Текст книги "Крепость Магнитная"

Автор книги: Александр Лозневой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

41

В субботу, закончив смену и приняв душ, Дударев поспешил домой, не чуя под собой ног. Сегодня у него необыкновенный день – он женится! Будто ветер, ворвался он в комнату: «Ну, как тут?» И, увидя стряпуху Феклу Евменовну, успокоился. Пожилая, но еще крепкая женщина из местных казачек, облачившись в белый передник, бойко месила тесто. Тут же находился отец. Примостился на скамье и, как велела стряпуха, старательно чистил тертым кирпичом пузатый самовар.

– Вино, пиво – само собой, а без чаю свадьбы не бывает, – утверждала Евменовна.

«Чай так чай», – думал Иван Силыч Дударев. Ему даже приятно исполнять приказы этой одинокой женщины. Стряпуха хоть и в годах, а молодую за пояс заткнет! И самовар достала, и посуды всякой нанесла: там, говорит, где я кухарю, все должны быть довольны. Не баба – огонь!

– Так вот, – беря Порфирия за рукав, начала она. – Что у нас на столе будить? А будить допрежь всего картошка на смальце, капуста, огурчики, вся, значит, первостепенна закуска. А из мясца, что старый с базару принес, – андрикоты. Потом ишшо бульба с селедцом по-белорусски, каша пшенная и опять же пироги с маком, то есть, значит, к чаепитию. Глазунью ишшо, как значит, знакомая из станицы яичков принесла. В обчем, может, чего и забыла, так ты подскажи, память у тебя свежее. Гости, они ить на свадьбе должны быть сыты и пьяны.

– Евменовна, хорошо бы винегрет… очень люблю.

– Будить. Все будить!

– Я к тому, чтоб на столе было всякое. А если, скажем, подкупить чего, так деньги – пожалуйста.

– Придержи денежки, ты теперь человек семейный. Пригодятся. Впрочем, ежели винца красного, так отчего ж, вполне можно, потому как водка, она, известно, не всякому.. А касаемо блюдов – в полном довольстве!

– Спасибо, Евменовна… Простите, там, кажется, гости. Пойду, встречу.

– Беги, беги.

Первой пришла Галина и не одна – с подругой: на случай, если помочь надо. Порфирий представил их Евменовне, и та сразу определила девчат к делу: перво-наперво картошку почистить. В комнате тесно, и гости, прихватив все, что надо, расселись в коридоре.

Вскоре появился Антонио, поздоровался с Галиной, которую хорошо знал, повернулся к ее подруге, снял кепку и, слегка склонив голову, представился:

– Бригадир каменщиков – Ригони!

Тоненькая аккуратная девчушка с чуть подкрашенными губами немного застеснялась и еле слышно произнесла:

– Валя.

– Пер фаворе, садитесь. – Присел рядом, стал ей помогать.

Не заставили себя ждать черноокая Варя и беленькая, будто льняная, Тося – подруги невесты. Вместе с ними, а точнее, с Тосей пришел Аполлон Ведерников. Варя первой подошла к жениху с поздравлением, пожала ему руку и сказала:

– Вот потанцуем! Назло невесте приглашу.

– А не лучше ли без всякого зла? – улыбнулся Порфирий.

– Шучу я. Такой ревнивый…

– Слухай, тебя, кажись, Варькой кличут? – подошла Евменовна. – Так вот, девонька, столы накрывать пора. Вилки, ложки на место, стаканчики с хреном не забудь, уксус, что к пельменям. Нашла Евменовна работу и Тосе, и даже Аполлону.

Смеркалось. С горы Магнитной донеслись мощные взрывы. Свистки электровозов. Глухо гудела стройка. Работа не прекращалась и ночью.

– Тпр-р-р-у-у! – неожиданно послышалось под окном.

Антонио припал к шибе:

– Родион лошадь пригнал.

Было решено привезти невесту по уральскому обычаю – в кошевке. Да и как можно пешком! От Карадырской до пятого участка не близко: каблучки поломает.

Порфирий тут же забрался в кошевку: «Гони!»

К дому невесты подъехали, когда совсем стемнело. Оставив Родиона с лошадью за углом, Порфирий с волнением подошел к давно знакомому окну: вроде все нормально, а вот забилось сердце. Как и условились, он тихо свистнул. Подождал немного и еще раз. На свист никто не откликнулся. Уж не случилось ли чего? Поднял камешек и, как раньше, осторожно бросил в шибу. Опять молчание.

Потянулся к подъезду, но заходить в квартиру не стал: можно повредить делу.

Расхаживая возле дома, о чем только не думал. Может, с отцом чего в цехе произошло? Так нет, уходя с работы, видел его. Наверное, заболела мать, и Лина, как медсестра, сама осталась при ней в больнице. Но в болезнь ни того, ни другого не верилось. Невеста, ну конечно же, задержалась на работе: подвернулось что-то срочное, и вот… На кухне блеснул свет. «Кто-то есть дома, – подумал Порфирий. – Она, кто ж еще?» Поднялся на третий этаж. Нажал кнопку звонка, отступил чуть в сторону: вот сейчас подхватит ее на руки и, как договорились, увезет на пятый участок.

В передней послышались шаги, звякнул ключ и в проеме двери встала мать Лины. Как всегда, гладко причесана, в богатом голубом халате до пят.

– Здравствуйте, Августа Бенедиктовна… Извините, я…

Заслонив собою дверь, хозяйка застыла в немой позе.

Молчал и Порфирий. Но вот собрался с мыслями, стал объяснять, что ему надо видеть Лину.

Августа Бенедиктовна воинственно вскинула голову:

– Это еще зачем?

– Важное дело. Позовите, пожалуйста.

– Линочки нет дома!

– Как?.. Где же она?.. – насторожился Порфирий. – На самом деле, что случилось?.. «Ах, да, – осенила мысль, – невеста собиралась еще раз поговорить с матерью. Видать, поговорила. Об этом их разговоре узнал отец». – В общем, все ясно. Куда вы ее отправили?

– А ты кто такой, чтоб перед тобой отчитываться?

– Я вас считал культурной женщиной, а вы…

Хозяйка рванула на себя дверь, пытаясь закрыть ее, но Дударев уже ступил через порог, встал перед нею – взволнованный, сильный, еле сдерживая гнев.

– Ты… не имеешь права! Кто тебя просил?..

– Августа Бенедиктовна, – подавляя волнение, как можно спокойнее заговорил он. – Вы знаете, мы давно любим друг друга. Почему вы не хотите нас понять?.. Думаете, будет так, как вам захочется? Ошибаетесь. И то, как вы поступили с дочерью, откровенно говоря, пахнет средневековьем. Неужели вы, образованная женщина, врач, не понимаете, что те времена, когда родители выбирали жениха для дочери, давно прошли! Ваша дочь выросла в годы Советской власти, она комсомолка, подумайте, что вы делаете? Куда вы загнали ее – на чердак, в подвал? А может, заперли в кладовой? Это жестоко! Мы, комсомольцы, против всякого насилия, а значит, и против тех, кто его творит!

Вдруг послышалось, будто из комнаты Лины донесся плач. Отстранив хозяйку, ринулся туда. Что такое? Никого. На полу связка книг, разбитая пластинка…

– Извините.

– Нахал! – почти выкрикнула Августа Бенедиктовна. – Моя дочь не из таких, чтобы выходить замуж за первого попавшегося. Чем хотел прельстить – барачной грязью, клопами… Повторяю, уехала и видеть тебя не желает!

– Вижу, вы и впрямь напугались. Как же, дочь инженера и вдруг замуж за простого рабочего… Теперь я понимаю, кто вы и что. Вы и ваш муж бесчеловечны. Единственной дочери хотите жизнь исковеркать. Мне что, я двужильный, переживу. А вот она, вы подумали, что может произойти с нею? Вы же разрушили все, что в ней было святого. Она любила вас, а вы за всю эту любовь взяли, да и предали ее, растоптали, как личность. Не верю, что она уехала добровольно! Деспоты!

– А ты не очень-то! Раскаркался. Вон скоро муж придет. А то и милицию вызову…

– Не пугайте, я вашего мужа не боюсь. А в милицию не пойдете, не посмеете, вам же самим стыдно будет. Поймите, наконец, она не ребенок, ей скоро двадцать… Эх, мамаша!

– Ты ей не пара! – со злостью бросила хозяйка. – У тебя ничего нет. Одна рубаха, и та застирана!

– Наоборот. Я чертовски богат. Мое богатство – молодость, специальность прокатчика, наконец, знания, которые черпаю в институте. Мой дед был неграмотным, слепым на всю жизнь остался отец, а я кончил рабфак и вот учусь дальше… Я счастлив! Но вам этого не понять, вы оттуда, из прошлого, и рассуждаете, как мещане…

Августа Бенедиктовна, знай, твердила одно: дочь будто сама не пожелала идти в барак и что судьба у нее совсем иная…

– Ты человек иного склада! – наконец выпалила она.

– Вы хотели сказать, иного круга? Я вас понял. Спасибо за откровенность. – Порфирий повернулся и медленно побрел вниз по ступенькам.

Открыв наружную дверь, он чуть было не столкнулся с Аркадием Глебовичем. Тот задержался на секунду, шарахнулся в сторону, как от чумного. Согнулся, засеменив вверх по лестнице.

Когда Порфирий вернулся к подводе, Родион с укором произнес:

– И чаго так долго!

– Поехали, – махнул рукой жених.

– Постой… а невеста, как же?

– Гони, говорю!

Поняв, что у жениха большая неприятность, Родион огрел коня кнутом:

– Но-о, ты! Застоялся.

Пробежав немного трусцой, старый, заезженный мерин поплелся нога за ногу.

– Зря начальству в глаза лез, – бубнил Родион. – Коли б знал, что такое выйдет, и коня б не требовал. А невеста, видать, подлая, ишь, не могу пешком, приезжайте, а сама, небось, уже думала, как сбегнуть. Стерьва позорна!.. Н-но-о ты, лядящий! – замахнулся кнутом, но не ударил. Опустил вожжи, повернулся к седоку: – Лет тридцать тому назад случай был. Нанял, значится, жених тройку с бубенцами, посадил музыкантов – и, понятно, в другое село за невестой… Верстов этак за двадцать пять. Ну, приезжает, заходит в дом, а невесты как не бывало. «Иде Марийка?» – спрашивает. Отец невесты, богач на всю деревню, отвечает: «Не твое, говорит, свинячье дело! Передумал я. Дочь у меня одна-разъединственная. За кого хочу, за того и выдам. И разговаривать с тобой у меня нет никаких надобностей. Кыш отседова!»

Стало быть, от ворот поворот. Почернел жених от горя. Рухнул в сани: «Гони, ямщик! Играй, музыка!..»

Понеслась тройка, снег столбом. Жених то сидел, то поднялся во весь рост: «Гони!» Ему, чтоб, значит, душу отвести. Звенит музыка. Храпит тройка, бьет копытами. Выскочила на мост и только, значит, поравнялась с перилами, а он, жених… прыг! Река-то незамерзшая… Пока тройку остановили, то да се…

– Да замолчи ты! Без тебя тошно, – оборвал Порфирий.

– Так ведь быль, от нее никуда… Н-но-о, пошел! – задергал вожжами Родион.

Мерин побежал быстрее. Вот уже и парк металлургов. Порфирий молча смотрел на деревья, на низко висевший над городом желтый месяц и все же не мог успокоиться. Тревожные мысли щемили душу: никогда не думал, что может так обернуться, а вот – на тебе! И она, Сталина, тоже хороша. Как же, слово дала… А, выходит, не любила. И почему-то вспомнил Леньку Мойсеновича, давние именины, когда тот весь вечер танцевал с нею. И родители были в восторге от него: как же, учитель танцев, артист!..

– Чего гутаришь-то? – обернулся Родион.

– Так про себя… Эх, ты, Родька, ничего ты не понимаешь!

– То ись как? Отлично понимаю. Вон женка у меня, Евдоха, так она, к примеру, не захотела сюда ехать. Не нужен, говорит, мне Магнитстрой и ты тоже! Что же, выходит, слезы лить? Ни в жисть! Одна у меня забота, ребятенка жаль, а чтоб по ней убиваться, да пропади пропадом!.. Бабу найти, скажу тебе, раз плюнуть. Сколько их сюда понаехало и все женихов ждут… Вот такое мое понятие!

– Понятие у каждого свое, – отозвался Порфирий. – Ты прав, Родион, каждый по-своему с ума сходит.

– Из-за бабы ум терять? Да ты что, скорее мерин петухом запоет!

Начались бараки, и Порфирий велел остановиться:

– Вот что, – сказал он. – Лошадь на конный двор, а сам ко мне. Поужинаем.

– Мы с удовольствием, без этого как же. Еда, она всему голова. А еще, ежели пивка, по-христиански… сказу нет.

Сойдя с кошевки, Порфирий вошел в барак, отвесил низкий поклон: здравствуйте, кого не видел. И вдруг сказал:

– Эй, музыканты, гости спят!

– Какой он веселый! – послышалось в углу.

– Он всегда такой, – сказал Глытько и, взяв гармонь, бросил пальцы по ладам. Запикала мандолина Антонио. Кто-то вместо бубна ударил в заслонку.

– И вправду, чо носы повесили! – Порфирий повернулся на носках, вышел на круг – красивый, ладный, только глаза почему-то грустные: «Подгорную!»

Послышались одобрительные возгласы, смех. А он, ударив каблуками об пол, повернулся, сыпанул дробью:

 
Шире круг, шире круг,
Сам иду плясать за двух!
 

Вздрогнули, заскрипели половицы. Варя коснулась плеча Галины:

– Как пляшет, а еще недавно я его учила.

– Ты его давно знаешь?

– Второй год. У Лины на квартире познакомилась. Помню, это было на именинах, все танцуют, а мне не с кем. Стала его уговаривать, вытащила на середину комнаты, а он, будто медведь, ноги переставляет, спотыкается. Вижу, действительно не умеет. Нарочно его подхваливаю, неплохо, говорю, получается. А Ленька Мойсенович хохочет, ему, говорит, прямая дорога – в балет!..

– Ты и Леньку знаешь?

– Его все знают. Пижон, под иностранца подделывается. Не мужик – штаны в клетку. Не люблю таких!

Растолкав танцующих, на середину комнаты вышла Евменовна. Поклонилась, разводя руками:

– Гостиньки мои золотые, прошу к столу!

– Так невесты ж нет.

– Тут она, где ж ей быть. Прихорашивается где-нибудь.

Евменовна повернулась, осмотрела гостей, в самом деле, где ж она, невеста?

– Невеста – не тесто, что захочешь – не вылепишь! – ухмыльнулся Родион.

Каламбур был явно некстати. И гости, рассевшись за столом, стали шушукаться: как же так – свадьба, а без невесты?..

– Здесь она! Жених сам за нею ездил.

К Порфирию подошел отец:

– Непонятно, сынок, получается. Объясни людям.

– Не волнуйся, бать, полный порядок.

– Какой же это порядок? Ездил и не привез.

Успокоив отца, Порфирий обвел взглядом гостей:

– Нашлись люди, которым не нравится наше торжество. Им, видите, больно от того, что мы веселы!..

Все насторожились: говори, говори. Резанул рукой воздух:

– Что бы они там ни думали, а я свадьбы не отменяю! Назначена, так тому и быть! А что невеста не явилась, так это еще неизвестно – кому из нас повезло. Жених, как видите, не стал хуже. – Порфирий повернулся к девчатам. – Итак, свадьба начинается! Вы удивляетесь, как же, мол, так без невесты… Да свадьба без невесты – не свадьба. Поэтому и хочу сказать… Хочу выяснить… Милые девушки, кто из вас самая смелая? Кто из вас такая, которая бы вышла сюда, на середину комнаты, встала рядом и так – нежданно-негаданно…

Тишина придавила всех. Многие подумали – шутит. Причем неудачно, плоско. Ему бы, Порфирию, плакать, а он – смеется.

– Ну, кто же?..

Слова эти звучали более, чем странно. Казалось, никто их не примет всерьез и лишь усмехнется на причуды жениха, который видать, затеял эту нелепую игру, а для чего – и сам не знает.

Проходит минута, другая. По-прежнему тишина, и люди, сидящие за столом, вроде бы собрались не на свадьбу, а на похороны.

В углу поднялась невысокая чернявая девушка, не торопясь, вышла из-за стола и направилась к жениху.

– Смотрите, Варя!..

Гости задвигались, зашумели: сколько на свете живут, а ничего подобного не видели. Такого и в кино не показывают.

– Вот уж не думала, – сказала Тося Аполлону.

– Невероятно, – пожал тот плечами.

И уж после удивления и возгласов, после рукоплесканий, после того, как музыканты сыграли «туш», а Варя уселась рядом с женихом на почетном месте, Евменовна плеснула в стакан вина, пригубила и, вдруг скривив лицо, будто схватила острой горчицы, замотала головою:

– Полынь! Как есть полынь!..

Родион первым поддержал Евменовну:

– Подсластить бы!.. Горько!

И тотчас, словно по команде, загорланили гости:

– Го-о-о-рь-ко!

– Горько!!

42

Стоя у окна, Роза смотрела на убегающие назад, почерневшие от дождей и солнца дома, сараи, на показавшиеся впереди равелины крепости. Послышался гудок паровоза, и поезд начал сбавлять ход. За окном вагона вывеска: «Станция Березина».

Еще живя в Минске, она приезжала сюда с матерью погостить у знакомых. Знакомые имели свой дом по соседству с крепостью… А теперь в этих местах поселился Янка. Он писал, что снял комнату в самом Фортштадте.

Увидев за окном человека в военной форме, Роза встрепенулась: Янка!.. Поспешила к выходу, волоча тяжелый чемодан, но тут же поняла – ошиблась. Военные так походят друг на друга! Но где же он, ее муж? Почему не встречает? Может, телеграмма не дошла?.. Потянула тяжелый чемодан вниз по ступеням и в это время почувствовала на плечах чьи-то руки. Подняла голову – муж!.. Не успела и слова сказать, как он, подхватив ее вместе с чемоданом, опустил на гладкий перрон.

– Приехала?! – и, забыв поздороваться, расцеловал.

Лишь теперь разглядела: форма у мужа совсем иная – темно-синяя. В голубых петлицах, окантованных золотом, три алых квадратика. Такой стройный и стал вроде повыше. А с лица – сдал.

– Не кормят, что ли, тебя?

– Истосковался я… – прошептал на ухо. – В самолете один, дома – один.

Взяв чемодан, Янка уверенно зашагал прочь от вокзала. Роза едва поспевала за ним: торопыга – каким был, таким и остался. Хотела сказать «Тише» и не решилась: человек военный, ему некогда. Роза радовалась – подумать только! – она – жена летчика. Летчика-истребителя, на которого засматриваются не только женщины, а даже старики и дети.

Сунув чемодан в багажник «эмки», Янка велел садиться. Завел мотор и сразу выехал на пыльную, покрытую булыжником, пристанционную улочку. Видя мужа за рулем, Роза с опаской спросила:

– Как же ты без шофера?

– Я, Роза Павловна, летчик первого класса. Может, слыхала?

– Самолет одно, а это…

– Да, то самолет, а это – колымага!

– Смеешься. Я думала: трудно.

– Трудно без тебя, даже страшно, – он протянул к ней правую руку, продолжая крутить баранку левой. – Но теперь уже нет – ты со мной.

Отстранилась в испуге:

– Так можно и в столб врезаться!

– Не бойся, – и прибавил скорость.

Машина бежала по кривой, узкой улочке. И здесь, как и там, у станции, такие же дома и домики, ушедшие подрубами в землю. Такие же палисадники с георгинами и красными гвоздиками. Слева неожиданно блеснул плес – река Березина. Машина вкатилась в небольшой чистый дворик. Остановились у самого крыльца под высокой грушей.

– Слазь, приехали! – сказал Янка.

На пороге дома их встретила еще молодая, с румянцем во всю щеку, хозяйка. Пропустив жену квартиранта в переднюю, представилась:

– Мария Осиповна. Но вы зовите просто Машей.

– А я – Роза, – отозвалась квартирантка.

– Знаю. Хозяйка обняла Розу и, обращаясь к ее мужу, сказала: – Красивая у вас жена, товарищ старший лейтенант!

Роза застеснялась, покраснела и лишь подумала: «Ладно, пусть говорит, что хочет». Хозяйка, как бы желая узнать все сразу, продолжала:

– Значит, вы врач?

– По образованию фельдшер.

– Это хорошо, когда в доме своя медицина. И опять к нему, квартиранту: – Ну что же ты, старший лейтенант, показывай жене комнату. Пусть отдохнет с дороги.

– Спасибо. Растерялся я…

– От такого счастья любой растеряется: не женщина – цветочек!

Пропустив жену в комнату и бросив чемодан на пол, Янка обхватил ее за талию, принялся целовать. В эту минуту, скрипнув, отошла дверь. Он пнул ее ногою, но она опять открылась. Роза в испуге оттолкнула мужа: нельзя же так… Янка прикрыл дверь поплотнее и дважды повернул ключ.

– Ну, здравствуй, Роза Павловна! – подхватил на руки, закружил по комнате, стуча сапогами.

– Тише, хозяйка услышит.

– Ну и что ж! – нарочно громко произнес он. – У меня праздник – жена приехала!

Наконец, усадив жену на кровать, присел рядом. Роза глянула ему в глаза:

– Говорят, война будет. В поезде только и болтают об этом.

– Серьезные люди… Вполне реально.

– Что реально – война?

– Люди, говорю, правильно реагируют на международную обстановку. Народ не проведешь.

– Значит, будет?

– Как тебе сказать, вполне возможно.

– Наверное, скоро?

– А вот об этом, Роза Павловна, лучше бы спросить у господ империалистов. – И, помолчав, протянул: – Они, гады, точно знают.

– Я серьезно, – сказала Роза.

– А я что, смеюсь?

– У тебя порой трудно понять, где правда, а где…

– Брехня?.. – подхватил он.

– Нет, выдумка.

– Я здесь ничего не выдумал, а тем более, не соврал. Обстановка такова, что война может вспыхнуть в любую минуту. Фашисты, как шакалы, у наших границ… Но не будем об этом. Рассказывай, как там в Магнитке! Садись поудобнее, вот так. Дай наглядеться на тебя!.. Значит, сталевар Грязнов, говоришь, решил работать без мастера. Похвально! Он же сам мастер, да еще какой. Алеха – удивительный человек. Я просто влюблен в него. А комендант горы Василий Никитич все такой же? – И помолчав, добавил: – Витьку Калмыкова жалко, дружили мы, какой хлопец был!.. Что Боря Ручьев на Севере – знаю. Истинный поэт! Взять хотя бы это:

 
Мы жили в палатке
с зеленым оконцем,
промытой дождями,
просушенной солнцем…
 

Как все точно, хорошо! Или вот:

 
За щучьим Тоболом, за волчьей тайгой,
за краем огня и змеи
гроза становила высокой дугой
ворота от сердца земли.
 

Читаешь и перед тобой живая картина, сама жизнь. Так могут писать только большие поэты.

Янка обнял жену:

– Думал, забоишься, а ты вон какая! Сама за четыре тыщи километров… Герой! Да нам теперь с тобою никакой черт не страшен. Если даже война – мы вместе… Впрочем, что это мы все о войне да о войне… Устраивайся, будь, как дома. – Янка надел фуражку. – Командир всего на два часа отпустил. Да и машина там нужна. Вечером буду на партийном собрании, завтра с утра – учения… Так что вернусь дня через два. Не волнуйся, это у нас бывает: навалится работа – дохнуть некогда.

Янка и словом не обмолвился о том, что летчики вот уже с неделю не уходят с аэродрома. Ничего не сказал и о немецком самолете, который, нарушив границу, пытался прорваться к Минску и был отогнан. Сел в машину, помахал рукой: дескать, привыкай, такова доля жен военных!

Проводив мужа, Роза долго стояла посреди двора – думала о его беспокойной, трудной и ответственной службе. «Даже ночевать дома не может – все там, у самолетов».

– Скучаете? – выйдя на крыльцо, улыбнулась хозяйка.

– Сказал, раньше чем через два дня не вернется. Учения.

– Никуда он не денется, – подхватила хозяйка. – Тут же близко. Муж у тебя, Роза, замечательный. На других не похожий. Иные чуть что – за выпивку. А твой, – сколько у меня живет, никаких признаков. В выходной обложится книгами, читает. А оставит книгу, так все про тебя рассказывает: она, говорит, у меня самая лучшая… Покойный Максим тоже не пил, не курил, за девять лет жизни плохого слова от него не слышала. Поверишь, на руках носил! Ничего, бывало, лишнего сделать не даст: отдохни – я сам…

– Умер?

– На финской убили. Двенадцатого марта, в последний день войны. Одна, как видишь, с детьми маюсь, – хозяйка вдруг закрыла лицо руками, всхлипнула.

– Маша, что вы! – Роза обняла ее. – Не надо. Слезами не поможешь.

– Давно не плакала, а вот посмотрела на вас… сжалось сердце… – и улыбнулась сквозь слезы. – Нет, я не плачу. У меня и слез нет, выплакала… Максим на реке бакенщиком работал. Вернется, бывало, утром, рыбы принесет: жарь, говорит, Машенька! Как ни устанет, а все одно – веселый, радостный.

– Дети спят?

– Старшая читает. Вся в отца, от книжки не оторвать. В третий класс перешла. А младшенькая – та, чуть смеркнет, сразу в постель: набегается за день… Так ты, говоришь, сама из Минска?

– У отца с матерью свой дом, – отозвалась Роза. – Почти два года не виделись.

– Два года! – покачала головой Мария. – Как можно!.. Обязательно съезди. В одиннадцать вечера на поезд – а утром в Минске. Пока муж будет на учениях, ты и домой вернешься.

– А что если сегодня?

– На твоем месте и думать не стала бы! Будь моя мама жива, пешком пошла бы! Два года назад умерла. Хорошо было с нею. Я на работу, она – с детьми: и накормит, и присмотрит. Рано, всего на пятьдесят первом году, скончалась.

Роза слушала, и ей становилось грустно. Мало того, что давно не была дома, так еще и писала редко. Матери скоро семьдесят, отцу – больше. Старик еще держится, а вот мать – прибаливает.

И защемило сердце.

Вернулась в комнату и долго не могла успокоиться, ходила из угла в угол, волновалась, отец, наверное, не хотел сказать, что мама тяжело больна, смягчил – прибаливает. Не написал и о том, что за мамой нужен уход.

За окном уже было темно. Роза слышала, как Мария в шлепанцах прошла на кухню, затем, вернувшись в комнату, погасила свет. Роза посмотрела на часы – ровно десять. Пригородный на Минск – через час, времени предостаточно. Надела лучшее платье, уложила в чемоданчик самое необходимое и вышла из комнаты. Скрипнула половица, и сразу – голос Марии:

– Не спится на новом месте?

– Решила ехать… Поговорила с вами, разволновалась. Думается, мама очень больна.

– Правильно решила! Сейчас я провожу тебя.

– Что вы, не надо.

– Роза, ты здесь человек новый, – не отступала Мария, – вдруг чего, что я скажу старшему лейтенанту? Минуточку… Ну вот и все. Пошли!