Текст книги "Первый великоросс (Роман)"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– И Щек, брат его, такой же: глядит и думает… Даже пошустрей! Сейчас он в Поречном десница этого княжего беса, который нам все порушил. А Щек с ним повелся.

– Ну так ты, сынок, живи тут в воле… Что, не любо в воле-то своей? Ха-ха!

– Верно, что-то мне в своей воле не любо, ха-ха-ха! Нескладно как-то… В Ростов поеду – погляжу, че там.

– Придем с торга – и езжай. Протку тока возьми, ха-ха!

– Куда-а?..

Три лошади и восемь пеших скоро прошли еще одно мерянское поселение, о коем все путники знали. Тут жила красавица Уклис. Но сейчас оказались здесь лишь из-за тропы. Светояр выдохнул воздух, оставив за спиной поселок, и обратился к Лесооку:

– Живы будем – надь приспособить возок о двух, аль о четырех колесах.

– Была бы тропа повсюду – можно и приспособить… – Лесоок поглядел на навьюченных коников и обратился к ним: – Подождите чуток, мальчики, будут вам скоро девочки…

Кони по вьюкам на спинах и так чуяли, что их ведут погулять – оттого поклажа не казалась им тяжелой.

– Все, что везем, за одну коняшку и отдадим… – озаботился Светояр.

– Оттого ныне и отправились так далеко, чтоб удача и корысть нам были! – отстаивал свою идею идти к окраинам Лесоок. – У нас тут купцы хуже воров обдирают! – расстраивался воспоминаниями вождь.

– Надь нам свой торжок объехать – дабы не злить понапрасну купцов. По-малому нам с ними торговать и впредь… – предостерег Светояр. Лесоок молча согласился.

Услышали шум в лесу – видимо, велась охота на какого-то зверя. Но ни людей, ни животных не встретили. Ну и ладно – на сердце спокойней. Дорога еще дальняя…

Русичи колонтари не одевали, чтоб легче двигаться. Взяли два лука на всех, по мечу и по копью каждый. Восемь человек – ватага немалая! Все – крепкие мужики. Из пожилых только двое, в том числе – однорукий Пир. Правда, однорукость ему мешала лишь стрелять из лука, а своей левой, если в ней меч, он не давал спуску и ражему кметю.

Напали раз воры на Лесоокову семью. Вышли из глубины леса, не зная, что рядом русичи. Прибежали ополоумевшие бабы с мужиками к славянам за помощью. Те и помчались выручать соседей, наскоро прихватив сулицы и мечи. Посыльных тоже вооружили копейками – свои-то в стойбище побросали. Налетели виром, метнули дротики, начали сечь мечами. Пир – впереди… Кто мог из татей – в лес умчались. Остальным – убиенным ли, умиравшим ли – секли маковки. Приказали потом лешакам надеть их на колья. Но мерь делать это боялась, нерешительно теребя в руках мертвячие головы. Тогда сим занялись Пир с Синюшкой. Семь страшных шестов расставили вокруг мерянского стойбища. Пир стыдил инородных мужичков – за неумение дать отпор и бессильную суету. Ведь воры были вооружены одним мечом на десятерых, деревянными дубинками да острыми копейками без наконечников, которые и послужили насадками для черепов их прежних хозяев…

– Чутко мне, боялся ты встретить свою Уклис, когда поселок проходили? – вглядывался в Светояра вождь.

Русич молчал. Смотрел вперед серыми светлыми глазами. Что говорить-то? Люба его сердцу Уклис, но стыдно перед Стрешей. Стыдно ласкать ее – после ночи с финской красавицей. За разлад в семье сердце болит.

Как ни говори, все считают его – и по праву – столпом обоих селений. Не сомневаются в нем славяне, тихо уважает мерь… У Лесоока проблем со своим племенем благодаря соседу стало меньше. От дружбы с видным русичем укрепилось некогда шаткое влияние вождя на умы подвластных ему чутких мерей.

– Вот ты говоришь, Лесоок, что татарин, а не похож норовом на них – не барышник.

– А сейчас куда вас веду? Не за барышом ли? – отшутился мудрый Лесоок.

– Ты, я заметил, стрекотать по-нашему стал, аки кобылка.

– Так и народ мой по-вашему гуторить уже скор. Деток научают… А ты хоть чему-то у нас научился?

– Ва – вода, моски – лесник… Че мне надо-то? Без того живем.

– Негусто.

– Да у вас слов-то нету! Послушать – одна суета без всяких дел.

– Есть слова, и не меньше вашего.

– Как ни приду к вам – молчите, уста раззявивши! – перевел спор в другое русло Светояр. Лесоок обиделся немного, даже напрягся. Но потом, посмеиваясь, сообщил:

– Это женщины. Они – более оком да слухом в дело всякое вовлечены. Тем более, таких, как ты, еще не видали… – Улыбка исчезла. – Мы чужие словеса не берем в свою молву – вот тебе и грезится, что мало их у нас. Коль говор непонятен, то все на один звук кажется. Чего ж тебе, не ведая сути, о разности судить?

– Я не сужу, друже. Нешто и мы берем где-то сторонние словеса?

– А «людина» ниоткуда не взяли? Я встречал это словцо не токмо у вас.

– Ты мне, Лесоок, думки морочишь – хуже красной девки! – улыбнулся Светояр и убежденно додал: – Разве ж такое слово может быть чужим?

– Варяги вам его подарили – чтоб различить людина от раба.

– Откуда ты знаешь о варягах – ты ж булгарских кровей?

– Как ты быстро наперед определяешь! Жили мы в Перми. Тятя – булгарин, то верно.

– Потом ты жил в Полоцке, – с издевкой подсказал слышанное раньше товарищ.

– А ты-то хоть в одном городе был? A-а, не был… И рабов не видал.

– Видал, че ж? – Не думал сдаваться Светояр. – Дубна говорил: княжьи дружинники пришли в дом и явили указ – кажен год с дома дань… Вот и стали они тамо рабы для посадника.

– Оха-ха! Уху-ху! – не смог удержать смех всегда спокойный Лесоок. Спутники, любопытствуя, поворачивали к нему головы. – Да у раба и порты на нем не евошние, а володетеля!.. Ты же говорил – тятя из Киева. Что ж он тебе не рассказал про то?

Русич задумался.

– Да, рассказывал-говорил, – вспоминал и соглашался Светояр. – Общий дом, как катух… Дети их – тож робичичи… Надо ж, как довелось им… – расстроился нешуточно русич. – Уговорил, уговорил… Мудрый ты – ровно волхв!

– Много где был, многое видел… И ты вспоминай допрежь тятькино да прожитое, а не суйся в котору для ража.

Финны ехали впереди. Русские, урвав последки спора, продолжили свою беседу. Светояр с Лесооком опять возобновили разговор.

– Нет, Лесоок, многое увидеть – не значит узнать… Синюшка вон лытает туда-сюда, а что ведает? Очи не всем одинаково быль на сердце ложат! Там, внутри, варится увиденное каждым по-разному.

– Кое-что и я сего дня узнал…

Шли довольно быстро. За день отмахали больше, чем наметили. На ночь остановились у ручья. Набрали в мех и в торбу воды, сварили сбитень из меда и редьки, похлебали с грубыми овсяными лепешками и легли спать. Бранец, всю дорогу бежавший молча, наконец, тявкнул на привязанных коней – видать, хвалясь, что ему оставили свободу…

Утром – мокрые от росы, жуя сухие лепешки, – двинулись в путь. Лесоок сказал, что скоро будет малый Торжок, а возле него – татарское село… Путники решили их обойти и отправиться к селу другому – тоже татарскому, имевшему большее количество лошадей. На исходе дня, растворившегося в утомительной дороге, добрались до места, но решили заявиться на торжище утром.

Ночь выдалась звездная, душная… Спалось плохо – комары жрали поедом. Закрыться опашнем – дышать нечем… Высунешься – писклявые хищники тучей припадают к лицу…

* * *

…Стреша тоже не спала. Покормив проснувшуюся дочурку, укрыла люльку льняной тряпицей в мелкую сеточку и легла на спину, широко раскрыв глаза и задумчиво вперив их в потолок.

– Сыз, спишь?

– Нет, дочка, тебя слушаю.

– И что услышал?

– Грустишь и мучаешься… Подружек у тебя нету.

– Нету. Не найти тут… Лешачки – не подружки: что ни скажи – ничего в толк не берут. Молву нашу не понимают, и душу мою… Вот девочка моя вырастет и найдет себе подружку – хорошую-хорошую, как сама.

– А ты ходи, дочка, и сиди тамо, когда досуг есть. Сиди и слушай – вот и настанет тебе житие! – пробасил также не спавший Ижна.

– Ой, не могу я, стыдно… – Стреша заплакала.

– Не плачь, милая, – успокаивал Ижна. – Держись гордо, плюй на смешки!

– Я тоже сблужу! – прошипела молодица.

– Не думай об сем, павушка, – проговорил Сыз. – Тебе – не впрок, а думам бабьим твоим шатание будет наперед. Всю малину в лесу не покушаешь – свой кустик береги и лакомись.

– Сколько тебя знаю, Сыз, никогда не слыхивал, чтоб ты столько баял! – удивился Ижна. – Да складно как, да про любо-дело… И откуда знаешь-то?

Помолчали. Стреша шмыгала носом.

– И я бы с Уклисой полежал! – выговорил с молодецким задором Сыз – так, что и не узнать бы его голос, если б не свистящее шамканье беззубого рта…

* * *

Утром вошли в большое село, привольно раскинувшееся на открытом пространстве. Состояло оно из небольших, похожих на правильные коробочки, домов без городьбы. С двух сторон строения вплотную обступало поле с росшими на нем рожью и пшеницей. По краям села – около леса – на зеленых лужайках паслись гривастые кони, ближние из которых, завидев гостей, перекочевали подале.

Лесоок сразу определил, куда подъехать и кого спросить. Спутники подождали, пока он вел переговоры. Вернувшись, меря сообщил, что надо ехать еще, пояснив, что здешним нужны серебро или булгарские деньги, меняться они не хотят, потому как все свое – такое же.

Продолжили путь. Раз уж отправились за удачей – никто и не думал унывать. Мерянские молодые мужики осматривались вокруг, поглядывая на русских и своего Лесоока. По дороге в основном все молчали. Иногда лишь подмечали что-то вслух, запоминая окрестности.

Шли еще два дня. Мерь сменилась муромой. Язык их Лесоок хорошо понимал, но на разговоры времени не тратили – ведь кобылы для коней у них все еще не было. А она нужна, чтоб стареющие кони оставили потомство… Нет, по частому лесу и болоту, среди которых они жили, особо не разъездишься. Пешком – и удобней, и спокойней, опять же – ртов меньше… Но и совсем без коников нескладно. Ни тебе поле вспахать, ни урожай перевезти… Да и опасность чуют – не хуже хорошего пса… А самое главное – любили славяне коняшек! Ради них могли себе и в чем-то отказать… Вот и сейчас взяли для купли куски рубленого серебра… Это у соседей-лешаков – ни собак, ни коней…

Часты стали в муромских заповедниках булгарские села. Вокруг паслись овцы и лошади. Были и мохнатые коровки – эдакие туренки – поджарые и шустрые.

– Молока – как с вашей козы… – пояснил мерянский глава. – А вон, глядите, сколько лошадей пасется… Ты, Синюшка, говоришь – в Ростов… Там сего нет!..

Лесоок пошел один в село, а остальные с горемычными жеребцами направились к небольшому табуну. Лишь к вечеру, когда уже сильно забеспокоились, приплелся Лесоок. Он был сильно пьян и радовался делу. Гулявших в приятной компании коней трогать не стали: сами отволокли узлы с бобровыми и куньими шкурами, вернулись с подвыпившими татарами к табуну. Стали меняться. Славяне единственно берегли саврасого: хоть самый старый, но ведь и самый дородный.

– Этого конька – вам, а нам – ту кобылицу молодую! – едва выговаривал слова побледневший Лесоок.

– Бери, бери! – Светояр, Пир, Синюшка орали дурными голосами на веселых татар, уводили саврасого, выталкивая другого. – Вам один ляд – жрать, а саврасый – еще жених!

Татары согласились взять коняку помоложе.

– Еще есть железная бакса, во какая миса! – мало понимавший в лошадях, увлеченный торгом, Лесоок хмельно разводил руки и качался из стороны в сторону. Татары смеялись над его русской речью, щурили блестящие от кумыса глазки, что-то каркали непонятное. Лесоок им отвечал – те смеяться переставали и начинали, трезвея, громко кричать.

– Пошли! – скомандовал мерянский татарин по-русски. – Юсьва, доставай серебро!..

Всем заранее были розданы разные куски серебра. У русских свои, у финнов свои: у первых – резаны в гривен, у вторых – отлиты болванки в отпечаток следа коня. Болванки разные: одни залиты наполовину, другие – на треть, третьи – на четверть. (Натыкаясь в лесу на объеденные кости купцов, путников, выбирали мери из скелетов серебро, самоцветы. Копились драгоценности со скифских времен…). Отдали Юсьвино копытце малой толщины за емкую, жестяную мису. Финн подумал, что нароком был выбран его кусок: дабы именно он остался с пустой мошной! Недовольно сглотнул и взглянул на качавшегося вождя.

– Возьми, Светояр, Стреше подарок жалую! – совал другу таз и сотрясался предрвотной икотой Лесоок. Редко пьющего, а посему разморенного обманным зельем, взавалили его на коника и пошли домой.

Юсьва бормотал что-то по-финнски, когда удачливых торговцев догнал молодой булгарский парень. Объяснял им про свое, но никто ничего не понял. Видимо, что-то дома натворил. Порешили – пусть идет! Проснется Лесоок – разберется.

Ночью, не останавливаясь, двигались по берегу реки. Луна множилась светящимися пятнами на неровной водной поверхности. Пир, косясь на блики, сетовал устало Светояру:

– У нас бы купцов приветили, накормили, с девками в повалуше спать уложили.

– Так купцы же мимоходом плыли, надолго не задерживались в Поречном? – уточнил Светояр.

– Киевляне, что ль? Тьфу на них, соглядатаев!.. Других ли нет?

– Из леса тати выходили, всякую старь совали… – встрял измученный Козич.

– А перо, брех, ты где взял? – сказал и осек продолжение улики Пир: остерегался тот ушей Синюшки.

– Ладно – хоть одного приветили и накормили! – хлопнул по крупу везущей Лесоока лошади Светояр.

– Перо из-за вас я носить уже не мог: токмо по теремку и токмо ночью – штоб кто не надо не увидал… – вспомнил Козич. – Да и бисовы потроха с ним!..

* * *

Уклис, прознав, что Светояр с мужиками в отъезде, решила навестить его жилище. Рассмотреть поближе его женушку и послушать, чем она дышит. Чуяла, что люба русичу, сама думала о нем… Видела Стрешу как-то на реке: красивая, но шумная и молодая. «А на меня всякий, ахая, глядит: я – выше иного мужика, неподступная, волосы густы и длинны!..» – думала о себе Уклис и, словно лисица, неслышно ступая по лесу, пробиралась к мостку через речушку. Возле жердяной переправы толпились бабы из Лесооковой семьи, и она, не выдавая себя, перешла речку выше того места. Намочившись по пояс, вышла на берег и выбрала узенькую тропочку, ведущую к одной из калиток русского дома. Намокший подол сковывал движения ног, и она, подняв его, завернула за пояс. В калитку вошла – ровно девка с северянского ночного игрища: длинные черные волосы, до бедер оголены крепкие стройные ноги с мощными мышцами под белой кожей, с решительным, не колеблющимся взором. Сыз на крыльце от этого явления вздрогнул. Уклис молча смотрела на большой дом, показывая видом своим, что ищет кого-то.

– Ты к кому, птаха? – Сыз не подходил.

– Светояр… – показывала на подол красавица и брала за него пальчиками: мол, где подол Светояров?.. Сыз растерялся, глядя на крутые бедра молодухи. Уклис это заметила и глаза ее заблестели радостью.

– Светояра нету, – дед, вылупив мутные глаза, стоял вполоборота к двери и держал дверное ухо. Намеревался уйти прочь, но красотка, засмеявшись, красивым грудным голосом повторила:

– Светояр… – И стала показывать на себе, чем отличается мужчина от женщины, пытаясь объяснить, что нужна Стреша. Но Сыз взял за ручку Ягодку, вошел в дом, дверь за собой не затворил – слушал, что будет делать гостья. А гостья скинула с пояса подол, пошла к другой калитке и разом определила, где козья тропка.

Выйдя из леса к Лысой горке, увидела сидевших на солнышке Стрешу и Ижну. Рядом с ними, сильно не разбредаясь, паслись полдюжины коз с козлятами. Уклис, развернув плечи, подошла, не таясь. Но запас ее рвения вдруг иссяк под встречающими взорами, и она встала, небрежно облокотившись рукой на дерево.

– Стреш, гляди – к тебе гости! – громко огласил Ижна и обратился к Уклис: – Э-э, иди-ко сюда.

Мерянка приблизилась, направив сверкавшие решительностью глаза в темень леса. Не дойдя трех шагов, уселась, прогребла назад пятерней черные, несвязанные волосы и уставилась цепким, мерцающим взглядом на Стрешу. Смотрела точно в глаза, стремясь увидеть многое. Но пока она перемещалась, Стреша оправилась от неожиданности, представив сопернице спокойный, потемневший от бесстрашия лик. Уклис увидела, что ей ведомо про блуд мужа. В смелых глазах Светояровой жены усмотрела она не только ледяной укор, но и готовность вступить в бой. Этот бой не обещал мерянке ничего хорошего. Знала Уклис про жестокость русичей: с войной идти – не пощадят. Под стать мужчинам и их женщины. Слыхивала лесная дива краем изящного ушка от отца о воительницах, деливших боевые тяготы с угрюмыми мужьями, братьями, отцами… Эта, без сомнения, убьет! – Стреша смотрела осмысленно, спокойно, в краях глаз затаив угрозу… Уклис отвела взгляд и подумалось ей: «Нигде не видала я такого мужчину, должна насытиться им – или вся моя жизнь от конца до края будет пустой и никчемной!..»

Стреша по едва слышному вздоху противницы поняла настроение, ясно рассудив, что голубоглазая дивчина за здорово живешь не отступится. «Ох, могу вонзить ей железо в грудь – пусть даже чревато это которой со всеми здешними лешаками!.. Но вот сейчас, когда она отвела от меня глаза, отчего-то жаль ее. Мукой вздрагивают бровки…»

Стреша взяла лежавший рядом меч, встала и обратилась к внимавшему Ижне:

– Послушай, мил человече, почему мы тут уж три года живем, а капище не устроили?

– Я тож подумывал: защита нужна нам от гнета.

– Вот такой гнет мне противен! – Стреша кивнула на Уклис – та хищно смотрела на выговаривавшие мудреные слова губы русской.

– В Перуновом лесу, говорят, волхвы истуканов робили. Люди помогали.

– А тут вы сами сробите. Топоры есть, смола есть, столбов – эна вон сколько!

– Да, задача… – протянул Ижна – до сего мига он лишь непроизвольно подыгрывал Стреше. – Што надумала-то?

Уклис смотрела на них, не понимая ни слова, потом встала и, уходя, нараспев что-то протянула. Да так голосисто и громко, что Стреша вскипела: голос резанул по напряженной душе. Смуглянка ринулась к ненавистной спине, двумя руками отводя за плечо меч, забежала, задохнувшись с пяти шагов, перед финкой. Оказавшись ниже по склону, уперла в соперницу взор. Уклис увидела иные глаза, предвещавшие молниеносный поступок. Стреша, несколько мгновений назад демонстрировавшая внутреннее равновесие, теперь вот вспылила и стояла перед зоркими, понимающими голубыми зеницами, побежденная злобой и славянским неравнодушием. Уклис приметила замешательство и усмешкой выказала свое превосходство. Русская резким махом из-за плеча вынесла меч и, взбешенная зубоскальством, ощутимо приперла его к животу Уклис. Черные глаза горели решимостью. Но колоть она так и не собралась – остыла, опять пожалев разом переменившуюся иноземную бабу. Это поняла мерянская дива. Хотела было вновь засмеяться и уйти, но смех не получился. Почему? «Жена Светояра очень горяча сердцем: засмеюсь – лишусь и жизни, и милого…» – сообразила дива. Сделала от меча шаг назад и обошла уже пришедшею в себя, русскую.

– Дура, не смейся – ведь убью! От Светояра отринь – терпеть боле не стану! – кричала вслед красиво уходившей мерянке Стреша. – Ижна!

– Што?

– Я Светояра больше не люблю и видеть не желаю!

– Да ты што? И как оно будет?

– Гори все синим пламенем! Сгори и он пропадом!

– Погоди, дочка, с пламенем-то. Чуешь – нет? Гарью садит… Эна над мещерой дым! Что тама такое?

– За этой лисой огнь ползет… – не понимая происходящего, ответила захваченная своей заботой Стреша.

– Накаркала, черноглазая! Охолонись, дочка.

– Уже холодная… – Стреша смотрела на облако дыма, поднимавшееся где-то далеко над лесом. – На мурому сдувает… Стрибог нам помогает, аль не видишь?

– Да, верно, дует туда, ан еще повернет!

– Да что ты робеешь? Я вон не знаю, куда деваться с этой лисой… Подскажи хучь.

– Все просто можно сробить, выбирай: я сам порешу ее – твой грех на себя возьму; а можем уговорить Синюшку: скрадем ее и отправим с ним в Ростов – он давно туда метит; можно еще посоветоваться с Лесооком – этот выход найдет… – Ижна обхватил Стрешу и по-отцовски прижал к своему доброму телу. – Для тебя все, доченька, содеем.

– Но как же он мог так предать?.. Сделай лучше истуканчиков, миленький, пусть он роту даст супротив блуду и прощенья у меня попросит, ведь…

– Все сделаю, голуба. Дюже люб он тебе – вижу, вижу… Не потеха!

Стреша плакала, но плач не был бессильным: Ижна успокоил, укрепил.

Дымом пахло все сильнее. Собрали коз домой. Уходя с Лысой горки, Стреша оглянулась на место, где сидела ненавистная красавица. Прямо над ним перед одержимой славянкой возник вдруг красивый образ Светояра! У нее загорелось сердце, и она крикнула призраку: «Светояр, люба моя! Воротись ко мне весь, полюби, полюби, полюби!..» Потом спокойно отвернулась к дому и пошла молча.

Ижна решительно гнал козла домой.

– Иди, оборотень рогатый, не блуди вокруг – не то все стадо задурит…

* * *

Примерно в то же время Светояр говорил Лесооку:

– Ну ты как, ободрился от кумыса, аль нет?.. Ободрился – вижу… Слухай чутко. Без меня идите – мне надо в сам Булгар.

– Пошто это? – очумели разом все. Лесоок, сонно напрягая лик, спросил:

– Что ты придумал? До Булгара далече! Сгинешь – один-то!

– Не сгину, надо мне.

– Скажи, не мудри! – вникал в неожиданное решение вожак.

– Приведем кобылу, отдадим чан твой. Стреша будет радая твоей щедрости, а я что?

– ???

– А я – все по делу, все при деле… Жене родимой в лесу помочь не могу в несладкой тутошней жизни!

– Нетто ей у нас не по нраву? – удивился Лесоок.

– Это вам по нраву, а любого нашего спроси… Кому здеся по нраву, браты?

– Лешему с кикиморой туточки житие! В сем лесу грудину давит! – ответил Пир.

– Скука, комары… Жизнь наша сирая – што сон беспробудный! – поддержал Синюшка.

– А мне люба ся сирая жизнь. Моя кровя не гуляет уж. Мне любо туточки. Очень жаль, што вы маетесь! Оттого мне дюже больнюче… – высказался Козич.

– Я забыл о Стреше! – вновь начал Светояр. – Никогда и не помнил… Все случалось как-то само-собой – она ить льнет ко мне… Се уяснив, вот зрю: еду – как пантуй – без подарочка. Будто к чужой тетке!.. Тридцать летов отжил, а поминок, вроде, никому не жаловал.

Вопросов никто больше не задавал. Лишь молодой булгарин что-то пытал у Лесоока, но тот задумался и молчал. А когда наконец взглянул на татарина, повел пристрастный допрос о делах, отнюдь не касавшихся Светояра.

– Светояр, я с тобой. Точно, я тож без поминок! – выступил Синюшка, но не уточнил, для кого гостинчик желает: видно, все равно – лишь бы махнуть подале.

– Ну, уж и меня берите! – вызвался Козич. – Во второй раз очумел.

– Да куда, Козич? – не знал, что делать, Светояр.

– В Греции был – теперь в Булгар, бес тебя щекочи! Там помолиться, што ль, надумал? – расстроился Пир, негодуя на всех троих соплеменников разом. – Ополоумели они, видать, от твоего леса, Лесоок!

Лесоок сразу не ответил, в голове прокрутил сначала его слова, чуть погодя проговорил:

– Лес вам нехорош… На сук задом налетели – и вытащить его не желаете. Ходите с тем суком, а виновных выискиваете на стороне!.. Пошли, чего стоять, пошли, Пир, што их упрашивать? Ты бы и сам, будь помоложе, не прочь, а-а?

– Нет, я не пойду, что мне? Домой, домой! – растерялся смущенный Пир.

– Возьмите коней! – вдруг окрикнул Лесоок.

– Да нет, – ответил Светояр, – ступайте.

– Стойте, бразды с них заберем! – И Синюшка принялся снимать кожаные ремешки возжей и удил. – Сробите воровенные, доведете как-то… Айда! – позвал Синюшка, быстро распрягши животных и потряхивая смоткой перепутанных ремней.

Пожелали друг другу доброго пути и разошлись в разные стороны…

* * *

Когда едкий туманный дым пеленой устлал весь лес, явился домой Пир.

– Что такое содеялось, говори же, бес?! – испугалась возвращения одного мужика Стреша. – Где Светояр?

– Здорово живешь, дитятко! Поздоровкайся вначале.

– Ух, не томи! – насторожилась Стреша.

Сыз, открыв рот, вышел из-за Ижны и страшно придвинулся к однорукому.

– Поехали они в Булгар за подарочками! – криком оборвал вопросы Пир. – Што и чего – не спрашивайте боле! – разозлился он. – Дайте поесть наперво! Буду кушать, а вы-то уши и развесите. Все скажу по порядку. Я им говорил – надо вертаться всем!

Пошли в дом, но Ижна не утерпел: вернулся и оглядел кобылу. Вот это занятие, вот это жизнь!..

Три года уже царил в этих местах шум, принесенный славянами. За речкой, у мери, разве такие встречины? Конечно, нет!

Все пришли чинно, полезли к теплым молодухам, судача о чужом. Разговор негромок. Юсьва, вредный мужичок, рассказывал у костра о трех славянских дурнях. Да и не только он – его друзья, бывшие там, поддерживали сказ согласительными дополнениями.

Молчал лишь Лесоок, высматривая перемены. Нет… Все по-старому вроде… Лишь Протка грустит… А чего ей не грустить? Муженек-то русский у ней…

Вообще-то, Синюшка Протке муженек или нет – неизвестно. Разбиться в прах ему ради бравого, ушлого дела – раз плюнуть. Так уж он устроен. Слушает старших, спрашивает у того, кого уважает, уточняет. Охоч поспорить, посмеяться – лишь бы не скучать. «На сук задом налетел!..» – говорил о таких Лесоок. Сравнение касалось всех русичей, лишь Светояра – в самой меньшей степени.

Лесоок, наблюдая славян три года, никогда не был уверен в следующем их шаге или поступке. Мужчины его племени – по душевному мерянскому наитию – сторонились беспокойных, шумных, приглядных соседей, ревновали к своим женщинам. Мерянки же, как одна, души не чаяли в Светояре. Именно душой его упивались, а не просто статью, ликом… Смотрел он внимательно, в то же время – не картинно тупил взор… Был немногословен… Руки – как плетенки на бобра… Спина такая широченная, что казалась глыбой… А главное – ни с кем не блудил, поддерживал расстояние в отношениях. Даже в его связь с соседской чертовкой Уклис мало верили. Кто-то видел запретную лесную сценку, но многие полагали сие за мороку подглядевшего.

…Сам Светояр тоже надеялся на забвение того случая, но шуршали вокруг слушки. А тут еще эта баба одержимая – «….скажу Стреше»! «Сам я повинен в сем! Обидел Стрешу – хоть она и ничего не знает… Ан нет! Боже Сый, наверняка обсказали ей про все гадючки-мерянки. Есть безобразы, набитые еловой хвоей! Вместо души – пожухлая падаль с темных елок!..»

* * *

Светояр пробирался с попутчиками по ночному лесу, оголив стальной клинок. Сек встречные кусты, зарекаясь любить и жалеть Стрешу.

– Чего бормочешь? – спросил Синюшка.

– Кипит в груди! – с одышкой ответил мужик. Не видя в темноте лица вожака, товарищи обеспокоились странным его возбуждением.

– Это село надо обойти! Если сведем коней и осветимся – стыдно будет перед знакомцами! – предложил вернувшийся мыслями к собратьям Светояр.

– Если осветимся – порубят, как псивых выжловок! Не до стыда будет… – отбубнил Синюшка.

– Надо, штоб было три лошадки – и никакого народа! – пустословил, робея Козич.

– Дорога умаляется, – заметил Синюшка.

Действительно, вскоре тропка исчезла вовсе.

– Полезли на дерево, поспим. Искать надо все равно днем… – сказал Светояр.

Все согласились. Выискали подходящее дерево, влезли, уперлись ногами, облокотились спинами и засопели.

Проснулись от звеневших и кусачих комаров.

– Ну, собрался толкун! Так хорошо устроился.. Ать, бесы! – с плеча хлестал с остервенением Синюшка цепкую комарилью.

– Гля-ко, парни, кони! – прошипел Козич.

Во тьме и не заметили, что очутились возле опушки!.. За краем леса в утренней белой пелене стояли сонные кони.

– И туман на руку нам! – подметил Светояр.

– На, Козич, распутай… – Отдал мужик проворному подельнику упряжь. – Коника тебе спомаю, а ты будь сзади…

Молодые мягко и бесшумно пошли к лошадям. Козич держался позади, распутывая и накидывая на себя расплетенные ремни – дабы не спутались опять. Подбежал к Синюшке – тот успокаивал не понимавшую ничего лошадку – отдал путы. Потом к Светояру – тот крался за взбрыкивавшим и фыркавшим жеребцом.

– Бери кобылу, – шепотком посоветовал Козич, отдавая упряжь.

Две лошадки были готовы к отправке в лес. А куда подевался Светояр?..

Он крался за норовистым большим конем. Во второй-третий раз настиг стреноженного красавца, хлопнул по вые, продел удила, откинул возжицу, разрезал узы на ногах – готово!.. Коню вроде как понравилось эдакое ухаживание и успокаивающее бубнение, но вдруг он сообразил, что чужак его нагло обуздал! Конь заржал, но голову не повернуть – новый хозяин тянет ее к земле!.. Рядом закричали люди – не по-русски. Это татары рванули на клич коня! Но похитители уже верхом – понеслись на бьющих задами четвероногих прямиком в частый лес.

Сучья встречали груди лошадей и плечи вершников, ветки хлестали по лицам и мордам. Лошади крутились в зарослях, конь под Светояром встал на дыбы.

– Лупцуй его плашмя! – отчаянным криком подсказывал Синюшка. – Не то сгинем!..

Татары виднелись уже сквозь туман. На бегу изготовили луки, готовые стрельнуть. Татарские всадники где-то там вскакивали на коней. Русичи что есть сил больно били голомнями по задам своих коняшек– те пошли, пошли, поскакали!.. Объявилась едва видная стежка. Направились по ней и – мчать, мчать, хлеща по бедовым задам животин плоскими сторонами клинков. Сзади слышался хруст погони.

– Их не может быть в ночном много! – прокричал сметливый Синюшка.

– Встретим!

Развернув коня, Светояр чуть сошел с тропы. То же сделал Синюшка. Козич, не зная, что предпринять, уехал вперед, остановился и прислушивался, весь дрожа.

За ними летели четверо с кривыми сибирскими саблями. Двоих первых пропустили, двум вторым по спинам секанули мечами.

Козич, увидев несшихся на него всадников, истошно заорал и взметнул ввысь меч. Кони татар, ошарашенные криком и перегороженной дорогой, вздыбились, отворотили головы и замялись. Сзади на них летели русичи. Татары ударили саблями, но были смяты тяжелыми мечами и едва не попадали с коней. Один булгарин, сильно пораненный, сам начал слезать, зажимая окровавленные плечо и шею. Другой выхватил лук и навел стрелу на Светояра – тот укрылся за головой лошади.

Козич издали опять что-то визгливо проорал. Под татарином коняшка заплясала, не давая вершнику прицелиться.

Как Светояр, конем укрылся и Синюшка. Выставив плашмя мечи, они медленно подъезжали к татарину. За ним «хопал» и «опал» Козич, подсказывая заискивающим тоном, что он-де окружен, и один выстрел его, бедолагу, не спасет.

Татарин, высматривая пути побега, выпустил стрелу в Светояра наудачу. Она просвистела над ухом светоярова конька. Степняк слетел с седла и убрался тенью в густо заваленный сухими сучьями лес.

Стрела угодила Светояру в правую руку возле плеча, пробив десницу наискось и насквозь. На земле мучился с окровавленной шеей и ключицей булгарин. Синюшка ухватил за повод его коня и сказал:

– Светояр, возьмем и другого – сгодится.

– Я ранен, у меня стрела, берите сами… Айда отсюда скорей!

Подъехал Козич, воротя от окровавленного до пояса татарина взгляд, прихватил вторую лошадку, и они поскакали по светлеющему лесу прочь. Направление выбрали на Булгар…

Двое оставшихся в живых булгар рассказали своим, что похитители были русскими, и селяне устроили погоню в направлении на запад и на юг. Не сдобровать бы русичам, отправься они туда. Но их влек к себе город Булгар, расположившийся в глубине татарской собины…