Текст книги "Крепость Магнитная"
Автор книги: Александр Лозневой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
47
В помещении было неуютно, холодно, попахивало заводским дымком, проникавшим сквозь плохо заделанные окна. На столах оседала рыжая мартеновская пыль, но все это ничуть не беспокоило сотрудников броневого бюро. Тревожило иное: где и как развернуть серию новых опытов? Мало того, что не хватает нужных материалов, отсутствует самое главное – плавильная печь. Сколько раз Сармин пытался подыскать хотя бы маленькую печурку. И вот однажды, будучи в фасоннолитейном цехе, приметил такую, заговорил с начальником, но тот и слушать не стал. Невольно вспомнилось прекрасное оборудование в Ленинградском НИИ, где долгое время пришлось работать. И если бы не война, вопрос выплавки качественной стали в обыкновенных мартеновских печах, наверное, был бы уже решен.
Сармин стоял у запыленного окна и о чем-то сосредоточенно думал. Лицо его выражало глубокую озабоченность, а вместе с тем – уныние, тоску. В это время и появился в бюро главный сталеплавильщик.
– Скучаете по Ленинграду?
Ученый перевел взгляд на вошедшего, молодого, крупного человека, от которого веяло оптимизмом:
– Ах, Степан Григорьевич, мне бы ваши заботы!
– В чем же дело? – воскликнул тот, разводя руками. – Становитесь на мое место! Веселое, скажу вам, местечко! Сталь плавим, песни поем!.. Не слыхали? У нас прямо в цехе организовался хор. Только спевка кончилась. После работы надо бы отдыхать, а мы – пели…
– Я не об этом, – сказал ученый. – Немцы окружают Ленинград. Как, чем помочь родному городу? Для армии не пригоден, даже в ополчение не возьмут – стар. Вот бы броней… да где она, броня? Нужны, опыты, десятки, сотни опытов, а ставить их – никакой возможности.
– В научно-исследовательском, конечно, не то что здесь, – отозвался сталеплавильщик. – И печь, и лаборатория – все свое.
– Только и осталось вспоминать. Там мы крепко поработали. Скажу, не хвастаясь, сделали хороший шаг вперед. Рывок, если хотите! В чем-то уже вплотную подходили к решению поставленной перед нами задачи. Казалось, еще немного – и тайна приоткроется. Но тут война, эвакуация… Просил не отправлять, сопротивлялся: куда, говорю, гоните, в Ленинграде еще можно работать. Вон заводы, фабрики действуют, а бомбежка, так мало ли что!.. Нет, говорят, вы занимаетесь качественной сталью, и вам оставаться нельзя. Наш НИИ, оказывается, одним из первых был внесен в список для эвакуации. Жалею, время упустил, не обратился к товарищу Жданову. Вот и получилось, посадили нас, стариков, на поезд – и на Урал, а оборудование куда-то в другое место. Сидим, ждем, как видите…
– И все-таки надо продолжать изыскания.
– Здесь? – усмехнулся Сармин. – Ни лаборатории, ни мало-мальски подготовленного оборудования – ничего у нас нет. Мы бедны, как египетские феллахи! Крайне нужна хоть какая-нибудь печурка, – он так и сказал, – хоть какая, но где она? Ищем, мечемся, а что толку?
– Так и не нашли?
– Признаюсь, заприметил одну, но как завладеть ею – ума не приложу. А печурка, можно сказать, вполне…
– Это где же такая?
– Здесь рядом, в фасоннолитейном. Да разве цех уступит? Там же свои планы, свои задачи…
– Выходит, из-за печки задерживаются опыты? Никогда бы не подумал.
– Вот-вот, теперь поняли? – ученый поднялся. – Да если бы у нас было оборудование, мы бы ни минуты не сидели: промедление – наш враг. Сижу вот, думаю, и дело у нас, можно сказать, самое важное, государственное, а поди ты!.. Приходится вроде как на подачках… Хорошо, когда они есть, подачки, а то ведь чаще не бывает.
– Что поделаешь, война, – сказал главный сталеплавильщик. И, подумав, добавил: – А что если поставить опыт прямо в цехе на одной из мартеновских печей? Я понимаю – это не так просто, к тому же рискованно.
– И-и, батенька мой! – развел руками Сармин. – Заводу это не выгодно, одни убытки… Кто же позволит?
– Да, конечно, но если посмотреть да прикинуть… А знаете что, – вдруг сказал сталеплавильщик. – Пойдемте к Григорию Ивановичу.
Директор был очень занят, но, узнав, что привело их к нему, отложил свои дела. Пока ученый обдумывал, как лучше изложить наболевшее, а главное, вырвать приглянувшуюся печурку, директор сам заговорил об ускорении варки броневой стали, ее удешевлении. Технология, предложенная наркоматом, к сожалению, не дала эффекта, на который рассчитывали ее авторы, да и, как видно, не даст. И теперь все надежды на броневое бюро. Слыхал, кое в чем преуспели, а главное, заняли правильную позицию…
– Не успехи у нас – слезы, – сказал Сармин. – Кое-что мы сделали в Ленинграде. А здесь – топчемся на месте. Да и о каких можно говорить успехах, если нет возможности ставить опыты. У нас решительно никакого оборудования. – И тут заговорил о приглянувшейся печурке в фасоннолитейном цехе, дескать, разрешите…
Директор испытующе посмотрел на ученого и тоном, не допускающим возражений, сказал:
– В фасоннолитейном вам делать нечего!
– Простите, Григорий Иванович, как же тогда… Опыты, это можно сказать, для нас все.
– Понимаю – это главное. Но в чем же дело? Ставьте их непосредственно в мартеновском цехе.
– Как, прямо в цехе? – переспросил Сармин. Он вовсе не ожидал такой щедрости. А по правде сказать, просто не рассчитывал на такой размах, не был готов к экспериментам в таком объеме. Сперва бы в небольшой печурке, а уж потом…
– У нас нет времени затягивать эксперименты! – прервал директор. – Если у вас есть необходимость ставить опыты, ставьте их. Но если вы…
– Все-таки рискованно, – признался Сармин. – Одна неудача – и сразу полмиллиона рублей.
– Да, полмиллиона, – сказал директор и нарисовал на листе бумаги цифру с пятью нулями. Вдруг он бросил карандаш, встал. – Вот что, Матвей Ильич, не будем торговаться! Речь идет о спасении Родины, и тут без риска не обойтись. Приступайте завтра же, немедленно! Делайте одну, две… пять плавок. Не получится, дадим еще… Отвечать будем вместе.
Сармин был ошарашен.
Вернувшись к себе в бюро, он долго не мог успокоиться: одно дело неудачная плавка в маленькой печке, а тут целых сто восемьдесят тонн!.. А неудачи, ну конечно же, будут. Погубить плавку, другую, может, и не так страшно, но если десять, пятнадцать. Просто совесть не позволяет.
Первым, кого увидел Сармин в бюро, был кандидат технических наук Безгрошев.
– Иван Васильевич, – не сказал, а воскликнул он, – нам предлагают!.. Представьте, совсем не ожидал!.. Предлагают для опытов одну из мартеновских печей! По выбору. Только что от директора. Доверяет. Это же…
– Это прекрасно! – соскочил с места Безгрошев. Значит, теперь все будет зависеть от нас. По-моему, нельзя медлить, и пока дают – надо брать. Боюсь, могут передумать – и тогда… Надо начинать сегодня, сейчас!..
– Завтра, – оказал Сармин.
– Хорошо, завтра чуть свет, – не успокаивался Безгрошев. И заговорил о том, что проходить мимо ошибок и неудач Бояршина не следует. – Кто такой Бояршин? Сталевар-самоучка. Практик. В наше время этого мало… Одно смущает, на малой печи у него получалось: сколько стали сварил, да еще какой – булатной!.. А вот на большой… В чем же дело? В Златоусте он – герой, а здесь… Вот в этом, мне кажется, и предстоит разобраться. Думаю, начнем с ошибок Бояршина…
– Это хорошо, что вы так настроены, – улыбнулся Сармин. Взглянул на часы. – Ого, второй час ночи. Засиделись мы… До свидания.
Первая плавка не удалась.
Не удалась и вторая. Бились над третьей, но и она не получилась такой, какой бы хотелось. Подсчитывали, выверяли, сопоставляли, наконец, подготовили еще одну – четвертую плавку. Теперь-то, казалось, все будет в ажуре. Но и четвертая пошла в брак.
– Два миллиона собаке под хвост! – сказал сталевар Кузьмин, вытирая пот с лица. – Не ученые – бракоделы!
Сармин лишь взглянул на Кузьмина, ничего не ответил. Нечего было сказать. Не мог он возразить этому человеку, который, как и все советские люди, болел за народное добро, понимая, что идет война и транжирить государственные средства – это преступление.
Директор же настаивал продолжать опыты.
И когда печь была зажжена, ученые, сталевары не могли отойти от нее, ждали, готовились скорее увидеть, что она принесет, кого родит – красавца или урода.
Плавка удалась. Она поспела гораздо быстрее и была намного дешевле.
Это была победа.
Наступал второй месяц войны.
48
Григорий Иванович не выпускал из поля зрения подготовительные работы, которые велись на блюминге: еще немного, и блюминг преобразится, станет как бы броневым станом, и тогда он, директор, впервые в истории прокатного производства даст команду – катать броневой лист. Все вроде просто, обыденно, а на самом деле речь шла об исключительно важном, рискованном замысле. И если этот замысел удастся реализовать, то его можно смело приравнять к крупной победе на фронте. «А если не удастся? – кольнула мысль. Но директор тут же отогнал ее: – Промахи, ошибки должны быть исключены!»
Замысел породила сама обстановка. Демонтированный броневой стан, на который возлагались большие надежды, все еще находился в пути, и, когда он прибудет, да и прибудет ли, никто не знал. А танковая броня нужна, как воздух. Тысячу раз прав инженер Рыженко, предложивший использовать для ее производства блюминг. Пока придет обещанный стан, танковые заводы могут получить крайне необходимое для них сырье. Но одно дело – задумать, предложить, и совсем иное – реализовать.
Собираясь подменить броневой стан обыкновенным блюмингом, директор понимал: кое в чем идет на ощупь, и все же не побоялся сделать шаг навстречу Рыженко, поддержать его новаторское начинание. Не сразу убедился он в разумном исходе этого начинания. Изучал, исследовал, выносил на обсуждение.
И вот сегодня опять…
На очередное «броневое» совещание Рыженко пришел первым. Он в белой рубахе, подвижный, с юношеским задором, хотя уже и распрощался с первой молодостью. В руках у него свиток ватмана, над которым просидел две последние ночи. Директор тотчас потянулся к свитку, развернул, склонился над чертежами.
Инженеры, мастера, опытные прокатчики должны были сказать на этом совещании если не последнее, то во всяком случае веское профессиональное слово, без которого нельзя было обойтись в сложившейся обстановке. Первым выступил Рыженко. Он коротко доложил о том, что подготовительные работы на блюминге завершены и что броневой лист можно катать хоть сегодня.
– Но… – добавил он после паузы. – Пока нет приспособления, с помощью которого можно убирать готовую продукцию.
– К этому бы платью да еще бы голову! – выкрикнул кто-то.
– Не смейтесь, вот оно, приспособление! – директор развернул свиток. – Смотрите!.. – А сам видел уже не паутину чертежей, а готовый механизм, робот, о котором только что упомянул Рыженко. Подхватив огромный, еще дышащий огнем лист, механизм относит его в сторону. – Просто и хорошо!
Многие дивились: замысел Рыженко, казавшийся утопией, приобретает черты реальности. Однако нашлись скептики, которые даже теперь не смогли согласиться с этим. Посмотрим, что покажут испытания, говорили они. А один из них, мастер Сазонов, заявил, что вся эта затея с успехом рухнет, потому что сама по себе антинаучна.
– Подождем – увидим! – отзывались другие.
– А я верю в успех! – поднялся инженер Савелин. – Понимаете, верю!
Сообщение о готовности блюминга всколыхнуло всех. Но, видать, по-разному. Ядовитой змеей скользнула чья-то мыслишка о якобы неуверенности в своих замыслах самого Рыженко, о том, что успех вообще невозможен.
Директор внимательно слушал выступающих. Наконец, не выдержал и резко оборвал одного из них:
– Довольно! – сказал он. – Вы не увидели в идее Рыженко ничего светлого, положительного, это, скажу вам, делать не трудно. Но что вы сами конкретно можете предложить сегодня для решения этой, так неожиданно вставшей перед нами проблемы?
Выступавший сконфузился, махнул рукой и сел.
В дверях показалась секретарша и сказала, что Григория Ивановича вызывает Москва.
Директор поспешил в переговорную, взял трубку. Говорил нарком черной металлургии Иван Федорович Тевосян.
Его интересовал все тот же вопрос, где намечено ставить мариупольский стан. Нарком пока и сам не знал, когда прибудет этот стан, но ему было небезразлично, на какой площади его собираются монтировать, в соседстве с какими цехами, не вызовет ли это неудобств и т. д.
– Место подыскали, – ответил директор. – Но у нас есть новый вариант.
– Что еще за вариант? – резко оборвал народный комиссар. – Вы, наверное, не представляете всей серьезности порученного вам дела? Какой такой вариант?
– Думаем катать броню на блюминге.
Нарком некоторое время молчит. Затем спрашивает:
– Вы в этом уверены?
Директор начинает объяснять: есть, дескать, заманчивое предложение инженера Рыженко, которое, как мы понимаем, позволит выдать броневой лист гораздо быстрее. Таким образом, танковые заводы могут получить нашу продукцию гораздо раньше. Директор не забыл сказать и о том, что есть противники этого замысла.
– Сейчас у меня идет совещание, на котором решается вопрос, как мы сможем развернуться в этом направлении. У нас все продумано до мелочей, но вот начальник цеха Сарматов, которого вы знаете, противится, козыряет тем, что никто еще не катал броневую сталь на блюминге даже за границей, а нам, дескать, и подавно нельзя этого делать. А по нашим расчетам – можно! Думаем рискнуть…
– Без риска ничего не делается, – произнес нарком. И директору показалось, что он не разделяет самой идеи, а значит, и не поддержит ее. Вон как отозвался холодно, сухо. Проходят секунды молчания, и снова голос наркома: – Значит, говорите, твердо уверены? Что ж, смелость города берет. В эти тревожные дни нельзя не рисковать. Сейчас, когда мы с вами говорим, фашисты все дальше продвигаются на восток. Устремляются к Москве. Красной Армии нужны танки. И от того, как скоро вы дадите броневой лист, может измениться ход войны. Да, да, весь ход войны! Наша с вами задача – в кратчайшее время поставить на пути немцев броневой щит – иной, более важной задачи у нас нет! Что же касается предложения катать броню на блюминге, подумаем. Кроме смелости, нужен еще и рассудок.
Вернувшись в кабинет, директор не мог не обратить внимания на десятки устремленных на него глаз: понял, участники совещания хотели знать, что сказал нарком, как отнесся к предложению Рыженко, ради чего вот уже в который раз собираются они здесь. Особым чутьем, безошибочно, разгадали собравшиеся тему разговора директора с наркомом. Кто-то прямо спросил:
– Не возражает или как?..
Нельзя было не ответить на этот вопрос. В эти трудные дни прокатчики жили единой мыслью – решить проблему брони – и естественно были не прочь выслушать какой-то совет, заручиться словом из наркомата.
Директор поднял косматые брови так, что все увидели его черные, живые глаза:
– Народный комиссар верит – мы с вами советские люди и вполне можем решить любую невиданную до сих пор, боевую задачу. Тем более сейчас, в эти дни, когда Родине угрожает смертельная опасность. – Помолчав, добавил: – В Москве знают – дать броневой лист в короткий срок, кроме нас, никто не сможет. Помните, никто!
Когда совещание закончилось, директор попросил Рыженко остаться. Развернув снова лист ватмана, он спросил, сколько времени потребуется для изготовления приспособления.
– Дней восемь-десять.
– Итак, восемь! – подчеркнул директор. И напомнил, что он, Рыженко, должен действовать далее совместно с главным калибровщиком и начальником блюминга.
Узнав об этом, Сарматов приуныл. Не лежала у него душа к такому сотрудничеству, хотя иного выхода у него не было. Впрочем, он еще подумает.
Утром, вызвав директора к прямому проводу, нарком сообщил, что предложение Рыженко одобрено. А еще сказал: если выпуск броневого листа будет налажен, то металлурги, а вместе с ними и вся страна выиграют два-три месяца, необходимых для строительства нового стана.
– Вам же, Григорий Иванович, и всему рабочему классу Магнитки Родина скажет спасибо!
И опять напомнил, что задуманное дело весьма серьезно и, в случае чего, за него придется отвечать.
Не мог он сказать иначе. Не имел права.
49
Было 28 июля 1941 года. Палило солнце, нестерпимая жара стояла в цехах завода. В этот день сводка Совинформбюро была по-прежнему неутешительной. На всех фронтах шли жестокие бои. Красная Армия отступала. Сообщения эти с утра омрачили душу Григория Ивановича. Задумчивый, печальный вышел он из дома и, сев в машину, поехал не в управление, а прямо на завод, где намечалось опробование блюминга в его новой броневой упряжке.
Когда директор вошел в цех, все члены комиссии уже были в сборе. Неутомимый Рыженко, облачившись в комбинезон, проверял последние приготовления, вслед за ним, с кислой миной на лице ходил Сарматов. Была бы его воля, он с удовольствием отменил бы испытание и занялся планом, который, по его выражению, висит на шее. Но приказ есть приказ, его придется выполнять.
Было решено провести первое опробование не с броневой, а мягкой сталью. Заранее заказали слиток точно такого же размера, как и броневые. Давать сразу под валки крепкую сталь не решились.
Все, кто имел какое-то отношение к испытанию, расположились на эстакаде главного поста. Секретарь горкома партии, парторг ЦК на заводе, директор, инженеры, члены комиссии. В последнюю минуту подошел Рыженко: руки в масле, глаза уставшие, видимо, с ночи находился здесь, не выспался.
Выслушав его короткий доклад о полной готовности, директор подал команду: «Начинать!»
На главном посту сегодня старший оператор Спиридоныч.
Цеховой кран легко поднял многотонную раскаленную болванку и плавно опустил ее на рольганги. Все это происходит у Спиридоныча и его помощника Дударева сзади. Их рабочие места расположены так, что слиток появляется у них за спиной. Но они всегда об этом знают, потому что сами заказывают его, пользуясь световым сигналом. Ждут, пока он подойдет.
Глянув назад, Спиридоныч взялся за контроллеры. Приняв болванку, погнал в одну, затем в другую сторону. Еще и еще раз.
– Замечательно! – послышался возглас. – Как жмет, а?!
Многие не знали, что под валками не броня, а мягкая сталь.
Спиридоныч привычно послал расплющенную болванку вперед, затем пропустил назад. И вдруг – треск…
Блюминг замер.
На лицах членов комиссии недоумение, озабоченность, даже растерянность. Как же так, столько готовились, и вот – на тебе – поломка.
– Я это предвидел! – бросил в лицо директору Сарматов. – Сколько раз говорил: оставьте глупую затею. Это же блуминг! Не вняли моему опыту. Не поверили. Теперь вот – любуйтесь…
Директор молчал.
Он видел, как Рыженко, не раздумывая, побежал вниз. За ним поспешил электрик Семенов. Директор повернулся к Сарматову:
– Доложите, что случилась.
– Извините, не знаю, – пожал плечами тот.
– Кто же, по-вашему, должен знать? Вы начальник цеха! Ну, чего стоите. Бегом! – Лицо у директора строгое. Сарматов засеменил вниз но ступенькам, бурча себе под нос и поправляя пенсне.
Минуты ожидания показались годом. Директору, как и членам комиссии, не терпелось узнать, что же произошло с блюмингом, какой из его узлов не выдержал? В дверях машинного зала показался Рыженко. Он спокойно, не спеша поднялся на эстакаду главного поста, подошел к директору:
– Подвел мотор, Григорий Иванович.
Прямого отношения к прокату стали авария не имела. Мотор вышел из строя, можно сказать, по старости. Но все это омрачило сознание участников испытания, камнем легло на душу каждого.
Разошлись, будто с похорон.
Николай Андреевич занялся ремонтом мотора. Сарматов же и не подумал об этом, ведя свою линию, казалось, радовался поломке. Среди рабочих пошли слухи, будто он, Сарматов, не один раз предупреждал об этом и Рыженко, и самого директора. Но ни тот, ни другой не посчитались с его мнением, и вот, как видите, – авария! Гоголем расхаживал по цеху Аркадий Глебович. И в том, что произошло на блюминге, видел лишь подтверждение своих мыслей, которые неоднократно высказывал.
На ремонт мотора ушло более суток.
Многое передумал за это время Григорий Иванович, но от своих намерений – катать броню на блюминге – не отступил. Он доверял инженеру Рыженко, как самому себе.
Мотор был восстановлен, и на главном посту опять собрались все, кто так или иначе был причастен к выпуску броневого листа.
Из нагревательного колодца, как и в первый день, извлекли слиток мягкой стали. Спиридоныч это знал, но не сказал помощнику. Едва слиток побежал по рольгангам, как Дударев почувствовал его всем своим существом.
– Действуй! – кивнул Спиридоныч.
Дударев пропустил слиток под валками, вернул его и опять направил вперед. Затем снова – назад… Из болванки получилась большая стальная плаха. Он дивился, как легко поддается. Повернулся к Спиридонычу:
– Не броня это!
– Гм-м… – осклабился тот. – Воробья на мякине не проведешь! Ладно, смотри, идет настоящая, – и сам взялся за контроллеры. Он не то, что не доверял Порфирию, а просто желал сам прокатать первый броневой лист. Старый опытный специалист имел на это право.
Приняв раскаленную глыбу, Спиридоныч осторожно прогнал ее между валками. Совсем иной коленкор. Дударев, не отводя глаз, следил за болванкой. Он видел, как она медленно меняла свою форму. Обжатая несколько десятков раз, расплюснулась, стала походить на большую, выкрашенную в алый цвет столешницу. А Спиридоныч, знай, гонял ее:
– Сорок пять, сорок шесть… – считал он про себя.
Прошло еще немного времени, и перед комиссией во всей своей красе предстал первый броневой лист. Механизм, придуманный Рыженко, подхватил его, легко отнес в сторону, уложил на место.
Дударев смотрел, вытягивая шею, его лицо выражало и радость, и удивление. Он видел, как скупо улыбнулся директор, как повеселели члены комиссии.
Спиридоныч нажал кнопку, вызвал новый слиток.
– Принимай, – крикнул Дудареву.
Вслед за вторым последовал третий… десятый… сороковой. Блюминг выдержал, все цело, мощности вполне достаточно. Директор торжествовал. Он уже думал о том, как наладить броневой поток, давать этой продукции столько, сколько потребуется. Работать так, чтобы, как сказал нарком, изменить ход войны.
Магнитка должна победить Рур!
Завершив смену и выйдя из цеха, Дударев остановился перед растянувшимся эшелоном, засмотрелся на свою стальную продукцию: вон ее сколько наворочал! Поднял руку, помахал машинисту:
– Жми, не задерживай!
Его радовало, что наперекор маловеру Сарматову с блюминга потоком шла броня; что челябинские танки, покрытые магнитогорской броней, уже сражаются на многих фронтах; что на завод пришли первые отклики о надежности и прочности брони… Да и кто не радовался этому, поистине большому патриотическому делу, которое можно смело назвать – подвигом!
Не радовался разве один Сарматов. Молчаливый, подавленный, сидел он в этот день в кабинете директора и уныло смотрел в угол.
Директор прошелся по скрипучему паркету, опустился в кресло и вдруг заговорил о том, что за все годы работы на Магнитке он не уволил ни одного инженера. Как-то складывалось так, что всегда находил деловой контакт с инженерами, некоторых, правда, журил, но многих и поощрял… А вот сегодня…
– Хотите меня уволить? – подхватил Сарматов. – За что?
– Вы это сами хорошо знаете.
– Извините, я имел право высказывать свои мысли. Имел право протестовать. Ведь речь шла о блуминге, за который я отвечаю… Я, как рачительный хозяин…
– Вы паникер, – уточнил директор. – Война заставила нас сутками не выходить из цехов, работать из последних сил, а тут еще вы со своими сомнениями и протестами!.. Вместо того, чтобы скорее решить проблему брони, вы не стали помогать Рыженко, а напротив, обвинили его черт знает в чем. Где же здравый смысл, логика, где, наконец, совесть?
Сарматов сидел молча и, казалось, не слушал. А когда директор умолк, заговорил не без гордости о том, что он всесторонне образован, имеет большой многолетний опыт и в случае перевода пойдет лишь на ту работу, на которую сочтет нужным. Разбрасываться специалистами высокой квалификации, а тем более в дни войны, никому не позволено.
– А мы и не думаем разбрасываться.
– Понимаю. Вы хотите, чтоб я перешел на ниже оплачиваемую должность?.. Но куда? В какой цех?..
– Никуда, – тихо сказал директор. – Уезжайте. И вам лучше и нам спокойнее. Куда-нибудь с глаз долой. Уезжайте.
