Текст книги "Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 (СИ)"

Автор книги: Александр Амфитеатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 91 страниц)

«Ιλιοϑεν με φερον ανεμοξ Κιϰονεσσι πελασσεν».

(Из Илиона примчал меня ветр к берегам киконийским.)

Хотя более к лицу ему был бы следующий правдивый стих, – тоже гомеровский:

«Ενϑα διγων πολιν επραϑον, ωλεσσα δαυιοιυξ»

(Город я там разорил и убил обывателей много.)

VI. Ему удалось было произвести этой бесстыжей басней впечатление на доверчивого Геркулеса, да, [на беду его], оказалась там богиня Лихорадка. Она одна покинула храм свой, чтобы проводить Клавдия. Все остальные боги предпочли остаться дома в Риме.

– Этот господин, – вступилась она, – врет от первого до последнего слова. Это я тебе говорю – [а мне ли не знать?] – что лет я с ним жила неразлучно! Он уроженец Лиона (Lugdunum), ты видишь перед собой перегрина из муниципии Мунация Планка. Уж ты поверь мне: он родился в шестнадцати милях от Вьенны и самый настоящий галл. Вот почему он, как и следовало галлу, успел ограбить Рим. Повторяю тебе и настаиваю: [парень] этот родился в Лионе, где много лет царьком пановал (regnavit) Лициний. Ты сам, топтавший всевозможные дороги земли гораздо больше любого профессионального погонщика мулов, должен знать этих лионцев, а, следовательно, и то, что дошагать от Ксанфа до Роны это – довольно таки миль!

Закипел тут Клавдий от гнева и пошел урчать и бормотать по своему. Что он говорил, того никто не понял. А он, между тем, приказывал арестовать Лихорадку: это указывал тот обычный жест руки, только в единственном этом случае и твердой, которым он осуждал людей на смертную казнь. Он повелевал и требовал, чтобы Лихорадке отрубили голову. Но – можно было подумать, что вокруг него все одни его вольноотпущенники: до такой степени никто не обращал на него внимания.

VII. Тогда Геркулес сказал ему:

– Слушай ты: довольно ломать дурака. [У нас тут шутки плохи]. Здесь, – на что мала мышь, а и та перегрызает железо. Живее говори мне всю правду, не то я повытрясу из тебя дурь-то.

И, чтобы жесточе припугнуть, стал в позу трагического актера и – давай декламировать:

Ну, шевелись, говори, где родился и кто ты породой,

Или дубина моя тебя тотчас в могилу вколотит.

Много свирепых царей укокошил я палицей этой!

Что ты лопочешь там под нос себе непонятною речью?

Родина где – отвечай? Что за край породил этот череп,

Вечно трясущийся?.. Шел я, помню, в далекое царство

Биться с трехтелым царем, чтоб оттуда, с Гесперского моря.

Чудное стадо пригнать ко стольному граду Инаха.

Видел тогда я хребет, двумя окаймленный реками —

Солнце напротив его утром зарю зажигает:

Холм тот Родан-богатырь огибает бурливой рекою,

Встречно ж, – с трудом выбирая, где ток свой направить —

Тихий Арар омывает брега неглубокой волною.

Ты уж не в том ли краю обрести умудрился отчизну?

Все сие Геркулес прокричал с достаточным апломбом и зычным голосом, однако, в глубине души чувствовал себя не в своей тарелке и побаивался таки μορού πληγην [не поймать бы дурацкую плюху]. Клавдий, как скоро заметил, что имеет дело с мужчиной дюжим, оставил свои глупости. Он понял, что это только в Риме никто не мог стать с ним на равную ногу, а здесь ему подобной лафы не дождаться: каждый петух – богатырь на своей навозной куче! И тогда, насколько можно было понять, что он плетет, Клавдий произнес речь как будто такого содержания:

– А я было думал, что ты Геркулес, храбрейший из богов, окажешь мне протекцию у остальных твоих товарищей и – в случае, если бы от меня потребовали поручителя к удостоверению моей личности (notorem), я собирался указать на тебя, так как ты меня отлично знаешь. Поройся-ка в памяти: ведь, это я – тот самый, кто [надоедал] тебе, разбирая перед храмом твоим судебные тяжбы – по целым дням, не щадя себя даже в [каникулярные] месяцы, июль и август. Тебе известно, сколько неприятностей претерпевал я там [одним уже тем], что денно и нощно слушал прения адвокатов. Попади ты в подобные обстоятельства, то, хотя ты молодец и охотник блеснуть трудным подвигом, ты предпочел бы [вторично] вычистить Авгиевы конюшни: ты не мало перевозил навоза, но я много больше тебя! Но, так как я хочу...

Значительный пропуск в рукописи

Предполагаемое его содержание: объяснения Клавдия смягчили Геркулеса, и тот вводит его в сенат богов. Но здесь Клавдий принят с большим недоумением. Рукопись возобновляется репликой кого-то из богов, по-видимому, ответной на речь Геркулеса, произнесенную в пользу Клавдия.

...Не удивительно, что вломился в заседание: ты привык действовать со взломом. Но скажи же нам, пожалуйста: каким богом, по твоему, можем мы обернуть этого чудака? Επιϰουρειοζ ϑεοζ [бог по ученью Эпикура] из него не выйдет: этот поб οζ ουτε αυιοζ πραγμα εχει, ουτε αλλοιζ παρεχει (сам хлопот не имеет и других ими не обременяет). Бог стоической школы? Да, ведь, Варрон говорит: ему надо быть круглым, [как фаллус], без головки и крайней плоти? Куда же этот годится? Для стоического-то бога в нем, пожалуй, еще есть кое-какие данные: хотя бы то обстоятельство, что, как вижу, у него нет ни сердца, ни головы. Если, [любезный] мой Геркулес...

Следует совершенно испорченное место, восстановляемое, опять-таки, лишь предположительно. Очевидно, было Геркулесом сделано какое-то предложение, чрезмерно выгодное для Клавдия, а потому оно и вызывает чью-то жестокую отповедь:

– Да если бы он просил подобного пожалования даже от Сатурна, праздники которого этот удивительный принцепс, воистину государь Сатурналий, растягивал вместо месяца на целый год, – и то, не получить бы ему. А он просит производства в такие боги от Юпитера, которого он поскольку это от него зависело, обвинял в кровосмешении. Потому что казнил же он зятя своего Л. Силлана. А за что? позвольте спросить? За то, что сестру свою, первую красавицу из всех барышень Рима, которую все прозвали Венерой, он предпочел произвести в Юноны.

– Да позвольте, – возразил [Клавдий], – почему же ему именно сестра понадобилась?

– Дурак! – оборвал его бог, – поди, поучись законам. Разве в Афинах это не дозволено на половину, а в Александрии – целиком? Что в Риме, без твоей цензуры, мышь муки не полижет, так ты и к нам сюда пришел нравы наши исправлять? Что он проделывал у себя в спальне, я не приберу приличного названия. А туда же явился на небо сыщиком язв наших, да еще и в боги лезет. Как будто мало той нелепости, что ему построен храм в Британии, где дикари поклоняются ему, как богу, и молитву сочинили:

Μωρού φυλαττου μηυιν

(Да убережемся, дураче, злобы твоея!)

IX. Тут, наконец Юпитер спохватился, что присутствие посторонней публики не допускается в курии ни при объявлении постановления, ни при дебатах.

– Отцы-сенаторы! – возгласил он, – это ли допрос, который я разрешил вам? Загалдели, как на базаре. Напоминаю вам устав курии и призываю вас к порядку. Что подумает о нас этот человек, каков бы он там ни был?

Удалили Клавдия из заседания. Первое слово предоставляется сенатору Янусу, почтенной особе, назначенной на очередное консульство, начиная с будущих июльских календ пополудни. Отче Янус – плут лукавейший: всегда смотрит αμαπροσδω ϰαι οπισσω, – будущее провидит, а прошлое в запасце держит. Как практик форума (там ведь и квартира его), он развел столько блестящего красноречия, что стенограф не успевал записывать. Вот почему и я оставляю речь его без отчета: неудобно же мне передавать своими словами его прекрасные фразы. Он подробно распространился о величии богов: нельзя раздавать честь обожествления направо и налево первому встречному.

– В старые годы, – говорил он, – сделаться богом было великой задачей; теперь вы довели до того, что почести этой грош цена. Итак, с оговоркой, что я отнюдь не имею в виду какой-либо определенной личности или частного случая, имею честь предложить законопроект, чтобы, начиная с нынешнего дня, не производился в боги никто из тех, кто αρουρηξ ϰαρπον εδουσιν: (кормится плодами пашен), ни из тех кого кормит ξειδωροξ αρουρα (плодоносная пашня). А кто, в противность сему сенатусконсульту, сделается богом и закажет свое, в таком виде, живописное ли, скульптурное ли, изображение, – того сажать [в ад], к ларвам, с тем, чтобы на ближайших играх выпустить его в качестве гладиаторского ученика: пусть его хорошенько почешут палками!

Затем очередной голос получает сенатор отец Дис, сын Вики Поты и тоже назначенный консул, – из менял, алтынный прибыльщик. Этот за большими барышами не гнался, а пробавлялся помаленьку, приторговывая дипломниками на право гражданства. Подступил к старику Геркулес, с грацией поклонился и, [так как Диспитер был подслеповат и глух], вежливо коснулся кончика уха его. Тогда старина предлагает свою редакцию к порядку дня в таких выражениях:

– Поелику божественный Клавдий связан кровным родством с божественным Августом, а равно принимая во внимание, что он уже и сам возвел в богини бабку свою, божественную Августу; поелику сказанный Клавдий мудростью своей значительно превосходит всех остальных смертных, а, главное, в том соображении, что пора же республике дать в компанию Ромулу кого-нибудь, способного тоже ferventia rapa vorare (лопать печеную репу), – предлагаю: быть божественному Клавдию от сего дня богом, на том же праве и с теми же полномочиями, как другие, обоготворенные раньше его, а протокол о том включить в «Метаморфозы» Овидия.

Мнения разделились – однако, Клавдий, по-видимому, должен был выиграть свое дельце. Потому что Геркулес, почуяв успех, ковал железо, покуда горячо, перебегал от одного сенатора к другому и нашептывал:

– Ну, что нам ссориться? Порадейте мне: я в этом деле заинтересован. В другой раз вы чего-нибудь искать будете, – то я вас поддержу: рука руку моет.

X. Но вот наконец, слово, в порядке очереди, доходит до божественного Августа. Он встает и произносит чрезвычайно сильную речь:

– Отцы-сенаторы, вы все свидетели, что с тех пор, как меня произвели в боги, я ни разу не брал слова. Я привык заниматься только моими собственными делами. Но я не в состоянии далее сохранять маску равнодушия и сдерживать скорбь, тяжелую боль которой делает еще острее горький стыд. Для того ли я водворил мир на суше и море? на то ли укротил гражданскую войну? для того ли упорядочил государство законами, украсил Рим строительством? Не нахожу достаточных выражений, отцы-сенаторы: все слова ниже моего негодования. Так что остается мне лишь одно – занять у Мессалы Корвина, блестящего оратора, его известную сильную фразу: «он лишил государство всех прав!» Отцы-сенаторы! Этот субъект, представший нам с таким видом, будто он и мухи не тронет, казнил людей так же легко и часто, как собака мочится. Но что уж! не мне говорить обо всех этих убийственных правонарушениях. Не достает слез на общественные печали, когда посмотрю на домашние бедствия. Итак, о первых я умолчу, а вторые благоволите заслушать.

Следует совершенно испорченная греческая цитата, которую я пропускаю, так как все ее толкования натянуты и нелепы.

Этот сударик, которого вы видите, десятками лет прятался за мое имя – и чем же отблагодарил меня? Умертвил двух Юлий, правнучек моих: одну казнил мечом, другую уморил голодом, – да правнука Л. Силана. Смотри, Юпитер: вина Силана, конечно, подобна твоей, – тебе будет неловко, если этот [лицемерный святоша] займет место в нашем кругу.

Скажи мне, божественный Клавдий, на основании каких законов ты осуждал на смерть всех этих мужчин и женщин, тобой умерщвленных? Ведь ты же ни о ком не произвел предварительного следствия, никому не дал представить оправдания, а сразу ставил приговор. Это ли суд правый? Нет, на небе так нельзя!

X. Вот Юпитер. Он правит множество лет. И что же? За все время он только сломал ногу одному Вулкану, которого

Ριψε ποδοξ τεταγων απο βηγου Θεσπεσιοιο,

(За ногу взял и швырнул от порога небесного дома.)

Когда он рассвирепел на жену, то, правда, подвесил ее [на воздусях], но – не убил же, господа? Ты же умертвил Мессалину, которой я приходился двоюродным прадедом, как тебе прихожусь двоюродным дедом. Что? говоришь: ты ничего не знал? Да разразят тебя боги: то, что ты казнил, даже не зная о казнях, еще подлее, чем самые казни твои! Он шаг за шагом шел по стопам покойника Кая Цезаря. Тот умертвил тестя: этот – и тестя и зятя. Кай Цезарь запретил сыну Красса носить фамильный титул Великого, – этот Крассу титул возвратил, а голову снял. В одной только этой семье он погубил Красса Великого, Скрибонию, Тристионию, Ассариона: все это – коренная знать, а в особенности Красс: он был такая дубина, что даже годился бы в цари.

Подумайте, отцы-сенаторы, какое чудовище возмечтало втереться в число богов. И вы хотите произвести его в боги? Да посмотрите вы на него ведь, с этакой фигурой можно родиться только по гневу богов. Словом: пусть он произнесет три слова подряд, как путный человек, – и я закладываю себя самого ему в рабство! Кто будет поклоняться этакому богу? кто в него уверует? И, наконец, если вы станете мастерить подобных богов, не остаться бы вам у людей без веры, что вы сами-то боги? Резюмирую. Отцы-сенаторы. Если я в среде вашей вел себя порядочным богом, если я еще ни по какому поводу не позволял себе высказываться с такой резкостью, примите это во внимание и отомстите мои обиды. К порядку же дня я предложу нижеследующее:

И прочел уже по писанному:

– Так как божественный Клавдий умертвил тестя своего Аппия Силана, двух зятьев: Помпея Великого и Л. Силана, свекра дочери своей Красса Frugi, [дурака], который походил на него самого, как яйцо на яйцо, Скрибонию, свекровь дочери своей, Мессалину, жену свою, и прочих, имена коих не поддаются исчислению, то я полагал бы: 1) составить по делу его обвинительный акт по статье высшей меры наказания, 2) судить его немедленно, без отсрочки [по случаю октябрьских вакаций], 3) – и прежде всего: немедленно распорядиться его высылкой – за пределы неба в месячный срок, а с Олимпа – в трехдневный.

Сентенцию Августа сенат принял с овацией. И не успел он опомниться, как Килленийский бог уже схватил его за шиворот и потащил вниз в ад:

Illue unde negant redire quemquam.

(Место, откуда никто, говорят, не вернется.)

XI. Вот уже спустились они в Священную улицу. Тут Меркурия взяло любопытство: по какому случаю такое огромное стечение народа? уж не Клавдия ли хоронят? Кортеж был неслыханно великолепный, не даром денежки истратили, – с первого взгляда видать было, что бога хоронят.

Духовных оркестров – флейтистов, роговой музыки, всевозможных медных инструментов – набралась такая орда, такое сборище, что, [как взревели они все вместе], то даже Клавдий расслышал. Все были в духе, всюду звенел смех. Снующий по улицам народ римский имел такой вид, будто только что вышел из рабства на свободу. Агафон и кучка адвокатов плакали и, надо отдать им справедливость, от чистого сердца. Юрисконсульты помаленьку высовывали нос из темных нор своих: бледные, тощие, в чем душа держится, с физиономиями людей, которые только что воскресли из мертвых. Один из них, завидев группу адвокатов, которые, повесив носы, горько оплакивали гонорары свои, подошел и сказал [злорадно]:

– А что? Говорил я вам: не все вам, котам, масленица!

Non semper Saturnalia erunt!

Клавдий, когда увидал свои похороны, начал догадываться, что он умер. [Да и трудно было не догадаться]: такой разноголосной катавасией (μεγαληγορια) гремели поминальные пении, в размере анапеста.

Разрыдаемся!

Расстенаемся!

Разыграем скорбь!

Пусть по форуму

Это всплачется!

Умер светик наш,

Умер умница!

Ах, храбрей его Богатырища

В мире не было!

Как наддаст бежать,

Так никто за ним

Не угонит вскачь.

Он парфян разбил,

Вздул мятежников —

Сыпал в спину им

Стрелы быстрые,

Рукой меткою

Лук натягивал,

Хоть не очень-то

Тем поранил он

Удирающих Мидян – ворогов,

Пестрохалатников.

И британцев он

(Живут за морем,

За невиданным),

И бригантов злых

Синеглазый люд

В кандалы одел

Наши римские.

Океан – и тот

Задрожал пред ним.

В страхе ликторов.

Ах, погиб судья, —

Нету равного!

Кто быстрей его

Мог процесс решить,

Одну сторону

Только выслушав,

А бывало так,

Что и ни одной?

Где найдем судью

Столь усердного,

Чтоб судил-рядил

Тяжбы круглый год?

Тебе место отдаст,

Сам в отставку подаст

Мертвецов судья,

Велемудрый царь

Критских ста городов!

Колотите в грудь

Себя, в горести,

Вы, продажный люд,

Адвокатишки,

И поэтики

Желторотые!

А уж паче всех

Шулерам рыдать,

Что его на костях

В лоск обыгрывали!

Клавдию очень понравилось, что его хвалят. Он бы и еще послушал, но Палфибий богов подтолкнул его и, закутав ему голову, чтобы кто-нибудь, часом, его не узнал, повел его Марсовым полем. Там между Тибром и Крытой улицей провалился он в ад.

Вольноотпущенник Нарцисс, через какую-то кратчайшую лазейку, успел таки проюркнуть вперед, чтобы принять своего патрона, – и, при его приближении, выбегает франт-франтом, как и следует человеку, который кончил жизнь свою на водах, и говорит:

– Ах, неужели боги удостоят быть вместе с человеками?

– Ну, не проклажайся, – оборвал Меркурий, – марш вперед и доложи о нашем приходе.

Нарцисс хотел было еще малую толику польстить господину своему, но Меркурий снова прикрикнул на него, чтобы поспешил, и, так как он все еще мялся, то подогнал его жезлом. По такому приказу Нарцисс помчался быстрее [ветра]. Дорога под гору, катись себе вниз [шаром]. Поэтому, даром что был подагрик, он, в одно мгновение ока, очутился у врат Адовых, где лежал Цербель или, как зовет его Гораций, bellua centiceps (стоглавый зверище). Он вскочил, заметался и престрашно ощетинил косматую шерсть свою. Нарцисс малость оробел: он был большой любитель маленьких беленьких комнатных собачек, а тут вдруг лезет на тебя черная косматая псина, с которой, конечно, не обрадуешься встретиться впотьмах. [Тем паче поспешил] он крикнуть, что было голоса:

– Изволит жаловать Клавдий Цезарь!

И, в тот же миг, выбежало множество людей, и все они, отбивая такт в ладоши, дружно запели:

Εδρηϰαμεν, σνγχαιρομεν.

(Мы его нашли, нашли —

Ай люли, люли, люли!)

Тут были: К. Силий (десигнированный консул), Юрий, префект преторианский, Секст Травл, М. Гельвий, Трог, Котта, Веттий Валент, Фабий, римские всадники, казненные по интригам Нарцисса [в прикосновенности к делу Мессалины]. Дирижировал хором их пантомим Мнестер [долговязый красавец], которого Клавдий, по эстетическим соображениям, нашел нужным укоротить [на одну голову]. Вот уже и к Мессалине добежала молва, что Клавдий пожаловал. Первыми из двора ее прибежали вольноотпущенники Полибий, Мирон, Гарпократ, Амфей и Феронакт: всех их Клавдий, в свое время, послал сюда про запас, чтобы, где бы то ни было [хотя бы даже и в аду], не остаться без свитских холопов. Затем следовали два префекта, Юст Катоний и Руф, сын Помпея. Затем друзья: Сатурний Люсций, Педо Помпей, Лун и Целер Азиний, консуляры. Наконец, дочь его брата, дочь его сестры, его зять, тесть, теща – чуть что не вся родня в полном составе. Все они целой ордой устремляются к Клавдию, а он, узнав их, радостно восклицает:

– «ΙΙαντα φιλων πληρη» (Ба! Знакомые все лица!). Как вы сюда попали?

Тогда Педо Помпей:

– Что? Ах, ты, изверг рода человеческого! Как мы сюда попали? Да кто же и упрятал нас в эти места, как не ты, истребитель всех друзей своих? Пойдем на суд [приятель]. Я тебе покажу, где раки зимуют.

XIV. И потащил его перед трибунал Эака, которому подсудны были уголовные дела, предусмотренные Корнелиевым законом о смертоубийствах (lex Cornelia de sicariis). Педо, в законном порядке обвинения, требует зарегистровать имя подсудимого представляет обвинительный акт: «Умерщвлено Клавдием сенаторов 30, всадников римских 325 да и с хвостиком, остальных граждан – δσα ψαμαϑοξ τε ϰονιξ τε (сколько в мире песчинок и пыли).

Клавдий, в сильном испуге, водит вокруг себя глазами, изыскивая, нет ли в толпе адвоката, которому можно было бы поручить свою защиту, но не находит [охотников срамиться на безнадежном деле]. Наконец выступает вперед П. Петроний, старший компаньон его по выпивке, мужчина красноречия необыкновенного – не хуже, чем сам Клавдий! – и требует, чтобы его допустили к защите. Эак отказывает. Педо Помпей с большим азартом произносит обвинительную речь. Петроний порывается возражать. Но Эак, который в суде своем руководствуется лишь законом высшей справедливости, лишает защиту слова и осуждает Клавдия, выслушав одну только противную сторону. А, в виде мотивировки, предлагает мораль.

Ει ϰε παϑοι ια ϰ ιρεξε, διϰη ϰ ιϑεια γενιιο

(Как осуждал, так и сам осужден: вот закон наш и правда!)

Воцарилась мертвая тишина. Все онемели от восторга, потрясенные этим юридическим новшеством, либо перешептывались, что никогда еще не было такого [великолепного судопроизводства]. Одному Клавдию оно казалось более несправедливым, чем новым. Приступили к обсуждению меры и способа наказания и долго таки о нем спорили. Одни предлагали богам воспользоваться Клавдием для смены кого-либо из страдающих грешников: например, Тантала, которого пора напоить, иначе он пропадет от жажды; Сизифу – не века же вечные таскать свой камень; и надо же когда-нибудь затормозить колесо несчастного Иксиона.

Однако [по зрелом размышлении] решили: никому из этих ветеранов льготы не давать – [единственно затем], чтобы Клавдий не вообразил [в силу прецедента], что и ему когда-нибудь будет амнистия. Постановляют изобрести для него новый вид каторжной работы, – такой, чтобы труд был совершенно напрасен, а, в то же время, соответствовал бы какой-либо из его страстишек, [дразня его] без конца и удовлетворения. И, в силу того, Эак определяет:

– Играть ему [до скончания веков] в кости, бросая их из дырявого стаканчика!

И в тот же миг Клавдий принялся за игру – он кости ловит, а они от него ускользают, и ничего у него не выходит.

XV. Каждый раз, что хотел бросить кости стаканчиком звонким, —

Ан, уж они сквозь дырявое дно провалились.

Снова сбирает он их, сыграть не теряя надежды,

Снова намерен тряхнуть, но, ах! напрасны усилья

Снова измена! бегут обманщицы кости

И, как мошенников сброд, ускользают сквозь пальцы.

Так-то Сизиф, чуть докатит к вершине свой камень,

Снова роняет с хребта его недоносную тягу.

Как вдруг, откуда ни возьмись К. Цезарь и заявляет претензию, чтобы Клавдия возвратили ему, как его бежавшего раба. В доказательство своих прав, он приводит свидетелей, которые подтверждают, что, действительно, видали, как К. Цезарь угощал Клавдия плетьми, палками и зуботычинами. Эак отказывается от своего приговора [как произнесенного над неправоспособным], и Клавдий присуждается в собственность К. Цезарю. А тот подарил его своему вольноотпущеннику Менандру, а Менандр определил его себе под начало канцелярским служителем в регистратуру цезарева суда.

II

Примечание к переложению

«ОТЫКВЛЕНИЯ»

1.Заглавие Αποϰολοϰυντωσιζ, Отыквление, сохранено Дионом Кассием, LX, 35. «Л. Юний Каллион, брат Сенеки, всегда отзывался (об апофеозе Клавдия) в самом забавном тоне; а сам Сенека даже сложил сочинение, называемое Αποϰολοϰυντωσιζ, или обожествление бессмертного» Но в Сан-Галенской рукописи, лучшем списке сатиры, дошедшем от X века, этого заголовка нет. Памфлет называется в ней: Divi Claudii Αποϑηοσιζ, Annaei Senecae per saturam.

Вопрос о принадлежности сатиры Сенеке будет подробно рассмотрен в 4-м томе «3. из б.» в главе, посвященной обзору литературно-философских взглядов этого государственного человека.

2. В канун кануна октябрьских ид, ante diem tertium idus octobris – 13 октября.

3. В консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы: 54 год по Р. X., 807 римской эры.

4. Anno novo, initio saeculifelicissimi, т.е. в начале принципата Нерона. Это первая лесть памфлетиста по адресу молодого принцепса. Потом ее будет много.

5. Aut regem, autfatuum nasci oportere. Смысл пословицы: на свете счастлив только тот, кто властвует, а из остальных только тот, кто настолько глуп, что положения своего не понимает, «Дуракам счастье». Близкая с этой латинской, греческая пословица μορφ ϰαι βασιλει νομοζ αγραφοζ, равносильна нашей «дуракам закон не писан».

Сенека ловко и произвольно играет пословицей придавая ей несвойственный смысл.

6. Друзилла – сестра и любовница Кая Цезаря (Калигулы), обоготворенная по смерти своей под именем Пантеи. См. в главах 1 и 2. Имя лжесвидетеля, над которым издевается памфлетист, Ливий Геминий. Выходки против Друзиллы странны в устах Сенеки, старого друга «дома Германика»: ведь, Друзилла – родная сестра Агриппины, его покровительницы, и все дочери Германика были его ученицами, а злые римские языки уверяли, будто и любовницами.

7. Non passibuis: aequs цитата из Энеиды, II, 724.

Dextrae se parvus Julus

Implicuit sequiturque patrem non passibus aequis.

Можно перевести и «спотыкливою походкой», потому что Клавдий безобразно волочил парализованную правую ногу, а можно и – «писал мыслете», потому что был он пьяница и умер, отравленный в пьяном виде.

8. Appiae viae curator, qua etc. ad deos isse. Август умер в Ноле, Тиберий на Капри. Погребальный кортеж обоих вошел в Рим по Аппиевой дороге.

9. Jam Phoebus etc. Характерная для «мениппей», умышленно напыщенная, стихотворная пародия с мифологическими эпитетами и тяжеловесными метафорами. Цинтия, Кинфия – Луна: одно из прозвищ Дианы, от горы Кинфа на о. Делосе. Вакх – виноград.

Все это подготовляет выгодный контраст дальнейшего.

10. Mensis erat October etc. Эта шутливая тирада напоминает мне смыслом и тоном своим другую гениальную поэму-пародию:

В последних числах сентября (Презренной прозой говоря)...

АС. Пушкин. Граф Нулин.

Поэтому я и перевел восклицание воображаемого читателя – nimis rustice! (слишком просто или грубо) – восклицанием: «ну, вот, проза!».. О знакомстве Пушкина с произведениями Сенеки см. во втором томе «Зверя из бездны», главу «Актэ».

11. Между шестым и седьмым часом: между 12 и 12⅟₄ дня.

12. Tu sic transibis horam tam bonam. Расширяю последнее прилагательное в три слова «да такой удачный», предполагая в нем намек на то, что полдень 13 октября убил Клавдия и отдал принципат Нерону.

13. Нам с косогора небес и пр.: Obliquo flexam deducens tramite lucem. Опять пародия того же типа, как выше.

14. Tum Mercurius, qui semper ejus delectatus esset. Ш. дю Розуар и Шарпантье переводят: «Alors Mercure, qui s’etail toujours amuse de l’esprit de Claude» – забавлялся, острил насчет умственных способностей Клавдия. Я не считаю это толкование согласным с дальнейшим участливым вмешательством Меркурия в судьбу Клавдия.

15. Annus sexagesimus et quartus est, ex quo cum animo luctatur: борется с собственной душой. Клавдий родился 1-го августа 10 года до P. X.

16. О роли астрологов при дворе римских принцепсов см. главу 6-ю.

17. Nemo enim ilium unquam natum putavit. Старинные толкователи считают это за намек на известную характеристику Клавдия матерью его Антонией: чудовище рода человеческого, которое природа едва начала создавать и – отступилась, бросив недоконченным (Suetonii). Glaud V. 3. portentum eum hominis dicta tabat nec absolutum a natura, sed tantum inchoatum). Я сохраняю это толкование ради русской игры слов, но у Отто приведен доказательный ряд аналогичных выражений из Плавта, Цицерона, Петрония, Сенеки, Марциала и др., показывающих фразу эту пословицей. «Не то, что царями их звать, но я их и за людей-то не почитал» (sed omnino natos nesciebam) Cic. ad fam IX. 15, 4.

18. Полно! рази и пр. Vergilii, Georgicon 1. IV. 90:

Dede neci: melior vacua sine regnet in aula.

(О пчелах).

19. Ах, батюшки и т.д. Ego, mehercule, inquit, pusillum temporis adjicere illi volebam: Я, клянусь Геркулесом, – сказала она, – хотела прибавить ему малость срока.

20. Ответ Клото. Constituerai enim omnes Graecos, Gallos, Hespanos, Britannos, togatos videre.

Реплика парки Клото – злобная, типически патрицианская выходка против граждан новой, провинциальной формации – одна из главных причин к сомнению, точно ли Сенека – автор «Ludi de morte Claudii». «Странные обвинения из уст испанца», замечает Амелей Тьерри. По его мнению, Сенека, увлеченный личной ненавистью, писал здесь против собственного убеждения, так как впоследствии он, в личной своей деятельности государственного человека, сам шел в вопросе о перегринах по следам Клавдия и даже дал начинаниям последнего значительное развитие, а, в частности, рассыпал множество политических благодеяний своей провинциальной отчизне. Сатира на смерть Клавдия, по словам того же историка, является одним из самых любопытных документов великой борьбы «между латинским Римом и римским миром». Главное и неустанно повторяемое обвинение, которым сатирик преследует Клавдия, истинное и неизвинимое преступление последнего – это – симпатии покойного принцепса к провинциям. Другое преступление (и уж это-то, по крайней мере, совсем невольное со стороны Клавдия), – зачем он родился в Лионе! (См. ниже). Этих ужасных проступков достаточно, чтобы сатирик, оскорбляющий память Клавдия, принял против него сторону «отравительниц и отцеубийц»!.. Бруно Бауэр, именно на основании речи Клото, – вместе с двумя другими гораздо слабейшими и даже совсем таки неудачными психологическими доказательствами (как бы Сенека, сам болезненный, издевался над болезненностью Клавдия? как бы рабовладелец-либерал позволил себе жестокие шутки над рабством, которыми кончается дошедший до нас отрывок памфлета?), – считает невозможным, чтобы Сенека был автором «Отыквления». Зато безусловно стоят на том Герман Шиллер, Герман Петер. Из старых отрицателей Сенекина авторства замечательнейшие Юст Липсий и Дени Дидро. В новейшее время А. Штар и А. Ризе.

21. Бабу Сенека в одном из писем своих (Epist. XV) приводит, как пример круглого дурака. Авгурин – какое– нибудь дворцовое ничтожество старого принципата.

22. Позади себя – свиту и т.д. Tot millia hominum sequentia videbat, tot praecedentia, tot circumfusa. Видел столько тысяч людей, идущих сзади и впереди и толпящихся кругом.

23. Abrupit stolidae regalia tempora vitae: оборвала царственный срок дурацкой жизни.

24. Главу, как на праздник, украсив: redimita comas, ornata capillos – сделав прическу с повязкой, завив или умастив волосы.

25. Тифон – сын Лаомедона и брат Приама Троянского, любовник богини Зари (Эос, Авроры). Она дала ему бессмертие, но позабыла сохранить ему молодость. Дряхлый и ветхий, он мучился жизнью, пока божественная любовница не сжалилась над ним, обратив его в цикаду (Hymn, homerici in Venen 3. 219 ff).

26. (Феб) им песней ворожить и счастье пророчить: cantuque juvat, gaudetque futuris – помогает пением и радуется будущему веку.

27. Так, в чарованье восторженном брата кифары и песен. Duamque nimis citharam, fraternaque carmina laudant. Толкователи в этом nimis видят лесть Нерону: парки «слишком» хвалят игру на кифаре и песни брата, потому что, дескать, не слыхали они Нерона, который поет и играет лучше. Мне это толкование кажется слишком тонким.