Текст книги "Крепость Магнитная"
Автор книги: Александр Лозневой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
8
Прибыв на объект минут за тридцать до звонка, Ладейников расхаживал у лесов, присматривался к обстановке, в которой придется работать. Грандиозность будущего цеха порождала в нем гордость: подумать только, саженей сто в длину! А увидев металлические оконные переплеты, пришел в восторг: ничего себе оконца – на тройке въехать можно! Радовало все новое, невиданное. Хотелось взобраться повыше на леса и крикнуть:
– Смотрите, здесь рождается блюминг! А какие у нас домны, мартены! Пройдет немного времени – и мы догоним Америку!
Обошел один из ящиков: «Ого, на двух платформах везли! Что за махина такая?» Шевеля губами, принялся читать надпись: «Мре… Мры… вот черт, не разобрать! И слова и буквы у них, буржуев, не такие. Боцмана бы сюда… По-французски разговаривал, он бы прочел».
Рядом почти на таком же большом ящике по-русски: «Уралмаш». Значит, машины идут не только из-за границы?
Меж тем на солнышке возле бытовки собралась группа строителей. О чем они толкуют? Прислушался. Двое с кимовскими значками на спецовках вели разговор о Лиге наций. Худой, стриженный под нулевку, горячо доказывал, что эта международная организация любому агрессору может рога обломать. Другой – скуластый, с черными вихрами на голове, пожимал плечами, кривил рот в ухмылке. По его мнению, господа, заседающие в Лиге наций, произносят много сладких слов, но все их слова пока ничего хорошего не принесли людям. В общем, толку от этих суесловий не больше, чем с козы перьев. Да и как иначе, если там, в Лиге, на мягких креслах одни буржуи.
– Как это одни? – возмутился стриженый. – Мы тоже вступили в Лигу наций. Что, не слыхал?.. Наркоминдел товарищ Литвинов речь на ассамблее произнес – весь мир ахнул! Все, как есть, обсказал: и откуда война могет произойтить, и как энтого агрессора распознать, чтоб, значит, не дать ему распоясаться. Все по полочкам разложил: смотрите, мол, господа, вот оно как на самом деле! Хорошенько подумайте, кто из вас войны хочет?.. Они, министры-капиталисты, хоть и рвутся до мировой бойни, а знают: не те времена. Понимают, гады, что из этого могет выйтить. Нам, пролетариям, терять нечего, а у них заводы, дворцы, автомобили. Вот и ломают головы, как поступить: и чтоб, значится, волки сыты и овечки целы. Он, Максим Максимыч, так и сказал: была, говорит, одна война, а чем все кончилось, полагаю, известно – революцией! Были в России угнетатели, паразиты всякие, а где они, куды девались? Скинул их народ!.. Он, товарищ наркоминдел, так и сказал: подумайте, господа. Вот и думают, могет, поймут?
– Держи карман шире! Так они тебе и сделают. Кому война – слезы, а им – дивиденды! Прибыль им нужна, а все остальное – хоть сгори! Да и где это видано, чтоб капиталисты, вурдалаки эти, довольствовались травкой? Тело им человеческое подай! Душу!.. А что в Лиге звучит голос и нашей страны, так это уже неплохо. Мы понимаем, товарищу Литвинову нелегко, но он не из тех, которые боятся. Прямо так высказывает, и в хвост и в гриву хлещет. Не зря буржуи морды воротят, не желам, мол, слухать. Ну и не слушайте, не надо, найдется кому слушать. Его речи всем трудящимся по душе. Потому что в них, энтих речах, правда. Враги, понятно, тоже слушают, но свое, знай, делают. Наплевать им на то, что Муссолини полез в Абиссинию, что фашисты убивают, жгут, вешают. Они, господа, будто этого не видют. Вот и получается: народ страдает, а Лига наций хвостом вертит, выкобенивается, сама вроде за народ, а, в сущности, ежели на дело перевести, – одна демагогия!..
Ладейников чуть было не встрял в разговор, сдержался: сперва, пожалуй, лучше послушать. И лишь в знак солидарности улыбнулся скуластому: дескать, молодец, так им и надо, буржуям!
Строители все подходили, вот-вот начнется рабочий день, а Платону еще прораба повидать надо, представиться, бумажку из отдела кадров передать. Где же он, прораб?
– Вон! Видишь, через канаву переходит? – сказал незнакомый паренек.
Ладейников рассмотрел немолодого, грузного человека: широкое, загорелое лицо, усы будто две запятые. Подождал, пока тот поднимется на бугорок, шагнул навстречу:
– Здравствуйте, товарищ прораб.
– Пополнение?
– Вроде так.
Подав Ладейникову тяжелую заскорузлую ладонь, прораб тут же отдернул ее, стал рассматривать оставшийся почему-то вчерашний замес. Потрогал раствор носком сапога, подозвал лупоглазого парня, которого назвал Глазыриным. Заговорил об экономии цемента, пообещал строго взыскивать с тех, кто не бережет народное добро.
– Омолодить, и в первую очередь на леса!.. – распорядился он.
– Будет сделано! – шаркнул ногой Глазырин и хотел было уйти. Прораб остановил его:
– Постой, один раз ты уже давал обещание. Почему снова набезобразничал? Сколько раз говорил, бригадир не имеет права уходить с объекта, пока не выработан раствор. Потребуются сверхурочные – выплатим, но портить цемент, который у нас на вес золота – преступление!
– Так то ж, товарищ прораб… Мы тогда… А теперь, сами видите…
– Никаких оправданий. Виноват, так и скажи. Не для буржуев строим, для своего народа, для себя. И вообще тебе, Глазырин, давно пора знать…
Отчитывая бригадира, прораб, казалось, совсем забыл про новичка, который стоял рядом. Достав из кармана щепотку махры, свернул козью ножку, прикурил и велел звонить. Тотчас кто-то ударил в обрубок швеллера, подвешенного на перекладине. Обрубок загудел, как колокол. Люди потянулись к тачкам, лопатам, стали занимать исходные позиции. Все, кто работал наверху, чтоб не подниматься впустую, подхватывали носилки, ведра, нагружались кирпичом, раствором, всем, что могло потребоваться там в первую очередь.
Застучали топоры, запели пилы, донеслось шлепанье раствора, чирканье мастерков – все пришло в движение. Ладейников стоял, ожидая указаний прораба. А прораб и впрямь, наверное, забыл про него. Подняв горсть песку, помял в пальцах, пошел по лесам наверх.
– Э-э, друг, подбавь-ка! – послышалось сзади.
Ладейников обернулся и в трех шагах от себя увидел дюжего парня с «козой» на загорбке, на которой лежало несколько кирпичей. Парень в синем дедовском картузе с поломанным козырьком, в лаптях. Красивое, умное лицо слегка подпорчено редкими оспинками. Ладейников добавил пару кирпичей:
– Хватит?
– Клади, не жадничай.
Моряк усмехнулся, прибавил еще четыре штуки.
Парень задвигал плечами, как бы пробуя силу, крякнул, пошел, чуть согнувшись, вверх по скрипучим настилам. В его неторопливой, мерной походке угадывалась привычка, втянутость, желание сделать как можно больше. Проводив его взглядом, Платон подумал: «А не сходить ли с «козой» наверх?» Не мог он стоять без дела. Его прислали каменщиком, но прораб почему-то медлит, некуда ставить, что ли? А может, вообще каменщики не нужны?
Уложив на «козу» десять кирпичей, Ладейников подумал и прибавил еще два – пусть будет на один больше, чем у рябого. Опустился на корточки и, держась за рога, вскинул «козу» на спину. Выпрямился: чувствительно! Едва вступил на леса, а рябой уже вниз спускается.
– Давай, давай, там ждут!
Платон попытался идти быстрее, да нет, тяжеловато. Отвык. Три года, считай, «козы» не видал. Хватаясь одной рукой за перила, другой придерживая ношу, не спеша, поднимался по трапу. Еще один поворот – и там каменщики. Слышны голоса, шлепки раствора, позвякивание мастерков. Кто-то весело насвистывает. Занес ногу, чтобы сделать шаг, – и вдруг отшатнулся назад. Не успел ухватиться за перила, кирпичи, лежавшие на «козе», с грохотом полетели вниз.
– Полундра! – заорал он.
– Сказився, чи шо?! – донеслось снизу. – Тут же люди!..
А еще через минуту – бас прораба:
– Сколько раз говорил – не можешь, крепи лямкой! – Прораб, видимо, имел в виду подносчика, с которым уже разговаривал на эту тему. – Кто ж так делает? Это же… – Но тут раздался сильный гудок паровоза, и дальше ничего нельзя было расслышать.
Свалив оставшиеся кирпичи на помост, Ладейников со злостью отбросил «козу»:
– Какая-то кривая!
– Сам ты кривой, – отозвался лупатый бригадир. – Мозгой вертеть надо, а не ворон считать!
– Бери мою, – предложил рябой, успевший сделать вторую ходку. – Ну, бери же!
Ладейников не тронулся с места.
Он уже видел поднимавшегося наверх прораба – тяжелого, мрачного, готового сразу пресечь всякую расхлябанность. Там, внизу, наверное, кого-то пришибло, а может… Ладейников и сам был не рад, что взялся за эту злосчастную «козу». Будь она проклята! И хотя бы по обязанности, а то ведь так, сдуру, по собственной охоте. Сам, выходит, на себя беду накликал. «Что ж, так тебе и надо!» – мысленно корил себя.
– Отличился… герой!
Прораб, взойдя на площадку, безошибочно шагнул к новичку:
– Виноват, – вытянулся по привычке матрос.
Прораб насупил брови так, что не стало видно глаз, и добавил:
– Тут я повинен. Не научил… Но разве ты сам не понимаешь? Внизу люди работают. Твое счастье, все обошлось, а могло быть… – он выплюнул окурок изо рта. – Могло быть ЧП!
– Товарищ прораб…
– Меня зовут Иван Кузьмич. А фамилия – Боков. Это – раз. А второе, пока технику безопасности не сдашь, до работы не допущу. Говоришь, на стройке работал, а простой вещи не знаешь.
– Меня, Иван Кузьмич, прислали каменщиком. Вот бумага.
– Бумага одно, а работа – другое. Какой же из тебя каменщик, если кирпичи поднести не можешь. Ну поставлю тебя на кладку, а ты опять начнешь бомбить. В общем, пока подносчиком… Но не таким, у которого все с плеч валится! Сам учить буду. Лебедем будешь плавать, – поднял седеющие брови, из-под которых блеснули карие глаза, и спросил: – Скажи по-совести… летун? Где до этого работал?
– Электростанцию строил. А последние три года на Великом, или Тихом, плавал.
– Моряк? – оживился прораб. – То-то смотрю – тельняшка…
– Радистом на эсминце был.
Кузьмич окинул его взглядом, по уже не таким сердитым, а вроде бы отцовским, ласковым и совсем мягко пояснил:
– Сам на «Очакове» в духах ходил. Четыре года шуровал… Да ты не сердись. Ну поругал, так ведь за дело. Буду и впредь строго взыскивать с нерадивых. Сам понимаешь, нельзя без этого: чуть ослабь вожжи, тут тебе сразу фокусы! Иной только и ждет послабления. Я не говорю о тебе, с тебя взятки гладки, а вот поработаешь…
Ожидавший худшего, Ладейников внутренне радовался: все кончилось, как нельзя лучше.
– День-два, а там посмотрим… – сказал прораб. – Не хватает у нас подносчиков. Вчера трое не вышли на работу, сегодня еще один. Думал, приболели, ан нет, смылись, летуны проклятые! Даже про аванс забыли… Вот и прошу… Ты – комсомолец?
– Да.
Не закончив разговора, Кузьмич повернулся, побежал вниз. Там, наверное, ждали его. А может, забыл отдать нужное распоряжение и вот вспомнил. Смотря ему вслед, Ладейников думал: «Пожилой, а хватка молодецкая. Одним словом, матрос!» И тоже пошел вниз. Навстречу поднимался рябой. На «козе» у него – тринадцать кирпичей. Ладейников даже остановился: вот это да!
Взять больше не решился, а двенадцать понес. Ничего, все как должно быть. Подмигнул при встрече парню: дескать, знай наших! Рябой, между прочим, сказал, что ему, новичку, надо подняться с грузом не менее семидесяти раз. Ну и что ж, если нужно, все сто поднимемся! И ничего, что под пиджаком, взятым у Янки, мокрая тельняшка. Высохнет! Вот только малость отдохнуть бы. Он опустился на землю. Рядом присел рябой:
– Подыми́м, что ли?
– Курить вредно, – сказал матрос.
– Гляди-ко! – удивился парень. – Может, и есть вредно?
– Про еду не говорю, а вот курево – яд. Никотин – называется. От него недуги всякие.
– Эк ты! Как же энто?..
– Очень просто, кроме сужения кровеносных сосудов, курение ничего хорошего человеку не приносит. Курящий, можно сказать, выпускает здоровье в трубу.
Напарник насторожился, но окурок не выбросил, жадно досасывал его, обжигая губы.
– Если хочешь знать, – продолжал новичок, – курящий – это самоубийца замедленного действия. Не сразу себя убивает, как, например, из ружья, а постепенно, исподволь, по кровинке, по капельке.
– Откуда знаешь?
– Это все знают. В книгах написано.
– Стал быть, грамотный? – не без удивления произнес рябой. – А посмотреть на тебя, так не скажешь… Конечно, наука, она, как говорится, свет. Но если ты ученый, так и место тебе за столом в конторе. Почему ж на кирпичи встал? В конторе, чать, полегше, никаких тяжестев. Тепло, чисто, води себе пером по бумаге, усмехайся, а получка придет – загребай денежки.
– Тебя как зовут-то?
– Порфишка. То есть, значит, Порфирий Иванович, по фамилии Дударев.
– Откуль сам?
– Мы из ЦЧО, Центральная, значит, черноземная область. Слыхал?.. А деревня – Неклюдовка. От железной дороги, что на Курск бежит, верстов, наверное, сто. Так себе деревенька, можно сказать, глушь. А в детстве ндравилась. Очень даже, когда по полям шастал, лошадей в ночное водил. Утром, бывало, возвращаясь домой, выскочишь на пригорок, а она, Неклюдовка, в ложбинке. Сперва журавель колодезный видно, затем хаты, яблони… Красиво! Но когда, значит, стали колхоз строить, все кувырком. Скот частично подох, потому как свели его в одно место, а чем кормить, не подумали. Кинулись, а уж снег, где их, кормов, набраться – зимой сена не накосишь!.. Пришла весна, смотрят мужики, пахать надо, а на чем? Мало коней осталось. Тут-то и зашипело кулачье, заворочалось. Почти каждую ночь стрельба из-за угла. Приехал, к примеру, комсомолец Федька Цапков в Неклюдовку, а его вечером, как стемнело, бах из обреза – не провожай наших девок! Девки тут, понятно, ни при чем, все из-за колхоза. Злоба у них, кулаков, на совецку власть. В обчем, беднякам невмоготу стало: в засеках ни зерна, запали – не треснет. Картошка и та не уродилась. И пошли люди, кто куда, на заработки. Я сперва в совхоз, а потом на паровик – и сюда. Так, сам по себе и приехал. Ничего страшного, подумал, везде люди… Ты, може, земляк, а?
– Я из Минска.
– Стало быть, тоже издалека, – почесал затылок Порфишка. – Народу понаехало, не понять, кто откуда: вся Рассея здесь!
Помолчав, дотронулся до тельняшки Ладейникова:
– Иде матроску достал?
– Бесплатно выдали.
– На корабле, что ли, плавал?
– Ну плавал, а что?
Порфишка подвинулся ближе, глаза его засветились:
– Слухай, а море, оно какое? Волны, значит, и берегов не видно…
– Оно как небо, – оживился Платон, – порой синее-синее, а то бывает серое, стальное или, скажем, черное, как деготь. Живое оно, море! То ласковое, то суровое, а то – злое, страшное. Порой волны повыше этого цеха… Держись, коли рыб кормить не хочешь!
– Эк ты! – выдохнул Порфишка. – Небось, страшно?
– Бывает. Но моряк есть моряк, и он об этом не думает. Когда есть приказ идти напротив трудностей, в самое пекло пойдет, потому как обязан охранять Родину, чтоб, значит, никакой враг ее не тронул. Военный матрос, краснофлотец то есть, который поклялся перед народом, все для Отчизны сделает, а если надо, и самой жизни не пожалеет. Вообще, скажу тебе, когда шторм или другая опасность, страху не чувствуешь, одно на уме – выдержать, победить, и в такие минуты будто огнем горишь.
– Ну, а если корабль потонет, – приглушил голос Порфишка. – Тогда как?
– Отчего ж ему тонуть-то? Сколько плавал, ни разу не видел.
– Тяжеленный ведь, из железа…
– Из стали, а все равно не тонет.
– Почему?
– Как тебе сказать, закон физики… Ученые придумали.
Дослушав собеседника, Порфишка бросил окурок, притоптал его лаптем:
– Ладно баишь, ишшо б слухал, да байки в нашем деле не в счет. Пошли!
Сгибаясь под нелегкой ношей, тяжело ступая, потянулись один за другим наверх, туда, где разгоряченные работой каменщики, будто поедали кирпич: сколько ни носи, им все мало!
– Ты где живешь? – остановился Порфишка.
– Между небом и землей. Ночевал у знакомых, а теперь вот…
– Давай к нам, трое вчера сбегли… Один, который из Москвы, выхвалялся: дома, говорит, ванная, клозет, а здесь помыться негде – в баню очередь. Одна уборная на тыщу человек. Это, говорит, дикарство! А у самого – колечко с камешком, счиблеты лаковые: сразу видать, работничек. Чистый непман! Энтого не жаль, все равно толку из него не будет. А вот с ним двое – крестьяне-лапотники. Сбил, сволочь, с панталыку. Златые горы наобещал!.. А по-моему, раз у тебя место в бараке, хлебная карточка на восемьсот граммов, чего ж тебе ишшо нужно, болван ты этакий!
– Эге-е-й! Заснули, дьяволы! – послышалось сверху. – Кирпичи давай!
– Кто это там? – поднял голову Ладейников.
– Придурок тут один… Богобоязный. Не разобрался, в какой церкви звонят, а уже лбом об пол. Да ты его видел, – в кожанке ходит, все хвастается.
– Знаю.
Стоя на стене, Богобоязный не унимался, размахивал руками, крыл подносчиков на чем свет стоит. Обзывал их бегемотами, трехгорбыми верблюдами и еще – нильскими крокодилами, из которых дамские сумочки вырабатывают.
– Баламут, – заключил Порфишка. – Разорется, наделает шуму, а глядишь, и шуметь-то не из-за чего. Вон же пошли его подносчики!
И, повернувшись к напарнику, попросил добавить пару кирпичиков.
– Хватит, нелегко ведь.
– Опять скаредничаешь?
– Да по мне хоть все сразу забери!
Чуть встряхнув «козу» на плечах, мерно пошел наверх, казалось, не чувствуя тяжести. Брать меньше было неудобно, и Платон прибавил себе, чтоб уравняться. Подносчики фактически уже выполнили задание и теперь носили в «заначку». Дело-то ведь какое – блюминг строится! Хотя и тот и другой толком не знали, что такое блюминг, но чутье подсказывало им – этот новый цех также необходим, как домны, мартены, как всегда окутанный дымом коксохим. Без блюминга, видать, не обойтись. Здесь даже ввели сдельщину – время не ждет: скорее пускать надо!
– А что, правильно, – сказал Порфишка. – Кто поработает, тот и получит.
В конце смены к Платону подбежал Антонио, стал настаивать, как можно быстрее идти в барак, а то соломы не хватит. Шутка ли, и матрац и подушку набить надо! Платон кивнул в знак согласия: сейчас! Но не успел собраться, как услышал возглас:
– Все на митинг!..
Рабочие потянулись к бытовке, где обычно проходили собрания, стали рассаживаться кто на чем – на ящиках, бревнах, на куче песка. На штабель кирпича взобрался скуластый парень, тот самый, что утром затеял разговор о Лиге наций, поднял руку, заговорил о прорыве на объекте.
– Особенно отстает бригада Богобоязного! – выкрикнул он. – Вместо десяти тысяч кирпичей уложила всего семь… Позор! Бригадир сваливает вину на подносчиков. Но так ли это? Да, подносчиков не хватает. Где их взять, если нету? Но позвольте спросить, что сделали в этом направлении сами каменщики, бригадир? Почему, сидя без кирпича, никто из вас и пальцем не пошевелил! Свалить вину на других просто, а вот своей вины, своей неорганизованности вы не замечаете. Я обращаюсь от имени комсомольского бюро к Богобоязному. Скажи, Николай, у тебя совесть есть? Есть, говоришь. Допустим, так! Почему же тогда твоя бригада в ожидании кирпича в течение часа тешила себя анекдотами? Ни один из вас не спустился вниз, не взялся за «козу». Да поднеси каждый по полсотне штук, и то – гора! А ежели по сотне, по две…
– Прошу слова! – гаркнул Богобоязный. И, не став ждать разрешения, заговорил на повышенных тонах. – Мы – каменщики, мастера кладки, наше дело – возводить стены, а не кирпичи таскать. Смех и только! На каждом шагу кричим: догоним и перегоним Америку, а сами простого подъемника соорудить не можем! На других стройках давно с «козой» покончили, а мы, как сотни лет назад, расстаться с ней не можем. А почему? Да потому что кое-кто из нас живет и думает по старинке. Забывает, что мы – мастера скоростной кладки. И те нормы, что были год назад, уже перекрыты. Вот и принимайте меры, обеспечивайте нас всем необходимым. При хорошей постановке дела мы можем творить чудеса почище Галиуллина! Но опять же скажу: не подвези Галиуллину цемента, песку – никакого рекорда не было бы! – Богобоязный повернулся к Кузьмичу: – Ты – прораб, то есть, значит, производитель работ, тебе, как я думаю, придется отвечать за все эти безобразия! Ты, если хочешь знать, в ответе и за мою бригаду, за то, что она осталась без подносчиков и, можно сказать, не выполнила задания. Давно обещал лебедку поставить, а где она, твоя лебедка? Вот и объясни собранию. Прежде чем обещать, думать надо, а не так, с кондачка…
– Погоди, – сказал комсорг, слезая со штабеля. – Слышал звон да не понял, откуда он.
– А ты, Плужников, критику не зажимай! Думаешь, стал комсоргом, так тебе все позволено?
– Давай, критикуй сколько влезет! Но пойми, за технику и всякие механизмы прораб не отвечает. Все это зависит от инженера, начальника стройки, Сарматова.
– Да, все это у Аркадия Глебовича, – сказал Кузьмич. – Но в том, что у нас до сих пор нет лебедки, повинен и я – прораб Боков! По-хорошему просил, кланялся, дайте, пожалуйста, а надо бы требовать. Брать за горло. Сесть на шею и до тех пор не слезать, пока лебедка не заработает! Товарищ Богобоязный прав: если каменщикам не дать вовремя раствора, кирпича, стройка остановится. Еще раз говорю: виноват, не настоял. Проявил мягкотелость…
– Пущай инженер скажет! – послышался голос.
– А где он, не видать его.
Плужников обернулся:
– Товарищ инженер здесь! Пожалуйста, Аркадий Глебович, вам слово.
Сарматов заговорил не сразу. Стоял, перебирая в руках пенсне. Худощавый, чисто выбритый. Из-под расстегнутого плаща виден френч цвета хаки, железные пуговицы. Выждав немного, начал, не торопясь:
– Здесь правильно подметили, подноска кирпича на «козе» – средневековый способ, он, этот способ, сдерживает каменщиков, а значит, и все строительство блуминга. Я с этим вполне согласен. Но что поделаешь, когда в нашей жизни еще так много недостатков, всяких трудностей, больших и малых проблем! Иной раз, бывает, хватаешься за голову, не зная, с чего начать, за что взяться. И все же, несмотря ни на что, мы идем твердой поступью вперед. Нам с вами завидуют, и кто бы, вы думали: да сами же первоклассные иностранные специалисты! О таких темпах, такой технической смелости они у себя дома даже не помышляли. Вот мистер Рубинс, например, американец, известный консультант. Работая на монтаже дробильной фабрики, всегда советовал не спешить, поднимать на высоту по винтику, по детальке. А как поступили наши монтажники? Они взяли огромную часть дробилки да и подняли ее целиком на место. Если бы действовали, как учил Рубинс, – по гаечке, по винтику, то, наверное, и за полгода не управились бы! Так вот, когда этот спец увидел, что махина поднята и установлена, – пришел в изумление. Сперва даже напугался. Но, убедившись, что все сделано, как следует, снял шляпу и принародно в пояс поклонился нашим умельцам. Спасибо, говорит, за науку. Я счастлив, что работаю вместе с вами. Так и сказал: счастлив. О чем это говорит? Да о том, что мы с вами не лыком шиты! Мы, советские люди, умеем трудиться. Где, в какой стране может быть такой энтузиазм? Такие невиданные темпы строительства?! Возьмем, к примеру, бригаду Галиуллина, о которой здесь уже говорили. Эта бригада бетонщиков ежедневно в три раза, а то и более перекрывает плановое задание.
– Все это так! – раздался голос – А вот как с подъемником?.. Будет он установлен, или так же, по-дедовски, на «козе»?..
Сарматов будто не слышал, заговорил о том, что он в своей практике всегда опирался и опирается на энтузиазм строителей, на их идейную убежденность. Что, благодаря наличию таких качеств, в их руках простая лопата, кирка, обыкновенная тачка делают чудеса!
– Про «козу» забыл! – выкрикнул Богобоязный.
– Вот именно! – подхватил Глытько. – Дэ кырка з лопатою, там и «коза»! Як можно без такой сучасной техники?!
Сарматов строго взглянул в его сторону:
– Зелен еще, «коза», если хотите знать, – одно из древнейших орудий производства. На протяжении веков без нее не обходилась ни одна стройка. Церкви вон какие возводили, так все до самого креста на «козе»!
– Тогда лебедок не было.
– А теперь есть да на складе лежат! – подхватил Порфирий Дударев.
Сарматов снял пенсне.
– Вы утверждаете? – И к прорабу: – Иван Кузьмич, вы недавно были на складе. Скажите, есть там лебедки?
– Были да сплыли, – мрачно отозвался прораб.
– Вот видите, были… Но уже нет. Да и сами подумайте, сколько у нас объектов, и везде нужны подъемники. Их требуются уже не десятки, а сотни. Конечно, надо бы чуть раньше, может, и захватили бы. Недооценили, так сказать, положения, оплошали. Что ж, бывает. От таких вещей, скажу вам, никто не застрахован. Человеческая мысль, стремясь разгадать загадку жизни, имеет право ошибаться.
– Не ошибка это – халатность!
– Что, что? – переспросил Сарматов, как бы не веря, что кто-то посмел так плохо отозваться о его деятельности.
– Не только халатность, вредительство, – бросил пожилой каменщик.
– Тихо! – поднял руку комсорг Плужников. – Вопрос ясен. Мы, комсомольцы и молодежь, собрались на этот летучий митинг решить, как быстрее ликвидировать прорыв. Очень хорошо, что многие выступили здесь с критикой, высказались, не взирая на лица. Мы еще раз обращаемся к вам, товарищ начальник, примите меры. Так дальше нельзя… Не курятник строим, блюминг!
– Не блюминг, а блуминг, – подчеркнул Сарматов.
– Так по-русски не говорят.
– Блуминг – английское слово. И его следует произносить так, как произносят англичане.
– Глубоко извиняюсь, – поднялся Иван Кузьмич. – Мы собрались обсуждать не слова, а наши дела. Не все ли равно, как мы будем называть новый цех – блуминг или блюминг, важно, чтобы он скорее вступил в строй! А это зависит только от нас и ни от кого больше. У нас есть все возможности для досрочного завершения стройки. Нет лишь одного – организованности. Давайте же сегодня во всеуслышание скажем: долой расхлябанность!.. Будем и впредь брать в клещи критики тех, кто нерадиво относится к выполнению своих обязанностей. Критика – движущая сила партии, а значит, и общества. Виновен я – не щадите! Только так можем изжить недостатки, преодолеть трудности, пока они не захлестнули нас.
Послышались громкие аплодисменты.
Многие думали, митинг на этом закончится. Но прораб, помолчав, продолжал:
– Лебедка – капля в море. Придет время, и мы создадим настоящую механизацию. Применим автоматику. Все это будет. Но пока у нас ничего этого нет и нам угрожает срыв промфинплана, предлагаю от имени партийного бюро объявить субботник! Не поднесем кирпич сегодня, завтра можем оказаться в еще более глубоком прорыве.
Он первым взялся за лопату, начал расчищать дорожку. Вооружившись ломом, Платон принялся откатывать бревна в сторону. Антонио стал помогать ему.
– Ладно, – сказал он. – Соломы много, завтра матрац набьешь!
Меж тем, уложив на «козу» пятнадцать кирпичей, комсорг Плужников бойко пошел наверх. Вскоре оттуда донесся его голос:
– Пять ходок, не менее!
– Шесть! – отозвался Глытько.
– Десять! – перекрыл всех Ладейников.
Богобоязный тоже взялся за «козу»:
– Внимание! Идет соревнование! – вроде в шутку стал выкрикивать он. – Первый приз – поцелуй табельщицы!.. Маша, приготовьтесь!
Маша, стоявшая рядом, неожиданно замахнулась метлой. Колька попятился и упал вместе с «козой». Кирпичи разлетелись в стороны. Сконфуженный, злой подступил к табельщице:
– Дура! Тут же и целовать больше некого.
– А вон кобыла пасется!.. У-у, пивом от тебя, как из бочки!.. Пять кирпичей взял и тех не донес. А сам туда же – соревнование. Воистину, куда конь с копытом, туда – рак с клешней!
– Раскудахталась! Кому ты нужна такая!..
– Трепач! – сплюнула Маша.
Ладейников вернулся в землянку, когда уже было темно и высоко в небе роились звезды. Выложил на стол селедку, серый, похожий на мыло, марципан, который давали участникам субботника по талонам, и они с Янкой принялись за ужин. Запили селедку чаем и, пользуясь тем, что Роза была на дежурстве, решили почитать: благо в лампе полно керосину, до рассвета хватит. Статья в «Правде» глубоко взволновала обоих. Тревожной была международная обстановка. На Дальнем Востоке участились провокационные вылазки японцев. На Западе открыто бряцали оружием фашисты.
Пахло войной.
