Текст книги "Первый великоросс (Роман)"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Отправились к племени, где жил Дубна. Оттуда же была и Уклис.

Приехали, кроме ветхих старух, не застали никого. Спросили жестами у них про Дубну, услышали ответ, да не разобрали ничего… Где-то рядом находилось поле. Двинулись туда, обнаружили распределенных по просеке женщин, половших делянки с рожью, овсом, пшеницей. Рядом стоял рослый Кроути – справедливый и молчаливый вождь сего племени. Он громко, отрывисто командовал. Мужчин было совсем мало– вероятно, остальные на охоте. А те, что имелись в наличии, работали, не разгибаясь, будто не замечая гостей.

Светояр сразу наткнулся на Уклис: глаза сами примагнитились к ней. Она выгодно выделялась из всех – дородная, стройная. Встала в полный рост, сладко потянулась – намаялась… Наконец дива заметила русских и, раскачиваясь, пошла к ним. Молодица резала прозрачным, зорким взглядом из-под красивой головной ленточки, удерживавшей пряди черных волос. Никем не званная, стала рядом, чаруя, вперила глаза в Светояра. Синюшка сбоку глядел на ее плечи, груди, немея и злясь.

– Чем живешь, Уклис? – улучил момент Светояр, когда она спросила глазами: «Ну, чего пожаловал, соколик?»

Красавица приятно улыбнулась и медленно направилась в лес. Также медленно оборачиваясь, вытягивала, выпячивала, выделяла все распрекрасные места своего тела. Сняла с волос подвязку, встряхнула тяжелыми патлами, развернула головную привеску – получился платок. Хлопнула им, выбирая место на гряде. Подалась плечом, повела крутой ягодицей… Светояр оставил Синюшку стоять, а сам поехал за ней. Догнал, поравнялся.

Она изящно повязала платочек, пялясь на высоко сидевшего конника. Он глядел под поднятые к голове локти на крупную, мясистую грудь. Она лукаво улыбалась.

Не говоря ни слова, двинулись к шалашам в лесу, где отдыхали от полевых работ. Шалашей имелось несколько. В них кто-то был. Уклис, шлепая на себе комаров, гладила бедра и оглядывалась, оглядывалась. Нырнула в пустующий шалаш. Светояр спешился, полез следом. С храпом набросился на пышное тело – лапал, мял, задыхался. Красавица стоном показывала, что он слишком больно ее тискает. Он умерился, стал развязывать свои вязки. Комары облепили их тучей.

– Поехали в траву, – рычал он и тащил Уклис за руку из шалаша. Помог забраться на коня, сел сзади и быстро помчал по лесу. Она смеялась, а он, треща бабьей рубой, широкой лапой месил ее груди. Целовал припавшую к нему в шею…

* * *

Синюшка, один пробираясь другими тропами к дому, негодовал на товарища. Ехали по делу: готовы были приступить к осуществлению запутанной и рискованной комбинации по прекращению намечавшегося разброда в стане лешаков. Ижна с Пиром велели взять Светояра и понаблюдать за ним, постепенно вовлекая в заговор. И вот на тебе!

Меряне скрытно, но необратимо недовольны якшанием Лесоока с пришлыми русскими. Как-то вдруг племя перестало считать его своим – заметило в нем полное обрусение, слушая бесконечные уговоры его отстроить жилье наподобие соседского. Помимо того Лесоок всегда был равнодушен к молитвам на капище – более полагался на житейский опыт и свою прагматичность. Вождь слыл большим чистюлей и часто мылся в ушате, собирая для облуживания немало девиц, с которыми громко шутил.

…Полтора десятка лет назад забрел он сюда – тихий и мирный. Быстро выучил местный язык и потихоньку стал выказывать удивительные для мери способности. Научил, как из сильно разогретого листа железа с помощью дубового чопа можно выдавить защитный головной колпак. Показал пример в ношении удобных тряпичных одежд. Считал дни, лета. Иногда брился, становясь молодым… «Оборотень…» – перешептывались недоброжелатели… Умел, когда надо и на кого надо, закричать, знал, где промолчать. Дополнял язык мери некоторыми словами своей матери, происходившей из перми. Помнил что-то из речи половчан и татар. Сочинил сказку, что финнский народ – весьма велик и пространен. Его с интересом слушали, внимая лестной полуправде. Ведь до Ледяного далекого моря да за Каменными горами жили родственные им народы – например, перми, чей язык был похож на мерянский. А вот с «великостью» он преувеличил: финны почти повсеместно пребывали в дикости, первобытности, а где-то даже и самоедствовали.

Тем не менее его россказни занимали всех. К тому ж, был он молод, крепок, энергичен. И спокойным ходом лесной жизни сменил старого вождя…

Конечно, в нем замечались изыски: то же мытье, отказ от групповых любовных оргий, склонность иметь при себе лишь одну женщину… Он не показывал превосходства, отнимая красоток у других мужчин. Был многословен и красноречив с женской половиной, всегда находил оной поблажки в суровом быте… Все это до недавнего времени считалось его плюсом.

Но вот пришли русские. Он полной своей натурой потянулся к ним: творил помощь, склонял настроение племени к добрососедству с русичами, учил беспрестанно русскими примерами. Три года он был счастлив происходящим…

Кроме вождя в племени существовал еще пост племенного духовника: жрец при капище и при душах соплеменников в миру… Умершего мерянского кудесника финского жрища долгие годы никто не мог заменить. Вялость помыслов и поступков мери, отсутствие кандидатов на сию должность оставляли вакансию свободной и поныне.

Подрос Юсьва. Честолюбивый, симпатичный радетельнице старины Милье, тайный любимчик ее, сам впитавший от стариков каноны многовекового мерянского устава – быта, охоты, воспитания и духовной жизни. Рыжеволосый, молодой мужичок в ограниченном кругу приспешников Милье умело показал метания Лесоока, а потом доказал тайно и подстрекательски это почти всему племени. Мужской половине – точно…

Напряглась племенная община. Конечно, мерь – не особые храбрецы: действовать открыто не решались. Мешали все те же грозные русские. Просто жили рядом и своим присутствием порождали в недовольных нерешительность.

Жили русские более чем спокойно, без особой надобности не захаживали. По сравнению с жизнью на Руси, были эдакими агнцами смиренными. Всего-навсего имели устрашающие доспехи, тяжелое оружие, а главное – по наитию своему заходили в гости, когда, вроде, о них забывали. Смеялись над кем хотели, расположением своим оказывали кому-то поддержку… Не выявляя особого рвения, просто жили, не подозревая о своей верхотуре, все вязче довлели над лешаками. Светояр без усилий очаровывал женщин… Словом, по разумению аборигенов, выглядели русичи хозяевами. Лесоок неволей примкнул широкой душою к пришлым.

В воздухе леса поселился разлад. Лешаки в помыслах своих выбрали себе сирое и убогое существование – без вмешательства чужих кровей. Следовало или покинуть насиженные места, или избавиться от Лесоока и иже с ним: несносного Синюшкиного мальчишки и его русевшей день ото дня матери.

Синюшка понял, что Светояр теряет голову, малодушничает… Уж точно – сегодняшний день потерян безвозвратно! Хуже – Светояр вредит русским поселенцам!..

Через время прискакал домой, нашел всех в сборе – ведь дело шло к ночи… Вдруг понял, что Стреше-то надо сказать такое, в чем она не посмеет усомниться.

– Искали Дубну. Он на охоте. Мы за ним. А они гнали зверя и столкнулись с соседями. Разбирались. Светояр остался, а я к Лесооку – подослал его туда же. Сам приехал вам сказать.

– Может, поедем и мы? – предложил поверивший Пир.

– Верно, уж вертаются. Поди, будут скоро. Не студи кушанье, Стреша, сейчас подъедет…

И завели разговоры о неукладе последнего времени. Судачили о том о сем, упоминали Светояра… Синюшка недовольно рассказал обо всем мужикам позже – шепотком, без Стреши.

Пир с Ижной до полуночи крутились у конюшенки – ждали Светояра, чтоб шепнуть ему отповедь, придуманную Синюшкой. Горевоздыхатель пришел в раздумьях– как быть: Уклис занозой засела в его сердце!.. С мужиком приключилась настоящая большая любовь. Он был готов расстаться со всем, что имел, лишь бы быть рядом с любимой.

Встретившие его на ночном дворе, шипя, отчитали мужика, как мальчишку, подсказали убедительные слова для Стреши. Остальное решили устроить завтра. И обойтись без Светояра…

Спозаранку отправились к Лесооку, чтобы окончательно установить, как далее следует поступить. Лесоок встретил гостей и, видя их озабоченные лики, выступил вперед, засуетился, попросил уйти из землянки хорошенькую мерянку. Жестом предложил сесть. Шмыгнув носами, приступили к беседе.

– Значит, Светояр нам не подмога? – расстроился Лесоок.

– Выходит, что и наоборот! – вспомнил вчерашнее Синюшка. Его поддержал Пир.

– Мне уж не до наследия… Но так недолго и одикариться! Ведь бросит Стрешу, жеребя перестоялый, и убежит, аки волчина, за самкой, у которой мокрота под хвостом! – горячился Пир.

– Зря ты так, Пир… Парень всем нутром запал в омут! – проговорил Ижна лишь для того, чтоб не сбиться с больного дела на разбор Светояра.

– Когда сердце рвется в груди, разумом не усмиришь, – поддержал Ижну Лесоок. – Кому какое сердце дано… Уклис ходит неспроста сюда – верно, показывает свою опаску.

– Кому, Юсьве? – спросил Синюшка.

– Может, и ему, – спокойно ответил Лесоок.

– Видно, рассказывает про Стрешкину грозу, но отступиться от парня не желает… – размышлял Ижна.

– Племя мое Юсьвой мутится. Нарядим его – и с Уклис устроится! – переводил на свое Лесоок.

– Вызовем на наше капище, заколем мутаря и волкам за верею сбросим! – предложил Синюшка. – Ни слуха, ни духа, ни зацепы.

– Мои поймут. Сойдут всем племенем.

– Вот беда… – вздохнул Пир.

– А что, Уклис там, у себя, не люба никому? Мож, подсобить ее обуздать? – спросил у Лесоока Ижна.

– А ты сам обуздай! – засмеялся Пир. – Хватит по мерянским вередницам браживать!

– Штоб от печали на елку не залезть, к сестренке поважился. А этой ражей прокуднице полдюжины таких, как я, надобно! Эх, лета остались там… – непонятно куда указывая, серьезно рассудил про самого себя Ижна. – Видно, Светояр угодил ей!

– Она на поле глазками блестит, титями – ну как нароком! – водит из стороны в сторону, на челе писано – потерпеть не могу! – вспомнил вчерашнюю Уклис Синюшка.

– У вас, видно, туточки в лесу таких жеребых кметей не сыщешь! Вот и прилепилась, как пиява, к бедолаге! – пошутил над Лесооком Пир. – Эх, был я о двух руках – у меня под каждой, бывалоче, по две…

– По три! – тряхнул от смеха животом широкий Ижна.

– Уклис – баба с разбором. И говорит-то – с кем хочет… Ребята тамошние раз досягнули ее – так вож ихний быстро все урядил: одного вообще из племени спровадил… – пояснил Лесоок. – Вот бы их с Юсьвой куда-то услать, чтоб все видели.

– Токмо вряд ли она пойдет с ним, – раздумывал Ижна. – А ты говоришь, что воевода ихний ей заступа? С чего бы это? Уклис женима его, аль как?

– Вроде, дщерь родная, а там – не ведомо… – сомневался не знавший всех тихих заморочек соседей Лесоок.

– Это того великого, что бабами в поле воеводит? – удивился Синюшка.

– Да. Поля у них дивные – нашим не ровня… – Лесоок, видимо, об этом сожалел. – Были б рядом поля – у столбцов кудесили б помене.

– Так сожги лес! – резанул Синюшка.

– Боюсь. Да и кто захочет все лето кверху задиной стоять? – отвечал Лесоок. – Я ржавицу пособирать в калугах захотел – ан нет, не уговорил: им и так раздолье в лесу. Чем-то, что ль, их отвлечь от мрака надо.

– Вот они тебя на березы привяжут и развлекутся! – пошутил Пир и глянул испытующе на Лесоока.

– Мои не привяжут. Токмо как они в потаях мутятся – мне зрить больней! – переживал вождь.

– Как кличут того голову – ну, отца Уклис? – призадумался Ижна.

– Кроути, – подсказал Лесоок.

– Слушайте чутко меня… – Ижна упер руки в коленки. – Надь ненароком пустить слушок по соседскому тому племени, что, вроде бы, русские мужи возжелали поселить Уклис у себя – якобы глаз положил кто-то на нее. И говорят, что негоже пропадать такому яхонту в недрах дикого племени.

Молчали. Зацепились вниманием за забористое начинание вещего мужика. А Ижна с заговорщицкими искорками в голубых глазах продолжил, стараясь не упускать мелких деталей:

– …А так, вроде, хоть и некоторые с женами, будет она и работница в русском хозяйстве, и женой в лишках – кому-нибудь по надобе. А содеять сие русские порешили через людей племени Лесоока – на то у них договор: чужаки не лезут в древний уклад племени, а мерь им за то вершит капище и помогает молодух крепких сыскать на богатеющий двор, чтоб кажному в пару, а то и в лишки. Как, стал быть, Уклис.

– Эдак они войной на нас попрут! – высказал шутейное опасение Синюшка.

– Юсьва с Милье увидят переметность бабы: обида на нее, разброд, а нам срок.

– Да уж верно: сказка мудрена, а где и страшна! – добавил Пир.

– Но мы, браты, за три года никому худого не сделали, а про это еще и напомнить надо – дабы от испугу ихнего нам хужее не было! – пояснял старательно Ижна.

– А кого ж подослать-то? – Мало верил в такое Лесоок. – Неверного человека надоумишь, он и скажет не по делу – вот тогда негожее и сподобится.

– У тебя, Лесоок, любая баба, коли Светояр попросит, нам союзница! – проговорил Синюшка.

– Нет, Светояра замать не след, – высказался Ижна, и Пир его поддержал всецело.

– Не след. Право дело – без него урядим. Попросить надо Протку – погуляет тамо у них, побрешет, как научим… А, браты, боле-то ведь некого?

– Могу и я сходить, – вдруг предложил Лесоок.

– Дело, – одобрил Ижна. – Ты прямо ко Крутю, а Протка меж бабами ихними – вот и славно облатается с двух боков. Пущай два племени чуть разойдутся… Да и Уклис пошатается мыслишками.

– И вот что еще, – вспомнил Пир, – если што – Стреше скажешь: вчера до полночи мирились-замирялись с Крутем из-за зверя и землицы, и Светояр там был весь срок неотлучно…

На сем беседа кончилась. Вышли из землянки, осмотрелись, стали расходиться. Синюшка был с Лесооком, когда последний попросил Протку слить ему водицы для умывания. Мог бы объяснить муженек, но тут надобно изложить тонкости.

В тот же день Протка никак не могла донести до разума соседских баб:

– Да они люди-то совершенно тихие. Те, помоложе которые, женатыми будут. Мой-то, заяц мартовский, тоже туда! А ведь обещал только со мной! Мало ему – мол, в хозяйстве не живу… Ласка моя одинокая надоела коту!.. А кого хотят? Уклис хотят, красавицу хотят: для любви и для работы. Пусть – что непоседа и непонятная. Лишь бы им рожала, и в хозяйстве они ее сумеют заставить…

Лесоок вел беседу с Кроути:

– Ты что ж, не слыхал?.. Да-а, непорядок у тебя – плохо доносят… Мне? Я и без доносов все про всех ведаю. Ну, ладно, обо мне позже… Я думал, что ты слыхал… Говорю, говорю… Ты только не подумай на меня – я для того тебе и сообщаю по дружбе, чтоб меня ты не винил в том… Уклис – девка крепкая. Хотят ее в хозяйство. А там и для любви сгодится – она ж приглядная. Чего ей мыкаться? Всегда почему-то у нас… Тут ее один ихний уж пасет… Знаешь? А что ж не препятствуешь? Поспособствуй и себе, и народу древнему мерянскому… Ну, думай, друже, будь здоров!..

Все прошло как нельзя лучше! Трехлетнее общение с русичами не оказалось напрасным: подпиталась Протка, да и Лесоок некоторыми уловками, изворотами, ухищрениями обогатился. И дальше бы по намеченному пошло, но нежданно-негаданно случилось непредвиденное, повергнув в окаменелое оцепенение жителей русского дома.

Через день на второй явился на русское подворье принаряженный Кроути. Застенчиво побродил за городьбой, собираясь с думами. Выбирал человека, с которым можно ладиться о деле, давно в нем, отце, наболевшем.

Днем дома были молодые и Сыз. Кроути по-мерянски поздоровался и подошел к Сызу, назначив его своей догадкой старейшиной. Больших размеров человечище проблеял несколько слов, на которые изумившийся до опустошения дед ответил запинающимся непониманием. Показывали на себе, на собеседнике какие-то образы – для разумения друг друга. Мерянин потом помянул Лесоока. После некоторых колебаний Сыза побрели через речушку к Лесооку. Тот должен был выступить толмачом с русского на мерянский и обратно. Ко всему – еще и разъяснителем ситуации. Иначе двум передним мужам вразумительно не обрядить обстановку.

Определив, что пришедший мужчина – солидный и представительный в лесном мирке человек, старик собрался духом (сил было так мало, что и нечего собирать!) и всю дорогу бубнил грозные, несвязные звуки – для ушей Кроути. Дед опирался для вида на резную клюку, левую руку держал кряжисто за кушаком. Так, вдвоем – Кроути впереди, Сыз, не отставая, позади – притопали к Лесооку.

Тот, увидев напряженно молчавшую двоицу, сразу уразумел суть. Поежившись, сделал невозмутимым серьезное лицо и приготовился слушать и придумывать. От затылка до хвостца покрылся холодком. Уголки губ набухли – будто готовились к изречению протяжного «му-у». Здороваясь с непростыми посетителями, уже не рад был давеча придуманному, но не показал гостям и намека на нестройность своего положения.

Уселись на угловатые чурбаки. С любого из них можно было бы изваять в те миги главного божка для всякого народа – лик кумира вышел бы на славу! Сыз устроился напротив Кроути, выпрямил спину. По-молодецки энергично покряхтывая, уперся взглядом мирового судьи на озадаченного пришельца, чувствуя себя бесспорным пупом нежданной сходки.

– Сей муже явился к вам по великоважному делу… – От напряжения Лесоок применил высокопарность. Сыз приняв слово «вам», в первую очередь, на свой счет, продолжал важничать и слушать. – По нечаянной молве вы хотите приспособить ихнюю Уклис себе.

– Да, приспособим, мы ей рады… – От уважения к виду Кроути очень ему желал помочь дед. Но потом, когда словеса Лесоока дошли до понимания старика, имя ненавистной Уклис резануло по сердцу – вспомнил махом про великий неуряд, связанный с ней, встрепенулся и с возмущением рыкнул: – Куда-а?

Стушевавшийся и помрачневший ходок за ладушками через Лесоока начал объяснять, что, мол, Уклис люблю, желаю отрады в житие и вовсе не препятствую ее переходу в русское хозяйство. Лесоок, толковавший слова соседского вождя, готов был сбежать сейчас насовсем в лес от заваренной заговорщиками каши. Глазами и интонацией показывал ничего не знавшему Сызу, чтоб тот вел себя спокойно, говорил что-то и не уходил, надеясь измышлениями скорректировать перевод слов Кроути. Сыз, не ожидая продолжения, встал и заявил:

– Нам с дочкой Ухлиса дорожку перешла, плеха эдакая!

Лесоок рукой тащил деда вниз за кушак и переводил на финский:

– Старче говорит, что их хозяйство полно лошадьми, имеют дом, каких нет в округе… – А обратно для Сыза: – Они дают семена, каких нет тут в округе, и двух ражих парней в работники до осенней поры…

Тут Сыз краешком мозжечка начал догадываться о неразберихе и путанице в своих ощущениях, о разности поведения его самого, пришлого Кроути и горячечного перевода Лесоока. Не меняя возмущенной образины лица, вновь представительно уселся и въедливо, но тихо поинтересовался у Лесоока:

– Эту молодицу он кому желает? Свете, аль нет? – Лесоок перевел.

– Ежели к делу подойти так, как сказано, то можно и поладить. Разве кто будет спорить?

Кроути окреп налаживающимся положением и благодарно посмотрел на лысого, грозного старца. Лесоок, потерянно щурясь, прыгающими губами сообщил Сызу:

– Он желает устроить ее у вас, и ваш жених тут ни при чем. Надо как-то ему помочь! – И деловито, с чувством выполненного долга улыбнулся соседскому вождю, на которого время назад было жалко посмотреть. Сыз задумался, мало доверяя обоим, потом решительно глянул на вождей и сообщил Лесооку:

– Дело ладным не окажется, если его погонять, аки кобылу. Такой девке найдем мы и кров, и занятие. Через три дня навести меня, получишь конечный сказ! – И медленно встал. Лесоок перевел все, как есть, и пошел провожать соседа– не так давно заносчивого и надменного. Сыз один поплелся к дому выяснять ситуацию и давать нагоняй домашним шептунам.

Когда со двора ушли Сыз с гостем, Синюшка пояснил Стреше:

– Вишь, Лесооковы человеки какую мудреную бучу затеяли надысь? – И, сказав, что пошел на Лысую горку, шустрый кметь подался за стариками к лешакам.

Дождавшись Сыза на мерянской стороне в кустах, окрикнул старца:

– Сыз, подь сюда.

Дед от неожиданности вздрогнул и встал как вкопанный на тропе. Синюшка подзывал его рукой, но сам хоронился от лишних глаз. Сыз трясущимся голосом спросил, когда зашел в кусты:

– Што за колядки бисовы вы тут удумали?

– Што хоть нагуторили-то?

– Не знамо, кто кому нагуторил, а я с березовым челом там сидел!.. А Лесоок, хи-хи-хи, видно, зубья свои до крошки расплостил, хи-хи! Коли есть кикимора – так то, верно, Лесоокова сестрица.

– Брось, дед, сказывай, с чем разошлись.

– Ан нет, ты наперво сказывай, што удумали, маковки еловые! Кто там еще с тобой, Светька, што ль, заговорщик? Муравьиный дом ему в порты! Вот я Пашину-то его вытравлю! – громко негодовал в последнее время затихший и сидевший мирно на дворе Сызушка.

– Светояр ни при чем.

– Ну да! Тину с языка смахни.

– Да. Ручаюсь за слово-дело! Пошли на Лысую, все разом растолкую. Дойдешь, нет?

– Щас как дрюкну по затылице клюкой! – осердился Сыз и незаметно изготовил клюшку половчей. Но бить не пришлось: до Лысой горки Синюшка разборчиво и доходчиво рассказал о неуклюжей их задумке. Сыз же о своем молчал, не желая балакать об сем дважды.

* * *

– Што он носится-то, Светя?

– Кто? – не понял несобранный Светояр.

– Воевода соседский.

– Не поделят лес и зверя в нем.

– Эх, незадача… Мне бы ее – я бы враз рассудила! – задумалась Стреша. Щемила в груди у молодицы какая-то злая печаль. Мужу бы подойти, обнять, утешить. Но не может – руки помнят сластные формы Уклис, сердце осталось с ней.

Два раза видел ее подле себя, и оба раза не удержался от немых, но красноречивых и чарующих позывов ослепительной красавицы.

Стреша смотрела в сторону злым взглядом. Светояр сделал над собой усилие и положил ей на шею холодную руку. Стреша шагнула от него прочь, и рука мужа упала. Помолчали. Светояр подошел во второй раз, обнял крепко, стоял и привыкал по-новому к телу жены. После Уклис сторонился ее. Не то чтоб стыдился – просто на вздохи и ощупь финка была милей, слаще взгляд и голосок… Руки его со Стрешиных плеч спустились на груди, остановились. Эти грудки – знакомые, удобные и крепкие. Он обернул их в ладони и поцеловал жену в красивые губы. Стрешино сердце чуяло неигривость сего поступка. Она едва заметно повела упругим телом, освободилась от рук, подошла к Ягодке, присела на корточки перед дочкой, распустила темную косу и подхватила лоснящиеся космы ленточкой. Получился струящийся вороной хвостище – не меньше конского. Светояр в третий раз приблизился к жене, схватил тело жадно, уткнувшись носом в волосы. Нюхал и воспламенялся.

– Брось, Светя, задавишь… – лился теплый ручеек голоса.

– Ты што, Стреша?

– Ничего, – нырнула она в коло рук мужа. Он пытался ее досягнуть, она увертывалась. Звонко хохоча, вбежала по ступенькам в дом. Ее круглый зад булками ходил под голубенькими накапками.

– Никуда не денешься! – летел за ней Светояр. Маленькая Ягодка заплакала от странной беготни. Потом успокоилась, разыгралась, повела глазки по сторонам в поисках привычного Сыза.

* * *

Кроути подошел по узкой тропочке к главному кострищу своего племени. Он был весь в себе – оценивал еще раз посещение соседей. Русское подворье увидел впервые. Приметил молодых людей возле лошадей. «Вот бы любого из них в постоянные хозяева к Уклис… Там жизнь какая-то другая: люди – шебутные, смелые; телами сбиты; ликами – прямо боги!.. Наши парни – угрюмы… А те – слух был – слетали до Булгара и обратно!.. Какого бы сына родила от того, большого, моя девочка!..»

Не то что энтот пятилеток, на которого глядел сейчас вожак: сын Уклис среди ребятишек выделялся хлипкостью и тщедушностью. «И от кого только она его принесла? Никого из мужиков, схожего с малышом, не наблюдаю… Неужто правда от того грязного мухортика, который пять-шесть лет назад прибился к племени и делся потом, не пойми куда?.. Тот, с кем она недавно ходила в лес, хорош статью! Родила бы мне от него кровинушку, наследника, а ее саму я б отдал куда-то с глаз долой!..»

Странной была, по мнению Кроути– да и всех остальных, Уклис. Выросла красавицей. Запросто судачила с парнями. Подруги были и есть. Но непонятный запал в ней обнаружился в отрочестве. Никто наверняка не говорил, но предполагали, что отец ее – вождь племени. Хоть лицом и норовом не схожи, зато статью они – словно по одному образу и подобию ваяны.

Была уверена сама, что дочь вождя, потому от ребят и мужиков держалась независимо. Любовные игры завела очень поздно – оттого и выросла эдакая здоровая. Игры, начавшись, закончились тут же. Ей было неприятно и смешно. Ходила время отстраненная от мужчин, рассказывала про них подружкам. Тут подвернулся бродяга-оборванец. Одним своим видом забавлял ее. Демонстративно увела его в лес. Вечером вернулись. Все смеялась потом с подругами, обняв малого мужичка за шею. Остальные мужики племени серчали, но побаивались покровительствовавшего ей вождя.

Не понравилось в племени бродяге – исчез безвозвратно… А Уклис по весне родила мальчонку. Особого чувства к сынку не испытывала – что было обычным делом у мери. Детей воспитывало племя – чуть подправляя, едва понукая. Особых наук не проходили, а тяга к лесной охоте на зверя впитывалась с молоком мамок.

Уклис после родов ощутила сладкую тягу к мужчинам. Похотливо выбирала, посмеиваясь в глаза возможным женихам. Парни желали ее, злились на нее, простить и понять не могли давних шашней с грязным, плюгавым проходимцем… Зря она надеялась насладиться мужчиной: мерянские молодцы улучили место и время, отволокли на далекую поляну и дали волю своей злости.

Уклис долго плакала на груди Кроути. Тот произвел дознание и виновных наказал. Грешники с подрезанными лбами не должны были являться в племя до желтых листьев. Им запрещалось также искать пристанища в других окрестных племенах. Таков тут был закон. Из шести высланных пятеро вернулись, покусанные зверьем. Один, говорили, погиб.

Красавица окунулась в отчуждение со всех сторон. Сама тоже ни с кем не хотела говорить – лишь изредка подсаживалась к самым заядлым сплетницам. Говорила вечерами с Кроути, но дерзко и непристойно…

Появились русские. Среди них – огромный, спокойный мужик, на десяток лет старше ее. С внимательными серыми, при виде ее – мальчишескими! – глазами. Какая нега разливалась по ее телу те два раза их лесных уединений!..

* * *

На Лысой горе Сыз поведал заговорщикам суть беседы с Кроути. Сам такожде превратился в участника тайного скопа.

– Уклис надь пристраивать к нашему семейству, – советовал Сыз. – Я сам с ней буду спать.

– От тебя сором пойдет на кажного русского мужика! – злился на зряшное предложение деда Пир.

– Я рядом сплю с Сызом – деда в обиду не дам! – скалился Синюшка.

– Бросьте молоть пустое! Поселись она к нам – будем шататься по двору, аки призраки, с некошным блазном в головенках! – оборвал всех громкий Ижна.

– Мне она не потребна…. – тихо сказал между прочим Синюшка.

– Дык што ж делать? – недоумевал Пир.

– Потому как нам взять ее нельзя – Юсьва пущай заберет! – объявил Ижна. – Круть нам даст народ, построим еще дом за нашей городьбой. Крутю речем, што девка евонная будет при нас – токмо муж будет Юсьва: за обоими поглядим. И Лесооку корысть. Можно и Синюшку с Проткой к ним поселить.

– Ну ее, образину бесовскую! – воспротивился молодой. – Стройте дом и мне… – проговорил он, смущенно улыбаясь пожилым.

– Батюшка милый, а как же Ростов? – пропел Пир.

– Ростов не убежит дале, чем есть… Зато будет куда вернуться! – выкрутился Синюшка.

Сыз молчаливо о чем-то думал. Мыслями отсторонился от беседы. Глядел вокруг, вспоминая такие же места, как эти, из своего детства и юности. Народился почти век назад в таких же холодных краях. Рос, мечтал белыми ночами одинокой юности… И помирать счастливится тут же. «Но я не из этих, не из лешаков… В Киеве учить молву ведь не пришлось…» – подумал с гордостью тщеславный старик и вновь обратился к товарищам.

Рядили, как свести вместе Юсьву и Уклис… Лешаки-то устроены так, что нельзя их ни уговорить, ни запугать, ни одарить чем-то… Дикари противные – и все тут!

…Вечером, поедая крупенник, запаренный в молоке, Сыз начал обработку ни о чем не ведавшей пары.

– Расширить нам надобно свое хозяйство… – Пожевав беззубым ртом, собрался с верными словами дед. – Время настало… Мы стареем, и мяса нам не шибко желается… – Оглянул Стрешу со Светояром, проверил по лицам остальных правильность начала. – Крупешку во млеке душа волит все охочей…

Пир, Ижна и Синюшка кивали головами.

– Што ты, дед, тянешь? Молви, че надумали! – не выдержала Стреша.

– Не зело на меня серчай, доча. Я – ветх скулами, послаб умишком… Сказал бы споро – кабы споро совладал.

Стреша со Светояром ждали невероятного, но ни полсловом не торопили старика – ведь тот мог и вообще не продолжить сказ. Пир готов был подхватить речь Сыза, заметно нервничая от дедовой передышки.

– Пора нам, други, впустить новых людишек в свой двор.

Стреша посмотрела на Светояра, поняла, что он также в неведении.

– Брось терпение колыхать, сноровись, деда! – подперла лицо руками молодица и перестала жевать.

– Все хлопоты молодецкие – оттого што сносить охоту не можете! А вы потерпите – куда вам торопиться?

– Слухайте меня, – провозгласил Пир. – Круть, наш дальний сосед, через Лесоока нижайше бьет челом ради сведения в семейное гнездище своей дщери Уклис и Лесоокова кметька Юсьвы…

Как и ожидалось, все, кому посвящено было краснобайство это, пооткрывали рты. Пир посмотрел на удоволенного друга Ижну и продолжил:

– Нам выгоды нет никакой отказать обоим просящим вожам, а посему – токмо по нонешнему их докучению – мы решили отстроить им хоромину вблизи нас.

– Это почему здесь-то, отцы родные? – не понимала обескураженная женщина.

– А я вот тебе, дочка, поясню, – заговорил Ижна. – Поселись он там – недовольны Крутевские парни: поселись она у Лесоока – невсутерпь богомолам.

– И што ж, вы за это худое дело, отцы родные? – очень громко, почти криком, спросила Стреша. – Пущай селятся отдельно – хоть на краю, хоть за краем.

– А мы за это дело сполна, нам не внять вожам нельзя! – строго отрезал Ижна. Сыз по-княжески прокашлялся и расселся, уставясь на Светояра со Стрешей. Синюшка вышел на улицу.

Вечер был не из теплых. С ухода солнца тянул зябкий, влажный ветерок. Наступала пора убирать овес. Дальше следовала година уборочной для ржи, пшеницы… Из леса понесут орехи… Время сборов – ответственное и благодарное, премного греющее душу отдачей от хлопот.

И в отношениях между людьми наступают такие периоды, когда после заброски семян, взращивания и длительной страды ощутимы плоды усилий. Но в жизни бывает разное, и никто не может побожиться наперед о результатах… Плоды благости весьма часто взрастают из семян добра. Худые плоды могут уродиться от различных посевов. Многое здесь во власти почвы и орошения…