто сыграет мне героиню (Пипа приосанилась), да! Это будет Грея! (Пипа вытянула шею и часто–часто заморгала.) Я ее уговорю! А нет, так вон Кантор властью, делегированной ему Советом землевладельцев, арестует ее и доставит мне под объективы в путах!

Кантор подхватил Пенелопу Томбстоун под локоть и помог опуститься в кресло, где она, несмотря на полуобморочное состояние, все же приняла весьма призывную позу.

– Грея будет стоить мне состояния, – поморщился Мулер. – Мэдок присосется и будет пить мою кровь, пока не высосет до капли. Да и зачем вам эта греза? Она так безупречна, что это пугает. Она холодна, как горный ручей. А публика хочет теплого тела. У нас есть Пени…

– Ах, зовите меня просто Пипа, – она с благодарностью выдохнула весь эротизм, на который была способна.

– Пипа сыграет злодейку! Ее теплое тело мне нужно для воплощения женского коварства!

– А в сценарии есть такая роль? – встрепенулась Пипа.

Рен запнулся, глаза его помрачнели. Кантор быстренько пролистал в голове сценарий. Тот вообще был беден на женские роли. Никакой злодейки.

– Разумеется, есть! – отрубил режиссер. – И куда выигрышнее, чем роль героини!

* * *

Аккурат в эту пору к дому, в коем имел счастье проживать и трудиться мастер Максимилиан, на извозчике с поднятым верхом подъехал Рейвен.

Человек–саламандра был не только загадочной, но и весьма осмотрительной личностью. Он помедлил вылезать из брички, осматривая улицу. Дело к вечеру. Прохожих немного. Над брусчаткой начал стелиться туман.

Улыбка едва тронула губы Рейвена. Туман ему нравился.

А вот два джентльмена в долгополых пальто и котелках, с тяжелыми тростями… они – нет. Не понравились они человеку–саламандре с первого взгляда.

Это озадачивало… Ну с какой бы стати эти молодчики имели к нему отношение? Путь его был непредсказуем и витиеват.

Или предсказуем?

Он покопался в памяти. Перебрал все свои встречи и приключения. Никакой системы в них человек со стороны увидеть не мог. Даже если предположить, что кто–то отслеживал весь его путь. Но никто не мог отследить перемещений человека–саламандры. Ибо сам он никакой системы не придерживался.

Бывает еще мистика. Бывают совпадения. Бывают невероятные случайности, никакой теории вероятностей не подвластные.

И если к мистике этот человек относился скорее иронично, то элемента совпадений и случайностей не исключал.

Можно было допустить еще и наличие какой–то исключительно эффективной невидимой контрразведки. Но она в схему Мира как–то не укладывалась.

Правда, нужно и тут оговориться – сам Мир в схему не очень укладывался. Непонятный он какой–то.

После встречи на ночной улице с «отроками оружии ми на бронях самоходячих» остаток ночи Рейвен провел весело. Попутчики, решившиеся его подвезти на своем огромном бронеходе, оказались парнями жизнерадостными, с особым позитивным взглядом на превратности судьбы. Не скрывая того, что сами они решительно и бесповоротно заблудились, Рейвена вызвались подвезти к месту без колебаний.

Исполинская машина, ревя и громыхая, ползала по городу, как титанический жук по лабиринту. «Отроки» угощали Рейвена медовухой и тараторили–балагурили на дикой смеси языков.

Оказалось, что они все семеро – из разных местностей, и диалекты, на которых говорят, сильно различаются. Но взаимопониманию между ними это никак не мешало.

Весь необязательный разговор был понятен и легок. Вопросов они почти не задавали и о себе тоже не особенно распространялись.

«Брони самоходячие» оказались при рассмотрении изнутри весьма эффективной, хорошо продуманной и довольно комфортабельной экспедиционной машиной.

Путь «отроки» проделали долгий и дальний, сопряженный с опасностями и приключениями. А вот, добравшись до места немедленно расслабились, приняли из НЗ веселящей медовухи, да и заплутали в столице Мира.

Было в их способе действий что–то неуловимо родное и симпатичное для Рейвена.

Однако, как бы то ни было, а многими трудами, нарезая петли, возвращаясь и снова двигаясь вперед, сверяясь с картой–платом, веселя донельзя нетрезвыми расспросами ночных квартальных, они добрались до улицы, которая нужна была Рейвену. Аккурат за два квартала до нужного дома. Они порывались доставить его прямо к подъезду, но Рейвен отказался. Час ранний. Шуму много. Да и крюк новый получится. Чего бы ему по холодку не пройтись?

Убедившись, что доставлен куда нужно, он распрощался с молодцами–удальцами и пошел, раздумывая и укладывая в голове новую информацию.

Разумеется, не сразу к портному, ведь время приблизительно…

Он прогулялся туда–сюда, осмотрелся, полюбовался архитектурой, изучил проходной двор – единственный на несколько кварталов.

Подъезды были надежно укупорены бдительными Неспящими – суровыми привратниками, дворы запечатаны могучими воротами. Никаких тебе пожарных лестниц, путаных проулков и ходов: геометрически правильные каре кварталов, широкие улицы – застройка плановая и регулярная.

Добротно, ухоженно, славно…

Шелестя шинами, крадутся разнотипные паромоторы, редкие прохожие неторопливо следуют по своим делам, извозчики тарахтят и перестукивают, квартальные на перекрестках прохаживаются взад–вперед…

И уж после всех этих изыскательских обходов кругом – Рейвен пошел к портному, о подробностях визита к которому мы знаем со слов самого мастера Максимилиана.

После визита к мастеру Рейвен с не ослабевающей энергией продолжил исследования города и его дневной жизни. В отдыхе он пока не нуждался. Для восстановления сил и ясности ума ему требовался лишь час, который он выкроил для себя в поезде.

И вот он вновь на этой улице.

Извозчик, истомившийся ждать, когда достойный господин сойдет, сказал с тенью недоумения:

– Так вот уж… Прибыли. Тот ли дом–то?

– Да, все отлично. И дом тот, и все так, – странно ответил Рейвен, – все так, как нужно.

И, поколебавшись, протянул извозчику бумажку.

– Оу! – воскликнул тот. – Э…

Начал что–то подсчитывать, шевеля губами, доставал из поясной сумки разные бумажки, прикидывал, совал обратно.

– Не сочту никак сдачу, – сказал с досадой, – без лукавства говорю. Я нынешнего курса этих векселей не знаю, достойный господин. А кредит сильно большого достоинства. Помельче не найдете? Да лучше бы столичного какого синдиката кредитку–то. Эти не ходкие. Мне менять их придется.

– Да я и сам, – с улыбкой сказал Рейвен, – в курсах путаюсь. Вот если бы синдикаты один на всех вексель выпускали, а?

Извозчик вытаращил на него глаза.

– Это как же? Как это один?

– Ну, сговорились бы меж собой и выпустили единую кредитку. Чтобы не менять каждый раз векселя одного синдиката на векселя другого.

– Да как же они могут? Синдикаты разные. И вес у них разный. И курсы меняются. Один в гору пошел – его кредиты дороже к другим. А убыток терпит – курс падает. Никак решительно невозможно единые кредитки ввести. Было бы можно – сделали бы давно.

– Я понимаю, – пошел на попятную Рейвен, – но как бы удобно было. Что ж не помечтать?

– Мечтать о несбыточном – гневить ангела судьбы, достойный господин. Вот на Востоке кредиты единые. Потому что у них синдикатов нет. У них император. А как без сравнения узнать, сколько весит кредит? Император сказал, сколько весит? А почему я ему верить должен? Он сколько хочешь кредитов напечатает и будет мне указывать, сколько чего я на них могу купить. А каким качеством, какой репутацией цеховой это обеспечено? Какой товар император производит и чем тот товар славится? Вот что.

– Верно, верно, – пробормотал Рейвен. – Так как мы поладим? Вот, взгляни, чем я богат… Все векселя не столичные. Ну, без лукавства?

– А вот, достойный господин, этот синдикат мне знаком. И курс подходящий. С этой бумажки дам сдачу враз. И без лукавства. К любому меняле ступайте, и подтвердит, что я обжулил вас самую малость, только ради хватки извощицкой. Чтобы совсем простаком, значит, не прослыть.