Текст книги "Первый великоросс (Роман)"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Александр Кутыков
ПЕРВЫЙ ВЕЛИКОРОСС
Роман

Введение

Если немного собраться с духом, то оказывается совсем не трудным делом прояснить некоторые вопросы, определяемые жизнью. Они рассчитаны на исключительную объективность и прямоту ответа. Быстрота логического действия– не столь уж важное качество, а вот правдивость – должна стремиться к абсолюту.

Хочу изначально отметить небезусловность определения вопросов, рождаемых нашими извилинами. Таковы, к примеру, плоды творчества, равно как и ситуации из повседневной жизни. Перипетии, с которыми сталкиваемся мы в течение дня и, вероятно, ночью, во сне, трансформируются в нечто абстрактное и превращаются в вопросы самого меня к себе же.

Бывают неудобные задачки, въедливо плавающие в голове – простые, вроде такой: сколько веков живет на земле разумный человек?..

Общие задачи не находят отклика во мне: тут лучше обратиться к каким-то научно-философским источникам. Причем попытки поиска конкретного ответа, вероятнее всего, не увенчаются успехом. Ведь его, даже с большущей погрешностью, не знает никто…

Невмешательство, интерес наблюдения за чужими мыслями, присущий почти каждому человеку, удерживает от полемики с изложенными точками зрения. Молчаливое слушание оградит нас от каких бы то ни было реплик и выводов. Вопрос задан – и можно безмолвно наблюдать, откуда приблизится ее величество Истина. И не возникнет ни малейшей тени разочарования, если ход рассуждений, проблистав золотистыми искорками, уведет от прозрачного и призрачного, но сладковлекущего места пребывания Ее величества. На то, как и на все, видимо, воля Господня…

Может, так все и подстроено, чтобы никто словесными изысками и красноречием не мог притронуться не то что к истинному знанию, но даже к его драгоценной тени? Схема мироздания не изменится оттого, что мы настойчиво станем просачиваться к тайне, к заветному моменту постижения абсолюта…

На земле множество культур, языков и народов. Всякий народ, опираясь на собственную культуру, раскладывая свои мысли на впитанные с молоком матери (и посему кажующиеся врожденными) слова, генерирует оригинальные формы звучания истины. Каждый народ имеет отличную от другого трактовку абриса истины – иной образ ее, иную «шубку». Помолясь, нетрудно заметить, что «частнонародные» истины прямо соответствуют разнице языковых культур и высокой задаче, каждому племени поставленной Всевышним.

Искатели правды – философы, просто пытливый люд – доказывая частные истины, наверное, не должны вмешиваться в молчаливое течение заветной струйки истинного знания, не должны конструировать безразмерные «шубки».

А ежели отвлечься от задач слишком высоких (кто-то, возможно, уточнит – банальных)? И рискнуть разобраться с задачками попроще?.. Ведь Дух Божий, пронизавший каждую суть человеческую, прямо-таки зовет соприкоснуться с тем, что было главным вчера, будет значительным завтра, что имею в руках сегодня? Что твердо подо мной, что совершенно надо мной, на что есть точный ответ!..

Предлагаю вопрос: сколько будет дважды два? – опустить, дабы не распылять интерес к более важному.

Внимание! Попробуем разобраться и ответить, почему юноша, мечтавший о дальних, диковинных странах, попав туда и пробыв там побольше времени, грезит образом родного дома, кустиками, деревцами возле него, вспоминает друзей и подруг… Наверное, потому, что прикипел клеточками своего мозга к тем ощущениям, которые сопровождали его всем ходом той жизни. И чем моложе человек, тем ярче краски, рождаемые в нем…

Детство и юность остались в прошлом, и блекнущее разноцветье ощущений взрослого человека влечет мозг туда, где красивее, теплее, роднее… Пусть возле отчего дома – и не тропическая экзотика…

Вспомните классика: состоявшийся, богатый, сытый мужчина плачет, вспоминая босоногое детство, где были истрепанный мячик, соседские цветы и она – девочка, приехавшая к кому-то в гости…

Память молодых лет вышивает яркими нитками впечатления молодости и обливает живыми чувствами образ нежного бытия под теми же вечными небесами, кои не видятся более такими светлыми и беззаботно прозрачными. Воспоминания давно минувших дней бередят сердце богача сильнее, нежели сотни подвластных ему ныне цветов и красавиц…

Отчего одни запахи нам приятны, а другие нет?

Дело в наших ассоциациях – то есть в сравнениях с чем-то. Моментально анализируя ощущения личной и генетической памяти, мы безошибочно определяем гераневый запах спокойствия и тревожный запах, простите, тухлятины…

Почему народы, живущие в горах, имеют особую – горнюю – гордость, а народы, рожденные в местах низменных и болотистых, осторожны и скрытны?

На этот вопрос, вероятно, ответит любой. Но подстрахуюсь и выскажу свое мнение.

Горный народ, исторически созерцающий полмира с высоты, благодаря той же генетической памяти формируется открытым, как близкое небо, свободолюбивым, как могучие птицы их неба, молниеносно переменчивым, как горная природа…

Люди, испокон веков привыкшие ступать на шаткую землю, становились в поколениях осмотрительными. Чаща темного, влажного леса, таящая в своих недрах опасных хищников, делала их осторожными и без крайней нужды не высовывающимися…

Почему в определенных местах земли рождаются хорошие торговцы, в других – прирожденные воины, в третьих– бесстрашные мореплаватели, в четвертых – великие композиторы, в пятых-шестых – гениальные физики и философы, и так далее?..

Точно не знаю, и потому говорю: на все – воля Божья…

…В книге, которая перед вами, мне хочется проследить и определить, почему народ, бывший русским, перестал так называться… А территории, никогда не бывшие даже славянскими, разродились великим русским народом… Как случилось сие великое чудо – давайте проследим вместе… Я буду задавать себе задачки предельно простые – чуть сложнее, чем дважды два. И каждую из них попытаюсь решить. Дело, мне кажется, вполне посильное.

Помоги мне Бог и прочитанные книги!..

Предисловие

Что за напасть на землю мерянскую? Было время – как магнитом, со всех концов света влекло к ней народ разный – с задумками и мыслями всякими. Кто конный, кто пеший, кто гурьбой великой, кто компанией весьма небольшой… Видали стежки-дорожки земли Залесской русских воев и поселенцев: бородатых и крикливых… Видали зеленые глубины торжественного устоя остроглазых и приставучих булгар, везущих на пыльных конях большие вязки узлов и мешков со скарбом да иною поклажей… Видали измученных пожизненной войной лохматых и суровых речных путешественников, прошедших сквозь леса мерянские уверенными, неостановимыми маршами…

Дороги тут длинные – прямые и крученые, но всегда сплошь темные, с нависшими ветками орешин. Нет ни городищ, ни поселочка, нет взлетающего выше еловых пик человечьего говора, нет дымка от очага в какой-нибудь дряхленькой избушонке… Кругом и поперек – лишь зверь дикий, чуткий, да птица серая, глазастая… Право, земля обетованная – для леших и русалок!.. Край, где хозяин – его величество бурый медведь…

Ходил косолапый по лесу вековому, от упрямства и силы трещал сучьями. Разглядывая черными глазищами затихших ворон, жрал вершки и корешки, медком лакомился, рычал во все горло: хозяйничал…

Всюду тишь… Глухомань…

Не в силах изменить картину мглистого покоя звенящий ток водицы по круглым камням. Слышали обитатели тенистого края, как сквозь поросль чернобыльника бренчал по лесному песочку извилистый ручей, рассекая серебристым своим руслицем угрюмую, черно-зеленую толщу леса. Крутые бережки, сплошь истыканные смолистыми рогатулями еловых корней, нависали словно угрюмые дядьки над неспокойным младенцем.

Измученный жаждой, тучный, ожиревший летом медведь торил среди высоченного бурьяна крепкой статью своей тропочку к ручью, желая испить водицы. Легкое дуновение ветра принесло медовый аромат. Топтыгин встал, провел лапой по глазам и носу, задрал нос ввысь, сощурил глаза, будто проверяя – а не наваждение ли тот смачный летний посыл?..

Утро. На дне хвойно-лиственной чащи свежо..

Показывая доброе расположение всему земному, медведь легкими скачками выпрыгнул на полянку, вдохнул манящий аромат душистых цветов, и терпкий ветерок обдул заострившуюся в поиске харю. Побрел в чащу, зорко подмечая, куда полетели пчелки с капельками медового нектара. Путь охотника не был долог: вскоре обнаружилось заветное дупло, гудевшее дружной песней маленьких собирателей.

И закружилась, одурманилась мохнатая башка! Тело тяжеловеса стало вдруг легче пуха! Сладкая страсть повлекла великана на дуб быстрее, нежели крылатую пчелу, несущую росистый сбор, увлекал извечный пчелиный инстинкт…

Трудолюбивые насекомые, защищая кладезь, стукались о чавкающую морду, жалили, влипали в собственный мед, размазанный по шерсти косматого грабителя…

Теперь сытная трапеза несла отяжелевшее от уймы лакомства бурое тело к ручью: для полного медвежьего счастья осталось усладить брюхо проточной водичкой и умыться.

Да вот напасть: берега оврага, укрывающего ручеек, уж больно круты! Хоть прыгай вниз, как белка… Вчера пил воду на отлогом месте без особых трудов, но было это там, немного ниже, где овраг начинал исчезать, давая простор ширившемуся потоку. А сегодня косолапого владыку занес промысел в неудобье… Да охота – пуще неволи…

Низко склонив голову из-за хлестких, упругих кустов, отяжелевший медведь, порыкивая и покачиваясь, пер по крутизне. Нетерпеливо ступал: где – на сыпучую, истрескавшуюся глину, где – на торчавший еловый корень… А вот уже, недовольный кочковатым спуском, заскользил на заднице, выдирая редкую траву и обламывая все, что торчало из земли…

Нетерпеливый миша смотрел лишь на близкий ручеек, сверкавший аппетитной влагой, и, в предвкушении водопоя, не расстраивался, что на пути стремительного скольжения – пыльный обрыв. Решив все же замедлить спуск перед падением на дно оврага, медведь резко перевернулся и вонзил все четыре клешни в рыхлую почву. Да туша слишком тяжела! Иссушенная зноем земля– податлива и ненадежна…

Зверь опасливо запыхтел, напрягся, потерянно глядя на удаляющийся бурьян навершия овражка. Прижался тугим животом и лоснящейся от меда мордой к стебелькам и соломинкам крутого отлога, ожидая исхода. Задние лапы потеряли опору, спина горемыки прогнулась по-кошачьи, показывая, что равновесие мощной тушей потеряно вообще, и миша бурым мохнатым боком бухнулся наконец к воде, выкрикивая по-человечьи: «A-а!.. Ох-х!..»

Остоялся, мотнул загривком и, поглядывая на трещавшую вблизи и сверкавшую смоляным глазом сороку, начал водопой. Пил долго – совсем не жадно, со вздохами, пузыря ноздрями целомудренную чистоту ледяного тока. То гнул и отдергивал трясущуюся заднюю ногу, припадая на одно колено, то важно вставал вновь на все четыре свои кривые лапищи…

Вдали от редких дорог, в самой сердцевине леса, жили подданные медведя – люди из племени мерь. Народец осторожный и нешумливый, внимающий безмолвным духам дерев, уважающий рык небес. Небольшие семьи – по десять – пятнадцать человек – укрывались в глубине густых, непролазных чащоб.

Проезжавшие по дорогам русичи или булгары едва слышали о лесных людишках: боязливых и делом своим совсем не великих. Среди славян, что жили далеко от сих мест, гуляла молва, обросшая слухами, как весной сосенка молодыми побегами-кисточками, что якобы живет мерь в земных норах, схожих с барсучьими. Что вроде бы речь их скудна, как лесная мгла на солнечном свету… И все! Свидания редкие с мерью больше походили на встречи с призраками…

Какой булгарин не знал, что торговать с мерью – занятие малополезное? Отыскать лесного, тихого человечка восточному купцу было трудно, а порой и невозможно.

И все же булгары мотались по лесам и с тщанием обнюхивали сырой воздух, надеясь уловить дуновение ветерка, несущего запах дыма. И, отыскав-таки укром мерянского племени, долго и непонятно приговаривая, меняли тюки тряпок на серебряные и железные болванки, отлитые лесными людьми в их убогих тепленках.

Хотя торг был слаб, а зверь на едва видимых тропках не пуган, купцы Итили и Камы предпочитали для своих поездов с товаром только эти места. Редкие булгары шли в киевские земли с ценными караванами южнее странной лесной земли. Они ехали именно здесь, по безлюдному мерянскому лесу, передвигаясь и днем и ночью с зажженными масляными факелами, распугивая стаи наглых волков. И татарские менялы следовали заросшими чащобами, страшась лишь красножелтых огоньков голодных волчьих глаз.

Поехав южнее – по проторенным, сносным для езды дорогам, торговые люди встречали настоящих разбойников, в которых и тень скромности мери не ночевала. Идя с добром на скрипящих повозках, гости с Востока на берегах Угры и Оки страшились попасть в лапы другому лесному народу – грубым вятичам. Что там до разграбленного товара, если черепа предшественников-торговцев демонстративно красовались на капищах – под пронзительными взорами суровых славянских богов?

Русичи с берегов Днепра знали о лесных краях так же немного, а об их обитателях и того меньше. Шли русские дорожки на северо-восток одинокими струйками. В торговле, кроме полян, другие славянские племена были не слишком умелы. Булгары, новгородские варяги, греки, арабы выказывали куда больше прыти на сем поприще.

Лишь только славянские князьки да киевские посадники с отрядами подручников в поисках новых земель и данников наведывались сюда, в Залесье, столбили территории, навешивали тряпичные, яркие знамена. Земли тут действительно имелось столько, что за год всю не исходишь, и можно было переселить весь свой люд на эти просторы.

Но вот досада: с юга перед Залесьем, в крае вятичей, все дороги, ведущие от Днепра в глубь хмурой восточной земли, были завалены, и пробираться отрядам приходилось по нехоженому лесу обводными тропками, что отнимало время и силы. Да еще невесть откуда – может, с деревьев, а может, и из-под земли – плотным кольцом внезапно появлялись злорадствующие хозяева, вооруженные камнями и копьями, и, сбивая с толку непрошеных гостей истошными воплями и ударами палок о деревья, решали стычку в свою пользу. Уже через несколько мгновений, срывая на ходу трофейную броню и подбирая оружие, волочили дикие воины пленных горемык к своим убежищам, дабы чинить скорый суд по законам лесной жизни.

Схожие с пришельцами и речью, и ликом, пленители побивали и обдирали до нитки пожилых воинов, прогоняли восвояси, пугая скормить их жесткое мясо волкам и лисицам. Скорее всего, именно это и случалось: обезоруженные и израненные воины становились жертвами лесного зверья. Мало кто из помилованных и отпущенных на волю добирался до своих домов.

Пленников же, что помоложе, не убитых в стычке и на требище, вязали крепкими веревками и волокли дальше в леса – для обмена или своим соплеменникам, или, быть может, заезжим булгарам, которым в землях вятичей конечно же было на что расторговаться. Бедолаги становились рабами в семействах богатых вятичей или та же участь выпадала им на берегах Итили, Камы, Вятки.

Более спокойно чувствовали себя отряды с Верхнего Днепра в мерянской земле. Если отряд немалый, то можно было не опасаться дикого зверья и лесных разбойников. Наставив по, в общем-то, ничейной земле собственных знамен, вооруженные посланники выискивали хоть каких-нибудь людей, чтобы объявить им, кто хозяин теперь этих вотчин. Но слыша где-то рядом отголоски жизни, захватчики при любых попытках найти ее оставались ни с чем. Из глубины леса к ним никто не выходил. Оружные славяне бродили сами по себе в прострации лесного царства.

Новые владетели земли узнавали о жителях этой дремлющей страны только следующей весной – от оставленных для пригляда сторожей. Перед уходом дружины на зимовку к Днепру в самом центре застолбленной территории срубался небольшой зимний домик, в котором поселялись отряженные для порядка несколько человек. Они должны были до следующего прихода войска обозначать своим присутствием или силой своих мечей и копий право на владение этими землями. Правда, на самом деле зимой приходилось больше бороться с голодом, болезнями и диким зверьем, чем с ворогом. Конечно, изредка жаловали на стойкий запах дыма бездомные, голодные разбойники. И лиходеям иногда удавалось застать сторожу врасплох. Тогда, перебив обитателей заимки, они, отогревшись, удалялись, захватив с собой оружие и узлы с зерном, солью и всякой имеющей хоть какую-то пользу поживой. Но такие случаи происходили редко.

Зимовщики коротали нудные дни и ночи, боролись со скукой и по необходимости выходили в лес – для пополнения подошедших к концу запасов мяса. Охота иной раз имела и другие последствия.

Мерь, бесшумно стоявшая где-то рядом, подметив, что основной отряд удалился, давала волю своему любопытству. Отдельные смельчаки отваживались подойти поближе к сторожке и наблюдать с большим интересом за пришельцами – вроде бы схожими с ними, но непонятно во что одетыми и лепечущими что-то на своем совершенно нескладном языке.

Славяне конечно же спустя время замечали их и окликивали – сначала тревожно и угрожающе, потом надменно– будто детей. Но аборигены немедленно удалялись восвояси, скользя на своих быстрых, гнутых, до блеска отшлифованных ездой по снегу щепах-лыжах. Русичи также имели необходимые для жизни в снежном лесу, ничуть не хуже дикарских, удобные дощечки. Отследив по лыжне местоположение лежбища, не трудно было решиться на дерзкую вылазку, имея в виду, что народец не может состоять только из мужчин, которые, любопытства ради, приходили поглазеть на чужеземцев. Должны же рядом находиться и грудастые молодухи! Ох, как тяжело одиноким сторожам без женской ласки! И от бесспорной близости женщин у матерых мужиков все думки лишь об одном…

Итак, решено окончательно, кому остаться, а кому идти на промысел…

На исходе ночи, когда на белеющем небе еще поблескивали самые яркие из звезд, пятеро мужичков на бесшумных лыжицах скользили по снежку за добычей. За спиной у каждого зловеще торчала смертоносная сулица, за кушаками – по боевому топорику. Последний русич пер за собой просторные санки и оглядывал верхушки елей за спиной. В лесу кроме карканья одинокой вороны стояла тревожная тишь.

Проехав наискосок несколько пригорков и балочек, первый воин, насторожившись, остановился. Всем пятерым виден был белый парок над полянкой: лежбище здесь, охраны никакой – даже собак нет!.. Пятый с санями развернулся и уселся на корточки, зоркое око блюло все окрест. Остальные по-двое, тяжело дыша студеным воздухом, пошли справа и слева к намеченным для атаки землянкам. Зоркие глаза высматривали и безошибочно обнаруживали среди набросанного лапника схороненные входы. Кто-то вскинул топорик, что послужило сигналом к атаке, и начался налет.

Четыре воя с шумом бросились через еловые ветки внутрь. Тела славян, словно медвежьи стати, валили вскакивавших: удары острых топориков молниеносны, а снаружи почти не слышно, как гибнут в обеих землянках старухи, мужчины, мальчики…

В одной землянке двое нападавших схватили по женщине, но те показались им слишком тяжелыми, и воины бросили их, выбирая девиц полегче. Под горячую руку попалась и почти девочка. Покряхтывая под грузом, выбрались из схрона, осмотрелись.

Все лежбище было на ногах. Рядом в звенящий мороз лаяли собаки, непонятно откуда взявшиеся. Видно, впустили их люди погреться. Испуганная мерь разбегалась кто куда. Несколько уцелевших мужчин пытались с помощью длинных пик поразить напавших, но точно брошенные сулицы остановили их. Застигнутые врасплох люди молча отступали, на лицах застыли недоумение и животный страх. Невольно встав полукружьем, они растерянно глядели на громко ревущих русичей. Последние быстро, не спуская глаз с неспособной к сопротивлению мери, несли двух придушенных девок к саням. Та, третья девчушка, сумела вырваться, когда похититель метал дротик в рискнувших было подступиться дикарей. Ну и ладно – легче поклажа. Весело щерясь, бородатые сторожа торопились вернуться восвояси, довольно покрикивая на очухавшихся в санях девиц.

Вернувшись к сторожке, первым делом предприняли все возможные действия для обороны, ожидая по горячим следам атаки. Через щели заколоченных окошек и дверей смотрели в лес, пальцы нервно теребили зычную тетиву. Но ни сразу, ни к вечеру, ни ночью – никогда ответа на дерзость не последовало. Поредевшая семья снялась с места, забрала все, что могла, и побрела дальше на восток. Лес-то велик. В нем всем хватит места…