Текст книги "Простолюдин (СИ)"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Откуда мне знать? Я же простая дворянка.

А я-то по простоте душевной думал, что дворяне – исключая тех, которые родились еще до крестовых походов, – не гнушались образованием!

Выходит, ошибался.

Ну ладно. Перестали люди стремиться в космос, забыли об оставленном на Луне форпосте – это я еще понимаю. С трудом, с обидой, с горечью, но все-таки могу понять. Не простить, нет, а только понять. Но как и почему на Земле вновь возник махровый феодализм? И как он умудряется обходиться без простолюдинов? Кто кормит всю эту дворянскую ораву?

– А простолюдин – это человек без статуса? – решил еще раз уточнить я.

– Боже мой! Конечно!

Наверное, Джоанна опять всплеснула руками. Не знаю, не видел. Мне просто так показалось.

– Хуже грязи?

– Нет. Просто никто.

– А если кому-то нравится быть никем? – продолжал допытываться я.

– Это невозможно.

– Что невозможно: такое желание? Или невозможно сложить с себя дворянство?

– И то, и другое.

– Значит, движение вниз по социальной лестнице невозможно?

– Очень даже возможно. Вы не понимаете.

Это уж точно. Ничегошеньки я не понимал. С тем и уснул. Снились мне отвратные палаческие сны: разодетые и надушенные маркизы, герцоги и графы при содействии баронов ломали мне ребра, сначала просто так, ради забавы, а потом с целью допытаться, зачем же я все-таки свалился с Луны.

А в самом деле: зачем?

3

Маркиз Монфальконе оказался желчным стариканом с лысым черепом и оттопыренными ушами. Он не шел, а шествовал. Перед ним дюжий малый, отнюдь не робот, тащил, надсаживаясь, огромное кресло. Когда последнее оказалось на полу возле моей койки, маркиз плавно упал в него, даже не посмотрев, куда падает. Не удостоил он взглядом и верзилу-носильщика, который удалился задним ходом, сопровождая каждый шаг поклоном. При лунной тяжести это получалось забавно, но парень очень старался.

– Здравствуйте, – вежливо сказал я маркизу, и он не ответил на мое приветствие. Вместо этого спросил скрипучим голосом:

– Ваше имя?

Я назвался. Бескровные губы маркиза Монфальконе искривились в ехидно-снисходительной полуулыбке.

– Немного не так. Не «Константин Малеев», а «барон Константин Малеев». Разница весьма существенная. Милостью его величества отныне вы – барон и вправе пользоваться всеми привилегиями, вытекающими из вашего титула. Поздравляю вас. Формальная церемония будет проведена позднее, когда вы встанете на ноги, а пока я ознакомлю вас с эскизом вашего герба…

Он говорил медленно и не всегда правильно: наверное, изучил мой «архаичный» диалект наскоро, под гипнозом.

Неуловимым движением пальцев правой руки, смахивающих на пальцы мумии после первичной усушки, Монфальконе включил изображение. Прямо передо мной повис некий щит затейливой формы, ярко разрисованный вдоль и поперек.

– На червленом поле расколотое пополам яйцо – знак вашего прибытия на Землю и в некотором смысле символ нового рождения. Справа и слева от яйца расположены соответственно оливковая ветвь и рыцарский меч – символы служения императору как в дни мира, так и на войне. Зазубренная полоса наискось символизирует полученные вами раны, точнее… гм… телесные повреждения. Ее алый цвет означает неблагородную кровь ваших предков. Ущербная луна слева над яйцом напоминает о месте вашего многолетнего заточения, а серп, молот и циркуль справа – о вашем доблестном труде и похвальной изобретательности. Напильник под ними символизирует вашу настойчивость в достижении цели. В нижней части щита помещены три рыцарских шлема. Поверху девиз: «В служении преодолеваю»…

Я только моргал. А маркиз все скрипел и скрипел. Оказалось, что один рыцарский шлем изображает мои «доспехи» во время приземления, то есть капсулу, второй – шлем лунного скафандра, используемый мною во время вынужденных прогулок по поверхности естественного спутника Земли, ну а третий намекает на герметические купола Лунной базы, которые, если посмотреть шире, тоже в некотором роде шлем, только очень большой, и рыцарь в таком шлеме не крупнее клопа. Так я и сказал маркизу.

Он отмахнулся.

– Точное соответствие необязательно: геральдика – искусство передавать символами глубинную суть. Вы ведь не захотите, наверное, чтобы вместо косой полосы на вашем гербе красовался рентгеновский снимок ваших поломанных ребер?

Тут он не ошибся. А я, вместо того чтобы сразу послать маркиза ко всем чертям, принялся цепляться к частностям.

– Вообще-то я находился в спускаемом аппарате без всякого шлема…

– Не имеет значения.

А, ну да, ну да… Если уж лунные купола сошли за шлем, то посадочная капсула – тем более.

– Кстати, в рыцарском шлеме с этими щелями в забрале я бы в два счета загнулся от декомпрессии на Луне вне купола…

– Это тоже не имеет значения.

– Если под яйцом понимается моя посадочная капсула, то она, между прочим, была разрезана, а не расколота…

– И это не имеет значения.

– Если есть яйцо, то должен быть и цыпленок.

– Это не геральдический символ.

– А почему меч? У вас бывают войны?

– Традиция.

У него на все был ответ. Вот ведь обстоятельный старикан! А главное, он ни капельки не сомневался в том, что я охотно приму всю эту мишуру и еще буду благодарен!

– Знаете что, – сказал я ему, – я уже вырос из детских штанишек.

Физиономия маркиза выразила глубокое недоумение. И тут я ему выдал:

– Оставьте себе этот герб, если хотите. Я никогда не был бароном и не буду им.

– Но вы им уже являетесь! – Монфальконе поднял бровь. – С той минуты, как государь император милостиво соизволил пожаловать вам титул, вы барон.

– Это вы так думаете.

– Это государь император так думает!

– И на здоровье. Я думаю иначе.

Монфальконе даже привстал.

– От монаршей милости не отказываются! – повысил он голос. Неужели думал смутить меня громкими звуками?

– А я отказываюсь.

– Но это невозможно!

– Еще как возможно. Я не принимаю ни титула, ни этого шутовского герба, ясно вам?

Маркиз вынул из кармана какую-то коробочку, достал из нее таблетку и кинул ее в рот. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь справиться с нервным потрясением. Шевельнул ушами. Судя по всем этим телодвижениям, потрясение и впрямь оказалось серьезным.

А когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучал яд, охлажденный до очень низкой температуры. Жидким азотом, наверное, если не гелием.

– Значит, вопреки желанию его величества вы намереваетесь остаться обыкновенным дворянином? – осведомился он. – Не пожалеете?

– Почему остаться? – заартачился я. – Кем это я должен остаться? Я никогда не был дворянином и не собираюсь быть им.

– Но ваши предки…

– Не были дворянами, и точка. И я не дворянин.

– Но монаршая милость…

Терпеть не могу, когда диспут уходит на второй круг. По-моему, милость – это именно милость, а не обязанность. Я могу принять ее, а могу и отклонить. Бароном быть не желаю, и хватит об этом, а дворянином не являюсь по факту. Я простолюдин.

У маркиза даже уши побелели.

– Хотите поставить себя наособицу?

– Хочу, чтобы вы оставили меня в покое! – К этому я еще кое-что добавил. Старикан успел мне надоесть.

Наши желания не совпали: он еще долго не оставлял меня в покое, все нудил и нудил насчет того, какая я неблагодарная скотина, – впрочем, надо отдать ему должное: слово «скотина» он не произнес, не употребив также, в отличие от меня, и иных прямых оскорблений, но зато дал мне понять в самых изящных выражениях, кто я такой и чего, по его мнению, стою. Однако когда я, устав от беседы, заявил, что ни в коей мере не ощущаю себя чьим-то персональным подданным и потому не обязан принимать подачки, маркиз взбеленился.

Он и тут не опустился до сквернословия. Он просто вскочил и накричал на меня. Вскочив слишком резко, он взмыл к потолку и оттого рассердился еще сильнее. Он стращал меня гневом монарха, а заодно напомнил мне, чьему попечению я обязан моим спасением и лечением. Тут он попал в точку: мне и вправду стало малость неловко. Но не благодарить же моих спасителей таким способом!

Наконец маркиз ушел, очень недовольный и какой-то взъерошенный, а дюжий малый, дежуривший, как видно, за дверью в продолжение всего нашего разговора, унес его персональное кресло.

Уф-ф!

4

– Вы… вы… – Джоанна не находила слов. – Вы… просто идиот!

Все-таки нашла слово.

– Допустим, – сказал я. – А что не так?

– Вы еще спрашиваете! Во-первых, вы проявили черную неблагодарность, и, главное, по отношению к кому? К его величеству государю! По чьему приказу вас тут лечат, как вы думаете? Во-вторых…

– Стоп! Стоп! – остановил я словоизлияние дипломированной медсестры с филологическим уклоном. – Подождите. Тут я чего-то не понимаю. Если бы его величество оказался на Лунной базе в любой момент ее истории и нуждался в помощи, таковая была бы ему оказана немедленно, без лишних вопросов и ожиданий благодарности. Иначе там нельзя. Просто не выжить.

– Вы и не выжили! – крикнула Джоанна.

А вот это удар ниже пояса. Пусть истина, но слишком жестокая. Я замолчал. Джоанна продолжала распекать меня, пока не заметила, что я не отвечаю. Несколько раз тревожно окликнув меня и убедившись, что я продолжаю хранить молчание, затихла и она. Во время наших размолвок Хелен, бывало, поступала так же и всегда дожидалась, когда я сделаю первый шаг к примирению. Но то была Хелен… Наша жизнь вдвоем дошла через многие «прости» к последнему «прости».

Я пытался сам выкопать ей могилу в реголите. Попробуйте ковырять грунт, находясь в скафандре, а я на вас посмотрю. Углубившись на штык лопаты, я уткнулся в скалу. Тогда я синтезировал взрывчатку и получил-таки могилу желаемой глубины. Насыпал холмик. Он освещался солнцем один час на протяжении лунного дня. В течение нескольких лет я всякий лунный день ждал, когда придет этот час, и ни разу не пропустил его.

Потом сбежал. Не сразу – был у меня скверный период… Но я не захотел свихнуться. Струсил. Работал как вол, напрягал все силы тела и ума, чтобы сбежать без оглядки. И уже никогда не увижу, как солнечный луч, пробравшись через распадок меж двух лунных гор, заискрится на скромном холмике. На Луну мне уже не попасть. Прости, Хелен, я не смог остаться…

А эти земляне лечат меня и хотят наградить титулом за трусость! Великодушные кретины! С их императором!

Да, я оказался в незнакомом мире и не знаю, как себе в нем вести. Значит, буду делать то, что считаю правильным. И пусть я щепка в неведомом потоке, но щепка занозистая и своевольная, а почему, спрашивается? Да просто потому, что щепка – не овца.

Терпения Джоанны хватило примерно на полчаса.

– Господин барон!..

Только мне и не хватало отзываться на эту кличку!

– Господин барон…

Кому это она? Здесь нет никаких баронов.

– Константин…

Это уже лучше. Но я все еще дулся.

– Константин, ну пожалуйста…

Прощения она, конечно же, не попросила. Обычно женщины то ли выше этого, то ли ниже, но никогда не вровень. Но я и так понемногу оттаял.

– Ну?

– Не сердитесь, прошу вас. Но вы действительно поступили крайне опрометчиво. Одна только надежда, что государь сочтет ваш отказ от титула признаком временного помутнения рассудка и оставит вашу выходку без внимания. Государь добр.

– И великодушен? – подначил я.

– Безусловно!

– В таком случае он уважит мое желание остаться простолюдином.

Она принялась уговаривать меня. Слово за слово – и я понемногу начал понимать, что случилось на Земле за несколько минувших веков.

Большинство населения планеты жило не космосом, не галактической экспансией и не крылатой мечтой – нынешние земляне всего лишь хотели пристойно жить здесь и сейчас. Как и во все времена, конечно, только мы на Луне основательно забыли об этом. Сколько-то беспокойных людей отбыло с Земли – и выдохлась галактическая экспансия. Надутый шарик оказался не гуттаперчевым, он выдул сквозь прореху лишь ничтожную часть помещавшегося в нем воздуха. И застыл, как ни в чем не бывало.

Я не очень удивился, узнав, что человечество – уже несколько веков как более или менее единое – в очередной раз устало от демократии, что бы ни подразумевалось под этим словом. Мировое правительство, погрязшее в коррупции и предельно оторванное от народа, пало. По твердому убеждению Джоанны, иначе не могло и быть. Национальные и региональные правительства держались некоторое время, но в конце концов пали и они, причем без особого кровопролития. Вакуум власти? Это чересчур громко сказано. Вакуума власти не бывает, но иногда наблюдается нехватка видимой власти. Те, в чьих руках находилась реальная власть, ничего в принципе не имели против монархии и социальной пирамиды, основанной на знатности, а дворянину всегда нравится, что он дворянин, как и князю нравится, что он князь, но вот вопрос: устроит ли простолюдина его статус? Приемлемый уровень жизни ему обеспечат роботизация всего – ну почти всего – производства и некоторые социальные гарантии, однако как же быть с неуемным человеческим тщеславием? Выход нашелся, и очень простой: поверстать в дворяне миллион-другой сподвижников и принять декрет, согласно которому дворянство отныне будет наследоваться как по мужской, так и по женской линии. Также и передаваться через брак. И через усыновление. Чуть позже принять уточнение к декрету: он имеет обратную силу. Этого достаточно: любой, кто может проследить среди своих предков хотя бы одного дворянина, сам автоматически становится дворянином. Ну а то, что большинству из них приходится трудиться на работах, не поддающихся роботизации, или жить у титулованной знати в слугах и прихлебателях – уже детали. Недаром же в одном из древних языков созвучны слова «дворянин» и «дворовый»…

– Зато гармония, – убеждала меня Джоанна. – За особые заслуги дворянину могут пожаловать титул, а вместе с ним поместье или фабрику, и все дворяне это знают…

– Поэтому из кожи вон лезут?

– М-м… кто как. Но многие – да!

– Так значит, на Земле к данному моменту вообще не осталось простолюдинов? – спросил я.

– Похоже, вы единственный.

– Значит, уникальный.

Готово: я определил мой статус. Это бодрило. Теперь осталось лишь убедить землян в том, что я не какой-то там барон.

Джоанна, конечно, заспорила. Наш спор продолжался с перерывами все последующие дни, поскольку из императорской клиники меня не выперли. Мою неучтивость как бы не заметили. Некоторое время меня меня занимал вопрос: доложил ли обергерольдмейстер Монфальконе императору о моем неподобающем поведении или постеснялся? Потом я махнул на это рукой.

Лечебные процедуры шли своим чередом. Укрепляющая гимнастика, особая диета, массаж жесткими руками робота-массажиста, специальные снадобья и совсем немножко щадящей хирургии. На третьей неделе начали понемногу увеличивать гравитацию и скоро довели ее до удвоенной, а затем и утроенной лунной. По нескольку часов в день я мерил шагами палату, одновременно болтая с Джоанной. Эти беседы мне нравились, ну а ей?.. Не знаю. Иногда мне казалось, что она готова пристукнуть меня любым подходящим для этой цели предметом, какой только попадется ей под руку.

Маркиз Монфальконе больше не появлялся. Вообще никто не появлялся, если не считать роботов. Одно из моих ребер, оказавшееся переломанным с небольшим смещением, поставил на место опять-таки робот-эскулап.

Надоело!!!

Каждый день следовали уроки ужасающего сленга, который теперь считался единственным – и единственно правильным! – земным языком. На предложение зайти ко мне и попросту поболтать, хотя бы и на сленге, Джоанна ответила уклончиво. Я уже знал, что она не таится от начальства и что ее дистанционое общение со мною с некоторых пор одобрено свыше – наверное, каким-нибудь медицинским маркграфом. Ну а не дистанционное?

– Имейте терпение. Вы ведь долго терпели на Луне? Потерпите еще.

Формально уела – ну а на деле? Сейчас я бы не отказался пообщаться даже с тем грубияном, который собирался натравить на меня своих дворян, будто дворняг. А о новой беседе с обергерольдмейстером просто мечтал. Зачем я с тупым прямодушием прогнал его в прошлый раз? Мог бы водить и водить старикана за нос.

5

На следующий день после того как мои мышцы и скелет окрепли настолько, что я мог сравнительно сносно выносить земную тяжесть в течение двух-трех часов, меня посетил император.

Подготовка к его визиту началась загодя. Утром ко мне явились трое дворян – я уже научился различать нетитулованных по деловитости и некоторому испугу в глазах – и привели меня в порядок: помыли, побрили, подстригли, чем-то опрыскали с ног до головы и облачили в довольно-таки нелепого фасона одежду, расцветкой напоминающую брачную окраску какой-то птицы или, может быть, рыбы. За ними явился тип, представившийся как младший церемониймейстер.

– Барон? – предположил я и попал близко к цели.

– Баронет, к вашим услугам.

Ну что ж, килька вместо салаки. Сойдет.

Баронет был молод, румян и деятелен. Сначала он заставил меня вызубрить приветствие, причем настаивал, чтобы я ни в коем случае не ошибся в титуловании. Затем я под его руководством разучивал поклон. По его словам, у меня получалась то поза антропоморфного робота, моющего шваброй пол, то жест рыбака, показывающего, какую огромную рыбину он выудил.

– Не надо так широко разводить руки. И пучить глаза совершенно необязательно. Склоните голову. Нет, смотреть в пол вы тоже не должны. В глаза монарху – тем более. Линия вашего взгляда должна упираться примерно в его шею…

– Как будто я мечтаю перепилить ее?

– Я не слышал этих слов.

Слышал или нет, но с этой минуты младший церемониймейстер стал обращаться со мною гораздо осторожнее, словно я был насквозь пропитан нитроглицерином и мог бабахнуть от любого чиха.

– Не задавайте его величеству вопросов, не смейте садиться без его разрешения, не переминайтесь с ноги на ногу, постарайтесь не пользоваться вашим архаичным языком, не вздумайте чихнуть или почесаться…

На память я не жалуюсь, но запретов было такое множество, что баронету пришлось повторить их дважды. После чего он отбыл – наверное, в ужасе от общения с маньяком, примеряющим пилу к монаршей шее. Плоховато у них тут с черным юмором…

Также и с сообразительностью. Какой еще юмор, кроме черного, мог сохраниться у меня после одиночного прозябания на Луне? Баронет мог бы и догадаться об этом, включив мозги на четверть мощности.

После баронета зашел мой лечащий врач – впервые за все время, – и я так удивился, что не сразу понял: эскулапу хочется лично поглядеть на пациента, удостоенного визита самого монарха. Стоило мне осознать это – и я приказал ему убираться вон. Именно приказал. И он убрался, отвесив мне на прощание глубокий поклон.

Я не стремился обидеть врача. Я просто экспериментировал, восполняя опытным путем пробелы, оставшиеся от моих бесед с Джоанной. И я поздравил себя с тем, что мои эксперименты становятся не только осмысленными, но и успешными.

Появление монарха было обставлено впечатляюще. Сначала явились холопы – прошу прощения, дворяне – и втащили в палату куда более пышное кресло, чем у маркиза Монфальконе. Один из них в два счета заправил мою постель, другой, вроде бы не торопясь, а на самом деле движениями точными, как у робота, обмахнул метелочкой все поверхности, на которые, по его мнению, могла сесть пыль. Я ждал, что сейчас появятся новые дворяне и раскатают от двери до кресла ковровую дорожку, потому что как же без ковровой дорожки? – однако ошибся. Император явился запросто, в сопровождении всего лишь одного приближенного, и не заставил меня ждать его невесть сколько времени в стоячем положении, страдая от болей в суставах и позвоночнике. Я еще не увидел монарха, лишь услышал его шаги, но он уже начинал мне нравиться.

Император оказался высоким человеком лет сорока, с небольшими залысинами и умным взглядом. Впрочем, его одежда не говорила о значительных умственных способностях; проще говоря, он выглядел таким же нелепым попугаем, как я, только еще попугаистее. Приближенный, следовавший в шаге позади монарха, был очень молод, разодет под стать монарху и, надо думать, являлся пажом. Я не сторонник длинных слов; по-моему, куда проще, а значит лучше, сказать просто «паж», чем «мальчик на побегушках». Хотя второе лучше отражает суть.

– Его Императорское Величество Рудольф Третий, Император Земли, Солнечной системы и Галактики, Владыка планет, спутников и астероидов, Протектор облака Оорта…. – нараспев выкрикнул паж, выпучивая глаза. Черт знает, чего он от меня ждал: что я от потрясения хлопнусь в обморок, что ли? Не стану я падать при земной тяжести, этак и покалечиться недолго. Заболела поясница, только и всего.

Поклон у меня вышел так себе, на троечку с минусом, зато приветствие я отбарабанил сносно, ни разу не сбившись и не перепутав слова. Наверняка мой акцент был ужасен, а выразительность в произнесении довольно бессмысленных, на мой взгляд, слов отсутствовала напрочь, но ведь и дрессировка была коротка, так что за мою неартистичность пусть отвечает церемониймейстер.

Император как будто не заметил моей неловкости – только паж за спинкой его кресла сделал такое движение, как будто хотел прикрыть ладонью рот, и судорожно напряг все мышцы лица, чтобы на нем, боже упаси, не отразилось чего. И тут император протянул мне руку – почему-то тыльной стороной вверх.

Я приблизился и пожал ее. Даже потряс немного. Ну разве был я виноват в том, что баронет-церемониймейстер не предупредил меня о том, что я должен почтительно поцеловать ее, опустившись на одно колено? Потом уже мне стало ясно, что куриные мозги баронета не смогли даже предположить, что монарх снизойдет до того, что позволит слюнявить себе пальцы или запястье какому-то простолюдину. Кстати, сильно сомневаюсь, что я стал бы это делать.

Император чуть заметно поднял одну бровь – и сейчас же опустил. Паж так и замер с разинутым ртом. А я по завершении рукопожатия молчал, выполняя инструкцию севшего в лужу церемониймейстера.

– Мы рады, что ваше выздоровление идет успешно, – первым, как и подобает, нарушил молчание император.

– Спасибо, я тоже рад, – ответил я, даже не догадавшись поблагодарить монарха за внимание к моей ничтожной особе. Что с меня взять: чурбан неотесанный, с Луны свалившийся.

Легкая заминка – монарх, как видно, пытался понять сказанное мною. Я в общем-то и сам догадывался, что мое произношение помещается где-то в нешироких пределах между ужасным и кошмарным. Все сильнее болела спина, и если кто-то думает, что хребет не имеет никакого отношения к дикции, то он ничего не смыслит ни в дикции, ни в боли.

– Нам доложили, что на Луне теперь совсем нет людей, – сказал император. – Так ли это?

– Истинно так, ваше величество. Я был последним.

– Сожалею.

Слово «сочувствую», на мой взгляд, было бы уместнее. Я вспомнил Хелен и тех, кто умер еще раньше. Я был готов закричать: «Почему вы забыли о нас? А если и забыли на какое-то время, то почему потом не вспомнили?! Разве цивилизация провалилась в тартарары? Разве вы бегаете в шкурах и с дубинами в руках? Нет? Так почему?!»

Но может быть, император выразил мне именно сочувствие?

Как же я ошибался! Сожаление монарха вообще не относилось ко мне.

– Приходится признать, что теперь лишь Земля населена моими подданными, – молвил император, – хотя я и владыка планет и спутников. Ну что же, примем ситуацию такой, какова она есть. Существует и другая сторона медали: империя стала чуточку более монолитной, что в целом не так уж плохо…

Я онемел. Император еще что-то говорил, а паж благоговейно внимал, но я-то был не паж и больше не слушал. Не был я и подданным, что бы ни думал обо мне Рудольф Третий. Моя спина внезапно перестала болеть. Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки, и я подумал: а что со мной сделают, если я сейчас отвешу императору хорошую плюху? Сразу расстреляют или запрут в психушку до конца жизни?

Злость – злостью, а есть еще такая штука – разум, и в комбинации со злостью он подчас рождает холодную ярость, а та ведет к поступкам неожиданным. Я сделал шаг назад. Затем повернулся к монарху спиной и услыхал, как паж тихонечко охнул. Я направился к моей безупречно заправленной койке и сел на нее. Потом лег, скрестив на груди руки.

И стал смотреть в потолок.

Будь на месте пажа церемониймейстер, его, наверное, хватил бы удар. Паж лишь икнул от неожиданности, а что до императора, то теперь пришел его черед онеметь. И на здоровье!

Человек с воображением сказал бы примерно так: можно было слышать, как в воздухе сталкиваются молекулы. Но это вранье. Было просто очень тихо. Потом император немножко покряхтел и кашлянул. Я не отреагировал. Я изучал потолок. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги – твердые императорские и скользящие пажеские. Хлопнула дверь, и вновь наступила тишина.