Текст книги "Первый великоросс (Роман)"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Много набрал, паршивый пес, щас вспорю – опорожнишься тут же и засмердишь поганым нутром!

Киевлянин выдернул меч из ножен и вытянул его в лицо Усю. Усь сделал шаг назад.

– Ижна, дай шишак!

Тот, посмеиваясь над высоченным киевлянином, подал колпак.

Народ собрался и обступил велетней. Ярик и Птарь, подойдя к мужикам, сдавленно пожелали:

– Дядя Усь, вдарь ему!

Прибежали Синюшка, Светояр, Стреша. Ратоборцы стали сходиться. Для пробы ударом скрестили мечи. Усев меч тюкнул жалким стоном, отскочив назад, грохнул по шишаку. Засмеялась вся пришлая дружина. Ребятишки из поселка заголосили.

– Бей, Усь, окаянного! – возопил Синюшка.

– По руке ему, Усь!

Воины ходили по кругу и смотрели друг другу в глаза. Усь сказал супостату:

– Пес смердящий, порося!

Пришлый вдарил – Усь отбил, еще удар – еще отбой. Усь вынул засапожник.

– Зев порежу, нерезь!

Из толпы киевлян кто-то рявкнул:

– На лесника идешь – солому стели, на нерезя прешь – домовину теши!

– Складушки на тризне дружка расскажешь! – выкрикнул через головы бьющихся Синюшка.

Надоев друг друга терпеть, велетни бросились встречь. Клацнула сталь, и они, медленно качаясь и клоня головы, разошлись. У обоих были разбиты ключицы. Тела склонились, очи уперлись в землю, из раскрытых ртов вырывался мученический рык, ноздри угрожающе продували воздух. Если б не наплечные бляхи, упали бы замертво. У Уся и засапожник был в крови – вой показывал его переживавшему Ижне. Меж кол брони киевлянина сочилась кровь. Ему тоже подали клинец– мечей в руках уже не было.

– Счас всех вас перебьем! – орали из пришлой дружины.

Сельские мальчишки бросились врассыпную. Остальные стояли. Стояли, качаясь, и бойцы. Через боль – снова двинулись навстречь друг другу. Пожилому Усю каждый шаг давался с трудом. Медленно сошлись, стукнулись головами и начали ширять друг друга сталью в животы.

Усь, раскорячив ноги, получал удары, но стоял. Ножи обоих путались в кольцах, попадали в пластины и бляхи, и не каждый удар приходился в цель. Киевлянин с трудом положил перебитую руку на Уся и стал вяло давить деда к земле. Усь не поддавался, приноровившись бить точно меж пластин.

Толпа молчала. Пришлый великан начал валиться, Усь стоял. Великан цеплялся руками за соперника, но тот держался выронившей клинец рукой за его голову – другая рука висела плетью. Супротивник медленно завалился на бок, выкатив глаза, захрипел и задергался. А Усь все стоял. Стоял, уныло глядя в небо и прощаясь с жизнью.

Чуть времени спустя киевляне забрали похолодевшего ратника. Глядели они и в остекленевшие очи Уся, слушали его дыхание.

– Может, он помер уже, стоя?..

Опасливо косясь на киевлян, подошли поречные, заглянули в глаза немой глыбы. Дед едва слышно захрипел, из одного глаза выкатилась старая слеза. Снова хрипнул он и упал замертво – как старый дуб, пронзенный молнией.

Удивил, видно, Усь киевлян. Злые чужаки посверкали глазищами на поречных, но ушли. Тело Уся вынесли на берег и предали огню. Тут же был и Щек. Нескладно все началось.

Стояли у реки, играли жевлаками на скулах. Несколько дней назад было житие, а теперь – тьма! И надежды ни на что нет. Не нужны они новому посаднику– сразу видно по выходкам его гридьбы. И будущее было яснее ясного: места им в своем-ихнем дворе не будет…

Когда Щек ушел, виноватя осанку, начали зло переговариваться:

– Ну вот кто это такое придумал?

– В Киеве – с жиру бесуют.

– Точно Остен говаривал: в Киеве добра – некуда деть, полна чаша, оттого и мысли кромешные рождаются!

– Этого Зельного нам на вред подослали – он и ходит кочетом. Думает, все сроблено: земля – моя, народ– тоже мой.

– Ничего, уйдут курочки, и яички нести не будут.

– От радости своей окуп не требует! Щека под руку взял, об Остене ни слова – будто б не было его.

– Эх, съехала дружинушка наша… Сейчас бы их… до пуха, до перьев!

– Гляди, дружина-то кучарукая уже где-то в другом месте, под другим посадником лютует.

– Точно. С Зельным не дружина, а сволчь полевая: все тати и ухари!

– Ха-ха, а наша-то братия вихрастая еще пострашнее будет!..

* * *

– Позволь поречным съехать! – просил позже Щек у Зельного.

– Они что, желают съехать?

– Мне видится, что уедут они, не медля.

– Что ж, пускай ступают за ветром, но без коней, оружия, брони – неча татей в лесах плодить.

– Оставить можно хоть коней? Пропадет братия…

– Нет… Стефан за тебя ручался, и ты учись понимать побыстрей.

– Места у нас тихие, житие медленное, мысли тута подстать житию! – не моргнув, ответил Щек.

– Я своим людям сказал, чтобы усмирились и про мсту забыли. Так что и сам не сердись на меня, не терзай заботой своей. У меня забот хватает… Пусть едут, но налегке, и сказ мой тверд!.. Женщин там своих сели в избу – ничего, потеснимся. Раз гридни ваши сходят, пускай живут с тобой.

Щек пришел в малый теремок и застал всю бедовую ватагу в сборе. Они о чем-то заговорщицки шептались и с его приходом осеклись. Щек сел и молча разбоченился.

– Что чутко, брат? – спросил просто Светояр, ни мигом ока не сомневавшийся в брате.

– Съехать вам разрешил, но токмо полыми, безо всего.

– Без коней, мечей..? То ж наше все? – удивился Пир.

– Пешком… – вздохнул Щек.

– В первую же ночь нас зверье сожрет! – вознегодовал Светояр.

– Ты куда? – Щек резко повернулся к брату. Светояр прижал руки к животу и опустил голову, волосы его спали до бороды.

– Зельный твой сам нам замест зверя явился. Сбежать от такого – не порок. Щекушка, а ты-то с нами или с ним? – уточнил Ижна.

– Не мели пустое! – осек его Светояр. – Видишь сам: Зельный пришел как владетель всей нашей земли, и мы не можем по силе супротив пойти! Дай боги ума всем, кто может остаться… А Щек, видишь, думает об нас.

– Куда я, Ижна, с брюхатой женой?.. Вы-то, поди, на север переметнетесь? – неуверенно оправдывался Щек, переставая таращиться на Светояра.

– А мож, и на юг! – отрезал подозрительный Ижна.

– Ижна, мугарь, у меня род распался! – вознегодовал Щек.

– Ты наш-то род, братец, не застал! – указывал раздраженно на неправду Ижна.

– Тихо, бесы, раскаркались! – одернул взрослых забияк Синюшка.

– Щек, мы съезжаем сегодня ночью. Нужна помощь – отвлечь их надобно.

– Можно отвлечь! – убежденно проговорил Щек. – Только куда вы с кониками и броней? Пробиваться, что ль, станете? На заднем ходу тож их дружинники.

– Это– дело наше! – голос Ижны призывал всех присутствовавших больше помалкивать. Щек был далек от обиды, потому как понимал, что видит их всех, вероятно, в последний раз.

– Возьми колечко, Светояр, может, снадобится когда?.. – Щек протянул белчуг, выдвинулся вперед и обнял прослезившегося брата, вспомнившего некстати их неразлучное детство. – В добрый путь! Помоги вам Стрибог! Сговаривайтесь далее… Чуть время до заката не ждя, Зельный с людьми у ворот сберутся…

С первой робкой звездой, когда поздний вечер закрался в поселок, а лукавая луна бросила на дома и человеков искаженный свет, когда все на улочках успокоилось, а жизнь сосредоточилась в домах и теремках, беглецы дружно ушли в поселок. Запрягли лошадей, высматривали из-за углов хат шевеление в мглистом пейзаже Поречного. Некоторые поселяне тоже попросились и привели своих кляч, похожих на Гнедку и разнившихся с лошадьми, сведенными днем с большой конюшни. Коней оказалось больше, нежели людей, собравшихся покинуть родные места.

– Уведем хоть всех! – злился Ижна.

– Ты чего тут, Сызушка? – удивился Светояр.

– Зачем нам, Светояр, столько людишек, осветимся? – осторжничал Козич и растерянным взглядом умолял прогнать старика.

– Вы как знаете, а я с вами! – ни на кого не обращая внимания, говорил Сыз и, подойдя к лошаденке, деловито спросил:

– Чья?

– Боже, Сый, – бессильно вздохнул Светояр. – Здесь же у нас целый отряд набирается! Зельный Щека укорит.

– Я не останусь, лучше в дороге подохну! – отверг сомнения Сыз и посмотрел на Светояра так, как смотрел на него в детстве за шкоду – прямо и зло.

Того же взгляда удостоился Козич – пряча простецкую улыбку, он от греха отвернулся. – Не утяну, не обуза! – пообещал Сыз.

– Кроме деда и смотреть некуда? – ругнулся Пир на всех. Собравшиеся мигом забыли о Сызе. Светояр был не против старика. Размотал на выбранной им лошаденке скрутившийся повод и вручил его в трясущуюся руку. Козич нервничал.

– Поехали быстрей! – Толкался, пробираясь через натолп с конем он. – Пошли, пошли!..

Вышли из Синюшкиного двора и из соседских многочисленных плетеных оград, понукая недоумевавших и насторожившихся лошадей.

Похолодало. Поблекла луна. Улицу устилал первый снежок. Ижна повел всех к известному лишь ему месту тына.

Вдруг вдалеке у въездных ворот заполыхало пламя. От осветившейся вышки послышались крики. Кто-то из сторожей задних ворот пробежал мимо затаившихся беглецов туда, чтобы разузнать, в чем дело. Все тревожно вздохнули, ступая тише прежнего. Ижна, нащупав под дерном что-то, шепнул:

– Давай, мужики, рывком!

Нащупали в земле большой щит и рванули на себя. Раздался мягкий стук осыпающейся земли. Тяжелый помост, вначале поддавшись, застрял, хрустя ветхими жердями.

– Счищайте землю сверху!.. Руками, руками, железом не брякайте!.. – подсказывал опытный Ижна.

Освобожденный от груза жердяной затин наконец поддался.

– Синюшка, лезь туда! Найдешь там вервь, конец ее вытащи сюда! – научал главарь побега.

– Вот она! – быстро обернулся парень.

– Тягай!

Синюшка дернул – где-то там послышались глухой хлопок и шорох обвалившейся земли.

– На вот, Светояр, будете кресать и разожгете светоч – чтоб кони туда пошли! – сильно волнуясь, всем рядом стоявшим на одном выдохе пояснил Ижна.

Взяв огниво и пеньковый витень, Светояр спустился к Синюшке в яму. Огонь высекли, раздули, светоч зарделся зловещим мерцанием, отбрасывая блики на стены и людей внизу.

– Ну что, давайте коней! – высунулся Светояр.

– Тут к тебе гость, – проговорил Пир под тихий посмех Ижны.

– Что еще? Кто там? – Мужик, ослепленный в темноте огнем факела, ничего и никого не видел. – Кто? Идете ж?

Почти вплотную к нему с опаской приблизилось небольшое пятно.

– Светя, возьми меня с собой!

– Ух, Стрешка, ты что ль? Дома что?

– Решай же, сынок, быстро. Дома тепло, но домашняя пора минула! Подходи по одному! Уходим! Уходим! – заторопился Ижна.

Лица Стреши Светояр так и не видел. Протянул к нему руки, дотронулся.

– Светя, забери меня! – Она в ответ дотронулась до его щек и молча их сжала…

Начали сводить четвероногих. Они гнули головы и фырчали. Люди шикали на них… Выныривали из лазейки с той стороны – в дюжине шагов от тына.

– Идете, нет ли? – по-отечески шипел в яму с той стороны Ижна. Из хода Светояр вынес на руках Стрешу. Она, обхватив его шею, молчала.

Тихо-тихо, не садясь верхом, люди уходили в ночь. Кто-то из поселян испугался и захотел вернуться.

– Стой! – приказал ему Светояр. – Вернешься позже, когда отойдем подале!

Ижна довольно крякнул.

Вскорости, отпустив возвращенца, беглецы сели на коней и поскакали в ночь. Животные по ночной степи шли легко, и вершники их сдерживали, чтобы не переломали ноги и не побили наездников. Позади шарахались две самые кургузые лошаденки без всадников, пытаясь понять, что происходит, но крепкие узы не оставляли им выбора.

– Сыз, ты-то доедешь? – всматриваясь в черноту ночи напротив Сыза, язвил Козич.

– Что ж не доехать-то? Не пехом же маюсь, поди!

– Спал бы возле печки, старик.

– У-ху-ху, а-ха-ха, сам то не старик? Вон харя какая жухлая!

Козич, услыхав такое, замолчал, нахохлился и отправился искать Светояра, бывшего только что где-то рядом.

– О! Светояр, дай мне меч. Сейчас я его лупцану по тыковке плешивой!

– Куда, титя, коника дрянью не зачупкай, дерьмопрят греческий! – прокричал сзади на редкость боевым голосом Сыз, не боясь уже далекого Поречного.

Козич и вовсе запричитал:

– Светояр, о-о!.. Дайте кто-нибудь меч! Где мое оружие?! Почему у всех есть, а у меня нет?!

Беглецы разразились дружным смехом…

Потушив пожар, обнаружили киевляне дерзкий побег. Щек легко отговорился – мол, хозяева свое убежище знают! Как новопереселенцу, ему не могли не поверить. Он стал готовить дружину к объезду земли. Для начала – к Ходуниному двору и назад: в другую сторону от беглецов…

Утром Щек зашел в дом. Гульна все уже знала. Племянник подошел к ней, ошеломленной и бессильно злившейся на Светояра. сел рядом, по обыкновению взором уткнулся в пол.

– Гульна, я с тобой… Мы с Длесей с тобой навсегда…

Ярик и Птарь были возле разбитой неожиданной бедой мамы. Она притянула их головы к своему большому телу. Старалась держать крепко, но руки не слушались – дрожали и висли. Ярик, чуть погодя, отстранился, и к ней сочувственно и низко, обхватив руками свою кудлатую голову, припал Щек.

– Щекушка, золотко наше…

Подошла брюхатая Длеся, также села подле и взяла женскую руку.

– Меня мама назвала Длесей… Думала, что я буду подле нее – как самая младшая – дольше всех… Но доля не так порешила. Буду подле тебя.

– Нет, ягодка! Мы, бабы, бываем только подле мужиков… Крутимся меж них, когда от нас надобность… Ихней нужой и живем… Молча надеемся на удачу ихнюю, молча плачем, коль надежда наша тщетою оборачивается…

– Брось, Гульна! Мужик– он тож в жизни лист летучий! Кажен бог сильней его! Всякая тяга земная и небесная влечет его, влачит, гноит, не жалуя ничем… Я от тебя лишь слова хорошего жду, совета, а делом уж сам завсегда расстараюсь!.. Беда грядет, и мы попомним еще не единый раз тех, кто ее миновал сегодня!

– Храни тебя боги для всех нас! Для ребенка твоего… – Она взглянула на задумчивую Длесю. – У меня вот еще сыны…

За дверями затявкал матереющий выжлец. Гульна встала, вышла на улицу… Не останавливаясь, могла бы уйти за старшеньким своим и пешком, если б знала, куда… Но ей оставалось лишь грезить теплом яркой памяти, обожать исчезнувший внезапно образ и беспрестанно надеяться хотя бы разок услышать родной до боли голос, увидеть светлый с детства лик…

Часть 2
РУССКАЯ МЕРЬ

Предисловие

Благодатна мерянская земля – тиха и торжественна… Однообразный ландшафт сей территории подчиняет своему молчаливому могуществу буквально все – рожденное в этой колыбели или несомое сюда извне. Долгие дожди и сейчас многодневны и нудны, но никогда не приносили они страшных наводнений. Ветер, живущий в грандиозном естественном заповеднике, гасит свою буйную силу, утыкаясь в заслоны чащоб, и струится далее смиренным шелестом меж вековых дерев, напевая зверью и пернатым мелодии покоя. Солнышко, жалящее сверху, напрасно расходует свою энергию на равнодушные к нему маковки угрюмых колючих елей. В необозримом пространстве древесно-кустарникового мира дремала и дремлет благодатная, прохладная сырость, влажным облаком все и вся уравновешивая, успокаивая, узаконивая…

Зимний мороз со своей вечной спутницей вьюгой, как бы ни были безжалостно строги и предательски коварны, никогда не могли проморозить, простудить, изнеможить толщу суглинистой почвы. Всегда она весной, обманув невзгоды северного климата, рожала кудрявую, сочную, целебно-благодетельную зелень. Здешняя земля питает и поит жизнь, определяя ритм существующего тут мира животных и человека.

Самое суровое время в этих краях – как бы не казалось то странным – пора, когда отступают последние зимние метели и холода, когда поднимается молодое солнце, протаивают торфяные кочки с жесткой прошлогодней травой вокруг дремлющих лесин. Температура воздуха резко поднимается настолько, что животным, не отошедшим от спячки, приходится быстро трезветь, подчиняясь току разжижающейся крови. Сони выбираются, выползают, выгребаются к бодрствующей круглый год лесной братии, не ведающей ни осеннего влечения в царство Морфея, ни весеннего ломотного оцепенения.

Скачут валялыми клочками шерсти линяющие белки, устраивая свадебные гулянки. Щебечут герои севера воробьи, отыскивая на опушках и полянках кисточки травянистых растений, хранящих заветные семена, пахнущие прошлым летом. Бурый медведь нервным погромом мгновение назад уютной и безмятежной берлоги пугает черноглазых ворон на верхотуре лысых лиственниц. Горластые птицы предупреждают всех о явлении лесника.

За происходящим зорко следит на обе стороны косоглазый заяц, не пропуская ни одного звука, ни одного рыка, ни одного птичьего перепева. Он живет нервами наружу – сидит ли, бежит ли, кушает, дремлет, ухаживает ли за своею зайчихой… Древесный, птичий, звериный и человечий мир – под неусыпным его контролем. Он видит, слышит, чует все – и то, что есть, и то. что может быть. Вспорхнула сорока – вздрогнул. Воспрял потерявшийся ветер в ветвистых кронах шатких осин – насторожился и, угадав не прозвучавший еще скрип старой елки, прижал уши и припал к земле…

В местах, где нет дорог, дорожек и даже лосиных торов, где царствуют глушь и топь, живет племя мерь. Умеренные в еде, необильные в любви, не страдающие пристрастиями к своему жилью, расселены они в могучем лесу семейками по десятку-полтора человек. Уменьшится число людей – семья обречена на съедение хищниками. Увеличится – становится уязвимой для недобрых соседей – будь то некогда скифы, будь нынешние булгары или русичи.

Полусонный вождь и самец иной раз прикрикнет на кого-то, но, в общем, всеми молчаливо доволен. Еще бы: детишки вялы и умны; мамки тихи; мужчины не предприимчивы; девушки податливы и красивы; юноши внимательны и не стремятся к новому. Умирающие покидают группу и отправляются добровольно к зубастым соседям…

Все это видел лес, но никому не поведал ни одной доверенной ему тайны. Их поглотил торжественный седой урман – страж здешнего жития…

 
Священный свод удачу наречет виною,
Бесовским куражом внесенную в тебя.
А мир висел за сгорбленной спиною,
Убитой жизнью прошлого храня…
Не ради тьмы порыв, ведь ночь не ради дня.
 

…Зеленые зонтики раскинулись над головой. К болотцу лес проредился, сменившись с елово-березового на сосновый. В светлом болотистом проеме, где и сосны редкость, показались буро-рыжие лоси. Они быстро проходили, вслушиваясь в речь людей, беззаботно ступая на салатовый от выглянувшего солнца мох. Некоторые особи проваливались в трясину, но. видно, достав там до чего-то копытами, выдирались со звонким чавканьем из мочижины.

– Хороши сохатые велетни! Не страшна им топь! – кряхтел Ижна, хлопая на щеке гнусное комарье. Между делом высыпал горсть ягод в туесок.

– А если привести такого на двор маленьким телятей и учить его, как лошадь, поймет к возрасту? – серьезно поинтересовался Синюшка.

– Пахать, что ли?.. Голову вниз, рога в землю – и тори! – посмеялся Ижна. – Тьфу, к ляду, мать их комариную растак!.. Пошли до дома…

Синюшка с превеликим удовольствием отправился по чуть видимой тропке.

– Подожди ты, что ль! – Ижна не мог подняться с четверенек: вступило в спину, затекли колени; наконец схватился за тонюсенькую березку, встал. – Раньше от коня и брани мослы мене болели, чем от этой черники. А сколь кровушки туточки пролил – стока за всю жисть не накопил! – продолжал ворчать старик, стукая себя по лицу и рукам, негодуя на неотступных комаров. – Жарко, а опашень не снять, ой!

– Тебе-то на старости лучше в нем, нежели в броне.

– Ох, лучше бы я где-то пал в бою раньше! – лукаво размышлял Ижна. – Забыл уж о железе. Да и про серебро забыл. Ты-то хоть помнишь, молодече, что такое тин?

– Гривна на четыре, что ж я?

– Что-о ж… Спрошу через год – ответишь ли, нет?

Ижну не мучил по-настоящему сей вопрос: скулил от боязни старости, выговаривался. Уж кому-кому, а ему здесь немало нравилось. Спи, походи, полежи и опять спи – примерно таким был распорядок его дня и ночи. Болели суставы от лесной сырости, от ран, может, уже и от годков, а скорей всего – от того, другого и третьего.

– Не ходил бы по ягоды, зачем тебе? – пожалел Синюшка.

– Покряхтеть при деле, – ответил Ижна. – Не догадаюсь никак: у этих лешаков та же немочь, что и у наших людей?

– Та же, точно. У них все – как у людей. Токмо чухи.

– Я не чуха, а болею.

– И ты, Ижна, не мойся!.. – поучал со смехом молодец. – Ты – от летов болеешь.

– От зим, верней, – добродушно согласился Ижна.

– Светояр, вы где? – крикнул в лес Синюшка.

– Здесь! – откликнулся тот.

– Мы домой…

Старый и молодой мужики подошли к опушке, от которой начиналась городьба. Тычины здесь были не такие длинные, как на Ходунином дворе. Тут до остриев кольев можно было дотянуться рукой. Ограда не от людей, а от волков, кабанов, разгулявшихся лосей. По всей ломаной окружности городьбы имелись калитки – заходи с любой стороны. В незнакомом лесу одно и мучило: найти свою городьбу… Тогда по совету Светояра срубили длиннющую лагу с огромным жердяным ежом на конце и примотали к высоченной ели, обнаруженной поблизости. Работа была сложной – из-за ветра на верхотуре, обдувавшего объемный маяк. Неуклюжую, тяжелую конструкцию на ель втащили все вместе с огромным трудом. Зато потом потерявшимся в лесу стоило лишь влезть на дерево или подняться на косогор – и заметный ориентир указывал путь домой. Уже три года длиннющая булава мотылялась над лесом…

На вершине пригорка располагался огород, тянувшийся по противоположному – почти лысому – южному склону. Комли редких дерев сожгли. Обугленные корни и основания медленно умирали, из года в год все менее награждая сучья листвою. Упавшие остяки высвобождали постепенно дополнительные угодья.

Засеяли участок всем, чем только можно было разжиться у мери или лешаков (так новые поселяне называли своих соседей: лешаки, или лешени, или лешки). Лесоок говорил, что кличут они себя «меря», но на язык славянам лучше ложилось слово «лешаки». Весь народ помещался в потаенном поселке недавно пришлых, учившихся выживанию у аборигенов сих мест, и в стойбище лешаков, ненавязчиво делившихся умением преспокойно тут существовать…

* * *

…Обнаружив к полудню, что погони нет и, наверное, уже и не будет, поречные, уйдя поглубже в лесок, дали отдохнуть коням. Решали: куда ж теперь? То был вопрос вопросов!..

Светояр, не мешая спору, подошел к уставшей Стреше. Спросил прямо: откуда узнала о побеге? Она ответила, что шепнул Щек… Выходило, мать ужаснется пропаже сразу трех членов семьи… Светояра это заботило с самого начала, но предупредить Гульну загодя он не решился: боялся ее отговоров, которые. скорее всего, подействовали бы… К тому ж он искренне считал: если тайна, то для всех!.. Поселянам, попрятавшим в своих дворах лошадок, тайну приоткрыли – по вынужденной необходимости. А больше – никому!

Светояр в дороге оглядел внимательно попутчиков. Сильные, смелые, многие проверены в битвах. Среди них были и очень умелые воины: ран на них не счесть, а дыр и шрамов хватило бы на полусотенную рать! Словом, стреляные воробьи, страха не ведающие!..

Бывшие ратники и мирные селяне утекали налегке, без скарба, не имея определенного направления. Покалеченные… престарелые… младые, у коих добра – конь да одежа… К слову сказать, одним сума была не нужна из-за неимения и бедности, другим – от безручья. Например, пожилой Пир имел сухую руку: мог лишь цеплять ею поводья, положить ее на руку соседа, черпающего из братины кулеш, да пугать свинцовым цветом пальцев на ней маленьких ребятишек. Привычно и задумчиво мял он те пальцы денно и нощно… У Ижны был сломан хвостец при падении с коня – он мучился ногами и спиной, но, правда, был дюж… Глядя на них, Светояр вспомнил снова о матери, но думать о ней было больно и неловко, а посему постарался изгнать покаянные думки, глядя на Стрешу. Она потерянно озирала попутчиков, почти ей не знакомых.

Среди прочих наблюдался и Сызушка. Сильно уставший, ходил он поодаль и искал место, чтоб прилечь. Везде валялся мокрый снег, а дед с вдумчивым уважением относился к здоровью своему, да и к чужому тоже.

Светояр спросил у Стреши, не устала ли? Вместо ответа девушка хотела прильнуть к нему. Он, стесняясь чужих, отстранился.

Заговорили о Ходуне – как он царапал на бересте слова и учил этому, пока был жив, всю малышню. Светояр, вспоминая отца, будто просыпался. Сейчас он не преминул похвастаться, что запомнил некоторые уроки грамоты, и с усердием принялся чертить перед Стрешей буквицу на дряблой земле. Светя был из тех послушных и благодарных учеников, которые не рвутся мыслями попусту, но отличаются усидчивостью. Применять письмо на деле ему пока не доводилось, полученные знания так и остались отвлечением от зимней скуки. Стреша решила тоже научиться от него, чтобы в непогожие дни переписываться через стол, на котором будет гореть лучина и греметь горка орехов…

До вечера отдохнули и поехали ночью на север. Через день достигли Чернигова, но никому не захотелось посетить его. Одесно была Десна – еще не замерзшая и не годившаяся для переправы. Недалече стоял и Любеч. На вопрос, много ль там люда, Синюшка ответил, что вроде городок маленький. Решили пройти меж Черниговом и Любечем непременно ночью.

Никого в темноте не встретили. По доброй дуге обогнув Чернигов, стали снова забирать вправо – к Десне. Шли уже по-людски – днем. Ночью спали у костров. Страшиться каждого незнакомого куста перестали, но остановиться лагерем и осесть для зимовки пока побаивались. Отправились далее, к северу, мест тутошних не зная. Выбрались, наконец, к Десне. Вокруг раскинулись болота, поэтому опять не осели. Но и дальше ничего не изменилось. Решили поискать счастья на другом берегу.

Перейдя по вставшему льду сузившуюся в верховьях реку, осмотрелись. Надумали углубиться в лес. День шли – калуга и мочижина. Замерзшая топь воняла из глубоких следов многовековой прелью. Люди устали, некоторые начали роптать. Страх от неуклада за спиной прошел – теперь боялись замерзнуть. Голодать сами не голодали, но стожки сена для лошадей в безлюдном болотистом краю перестали попадаться.

Узрев вдали леваду, а за ней открытое остожье, порешили забрать-своровать сено. В сторонке смастерили для тройки самых крепких коней кошева и ночью допотопными виделками умыкнули почти все сено. Четвероногим и людям пришлось помучиться. Шли с грузом почти весь следующий день, определяя место для зимовки. Конечно, искали околоток полесистей – никак не могли забыть, что за Десной где-то Дикое Поле. Никто из них не знал, что исток реки остался позади, а Поле с его ветрами уже и того дальше.

Выбрали наконец лесную поляну и принялись стальным оружием долбить землю. В ход шли мечи, топорики, ножи. Щепами выгребали. Восемь человек трудились над землянкой. Каждую сторону ямы определили длиной – чтобы четверо улеглись головой к ногам другого. Этого показалось достаточным.

Раскрошили задубевший от мороза дерн. Грунт промерз неглубоко, и торфяная земелька была рыхлой. Отвал подняли стенами и перекрыли накатом из толстых жердей, наломанных из сухостоя.

Вечером закололи лошадь и жарили мясо на костре, глядя на летевшие в небо искры. Запах съестного растекался по темноте. Ночью половина людей спала, половина их охраняла. Заметили, что окружены волками. Подняли остальных мужиков, согнали перепуганых лошадей в кучу и оставшуюся ночь не спали. Выспались только Стреша и Сыз.

На следующий день всполошенные и злые беглецы хотели возвести более внушительные заграждения. Но из жиденьких дерев и кольев оно получалось хлипким. Наступил быстро вечер, отложили работу на завтра.

Ночью обнаглевшие волки протиснулись через завал и напали на отбежавшую от землянки лошадку. Зверей было много, и люди помочь животному не решились: волки яростно бросались на копья, чувствуя свою силу и власть в темном лесу. Все обитатели ночлега сгрудились возле костра, бросали головешки, с бессильной яростью наблюдая пир серых разбойников. Попробовали пускать стрелы во мглу, но утром обнаружили, что ни один выстрел цели не достиг.

На следующий день, отогревая руки у двух костров, плели короба. Вечером закололи трех лошадей, разделали туши и в коробах подвесили на деревья. Светояр с Синюшкой и Стрешей обустроили загон малых размеров для трех самых лучших коников. Стены, пол, навес – все добротно. Рядом сложили сено. Трех лошадок, не уместившихся в загоне, прогнали в лес. Они возвращались, их снова гнали, вытирая с глаз слезы жалости.

Эту ночь отоспали вместе. Вечером, устраиваясь в землянке на лапник, поминали лошадиных богов. Случилось то, что и должно было. Вокруг крепкого загона серые все перерыли, грызли мороженые лаги, но пробраться внутрь не смогли. Поодаль от землянки нашли косточки откупных лошадок…

Порядком мерзли, двигались с трудом, взирали выцветшими и вымерзшими глазами в лица товарищей. Ненужные колонтари сложили в углу зимовья и понадевали на себя все, что везли из тряпичной одежды. Следующие дни выходили вшестером устраивать ловчие ямы: биться со стаей лиходеев не было сил, поэтому решили истреблять серых хитростью. Была надежда хоть чем-то отвадить волков.

На укрытые ветками западни валил снег. Сидевшие в землянке слышали, как волки так и кружат вокруг, суля смерть людям и пугая животных. Некоторые прощались с жизнью, считая, что ненасытные твари не уберутся, пока не сожрут здесь всех… Но время шло. Серые тати, не добившись своего, разбрелись по лесу в поисках кормежки более доступной…

Птицу на еду можно было бить из луков. Она сама прилетала на дымок и рассаживалась на деревья вокруг поляны. Мужики ловко били пернатых, и конское мясо в коробах пока не трогали. Трех коньков выпускали побегать днем ненадолго и загоняли обратно. Утеплили конюшенку лапником, потом все это укрылось снегом, обледенело – получилось вроде кокона. Лошади терпели. Люди тоже, хотя многие не надеялись смятенными душами дожить до весны.

А в ловушки стали попадать звери – косули, волки – их били копейками и ели. Волчьи шкуры обдирали, ножами счищали мездру и стелили на пол под лапник. Дух стоял в землянке волчий, тяжелый, но спать было теплее.

После сильных морозов многие болели. Им варили в котелке и шлемах отвары из елового лыка и веток малинника. Один поселянский мужичок убрался. Был на вид крепкий, но грудная немочь одолела… Светояр, Синюшка, Пир лежали в жару и гадали: кто следующий?.. Ели конину из коробов, по улице не шастали. Боги сжалились: выздоровели все.

Закончилось сено. Секли прутья кустов и большими снопами давали сильно подтянувшим бока четвероногим. Кони слабели, но держались. Ничего изменить было нельзя, выбора не осталось: или выжить, или сгинуть…

Течение дней ощущалось плохо. Но все подметили, что зима здесь длится дольше, и это открытие никого не обрадовало. Тусклых от холода зимовщиков одолевали мысли: «Куда нас нелегкая занесла? Зачем же мы ушли?..»

Но дождались-таки первого предвесеннего солнечного денька! И оказалось все не так уж и худо!.. Появилось настроение. Охотнее наведывались в лес. Били из луков всякую мелочь: белок, свирестелей, зайцев… Отошедший от зимовья весной зверь перестал попадать в западни – с мясом возникли проблемы.