Текст книги "Крепость Магнитная"
Автор книги: Александр Лозневой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
31
За минуту до отправления поезда Москва – Магнитогорск в мягкий вагон, где уже были в сборе все пассажиры, неторопливо вошли двое мужчин и так же спокойно, не спеша, заняли свои места, которые оказались в разных купе.
Дорога была длинной, томительной, мужчины время от времени выходили в тамбур, курили, стояли в коридоре у окна, но за все эти дни не сказали друг другу ни слова.
Если бы они заговорили, то наверняка бы узнали, что их пути обязательно сойдутся в молодом уральском городе, а точнее, на заводе, который поднялся всего за несколько лет и уже гремел на весь мир. Оба они – крупные специалисты, с той лишь разницей, что один из них давно работал в системе завода и сегодня возвращался из очередного отпуска, другой, – получив повышение по должности, ехал на новое место. Этот, другой, с виду богатырь, в огромных яловых сапогах, с рабочими ручищами, походил более на молотобойца или грузчика, чем на инженера. Над глазами – кустистые черные брови, и он, казалось, постоянно смотрел себе под ноги.
Лет ему было, примерно, тридцать, и ехал он пока без семьи. Из вещей ничего лишнего – небольшой черный чемодан, портфель, набитый газетами. Он знал: на новом месте для него уже выделена квартира, но перевозить семью пока не решался – жилье это еще не все, есть и другие, не менее важные стороны жизни – школа, например, где должны учиться дети; далеко она или близко. Да и вообще хотелось немного приглядеться к новому городу, к заводу, где, наверное, придется работать не год, не два, а возможно, что и всю жизнь. С семьей успеется.
Поезд остановился у деревянного вокзала. В небе стояло майское солнце, было душно. Отпускник, выйдя из вагона, взглянул еще раз на медлительного, бровастого спутника и направился домой, в Березки. Он видел, как приезжего встретил какой-то мужчина, повел к отливающей черным лаком автомашине ЗИМ. Таких машин в городе было две: одна у председателя горисполкома, другая – у директора комбината. Ясно было одно – из Москвы прибыл ответственный товарищ, и его нельзя было не встретить.
Вечером начальник горнорудного управления, или, как его величали, комендант горы Магнитной, услышав телефонный звонок, снял трубку. Говорил директор завода:
– С приездом, Василий Никитич! – начал он. – Извини, что, не дав отдохнуть, приглашаю тебя на совещание. С корабля, как говорят, на бал. Да и как иначе?.. Кстати, сколько у тебя еще осталось… четыре дня? Ничего, за нами не пропадет. Как вообще отдохнул… Нормально? Ну и прекрасно! Сам вот собираюсь, да, видать, до осени не смогу: столько дел!
Погода была теплая, солнечная, и Василий Никитич не стал вызывать машину, не спеша, зашагал к трамваю. Уехать сразу не удалось, и он, топчась на остановке, рассматривал отсюда, снизу, свое огромное горное хозяйство. Над карьером неожиданно поднялась желтая пыль, донеслись взрывы. На одном из горизонтов остановился железнодорожный состав, началась погрузка. Даже отсюда, со стороны, угадывалась четкая работа экскаваторщика.
– Молодец Галушков! Такого мастера поискать.
Василий Никитич подъехал к заводоуправлению без десяти минут шесть. Вечерело. Когда поднялся на третий этаж и подошел к приемной, там уже было полно народу. Это в основном начальники цехов и служб, коллеги по работе, старые знакомые. Завязался разговор о юге. Одни вежливо поздравляли коменданта горы с возвращением, другие – по-мальчишески, бесцеремонно трясли руки, хлопали по спине.
Открылась дверь директорского кабинета и всех попросили заходить. По традиции здесь у каждого было свое, постоянное место, и никто не имел права занять его. Василий Никитич присел на давно знакомый, скрипучий стул, стоявший чуть правее директорского кресла, и вдруг увидел того молчаливого, бровастого человека, с которым ехал из Москвы в одном вагоне. Широкий, мощный, в сапогах сорок пятого размера, он втиснулся в дверь как-то боком, присел на стуле слева от директора и еще более нахмурился, смотря в пол.
Выждав, пока все рассядутся, директор поднялся и сказал:
– Разрешите представить вновь прибывшего главного инженера завода Григория Ивановича Носова… Сам – уралец. Учился в Томске, последнее время работал в Кузнецке… Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Совещание затянулось. Говорили об угрозе невыполнения плана, о неполном использовании техники, о том, что там, где можно применить технику, руководители некоторых цехов делают упор на ручной труд. Дошло до того, что один из мастеров отверг пушку Брозиуса и заставил рабочих заделывать летку по-дедовски, вручную.
Главный инженер внимательно слушал выступающих, изредка что-то записывал в блокнот, но за все эти полтора часа резких стычек и споров, нападений и оправданий не сказал ни слова.
Совещание кончилось. Расходясь, некоторые думали, что после такого разгона главный инженер непременно спустится на низы, станет докапываться, почему плохо используется новая техника: новички всегда начинают с недостатков! А поскольку это так, то не следует ли заранее все обмозговать и предъявить ему контртребования? Заострить отдельные проблемы – в цехах есть немало такого, на что прежде всего надо обратить внимание. Пусть подумает, на то и главный! Иные же просто боялись такого визитера, чего доброго, застанет врасплох, обнажит все промахи и неудачи – оправдывайся потом. И в душе молили бога, чтобы этот суровый человек, облеченный властью, сперва побывал у кого-то другого, а за это время, глядишь, то, се удастся провернуть, подчистить, подкрасить…
О новой встрече с главным инженером думал и начальник горнорудного управления Василий Никитич Котов. Он представлял себе эту встречу не в кабинете, а непосредственно на горе, в разрезах и горизонтах, там, где днем и ночью гремят взрывы, ползут по террасам поезда-рудовозы; где ни на минуту не умолкает дробильная фабрика, лязгают транспортеры, плещет вода. Хотелось показать главному узкие места, где нужна свежая инженерная мысль, деловой совет, согласие поставить эксперимент, рискнуть в целях увеличения производительности труда. Да мало ли о чем можно потолковать на месте! Хотелось, к тому же, приглядеться к новому человеку, узнать его поближе. А начать хотя бы с того, как они почти трое суток ехали в одном вагоне, курили, стоя у окна, но так и не нашли что сказать друг другу.
Василий Никитич полагал, что главный инженер Носов прежде всего побывает на руднике, у самых истоков производства. Но тот не появлялся. Судил, видимо, по сводкам и рапортам, по тому, с каким пафосом писала о руднике газета. Дела у горняков действительно шли неплохо. Это, надо полагать, и успокаивало его: когда человек здоров, ему врач не нужен. Однако и здоровая, полнокровная жизнь порой имеет какие-то свои слабости, недомогания, если не сказать «болезни». На отдельных участках не ладилось с механизацией, особенно с автоматикой. В общем, горнякам было о чем поговорить с главным инженером, откровенно признаться ему в своих недоработках, изложить новые замыслы, намерения…
Григорий Иванович и сам не раз поглядывал на тропку, которая начиналась у его дома в Березках и вела на гору, не один раз собирался побывать у горняков, обойти хозяйство, выслушать претензии, а заодно взобраться на самую вершину Атач и хоть немного подышать горным воздухом!
Но каждый раз, как нарочно, в пику этим желаниям, появлялась весьма важная, срочная работа, которая наваливалась, как медведь: не выполни сегодня, завтра возрастет вдвое, вчетверо, захлестнет, задушит… Знал: приезжающие в город, особенно металлурги, прежде всего считают своим долгом побывать, на Магнитной. А он, главный инженер завода, никак не может выкроить два-три часа времени.
Брался за карандаш, подсчитывал, намечал, но едва начинался день, как опять принимался за самое важное, подсказанное ходом событий, делал то, чего нельзя было отложить до завтра.
И не случайно главный инженер начал свою практическую деятельность с мартеновского цеха. Мартен лихорадило, и он не мог примириться с этим, готов был сразу взять быка за рога – вникнуть в производство, вскрыть причины отставания, найти истоки свежих сил, выяснить скрытые резервы. Начал со сталеплавильщиков еще и потому, что эту сторону производства знал гораздо лучше: варить сталь – его увлечение с молодости, более того, как понимал сейчас, – его призвание.
Столько лет это призвание держало его в своих цепких руках, вело к новым познаниям, к накоплению опыта. Доверчиво, смело шагал он вперед за своей мечтой. Шел через невероятные физические и духовные испытания, дерзал, не боясь того, что задуманное может не получиться, что, не достигнув цели, придется начинать все сначала. Мечта варить сталь еще в двадцатые годы осветила ему путь в будущее, вывела его, аспиранта, из канцелярской тишины, повернула лицом к огню, к грому. Юноша с высшим образованием и хваткой ученого смело встал тогда к мартеновской печи на старом Белорецком заводе. Ни коптящие языки пламени, ни жара, когда рубаха всю смену не отстает от тела, – ничто не могло помешать ему освоить секрет сталеварения.
Совсем молодым стал он начальником мартеновского цеха и сделал этот цех передовым. Это было в Кузнецке. Многое роднило его с этим цехом, с заводом, с самим городом. Нелегким было расставание, но сам академик Бардин благословил его на большой полет, увидя в нем незаурядные способности руководителя.
И вот он пришел в мартеновский цех нового большого завода, где многое совсем не так, как в Кузнецке. С минуту стоял буквально ошарашенный вставшей перед ним неприглядной картиной. На площадке – грязь, мусор, груды металлолома, обломки бетонных плит, бревен, кирпича… Весь этот хлам, видать, скопился не за один год и теперь портил вид, мешал двигаться, казался бельмом на глазу.
Бросив в сердцах папиросу, попросил вызвать начальника цеха.
Минут через пятнадцать, старательно обходя бугры, ямы, завалы кирпича и камня, начальник явился:
– Что вы хотите? – независимо, с гонорком спросил он.
– Хотел узнать, кто отвечает за порядок…
– Какой порядок? Ах, да, вы, наверное, насчет чистоты. Цех, конечно, но у нас, понимаете, не хватает… А вы собственно кто такой?
– Носов, главный инженер.
– Извините, не знал. – Мы, конечно, примем меры, хотя должен вам сказать, все это мартышкин труд – опять загадят. Вы человек новый и, наверное, не знаете специфики. Мартен – это не парк культуры и отдыха. Так что…
Слушая его, главный не мог не заметить – начальник и сам выглядел невзрачно: небритый, на пиджаке не хватает пуговицы. Вот уж, каков поп, таков и приход.
– Значит, примете меры? И сколько же вам понадобится на это времени?
У начальника на лице недоумение: как сказать, мы, дескать, не цех благоустройства, для нас главное – варить сталь. Однако, подумав, заключил:
– Месяц, а то и более.
– Даю три дня! – бросил главный.
Взволнованный, мрачный, вернулся он в заводоуправление, и первое, что оказал директору, было сухое, категорическое:
– Так работать нельзя! Захламлен не только мартеновский цех, но и другие. На заводе, видать, смирились с таким ненормальным явлением, мало того, утверждают, что они тут вовсе ни при чем. Этот Семуха так и сказал: мы, сталеплавильщики, выполняем важное государственное задание, и нам наводить чистоту некогда.
– И что же вы?.. – обернулся директор, норовя как бы прощупать новичка: а как он, что из себя представляет?
– Пришлось осадить. Кроме того, на беседу вызвал. После работы… Где же это видано: в своем доме гадить – и за собой не убирать!
Директор поднял глаза: все это, мол, так, но мы ежемесячно недовыполняем план, так что, прошу вас, более серьезно: чистота – это одно, а план – совсем другое. Конечно, с захламлением надо бороться, но где взять рабочую силу?
Главный понял его по-своему. Кончился рабочий день, а он не уходил, ждал начальника цеха Семуху. Скоро семь часов, а его все нет. «Неужели не явится? А что, дисциплина, видать, не совсем…» В эту минуту и зазвонил телефон. Главный инженер взял трубку. Докладывал Семуха:
– Мы тут, Григорий Иванович, организовали субботник. По вашему совету, значит, взялись за площадку. Извините, собрался к вам, да как, думаю, коллектив оставить? На кого? Лучше сам…
– Вот мы и поняли друг друга, – сказал главный. – Желаю успеха!
На площадке цеха оказалось столько всякого хлама, что справиться с ним в этот день было не под силу. Пришлось провести еще один субботник, на этот раз с участием служащих заводоуправления.
Наконец-то были выворочены торчавшие из земли ржавые балки, обрубки рельсов, вагонные колеса, не говоря уже о мелком металлическом ломе, которого набралось несколько автомашин. Немало пришлось попотеть и над тем, чтобы сравнять бугры, засыпать ямы и канавы, разбить дорожки и посадить деревья.
После этого Семухе казалось, что большое начальство появится в цехе не ранее, чем через год. Но не прошло и суток, как главный инженер снова пожаловал к сталеплавильщикам, и не в контору, а прямо на первую – самую отстающую печь. Его и заметили не сразу: пристроился в сторонке, стоит, посматривает.
Видели его на первой печи и на второй и на третий день. Все вокруг исходил, облазил – и опять никому ни слова, молча.
– Одним словом – наблюдатель! – небрежно буркнул Семуха. Да и откуда Семухе знать, что это был не только главный инженер, но и бывший сталевар, бывший начальник лучшего в стране мартеновского цеха.
Главному инженеру не нравилось отклонение от технологических норм, возмущала работа на глазок, которую он издавна не мог терпеть.
А еще через день Семуха сидел у него в кабинете и на многие вопросы, связанные с производством стали, не знал, как ответить. Попытался юлить, выгораживать себя, но, увидя, что главный с ходу отсекает его путаные доводы, заговорил о том, что ему не удалось закончить институт. Главный это знал и сегодня не без умысла указал ему на слабую специальную подготовку, на некомпетентность в некоторых проблемах огненной профессии. Семуха понимал – занимает не свое место, и все же не без гордости бросил в лицо главному инженеру:
– Столько лет работал, а теперь хотите уволить?!
– Нет, не хочу.
– Тогда в чем же дело?
– В учебе. Работайте и, пока не поздно, учитесь. Кончайте вечерний институт, который вы бросили. Да, да, я знаю, бросили! А для практики – попробуйте хотя бы на месяц одеть робу сталевара. Это очень важно.
32
Кончалось душное уральское лето, того и гляди подуют ветры, начнутся дожди, завоет, засвистит осень, а там – и зима близко. Это первое для Григория Ивановича лето на редкость было нелегким. Приходилось много работать, не хватало дня, прихватывал ночь. Порой недосыпал. Наводил порядок в одном, в другом цехе, а на очереди стоял третий. Прекрасное заводское оборудование пока не давало того, что могло дать. Надо было искать причины, безошибочно принимать меры. В повседневных трудах и заботах не заметил даже, как из главного инженера сделался директором. Все случилось как-то обыденно, просто. О повышении не думал – и так высоко взлетел, куда еще? А тут – на тебе! Вызвали в Москву и сразу решили…
Возвращаясь домой, лежал на полке и думал: «На заводе около сорока тысяч рабочих. Вон как раскинулись цехи – за день не обойдешь. Более ста труб дымят в небо. «Ну и закурил ты, Гришка Носов! – упрекнул он себя. – А не слишком ли много дыма?» Так возникла еще одна, невероятно трудная и сложная проблема – газоулавливания.
Директор взял себе за правило – чаще бывать в цехах: лучше раз увидеть, чем пять раз услышать.
Как-то проснулся он, глянул на часы – пора! Умылся. Завтракать не стал. Взял палку и, любуясь рассветом, побрел вверх по тропке на гору Магнитную. Под ногами тощий, пересохший ковыль, приторно пахнущий чабрец, а чаще – камень. Идти без привычки нелегко. Остановился, поднял увесистый кусок железняка. Долго рассматривал, держа на ладони: отменный экземпляр – хоть в музей клади! Медленно – шаг за шагом – подошел наконец к карьеру, где денно и нощно добывается руда. Вот она – неисчерпаемая кладовая! Впрочем, так ли? Всему, известно, приходит конец. Но это вовсе не повод для беспокойства. Добыча руды идет полным ходом. Снова и снова поднимаются столбы взрывов. Немного спустя подойдет состав и начнется погрузка. Запасов сырья предостаточно! В одном из справочников прямо сказано: руды в горе Магнитной столько, что ее хватит для завода на триста лет! О чем же думать – впереди три века. Не мог знать Григорий Иванович, что скоро придет война, что через какой-то десяток лет он первым забьет тревогу о необходимости ускорить поиски рудных залежей. И это будет не так просто. Залежи окажутся не близко, даже очень далеко… Но все это потом.
А сейчас, взойдя на вершину горы, директор остановился: хорошо, на десятки километров вокруг видно! Но вот он посмотрел на город, на завод – много пыли, дыма и очень мало зелени! Поднимаются новые капитальные дома, вытягиваются ленты улиц, озеленением по-прежнему не занимаются. Неважно обстоят дела даже в центре, а что же там – на окраине? Ни деревца, ни кустика, далеко, насколько хватает глаз, – голая степь. Как можно жить без леса? Вспомнилось родное село Колышкино, что рядом с городком Катав-Ивановском, дубы, сосны, лиственницы. Сколько грибов, ягод, а птиц!..
Чуть ниже на склоне показался человек. Кто бы это? – И когда тот подошел ближе, безошибочно узнал Василия Никитича. Да, поистине комендант горы! Не успел ступить в его владения, а он тут как тут!
Запыхавшись, Василий Никитич остановился:
– Доброе утро, Григорий Иванович! Километра два за вами иду – не могу догнать. Даже сомнение взяло: не альпинист ли какой? Нет, думаю, все равно настигну!
– Жадный ты человек, Василий Никитич. Воздухом не даешь подышать. Не успел повернуться, как ты уже следом: кто, зачем? С какой целью?..
– Что вы, Григорий Иванович, полагал – понадоблюсь. Старожил, все тропки знаю. К тому же чутье пограничника… Рад, что вы наконец-то завернули в наши края. Хотите, в карьер спустимся, а то, может, сперва на аглофабрику? Но прежде всего разрешите поздравить вас с новым назначением!
Директор, будто не расслышав, продолжал:
– Душа болит… Куда ни кинь – степь. Хоть бы лесок или кустарничек…
– Что поделаешь, сама природа распорядилась.
– Природа во многом зависит от человека. От нас с вами. Вот мы смотрим на заводской пруд, любуемся. Миллиарды кубометров воды… Не пруд – море! А ведь это сделали люди, первостроители. Значит, можно и лес посадить. Запомните, эта задача должна быть решена нашим поколением. Да, да! Хорошо бы вдоль берега развести лозы, чтоб соловьи водились. Вербы, тополя посадить, можно и дубы, и березы, и лиственницы… А вон там, южнее города, разбить сады. Знаю, испокон века яблони здесь не росли. Вымерзали. Но кто же теперь не понимает – пруд смягчил климат. И вот вам живой пример – рабочие Первомайского поселка едят свои яблоки. На днях угощали…
– Я сам пробовал, – сказал Василий Никитич.
– Вот видишь, значит, есть смысл взяться за дело: и не откладывая, как можно скорее! Сад – это прекрасно!.. Да не туда смотришь, место для сада вон там, на склоне!.. И садить надо не гектар, не два, – двести, триста, а то – пятьсот!.. Сколько земли пустует. И земля ведь хорошая, подведи воду – озолотит!.. Однако размечтались мы! Хватит, веди, начнем с карьера.
33
Поздней ночью в двадцать седьмой барак неожиданно вошел участковый милиционер. Он был в темно-синей шинели, в сапогах, на голове – шапка-ушанка; видать, похолодало. Да и пора уже – осень. Остановился у порога и жестом поманил к себе парня, который сидел на койке с книгой в руках:
– Как фамилия?
– Дударев. А что?
Участковый приглушил голос до шепота и почти на ухо произнес: – Ладейников Платон Саввич здесь проживает?
– Да… Вон в углу спит. Зачем он вам?
– Так, можно сказать, по пустяшному делу. Разбуди, пожалуйста.
«Ничего себе – пустяк, – подумал Дударев, – поспать человеку не дают. Впрочем, может, что серьезное. Он ведь, Платошка, в осодмиле…»
Ладейников не заставил себя ждать, быстро подошел к участковому, застегивая пальто: он готов был выслушать, что там случилось, и, если надо, немедленно взяться за дело. Но участковый отвел его к тумбочке, где посветлее, вынул из кармана бумажку:
– Прочитай и распишись.
Пробежав бумажку глазами, Ладейников понял: это была повестка из военкомата. Ниже слов «приказано явиться» говорилось: «иметь при себе военный билет, паспорт, пару белья, кружку, ложку…»
– Значит, завтра на сборный пункт?
– Считай сегодня, – поправил участковый, взглянув на ходики. – Пятнадцать минут первого. – И, помолчав, заключил: – Куда, зачем едешь, никому ни слова. Так нужно.
– Понимаю, бдительность.
– Вот именно! – участковый козырнул и вышел из барака.
В дальнем углу проснулся Родион Халява. Не одеваясь, в одном исподнем, на котором десятки больших и малых заплат, подошел к Платону:
– Милиционер что… насчет сундучка?.. А я так и решил, на след, думаю, напал, и ты, как, значит, осодмил, его первый помощник…
– Эх, Родька! Иные теперь заботы… Но давай спать. Иди, иди…
Тот нехотя поплелся к своей койке, лег и тут же захрапел. В этом отношении на него даже пропажа сундучка не подействовала. Едва ложился, как, по словам Дударева, «попадал в объятия Морфея».
Погасили свет. Платон накрылся одеялом с головой, но через минуту сбросил его, повернулся на другой бок, затем – на спину, начал считать до ста – сон не приходил. Сколько их, всяких мыслей – голова распухла!
Думал, стараясь понять, во что может вылиться конфликт, так неожиданно разыгравшийся на советско-финской границе. Газеты сообщали пока о мелких стычках. Но большое, как известно, начинается с малого. Все это, как ему казалось, заварилось неспроста. Неужели война?.. А что же еще!..
Утром Ладейников вошел в контору и положил на стол главного бухгалтера повестку из военкомата. Бухгалтер напялил связанные ниткой, старомодные очки, равнодушно взглянул на повестку – она была не первой – и распорядился выдать бригадиру бегунок.
– Закон есть закон, – только и сказал.
Было уже одиннадцать часов, а Ладейников не мог найти председателя постройкома, без подписи которого обходной не действителен. Сбегал в барак, где тот жил, но и там его не оказалось. Нашел председателя лишь после обеда. Получив выходное пособие и увидя, что совсем мало остается времени, поспешил на шестой участок: не мог он уехать, не повидавшись с Галей!
Не шел, а почти всю дорогу бежал. Ветром влетел в барак, но Галина была уже на работе. Из комнаты, что напротив, вышла Настя:
– Боже мий, кого бачу! Вчера о тебе вспоминали. Федот Лукич беспокоился: куда он, говорит, запропастился? Може, загордывея? Як же, бригадиром стал!.. Жалко, Гали нема дома… Колы прыйде?.. Та вечером, як стемние. – И завела о том, как повезло Галине. Здорово повезло! Дочку в садик устроила на круглые сутки. Теперь пойдут дела с учебой, а то було и занятия пропускала… Ох, намаялась, бидна!
– Ас мужем как? Говорят, опять приходил.
– Прыходыв. Так она и в дом его не пустыла. Иды, каже, туда, дэ був, и так турнула, шо аж пух с нёго полытив! Не такой ей мужик нужен. Она ж, можно сказать, картына намалевана. Турбиной управляет, на инженера учится. Он, Вадим, и в подметки ей не годится. Цилый час стояв у крыльца, упрашував: подумай, кажэ, у нас дочка. А Галя ему в очи: «Нэма у тебя дочки! Бросил ты свою дочку, а вместе с нею и меня!.. Предатель ты, вон кто!» – Настя махнула рукой. – Та ну его, Вадима! Вин и справди якийсь недотепа… Ну, а ты як живешь? Чула, в начальство выйшов. Теперь и зарплата у тебя и все такое… Федот Лукич не нарадуется, это ж, говорит, мой ученик! Почекай, може, чайку попьешь? Скоро и Федот Лукич придэ.
– Спасибо. У меня нет времени. А Галинке передайте: сегодня уезжаю.
– Куда? – насторожилась Настя.
– Куда повезут. Пока и сам не знаю. Поезд в двадцать часов, в восемь, значит, вечера. Не забудьте передать… – Подал руку Насте. – До свидания. А Федоту Лукичу привет. И за науку спасибо. – Платон повернулся и быстро пошел к выходу.
– С богом, – тихо прошептала Настя.
Она знала: идет мобилизация. Вчера из соседнего барака двоих проводили… И вдруг, как бы что-то важное вспомнила, бросилась вслед за Платоном, выскочила на крыльцо, по его и след простыл. «Благословить бы, – подумала она. – На войну идет…» А еще Настя хотела сказать, чтоб не забывал про Галю, писал ей. Она ж, бедная, вон як убивается…
Забежав на минуту в магазин, Платон направился к детскому саду, где как раз высыпали малыши на прогулку. Падали первые снежинки, слегка тянуло морозцем, хотя была еще осень.
Воспитательница затеяла с детьми веселую игру, велела всем прыгать: раз-два, раз-два! Платон еще издали увидел Аленку. Она в том же суконном, сшитом из каких-то тряпок, пальтишке на вырост. В белой кроличьей шапке. На ногах – самодельные бурки: нелегко с детской обувью. Едва приблизился, как Аленка подбежала к нему:
– Дядя Платон! Дядя Платон!..
Он подхватил ее на руки:
– Какая у тебя хорошая шапочка!
– Мама сшила… Ножницами чик-чик, потом иголкой… – Аленка прижалась к нему легким, невесомым комочком. Он вытер ей нос, поправил шапочку и вдруг почувствовал, как подступает комок к горлу. «Может, и увидеть не придется?..» Опустил девочку на землю:
– Беги!
Аленка топталась на месте, не уходила, стала рассказывать о том, как хорошо у них в садике: тепло-тепло, и она даже спит раскрытая. А еще о том, что мама опять начала учиться в этом, как его… инсинтунте. Ей очень и очень нужно учиться, потому что она хочет быть инжиреном… Вот как она, мама, сказала!
– Да, чуть не забыл! – спохватился Платон и, достав из кармана кулек с конфетами, сунул ей в руки. Постоял еще немного и быстро пошел к насыпи.
– Папа? – спросила воспитательница, когда девочка вернулась.
– Дядя Платон, – уточнила Аленка. – Он на поезде сегодня уедет. Далеко-далеко, и мама его не увидит.
– Вернется твой дядя. Он у тебя хороший.
– Мама говорит: лучше всех!
Подходя к доменному цеху, Платон услышал голос в репродукторе, который предлагал проверить часы. Было ровно пять. Ускорил шаги: еще столько дел и так мало остается времени! На остановке Заводская площадь вскочил почти на ходу в трамвай. Покатил на первый участок. Не мог он уехать, не простившись с Розой.
Узнав о его отъезде, Роза не удивилась. Мобилизация идет уже более недели. Пока что призывают выборочно. И видя, что Платон торопится, заговорила о Янке, о последнем письме от него. Закончив стажировку, Янка собирался приехать на побывку, но его зачислили в кадры и предложили выехать на запад. Пишет: уезжаю на новое место, а куда – видно, нельзя об этом. И еще она вычитала из письма непонятное: пересел на «рысака».
– Как это? – пожала плечами Роза. – В кавалерию, что ли, перевели?
– Вот оказала!.. С Р-5 пересел на И-16. Он же у тебя летчик-истребитель. Но об этом – никому… Понимаешь?
– Не маленькая. Я ведь тоже военнообязанная.
Времени было в обрез, и Платон стал прощаться. Поднявшись на цыпочки, Роза поцеловала его и, вынув из кармана платок, стала вытирать слезы.
– Ну, знаешь, если врачи начнут плакать…
– Врачи такие же люди.
– Не положено им!
– Я про Янку думаю, – пояснила Роза. – Может, уже в Финляндии? Письмо вон когда написано, еще в том месяце. Воюет, наверное. А может… – она всхлипнула. – Может, и в живых нет.
– Не спеши хоронить, не так это просто, как ты думаешь! А еще скажу, не будь бабой, ты же врач, черт побери! Тебя завтра могут вызвать и сказать: собирайтесь, пришло время и вам на фронт! Что, опять нюни распустишь?
– Не такая уж я изнеженная.
– Дело не в этом, а в сознании долга! – бросил Платон, сбегая с крыльца. – Счастливо оставаться!
Роза не ушла из поликлиники, хотя рабочий день кончился. Вернулась в кабинет, присела у окна, задумалась. И сторожиха, заглянув к ней, догадалась: неприятность у докторши. Хотела спросить – какая – и не осмелилась. Да мало ли о чем грустят молодые женщины!
Ввалившись в барак с кульками и свертками в руках, Платон поставил на стол вино, выложил закуску, пригласил всех, кто оказался не на работе, к столу.
– Так это – правда? И куда? – начались вопросы.
– Куда ж еще, як не на Балтыку! – пояснил Глытько. – Тилько по радио передавалы – начались бои под Выборгом. Про флот ни слова, но надо полагать…
– Страшные, наверное, бои идут, – протянул Климов.
– Нестрашных боев не бывает.
Разлив водку в стаканы, Платон поднялся:
– Ну, мужики, работать вам по-фронтовому! А тебе, Федор, особенно, за меня остаешься! Была бригада лучшей, такой должна и остаться. Вернусь, с тебя буду спрашивать.
– Даю слово, – поднялся Глытько. – Но может, скоро и мне вслед за тобой…
– Тогда другой разговор. А пока…
– За матроса Ладейникова! – поднял стакан Порфирий. – За будущего адмирала!
Открылась дверь, и на пороге вырос Родион Халява. Веселый, улыбающийся. В руках у него – сундучок.
– Пымали. Вора пымали!.. – возбужденно заговорил он. – И кто обокрал-то, да энтот же Глазырин!.. В каталажке сидит. А схватили его осодмильцы: на поезд, гад, поспешал, чтоб к себе в Челябу уехать. Билет заранее купил… Вот зараза! Все, значит, как следует, обдумал: и как цепь распилить, и энти, значит, винты ломиком…
– Да замолчи ты! – обернулся Федор. – Человек на войну уходит, а ты со своим сундучком. Пропади он пропадом!
– Кто, на какую войну?.. – раскрыл рот Халява.
– Смотри на него, ни дать, ни взять – дите малое! Там люди умирают, а он даже не знает, что началась война. Ты где живешь-то? В бараке или на Луне? Действительно халява!.. Да что с тебя возьмешь, – подобрел Климов. – Садись за стол, выпей, чтоб ему, Платошке, назад – с победой!
Родион подождал, пока нальют, и одним махом выпил все, что было в стакане.
Провожать Платона не пошел. Взгромоздил сундучок на койку, положил на него голову и, поджав под себя ноги, заснул.
Спал крепко, и ему, наверное, снилось свое, сундучковое счастье.
