Текст книги "Первый великоросс (Роман)"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Что случилось после побега его из рядов заговорщиков, Юсьва не знал. Слышал лишь, как Уклис на улице уговорила мерь увезти раненых в старое стойбище. Еще слышал от разговаривавших на другом конце дома про смерть двух своих или двух русских, потом, вроде, еще кто-то помер. У кого – опять неясно… Под вечер узнал точно о трех убитых своих и двух схороненных русичах. Как убили Ижну – он видел, спрашивать об остальном не стал – потому что не хотел. Шаткость его положения была очевидна. В этом, как и вообще во всем, виноваты русские. «У них быстро и безжалостно выявляется, кто есть кто. Глядят на слабости и смеются нещадно над ними. Как же снова подняться осмеянному? О, боги, зачем вы их сюда привели? На юге – они, на западе – они, на севере – опять они… На восток лучше не соваться – там совсем страшно. Лучше уж терпеть отвращение. Светояру что-то можно сказать и лицо состроить горькое, но Синюшка меня убьет по слову Лесоока…»

Милье, как ни старалась выглядеть несломленной опорой своему племени, ничего поделать с собой не могла. Ночь после поражения рассеяла ее ненависть, увеличила безысходность и опустошение. Охрипшим голосом ругала Лесоока, спрятавшего богатство, принадлежащее всем, вспоминала старину… Слушатели отвечали предложением уйти отсюда, говорили о большом родимом лесе, о вездесущности русских… Один раз кто-то буркнул об отваге соседей… Ни разу не поднимался вопрос о мести. Думали о ней, но боялись быть снова битыми, посрамленными друг перед другом. Решившись на мсту, неминуемо кто-то сляжет замертво. Этим «кем-то» никто не желал быть… И все помнили о храброй и страшной Стреше. Ее сердечно ненавидели…

Юсьве некогда было о ней думать: он выплетал в своей малодушной утробе оправдания, объяснения, спасительные унижения… Он не думал о племени, не думал об Уклис… Надеялся на любимую тишину…

Следующим же утром Милье с тремя молодцами отправилась на север. Прихватили мужички – чуть не силой – двух женщин. С выкорчеванными столбцами своих старых божищ обошли они с востока Суздаль, перекинулись через Волгу и углубились далеко в леса пограничные заволочской чуди. Милье всю дорогу неустанно твердила: «Лучше будем в далекой земле, но боги видят, что мы не попали в волю иноземцев и не разделили покорность вместе с нашими бездумными братьями и сестрами..» Потомки сотоварищей Милье в следующем же поколении растворятся в чуди…

Лесоок с преданными сподвижниками прижился у русских. На старом стойбище вскрыли последние земляные укромы зерна, подумывая о постройке себе дома – навроде русского. Некоторые тоже теплили мысль об уходе. Ребятишки находились в большом доме, присутствие их там стало им забавой. Юсьва и Уклис не чинили никаких препятствий этому кагалу. Племя приносило сюда съестное, женщины готовили вместе с Уклис. Но на ночь все-таки уходили к старым очагам. На родимом месте совсем не так пугала неизвестность. Откровенничали: не иначе как злые духи толкнули испрашивать у Лесоока схороненное богатство, боялись и вспоминать, что натворили у русских.

Еще через день Лесоок, молодой Пир и Тук наведались к племени: угадывали по лицам общее настроение, вслушивались в ропот. Молча Лесоок смотрел на мужичков – как на нашкодивших мальцов. После сменил угрюм на отцовскую милость и поговорил со старухами: пожалился на отбитую спину, молодцам пообещал, что лиходейство их позабылось, и, забрав спутников, без прощаний убрался на русский двор.

Придя, был немногословен, показывая тем самым, что все в племени урядилось. Не как прежде поглядывал на Протку и Стрешу, о чем-то думая. Многое переменилось сейчас, а в будущем жди перемен еще больших… Что-то будет? И как при том поступать?..

* * *

Еленец вздрогнул от короткого сна. Разбудил далекий лай на дворе четырехногого сторожка. «Верно, что не проспал…» Подошел к печи, вслушался, определяя, сколько человек наверху. Залез, нащупал одного.

– Светояр, проснись.

– Што такое?

– Дружка твоего нет.

Гость поводил рукой рядом и сонно спросил:

– А где же он? – пытаясь понять, чего хочет Еленец.

– Надысь на улице слышал я, что дружок твой уговорился встретиться с Витеем.

– Ба-ба! – Начал соображать про подвох русич. – Помоги-ка с конем мне, братишка.

Вышли на улицу, вывели коня, набросили ленчик. Светояр вернулся в дом, чтобы накинуть колонтарь, взять оружие. Слышно было из больших покоев, как охала, просыпаясь, матушка. Безмолвно извинялся перед ней и благодарил за обыкновение тутошнего быта. «При следующей встрече сделаю все по-человечьи. Ахнет тетушка, как на меня будет радая!..»

На улице поблагодарил замолкшего и решительного Еленца.

Конь понес взбудораженного всадника к ростовским воротам. Они были пока закрыты. Светояр остановился в сотне шагов от них. Отправился по одному из примыкавших к улице проездов, схоронился, дожидаясь выезда дружины. Каково было его удивление, когда увидел совсем небольшой отряд во главе с Витеем и Синюшкой. Две дюжины вызвавшихся на лесной промысел человек подлетели к едва видимым в начинавшемся рассвете воротам. Без лишних разговоров створы заскрежетали, отворяясь. Светояр, поправляя на себе доспех, низко склоняясь и одергивая будто перекосившиеся стремена, пристроился в хвост зевавшей ватаге. Никто не обратил на него внимания – озирали окрестности поодаль.

Ворота позади, дружина высыпала на скрипевший под копытами лед Неро. Днем отволгающий, ночью замерзающий зимний панцирь озера сделался многослойным. Наверху слойка была тонкая, хрупкая, нижний же, последний слой льда сохранял толщину примерно в длину руки.

Светояр отворотил коника от берега и направился в заросли голого ивняка, все время косясь на удалявшийся отряд, оглушенный позвякиванием множества отскакивавших ледяных крошек. Продолжая не выпускать из вида дружину, Светояр пустился в погоню заросшим берегом. Жалея исхлестанного кустами коня, иногда выбирался на заснеженный гостинец на береговом возвышении. Но по льду лошади шли шибче, и преследователь отставал. Неро – озеро немалое: другого края не видать. Потерялись на его просторе уже и дружинники. Одинокий вершник спустился на лед и помчал во весь опор.

После полудня на серединке меж двумя озерами осторожно обскакал ростовцев. Тут торная дорога, остававшаяся за отрядом, неминуемо окончилась. До Плещеева лежал путь по хрупким весенним сугробам почти незнакомого места. Выйти на вконец разрыхлившийся ростовский гостинец – тоже значило потерять драгоценное времечко. Ко всему, движущиеся позади, увидев следы одинокого конника, безошибочно распознают по ним Светояра… Он избрал путь по нехоженому лесу…

Конь его рыскал между елями и соснами в поисках низкого снега и проталин. К исходу дня напрочь потерял ориентир на дом и на татей. Искал добровольно оставленный гостинец, но не находил. Хорошо хоть солнце не скрылось и позволяло не петлять. Вечером, когда чуть стемнело, обнаружил борозду, оставленную копытами ростовцев, и успокоил себя тем, что завтра непременно опередит недоброжелателей.

Вскоре наткнулся на стойбище тутошней мери – это было весьма кстати. Ведь незадолго перед тем молчаливые волки без опаски подошли совсем близко и, никуда не торопясь, повели напуганного коня, кротко и игриво поднимая сверкавшие азартом глазки на всадника и будто говоря: «Ты ехай пока, а мы побежим рядом. Пусть ночь покажет, кто есть кто в лесу…»

Запахло дымком. Светояр повернул туда. Волки по-щенячьи запищали, теряя ужин, стали перебегать путь. Один из них, поджав хвост, путался в ногах, не боясь угловатых ляганий коня.

Мерь подумала про налет воров, когда Светояр стремглав влетел на стойбище и встал как вкопанный меж спасительных землянок. Осветили сенными светочами наехавшего, услышали приветствие и смутные объяснения про волков. Зазвали в землянку, но гость, обнаружив жиденькую клеть на улице, остался раздувать кострище. Собрал по стану лапник, сообразил в убежище лежанку. Какой-то смышленый мерянин принес коню охапку отвратительного сена, но конь буквально с чавканьем уплел и ее. Светояр был голоден более конского, более волчьего: в кармане – ни крохи. Наивно ждал выноса хоть старого сухаря. Не дождался – надо было идти в землянку. Мерь – народ ненавязчивый… Обманывал брюхо жеванием смолы, счищал крепкими зубами кожицу с молодой липки, до которой мог дотянуться, не вставая. Слушал лес – волков не чутко: ушли, посчитав эти владения людскими. Страшная усталость победила тошнотворный голод: мужик уснул, сидя, держа на животе рукоять обнаженного меча…

* * *

Ростовцы тоже заночевали неподалеку. Жгли костерище до небес, разговаривали, смеялись, кушали хлеб, пили кипяток. Наутро попрыгали на коней и поехали дальше.

– Надь олешку какого-то иль хоть нерезя добыть – што-то без мяса и не можется! – говорил передним Синюшка.

– Можно и мяса поискать, – согласился Витей. – Времечко есть у нас. Скоко, ты говоришь, еще пути нам?

– Денька два такого хода – и будем на месте. У нас тамо и банька имеется. Ух, жарка получилась!

– Ну и ладно. Ну и ладно. Хорошо. Путь веселей – коль баня на конце! – приободрились дружинники.

Дорога днем становилась безобразной: лошади еле шли, теряли много сил, вытягивая ходули из податливого снега. К вечеру определили, что Плещеева за сей день не достичь. Стали думать о мясе на ужин.

– А какой сейчас зверь, браты? Он уж спит весь, за солнцем упав на дно своих нор! – проговорил один ратник.

– Спать-то, мож, не спит, а от серых хоронится. Это точно… – зыкнул громко второй, показывая уверенным голосом, что он поумней будет.

– Выход такой, братцы… – распорядился Витей. – Будем имать серых плутов! Коль они всех тварей лесных разогнали, пущай сами жалуют к нашему столу!

Полные ожиданием захватывающей охоты, все стали вспоминать, на какую уловку ловится волк.

– Кровь и западни! – осенило Витея.

– Точно, в яму словится разбойник! – Загоревшийся Синюшка вспомнил переход сюда с Десны. – На коня тож пойдет. Да и на человека! – рассмеялся он, а за ним и остальные.

– Лишь бы ямки сокрыть половчей… – побеспокоился третий дружинник.

– Главное – чтоб волки были! – возвеселился Додон.

– Волки будут – тут сего добра навалом. Что икры в брюхе рыбицы, так серых в энтом лесу! – с деловым знанием приговорил Витей, и все принялись поодаль долбить глубокие ямы. Природные овражки перекрывали жердями, наносили сверх куски наста.

Когда к ночи ловушки были готовы, вокруг поодаль привязали лошадей. Сами ушли в середину, окруженные двойным кольцом из конины и ловчих ям.

– Тута, тута… – указывая на лес, радовались началу славной охоты ростовцы.

– Притушим пламень – не спугнуть бы! Кушать-то хочется! – пошутил кто-то. Тихо посмеялись, вглядываясь в шевелящуюся темноту.

– Мож, коников зазря привязали? Пожрут – кому-то пешком идти! – предсказал Капь.

Остерег возымел действие. Призадумались, но с места не тронулись. Пока все было тихо. Шутки кончились. Каждый смотрел в темь – примерно туда, где покинул верного друга, поставленного, как наживку, для приманки волков. Многим сделалось страшно за себя. Подумывалось пойти и отвязать свою лошадку.

Тут зафырчали у деревьев перепуганные бедолаги: волки шастали совсем рядом. Люди даже мельком не смотрели на огонь, чтобы видеть в темноте. У одной или двух западней послышался долгожданный треск. В то же время волки налетели и повисли где-то в темноте на спутанной поводком лошадке. Ростовцы с мечами наголо и сулицами наперевес устремились к коням от кострища. С атакованной лошадки серые свалились. Чуть отойдя, расстроенно скулили, но дальше в лес уходить и не собирались… Размахивая клинком, хозяин отвязывал испускавшую густую кровь животину и клял тот порыв, который толкнул привязать подружку так далеко.

– Чего стоишь, айда к костру! – кричали ему, вставшему на полпути.

– Сейчас! Повод стянуло… – Волохался со спутанным ремешком и с жутью смотрел в горящие глазки смертоносных тварей.

Все подошли к костру поближе. Раненую кобылу крепко держали, как заботливые няни, зажимали ладонями глубокие алые прорези. Животина яро таращила вспученные глаза. Ростовцы ее успокаивали, крапили теплую водичку на выю, брюхо, ноги.

– Как же, браты, к ловушкам подойти?

– Волчары кровушки отпробовали – обнаглеют дюже.

– А где трещало?

– Эво, там и там.

– Ну-ко, семеро тут с конями останьтесь – дров поболе в огонь, а остальные за добычей! – скомандовал Витей.

В лесу поднялся дикий шум. Оставшиеся и ушедшие в темноту громко закричали, заулюлюкали, гоня нечисть. Освещая неустойчивым огнем светочей дорогу, люди находили в западнях обреченных волков. Били их, кололи, вытаскивали, волочили за хвосты. С приходом добытчиков, принесших зловещие туши, раненую лошадку пришлось успокаивать вторично. Она прыгала, взбрыкивала боком, норовила вздыбиться.

– Запону ей какую на вежды набросьте – иначе не удержите! – прокричал товарищам Капь, в числе других сдиравший с теплых хищников толстенные шкурищи.

– Волки здесь зело великие! – говорил, освежевывая тушу Синюшка. – За Десной, верно, меньше будут.

– Сейчас волки все одинаковые. Эво, глянь, и поглодать нечего – одни жилы! – Ростовец тыкал ножом в иссушенное зимним голодом мясо.

– Да ничего, с полдюжины словили, а то и боле… – считал туши Додон. – Сейчас пожарим мясца волчьего! – Улыбнуться у него не очень-то получилось.

Вскоре лес наполнился духом жарешки. Осаждавшие волчары скулившим скопом обступили дымную лужайку – пропускали изнуряющее, вкусное поветрие через носы в пустые желудки, давясь и захлебываясь воздушной отрыжкой…

* * *

Светояр подметил странность в лесу – волков не было ни одного!.. Ночью он ступил на мягкий лед Плещеева и утром был у тамошней мери в гостях. Конь стоял у зарода и насыщался. А с его хозяином кто-то говорил по-русски, спрашивал, где его спутник. Светояр сухо указал в сторону Ростова – мол, где-то там. Как мог, объяснил, что едут лихие люди, от коих надо как-то спрятаться. Мерь тревожно соображала, в чем дело, но, видимо, до конца страшный смысл сказанного не уразумела. Виделилсь не однажды с русичами – ни те, ни другие особого интереса друг к другу не испытали.

Светояр сладко завалился спать: хотел залечь ненадолго, но оклемался, когда солнце уже краснело и клонилось к лесу. Тишина… Лешаки еле ходят, чем-то занимаются, почти не разговаривают… Как тут не проспишь, если никакого шума!

Снарядив коня, русич поспешно поблагодарил за сыть, за сон и помчал в сгущавшуюся тьму. Мерь, понимая, что заезжий опаздывает куда-то, глядя в лес, взялась вяло обсуждать нежданного гостя и русичей вообще. Затем разговор плавно перетек на хлебушек насущный…

Насколько помнил Светояр, от Плещеева озера до дома недалеко – потому не жалел ни коня, ни себя. По темноте въехал в знакомые места. Ночная мгла даже показалась не такой темной, когда с не раз исхоженных пригорков, из овражков и балочек пролетал укрывавшие дом взлески. И деревья, вроде, стояли не так тесно, а главное – волки не мешали. Сколько можно от них уходить? – Видно, боги милуют пока!..

Где-то близко уже должно быть Крутевское племя… А вот и оно!

Подъехал к головной землянке, торчем копейка постучал меж увязками соломы в жердяной накат.

– Кроути, Круть, это я, Светояр!..

Выбрались два мужика. Кроути обругал мешавшуюся на выходе бабу и тоже вылез.

– Из Ростова рать идет! Воровать зачнет! Уходи, уходите, прячьтесь!.. Где Дубна?..

Через малое время стойбище загудело. Светояр хотел было ехать дальше, но увидел Дубну.

– Скажи им, Дубна, штобы где-то схоронились: ростовцы серебро воровать грядут!

– Да с чего они надумали-то? – взволновался крутевский русич.

– Сразу и не скажешь. Синюшка их ведет.

– От бисяка смурной! – по-русски, с уже заметной косностью в языке, выругался Дубна. Громко закричал на мерь и в этот миг стал заметнее самого Крутя.

Светояр понесся к Лесооку. В небе уже угадывался рассвет. Постучал в землянку вожа – вылез испуганный решительным видом русского мерянин, развел руками, по-русски что-то замычал:

– Нету… Там… – тыкал в сторону домов.

– Всем уходить надь! – Светояр оглядел чем-то изменившееся обиталище.

Смущенный тревожными догадками, ворвался в свой дом, перебудоражил сонных, крича о налете. Просыпались, переспрашивали… А Светояр вдруг онемел после горячной дороги, не понимая, кто есть, кого нет… Прошло-то всего дней девять-десять, но глаза удивляются, и ум пытает не совсем понятную обстановку.

– Где Ижна, где Пир? В том доме, што ль?

– Нету их, померли они… – ответил заплывший со сна Лесоок.

– Пир сам помер, а Ижну лешаки убили… – проговорила с укором Стреша, выходя из-за перегородки.

– Тут целая рать была! – Лесоок натягивал сапоги.

– Выбрали время разъезжать! – бурчал злобно Сыз.

– Погодите голосить-то! Рассорились, што ли?.. Лесоок, с толком мне скажи – час ни крохи не ждет!

– Требовали они казну. Я не отдал. Они сюда – и ну буйствовать!.. Ижна со Стрешей троих положили замертво, да сам Ижна, бедолага, сгинул… Вот и весь сказ!

– Ба! – Уселся на устеленные скамьи под печью Светояр, удивленно глядя на Стрешу. Та спокойно и расторопно собиралась.

– Чего один-то? – прокряхтел Лесоок.

– Сейчас народу будет невесть – точней, дюжины две… – Светояр высматривал Протку. – Нам хватит и того!

– Откуда народ? – забеспокоился Сыз.

– С Ростова.

– Вот и благодарствуем все вам за удруженье! – Сыз низко поклонился, а когда разогнулся – зло вперился в Светояра.

– Синюшке благодарны будьте… Надо сбираться бойчей!.. Хотя русичи могут и остаться…

Лесоок глянул подозрительно на Светояра, тот продолжал:

– Я-то с вами пойду: негоже им на меня глазеть. В тот дом сбегай, браток, скажи, что беда злоключилась! – обратился к молодому Пиру Светояр. Финн сомнительно поглядел на Лесоока – тот одобрительно кивнул. Сам Лесоок с Туком побежали в племя.

– Вот мило выходит! – Стреша не понимала, почему муженек посылает в дом, где Уклис. – А мы што ж, под меч остаемся? Што Синюшка? Кто идет-то из Ростова, объяснить можешь? – сердилась она на мужа, мешкавшего с правдой.

– Увидишь… Сиди, угомонись! – Не нравилась мужику нахрапистость жены. Он снова глянул на Протку.

– Синюшка, што ль, на нас ведет? Да скажи же! – горела Стреша.

– Он ведет на лешаков. Там русские. Вас не тронут.

Пузатая Протка прижала к груди Кона.

– Я останусь! – будто пропустив все, заявил Сыз.

– Конечно…

Некогда было что-то объяснять Светояру – он уходил… Женщины, дети, Сыз смотрели на него – все думали, не пуститься ли вслед?.. Но сказано ждать – и они ждали…

Светояр в конюшне осмотрел лошадей. Две кобылы были брюхаты. Взял последнего коня и со своим татарским поспешил за Лесооком.

Стойбище было уже пусто: ушли быстро. Отказались идти три старухи, старик да женщина с младенцами…

Подбежал молодой Пир, а потом Юсьва. Светояр отдал первому животину и направился по следам племени.

– Где Уклис? – спросил на скаку русич у Пира.

– Там… – указал тот рукой назад.

Пеший Юсьва отстал. Спутник же понимает речь Светояра не лучше. Вопросов больше не последовало…

* * *

А Уклис после поспешного ухода Юсьвы, оставшись одна, надумала пойти под крыло бесстрашной русской. Склонив черноволосую голову, не выказывая прозрачных глаз, сложив руки на распертом животе, кротко встала на пороге.

– Заходи уж, куда тебя девать-то…

Без единого звука Уклис прошла и села у печи.

* * *

Догонявшие невидимое племя шли по следу. Мерь уходила бесшумно, ступая шаг в шаг, почти не оставляя по себе никаких признаков. Можно было подумать, что идут три-пять человек.

Дорожка из снега и грязи повернула на восток. Впереди – ни единого звука. Оттого Светояр с Пиром постоянно оглядывались назад. Позади призрачно клубилась тревога.

Светояр вновь терзался мыслями о доме. Они невыносимо владели им. Мужик измучился совершенно. Ко всему прочему примешивалось смятение: пришли ростовцы или нет? Куда подевалась Уклис?..

Остановил коня, крикнул молодому Пиру, что возвращается, и повернул назад…

* * *

Ростовцы ехали от Плещеева, сетуя на то, что мерь лошадей не держит, а посему нет в округе хоть малого стожка сена. Кто-то даже сказал, что мерь – вроде русского человека, но без коней и бани. Все весело согласились.

– А они зимой моются где? – громко спросил тот, пораненная волками лошадь которого тащилась сзади; сам он восседал вторым на огромном коне приятеля.

– Пожалуй, в землянке зимой много не намоешься? – предположил кто-то осуждающе.

– Летом намываются в речке, аль в озере – и до следующего лета зело стараются не измараться! – сострил Синюшка.

– Мож, у них волоха такая, что само отлетает? – съехидничал Додон.

– Тварь – она есть всякая. Одна – також не лезет в воду, а как-то чистится; другая – перо о клюв; третья – о куст колючий чешется… – находил лешакам хоть какое-то оправдание рассудительный Перевясло.

– А как же, браты, паревом не удоволить жизнь, коль само зачнет отлетать? Без баньки – точь перо с клювом отрастет. И останется лишь та благода, что о куст тешится! – Отстававший на ускоряющемся марше Витей своим допущением остерегал молодых далеко не отрываться и слушать его. Так и ехали дружной кучей.

– Это все от жилища ихнего. Не человеками, а язвецами в своих норах себя представляют! – подметил Капь.

– Точно! Коли нету баньки, то и ушат под землю не спустить, а опосля кверху не поднять. Одно неудобство.

– А я вот видел – меря в домах, как наши, живет.

– Дак-то в кривичах, поди? – Все громко смеялись.

– Ваших там скоко, говоришь? – спросил у Синюшки Витей. – А то ведь по твоим словесам уже и подъезжаем?

– Два мужика, дед, две бабы, дети.

– Бабы с детями меня не зыблют – я про мужичков реку. Вдруг попрут с которой?

– Да не попрут, чего им?

– Ну, ладно-любо, уговорились! – успокоился Витей.

– Токмо я в свой дом пойду, а вы рыскайте. Найдите Лесоока – у него вся ценность ихняя! Хотя, думаю, кто-то еще ведает… Баба там есть ведьмоватая, парень – рыжий, крепкий… Всех трясите! Там серебра, поди, невесть сколь.

– Ладно-любо. У них, я так понял, должно все в земле прикопано быть? – допытывался Витей. Спутники молча слушали, смотрели на Синюшку, на следы впереди – то ли от лося, то ли от изюбра.

– Мож, в земле, мож, в дупле. Мне не ведомо – правдой клянусь! – покрутил головой на дружинников Синюшка.

– А где-то они кучкуются? Мож, ходят куда частенько? Не чутко того?

– К себе на капище ходили ране. Сейчас уже к нам шастают – на нашу гору.

– А вы столбов, что ли, себе наставили? – удивился Капь, оглядывая потемневшее пространство леса.

– Они нам уставили гору. Есть там один – вот тот самый рыжий! – разъяснил Синюшка.

– О-о, так вы с ними друга никак! – Капь говорил отчего-то больше обычного.

– Ха-ха, какие друга? Че нам с них? – Синюшке пересуд с ковами не нравился. Он отвлек внимание от себя, указав на небо и огласив: – Темнеет…

– Далече еще? – спросил беспременно ащеулый Додон…

Синюшка почуял большую перемену в отряде. Думал стать им своим, но спутникам, видимо, надо что-то иное. То приязненно щурились, а при подъезде к месту замолкли, и уже, кроме Витея, с расспросами никто не лез. Все, вроде, затаились, начали озираться, готовиться… А Капь подъехал вплотную и чего-то заговорил о разных случаях с ним – и тоже как-то мерзко, перенимая тон молодых парней.

– Ну чего, ехать будем ночь, а на месте уж отдохнем? – громко оторвал Синюшку от раздумий Витей.

– Смотрите сами. Шуйно есть племя. Богатое и к делу охочее. Надь и там бы попроведать да понюхать… – Провожатый выкладывал все, как есть.

Витей не ответил. Остановил своего изнуренного друга под седлом.

– Как поступим, браты? Заночуем, аль нагрянем затемно?

– Уж не видим, куда идем…

– С рассветом ловчей будет, Витей…

– Моя валява сейчас сама на боковую завалится! Эва вон, и по себе ей не идется – уж и пустое седло тяжкая ноша…

– Посидим, Витей, у тепленки, поразмыслим, как содеять расторопней…

Глава отряда внимал репликам соратников, заговорщицки смотрел вперед – на близкий, но пока невидимый объект охоты.

– Добро, мужики. Встанем, поразмыслим…

Ночь коротали тихо. Костер палили маленький.

Секли мечами кусты, прутья и ветки, сносили лошадям. Кормили, гладили морды и разговаривали с верными четвероногими попутчиками своей нелегкой бранной жизни.

Покусанной волками лошадке хозяин насек липовых сладких прутов, подержал их возле фыркающей, жующей морды. После скудной трапезы достал из-за пазухи большую ржаную лепешку, начал густо солить. Кобыла лезла в руки мордой. Мужик отвернулся. Она неловко поддала носопырой ему в плечо, отчего хозяин выронил душистую лепеху.

– Что ты борзишься, косматая? – ругнулся коневник, давая смачный хлеб кусками. – Эва, гляди на нее, резвую, ажно навис расплелся!

Лошадь судорожно дышала от счастья, тыкалась теплым носом человеку в грудь, просила еще хлеба и слов. Он за спиной отламывал кусочек, давал с ладони, хлопал по большим щекам ожившей твари.

– Кутырь просит. Знамо дело – потопчемся еще!..

Лошадь слегка цапнула зубами его за предплечье – хотелось хлебушка.

– Нетуть, нетуть боле, милая, но погодь…

Он привязал к ремешку на мордахе плат. Кобыла засияла и замерла неподвижно: знала, что добрый человече сыпанет ей овса. И от радости тряхнула задней ногой, тут же ощутив боль волчьего пореза. Сильно дохнула возгрившими ноздрями – тряпица частью слетела с подгубника, а мужичка оросило сочными каплями лошадиной мокроты.

– Эк, блуда, блудеха! – стоял он перед животиной, тараща на нее добродушные глаза. В них мерцали красные огонечки теплившегося костреца…

* * *

– Куда сейчас? Веди! – приказал Витей Синюшке.

– Вот здесь пройти надо! – указал дорогу проводник.

Сели на отощавших коняшек и поскакали в лес.

– Вон туда, к речке: по ней складней будет!..

Утро радовало, путь спорый, отряд вылетел к долгожданной цели…

Вскоре трое через речной наслуд подъехали ко второму дому и вбежали в него с клинками наголо. Основной отряд рассыпался по Лесоокову стойбищу. Синюшка устремился через мосток домой. За ним увязались для наряда двое. Бранец метался под ногами лошадей, не признавая даже кликавшего его Синюшку. На крыльце стоял Сыз. Поприветствовал:

– С прилетом, соколик… Где затерялся твой сотоварищ? Аль теперича другие знакомцы у тебя?

– Отстань, дед! – Чуть с ног не сбил слащавого пенька Синюшка.

– Поздоровкайся, сыне, со стариком-то! – ехидно прокричал дед в спину молодцу.

– Здорово ль живешь, деда? – поздоровался первый из провожатых. – Чего шумишь-то? Не серчай… – И прошел в дверь.

– Аль не радый нам? – рассмеялся второй.

– Коли псивая тварь на вас брешет, мне-то чего перед вами раскидываться?

– Деда, ты ж не выжлец, можно и приветить по-людски! – заглянул в дом второй, но остался на крыльце, зорко следя за городьбой.

– А я обожду привечать! Пущай собака наперед по-своему вас разберет.

– Забери брешка – порты жалко! – Дружинник тыкал острием меча Бранцу в нос. Тот негодовал, лаял и наскакивал.

В доме расселся Синюшка. Взял Кона на колено, дал ему рукоять острого засапожника, сам строго глядел на домашних.

– Че эта тут делает? – спросил у Стреши про Уклис. Стреша и ухом не повела – мол, не у кого боле спросить? Синюшка ерничал, тихо задорил на ушко сынишку.

– Где все? Ижна-то с Пиром куда подались? – оборотился он к Протке. Та ответила:

– Ушли.

– Куда? И как додумались? Че молчишь, как тетеря, не ермоль нутро!

Протка подошла, сняла с колена дитя, с ним уселась к Стреше. Кон спрыгнул и стал показывать отцу и пришлому дядьке висящий на Стреше меч. Она сидела спокойно, надменно разглядывала Синюшку и другого. Вошел бодрый Сыз.

– Сызушка, ты там где? – смягчила лик Стреша. – Не желаешь гостя милого отметить угождением?

Старик хотел сказать, мол, пускай жинка ему внимает, но Протка сидела за Стрешей.

– Што ж молчишь, Синюша? Зело не терпится нам што-то послухать. Давненько я сказки не слыхал. – Тот скрежетал зубами на деда, а Сыз оглянул на печке Ягодку и подсел к Стреше. Мутными старыми глазами выпучился на Синюшку.

– Пошли, што ль, посмотрим? – позвал тот на выход молчавшего дружинника.

Заглянули к двум кобылам, после повели своих лошадей к сену за вторым домом. Там уже жевали лошадки других ратников. Через время подтянулись с брошенных стойбищ и остальные ростовцы:

– Следы уходят на восток…

Через время вернулись от Крутя:

– Там тоже ушли…

Обескураженная дружина собиралась у второго дома.

– Да как узнали-то? – озвучил общий вопрос кто-то.

– А из этих кто чего намекнуть сможет о деле нашем? – спросил у Синюшки Витей.

– Верно, та здоровая баба с пузом! – ответил мужик.

– Ты баял – две бабицы у тебя. А Коробец рекет – тамо три?

– Вот та лешачка и есть! Муж ейный, рыжий, видно сбег… Мож, она чего и ведает?

– Э-э, слухай тут. Кто-то пошастайте по леску, присмотритесь! Капь, бери дюжину, мчите по следу! Туда-сюда – дня три, не боле! И назад – коняшек рачите! А мы пошли в гости.

Витей, Синюшка, Коробец и Перевясло (у последнего и пострадала лошадка) пошли в дом. Остальные велетни в звенящей кольчуге расходились, разъезжались, рассыпались окрест…

Про таких народ сказки помнит недолго, песни стольные не поет… Ядовитый дедушка-правдолюб в глухомани вякнет про них нехорошее такое-сякое – да никто не отзовется. Людская память иной раз и скрасит, обрастит сказку небылью, выберет неглавное да разузорит прибаутками – дескать, учили уму-разуму дикарей лесных, неотесанных…

Изначально вряд ли где-то людское общество устраивалось по уставу праведности. Выживали законом своего времени. В первобытные времена слабые безжалостно подминались, вытаптывались. Но обязательно и в давностях находился тот, кто не забывал и радел о духовной сущности человеческого создания. Теплил в себе негаснущий огонь, ради которого и живут светлые душами, от которого стараются держаться недалеко и темные… Разум небесный не устает разбрасывать зерна здоровых посевов меж людей. В сборище ушлецов с никчемными душонками найдутся всегда человеки, несущие, часто не подозревая о том, зародыш противодействия худому образу бытия.

А уж кто распознал в себе свет и признал свой разум рожденным для праведной борьбы, будет звучать, жить, не боясь ошибки и наслаждаясь отступлением тьмы. На зависть одним, на радость другим…

– Вот эта, что ли? – указал Витей на Уклис и кряжисто уселся, разглядывая ее. Уклис посмотрела на пожилого, глянула на других… Не знала, куда деть свои красивые, потемневшие непониманием, глаза.

– Ее мужинек, ха-ха, великий вовкулака! Наверняка знаком с потаем… – Синюшка почувствовал, что здесь можно зацепиться. Очень хотел помочь новым браткам, себя не забывая. – Ну-ка, Протка, толкуй ей о кладе.

Протка от безысходности поддалась приказу и на своем языке, опустив глаза, объяснила требуемое. Уклис через нее же ответила, что клада на месте уже нет – недавно куда-то делся.