Текст книги "Крепость Магнитная"
Автор книги: Александр Лозневой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Бригада досталась Кольке самая отсталая. Кузьмич, видимо, специально подобрал такую. Не зря же говорили на собрании – еще одно, последнее испытание. Колька горячо взялся за работу.
Услышав сигнал на обед, Дударев поторопился в столовую: ушел утром не евши, проголодался и теперь готов был проглотить две порции.
Уже более месяца работал он на подъемнике, обслуживал не только свою, но и соседнюю бригаду. Порой у него минуты не было свободной, и он гордился этим. «Вот что значит техника!» Хотя эта техника представляла собой всего-навсего простую лебедку. Загрузив контейнер кирпичом, Порфишка наваливался на рукоятку, начинал с силой вращать ее. Груз медленно поднимался. Наверху каменщики подхватывали контейнер. Начальник лебедки торжествовал: совсем не то, что на «козе»!
Идя в столовую, Дударев рассчитывал и пообедать, и еще раз домашнее задание проштудировать. Тетрадка с заданием всегда при нем. Учиться на вечернем рабфаке нелегко. Да он и не думал о легкости приобретения знаний. Успех в любом деле – это прежде всего труд.
Томящий запах варева ударил в нос, когда он открыл дверь в столовую. Увидев свободное место за столом, Порфирий поторопился занять его. Да и хлопцы довольны: комплект! Сейчас обслужат. Но официантки, мечась по столовой, не подходили к ним. Внимание Порфишки привлекла стена, которую обили кусками крашенного в разные цвета железа, а также фанерой, толем – чем пришлось. Все это приколочено вкривь и вкось – лишь бы дыр не было. Стена напоминала лоскутное одеяло, какие продают на рынке.
– Эклектика, – сказал Порфишка, доставая из кармана карандаш и тетрадку.
– Бурчишь, а что и сам не знаешь, – отозвался сидевший напротив Глазырин. – Что еще придумал, Архимед?
– Эклектика, Троша, – это механическое соединение разновидных начал, точек зрения, взглядов…
– Чепуха! Слушая тебя, совсем ум потеряешь.
– Не бойся, прежде чем потерять, надо его иметь.
– Чего, чего?..
– Потерять, говорю, то, чего нет, невозможно!
– Ладно, хватит мозги сушить! – завертелся на скамье Глазырин. – Нахватался всяких слов, как петух проса. Помолчал бы! – И принялся за бутерброд, который вынул из кармана.
У Порфишки потекли слюнки, он старался не смотреть на Глазырина. Раскрыл тетрадку, сосредоточился, норовя сразу схватить суть задачи.
Обслуживание в столовой было поставлено из рук вон плохо. Как ни старались официантки, а все равно не успевали: в столовой во время обеда всегда толкучка, шум, крик. Иной раз после первого блюда рабочий минут двадцать, а то и более ждал второго. Ресторанная система обслуживания здесь явно не подходила. Это видели все, но как и чем заменить ее, никто не знал.
Молоденькая официантка с подносом в руках, наконец, пробралась к столу.
Выпростав из-под воло́ки [2]2
Воло́ки – веревки от лаптей, которыми закреплялись портянки.
[Закрыть]ложку (в столовой ложек не давали), Порфишка начал есть:
– А ничего, вкусно.
Опорожнив миску борща, облизал ложку и опять, позабыв про все на свете, склонился над тетрадкой. Ни поднявшийся шум, ни голос официантки – ничто не могло отвлечь его внимания. И уже потом, решив задачу, повернулся – оказывается, за соседним столом уже пообедали. Полистал тетрадку, начал придумывать сложноподчиненные предложения: казалось бы, просто, а, поди ты, сразу не получается.
– Здравствуйте. Как кормят? – неожиданно прозвучало над самым ухом Порфишки.
– Борщ как борщ, – ответил он, не отрываясь от тетрадки, а вот второе… полчаса ждем.
– А почему? Как вы думаете?..
Порфишка поднял голову, чтобы сказать – не мешай – да так и застыл со словом во рту: рядом с ним стоял человек в зеленом френче, которого, кажется, где-то видел. И не то, что растерялся, а как-то погрузился в себя, притих. А тот:
– Где вы учитесь, товарищ?
Лишь теперь дошло до сознания: нарком!.. Дударев встал:
– На втором курсе рабфака.
Орджоникидзе стоял совсем близко, и Порфирий хорошо рассмотрел его: на голове шапка волос, слегка подернутых изморозью. Пышные усы… Нарком тронул его за плечо, спросил где он живет – в бараке или землянке, сам или с семьей. Ответив на вопрос, Порфирий добавил, что в селе у него остался старик отец и что ему одному там трудно, а взять к себе – некуда. Сказал про неурожай в Неклюдовке и о том, что весной от бескормицы подох скот… А тракторов на весь район – раз-два и обчелся. Да и быстро они портятся, «фордзоны»…
– Вот и надо свои делать! – подхватил нарком. – В ближайшие годы Магнитка даст столько металла, что мы можем выпускать не тысячи, а миллионы машин. Крестьяне получат их столько, сколько потребуется. Тяжелая индустрия решит все!
Потом, прощаясь, сказал, что надеется встретить его инженером.
– Спасибо, товарищ Серго! – выпалил Порфирий и, спохватившись, добавил: – Григорий Константинович.
– Ничего, бывает.
Не все сразу поняли, что за человек появился в столовой, а когда наконец узнали, что это – Орджоникидзе, он уже вышел. Оставив обед, многие ринулись к двери, надеясь хоть краем ока взглянуть на Железного наркома.
Порфишке было приятно сознавать, сам народный комиссар тяжелой промышленности пожелал ему стать инженером! Видимо, неспроста это. Идет такое строительство. Сколько еще потребуется специалистов, которым предстоит не только монтировать сложную технику, но и пустить ее в ход, наладить эксплуатацию… Вчера прибыла клеть блюминга, сделанная на Уралмаше. Оказывается, в стране есть заводы, выпускающие оборудование, которое еще недавно покупали за границей. Это радовало. Порфирий не заметил, как официантка принесла второе… Он не мог прийти в себя: две минуты назад с ним разговаривал сам нарком Орджоникидзе. Напиши об этом в Неклюдовку – не поверят.
Выходя из столовой, Порфишка чуть не столкнулся в дверях с Плужниковым.
– Минуточку! – сказал тот. – Вот тебе из горкома комсомола.
Порфишка развернул бумажку: это было приглашение. В тексте, отпечатанном на машинке, говорилось: такого-то числа, в такое-то время в Доме инженерно-технических работников состоится собрание актива, на котором выступит Г. К. Орджоникидзе.
Порфишка сиял.
20
На доске показателей, возле которой толпились люди, слева сверху изображен самолет. Ниже под ним – мчащийся поезд. Еще ниже – автомобиль, соответственно трактор, конь, пара волов и, наконец, черепаха. Против каждого рисунка фамилия бригадира, задание на месяц и процент выполнения.
– Я же говорил, не выдержит Колька. Слаб еще!
– Далеко ему до Баянбаева.
Собравшиеся шумно и весело комментировали итоги работы за месяц.
Ладейников протиснулся сквозь толпу и прежде всего увидел коня. Не так привлекал конь, как искусно размалеванный всадник. Сидя задом наперед, он скакал, ухватившись за хвост лошади. На нем короткая – до пупа – тельняшка и широченный голубой клеш. Лихо набекрень сдвинута бескозырка. Ветер играл лентами, а на них не якоря, а кирпичи крест-накрест.
Платон расхохотался: вот он каков Генка Шибай, не успел познакомиться, а уже раскрасил – чище некуда! Лицо седока застыло в смешной позе, глаза как-то наискось. Нижняя губа отвисла, нос картошкой, и все же лицо его, Ладейникова… Вот черт! Ему, Генке, в Москве бы учиться, а не кирпичи таскать.
Подтолкнув друг друга, двое парней зачмыхали:
– Конь-то не кован. Далеко не уедет!
– Рано ему на авто, кишка тонка, – сказал другой.
Ладейников понял, говорили о нем: неприятно все-таки, отошел в сторонку, раздумывая. Из показателей выходило, что возглавляемая им бригада работает так себе – середина на половину: и до вершины не дошла и вниз не спустилась, застряла где-то на полпути. Восторгаться нечем, но и сказать – плохо, тоже нельзя. Конечно, очень хотелось бы пересесть с «коня» на «трактор», да что поделаешь, тут, как говорится, и рад бы девку поцеловать, да борода мешает. В общем, бригада не так уж плоха; в ней есть парни, с которыми можно самому черту рога обломать! Климов, Глытько, Ригони, тот же Генка Шибай… Но вот Глазырин, хоть ты кол на голове теши. Гнать бы такого, а, поди, попробуй, тут тебе и профсоюз и комсомол – воспитывать надо! Выгнать легче всего, а вот…
Бригада Баянбаева опять на первом месте. Третий месяц подряд. Кто бы мог подумать?
Бригадира-победителя художник изобразил летящим на самолете. Обхватив фюзеляж короткими, кривыми ногами, Баянбаев улыбался. На голове огромная лисья шапка… И опять полное сходство: скулы, нос, глаза-ромбики.
– Подывись! Глянь же! – пробираясь к доске показателей, усмехался Глытько. – Богобоязный-то… Ха-а!.. На черепахе!.. Вот жмет, а… Аллюр три креста!
– Куда ён лупить?
– Вслид за Чкаловым на остров Удд!
– А може, в пивнуху?
– На какие шиши пить-то!..
Еще недавно Богобоязный гремел на всю стройку и вот съехал. Молодец Генка Шибай, не поскупился на краски, представил хвастуна в самом что ни на есть натуральном виде! С большим красным носом, пузцом, как у старичка. Сунув ноги в стремена-стаканы, Колька сидит на черепахе нагишом. В одной руке у него кирпич, в другой – штопор. На поясе в виде гранат – поллитровки.
Хватаясь за животы, – смешно – рабочие смотрели то на рисунок, то на самого Кольку, который стоял в отдалении, переминаясь с ноги на ногу и, видимо, не желая подойти ближе.
Последнее время только и говорили о Богобоязном. Как же, на всю стройку «прославился!» Так увлекся «змейкой с наклейкой», что, вернувшись однажды ночью, не мог попасть в свой барак, свалился в канаву и заснул.
Утром его нашли в одних трусах и майке: ни ботинок, ни нового костюма… Не оказалось даже кальсон.
– Взнуздать бы черепаху-то! Еще понесет, – заметил Порфишка.
– Дальше пивной не понесет.
– Всяко бывает, – обернулся Баянбаев. – Башкирская пословица говорит: и блоха лягнуть может.
Стоя в сторонке, Колька попытался было улыбнуться, дескать, наплевать на все, но улыбка получилась сквозь слезы. Опустился на бревно, притих.
Не один раз Богобоязный обещал «поднажать», вырваться вперед, пересесть хотя бы на «коня», но так и не вырвался, опустился еще ниже – на «черепаху».
Нельзя сказать, чтобы он не старался. И хлопцы его не бездельничали. Но ведь остальные бригады тоже не спали. А тут еще – бац – прогул, и показатели, будто колесо, катились под гору.
Кончился рабочий день, а строители не расходились: вот-вот должны были привезти деньги: зарплату выплачивали тут же на объекте. Люди с нетерпением ждали кассира, который, как полагали, ну, конечно же, выехал из банка. Шло время, а его не было. Рабочие с беспокойством поглядывали на дорогу: он, бывало, и раньше задерживался, не без этого, но не так долго. Непонятно что-то…
Платон развернул газету, отпечатанную на рыжей, оберточной бумаге, и стал читать вслух: он агитатор, и было бы непростительно упустить время, которое предоставил ему сам господин случай! В статье писалось о военных приготовлениях Германии, о все нарастающей угрозе войны. Агитатор и сам не заметил, как возле него образовалась группа слушателей.
– Тише! – зашикал кто-то. – Интересно очень.
– …Версальский договор, – пояснил Платон, – запрещал Германии иметь армию свыше ста тысяч человек, строить военные корабли, боевые самолеты, отменял воинскую повинность. Но пришла к власти клика Гитлера и на глазах всего мира демонстративно отвергла все пункты этого договора.
По велению фюрера началось формирование новых воинских частей. Со стапелей спускались подводные лодки, торпедные катера, закладывались более крупные военные суда. Грохоча гусеницами, с заводов Круппа выкатывались танки. В конструкторских бюро Хейнкеля и Мессершмитта разрабатывались новые образцы самолетов. В городах и селах стали возникать так называемые охранные отряды, во главе которых встал некто Гиммлер…
Послушать агитатора подсела новая группа рабочих. На стройке еще далеко не все были грамотны, а если кто и умел читать, то не всегда мог разобраться в прочитанном. К тому же, не так просто было купить газету. Страна переживала бумажный голод, и по утрам возле киосков выстраивались длинные очереди.
– …А теперь об Урало-Кузбассе, – предложил Платон.
– Про нас, выходит?
– Не перебивай. Читай, моряк.
– «Создание металлургических заводов на базе горы Магнитной и коксующихся углей Кузнецка – давняя мечта Ленина. Эту большую и неотложную задачу Владимир Ильич выдвинул еще в 1918 году. Гражданская война помешала развернуть строительство, и лишь спустя годы, вернувшись к мирному труду, советские люди взялись за эту проблему».
– Слухай, матрос, а правда, что гору Магнитную хотели продать иностранцам?
– Да, правда.
– Как же это… да ты что! – удивился Генка Шибай. – Продать можно телегу, коня, а чтоб землю… Родину?
– Тем не менее были такие, которые хотели…
– Вот гады!
– Ты, парняга, ишшо расскажи, оченно антиресно, – пробормотал бородатый плотник. – Аль, може, не знаешь?
– Как то есть? Давно известно… Сперва горой Атачи, как называли тогда гору Магнитную, завладели купцы Твердышев и его зять-«симбирянин», медных заводов заводчик, Иван Мясников. Они-то и построили в 1759 году железоделательный завод на Тирлянке. Но из-за того, что речка оказалась мелководной, перенесли вскоре на реку Белую.
В конце восемнадцатого века Твердышев умер и все его владения перешли по наследству в руки зятя, Ивана Мясникова. Одна из дочерей его, Дарья, вышла замуж за офицера Пашкова, принеся ему в числе огромного приданого Белорецкий завод. Пашковы выстроили потом великолепный дом в Москве. Кстати, в этом доме размещается теперь знаменитая Ленинская библиотека.
Шли годы. Один из наследников Пашковых не то пропил денежки, не то в карты проиграл, в общем, оказался в таком долгу, что хоть в петлю лезь. Вот тогда и было решено продать Белорецкий завод с торгов, продать, понятно, со всеми приписными к нему землями, а значит, и горой Магнитной.
Новым хозяином этих богатств стало акционерное общество, в котором более половины вкладов принадлежали немецко-бельгийской фирме «Вогау и К°».
– Вон когда они, живоглоты, к нам лезли! – не утерпел плотник.
– В другие места еще раньше.
– Сколько же все это стоило? – не унимался бородач. – Тыщ сто аль ишшо боле?
– Хватай выше, – сказал Платон. – Да тут как раз пишется. – Он пошуршал газетой, повернулся к плотнику. – Вот… 999 тысяч 238 рублей 26 копеек.
– Милиен! – ахнул бородач.
– Немцы да эти бельгийцы, видать, тоже к нам на Урал за милиенами ехали?
– А то за чем же!
– И кто тольки не грабил Рассею-матушку, – вздохнул плотник. – Но будя! Кончилась ваша обедня, експлотаторы!
Помешкав, агитатор продолжал:
– В начале века появились купцы из Японии. То ли неважно шли дела на заводе, то ли еще по какой причине, фирма решила продать свои богатства и запросила за одну только гору Магнитную двадцать пять миллионов рублей. Японские дельцы за ценой не постояли бы, купили бы гору, да, оказалось, не ко времени затеяли сделку: разыгралась Великая Октябрьская революция.
– Весь Урал могли продать, сволочи!
– А что им, жалко? Не свое, народное.
– В годы гражданской войны и интервенции, – продолжал Платон, – нашлись еще одни покупатели – американцы. Пользуясь тем, что на Урале оказался Колчак со своим войском, вот и решили, как говорится, под шумок завладеть магнитными кладами. Да, как вы знаете, ничего из этого не вышло.
– И не выйдет.
– Правильно! – заключил агитатор. – Как стояла, так и стоит гора Магнитная, стоит могучим великаном и никого, кроме нас, к себе не подпустит. И пусть господа-буржуи на чужой каравай рта не разевают. Можно подавиться!.. Нас привела сюда ленинская мечта, и мы превратим эту мечту в реальность. Построим завод-гигант в самые короткие сроки и будем делать столько металла, что Россия скоро пересядет с коня на трактор, с телеги на автомобиль.
– Везут! Везут!..
Что и куда везут, объяснять не надо. У бытовки, где обычно усаживался кассир, образовалась длинная очередь. Рабочие повеселели. Сарматов обещал еще на той неделе зарплату выдать, и вот наконец-то! Очередь сжималась, как пружина, отметая в сторону тех, кто хотел бы примазаться к ней. Каждый цепко держался за свое место: столько пришлось ждать! Ничего, успокаивал кто-то, выплата пойдет быстро: скорей бы начинали.
Не доехав до бытовки метров пятнадцать, тощая гнедая лошаденка остановилась. Седовласый, полнеющий кассир, держа в руках всем знакомый фанерный баул, слез с повозки, отряхнулся, но вместо того, чтобы пройти в будку и начать отсчитывать деньги, взобрался на кучу песка:
– Громодяне! – хрипло произнес он. – Грошей не будэ!
– Как не будет? – вырвалось у многих.
– Нема капиталу в банке! – он раскрыл баул, повернул его нутром к публике, чтоб все видели. – Нэма!.. Да и где их набраться, грошей. Вон яка стройка, сколько народу!..
– Плохо требовал, чернильная твоя душа! – поднялся Глазырин.
– При чем тут кассир? – послышались голоса.
– А притом, что нужны деньги. Нужны вот так – позарез! – показывая рукой, выкрикивал лупоглазый. – И его, и энтих, банковских, тряхнуть бы: отдай, что следоват, раз положено!.. Нет денег… А где ж они, наши кровные? Мы же их мозолями… Быть такого не могет!
– А вот и могет, – в тон ему ответил плотник. – Вторую неделю ждем. А коли их дадут, один бог ведае.
– Пошел ты со своим богом! Наука что говорит – нет его, бога! Ни ангелов, ни божьей матери, ничего на небе нет, окромя звезд и месяца.
– Наука там не была! – показал плотник пальцем в небо. – Никто не знаить, есть бог али нет. Потому – не дано это!..
– Не была, а все знает! Наука, она и есть наука!
Очередь задвигалась, зашумела, но все еще не расходилась: люди как бы на что-то надеялись. Кто-то предложил не поддаваться, стоять до конца, а в банк направить «легкую кавалерию».
– Порядков там нет!
– Внимание!.. – Неожиданно поднялся над толпой Кузьмич. – Деньги наши не пропадут. Завтра-послезавтра все равно получим. Сейчас инженер туда поехал, должен все выяснить. Да и сами подумайте, если не поступили, где их взять? Трудности роста… понимать надо. Вот сейчас передали – на домне платят: три недели ждали.
– Даже доменщиков заставили ждать, – проскрипел Глазырин, – сами, небось, давно получили. Они, эти банковские, ушлые. Засели там всякие…
– Как это – всякие? Из бывших, что ли?
– Знамо дело.
– А ты фамилию назови, покажь пальцем.
– Кабы знал, отчего ж не назвать.
– То-то и оно. Привык болтать!
– Раскудахтались, дайте Кузьмичу сказать. Говори, товарищ прораб!
Кузьмич подступил ближе к толпе:
– Оно бы куда легче, если бы нам все на блюдечке подносили. – Он сделал жест руками. – Вам социализм? Ах, берите, пожалуйста, пользуйтесь! Разъезжайте в авто, купайтесь в ванной, попивайте чаек на балконе!.. Нет, други мои, так не бывает. Социализм – это прежде всего, разведка, поиск, это борьба не на жизнь, а на смерть. Напряжение всех наших сил, наших нервов. Это – поход в неизвестное! А значит, могут быть и ошибки, и неудачи, и еще хуже… злоупотребления. Враги не дремлют! Будь ты хоть семи пядей во лбу, а по полочкам всего не разложишь; не угадаешь, где там бугорок впереди, а где ямка. Я вовсе не за то, чтобы у нас было больше промахов и ошибок, а отсюда всякого рода трудностей, наоборот – пусть их будет меньше и меньше. Я за то, чтобы мы с вами научились бороться с трудностями. Ведь они, трудности, сами по себе не уменьшатся. Может статься, нам будет еще труднее. Так что ж, из-за этого бросаться в панику? Проявлять малодушие?
– А есть-то надо!
Прораб сурово взглянул на Богобоязного:
– Кто, кто, а ты, Колька, с голоду не умрешь! Скажи, выпить захотел?
– Поспать на помойке! – добавил кто-то.
Раздался хохот и тут же писклявый, почти женский голосок:
– Нагишом ложись, а то опять разденут!
Богобоязный не отозвался.
Кузьмич выждал немного, заговорил тише:
– Конечно, среди нас есть и такие, у которых не осталось на хлеб. Вон когда получка была. Но ведь можно занять у товарища. Не все такие бедные! Подойди, наконец, ко мне: сколько могу, всегда выделю… Но об этом, пожалуй, хватит: утрясется все, уладится. Иная задача перед нами, товарищи, – скорее сдать объект. До пуска цеха остались считанные дни, а мы по-прежнему не укладываемся в график. А тут еще этот хлам: ни подойти, ни подъехать!.. Сегодня цемент подвезли, так вон где машины остановились, аж у домны! Я обращаюсь прежде всего к коммунистам и комсомольцам, поскольку мы уже задержались, то давайте возьмемся и расчистим подъездные пути. Не сделаем этого сегодня, будем маяться завтра. Да вы сами видите, как, к примеру, выгружать смолу или известь? Ни машине, ни трактору не развернуться.
– Так бы сразу и говорил!
– Я так и говорю: сперва очистим пути, поднесем кирпич к подъемнику, а затем…
– Разгрузим цемент!
– Именно так, товарищ Ладейников. Цемент для нас – все. Но где мы его разгрузим, вдруг дождь? Придется заодно и навес сколотить. Вот видите, все цепочкой – одно к одному.
Взяв в руки ломик, Платон начал откатывать бревна, лежавшие на дороге. Порфишка и Глытько стали помогать ему. Остался на субботник и Богобоязный: критика хоть и не понравилась ему, а свое сделала.
– Хлопцы, медведь в лесу сдох. Колька на субботнике!
– Да ну-у?
– Что нукаешь, он парень хоть куда! – нарочно громко произнес Кузьмич, чтоб все слышали.
Платон понял: с другого конца берет – то наказывал, теперь похваливает. Кузьмич, он понимает…
– Колька парень деловой, – вмешался усатый каменщик. – Да вот «змейка с наклейкой» его губит. Смочи нитку в самогоне, дай понюхать – сто верстов за тобой бежать будет.
– Нэ пье вин! – скосил глаза на усатого Глытько. – Геть видциль, кажу – бросыв!
