Текст книги "Имена мертвых"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Глава 11

– Исчез сигнал маркера, – отметил Клейн, повозившись с пультом. – И звук пропал.

– Конечно, во всем виноваты часы, – вздохнул Аник. – Разбила или спустила в канализацию.

– Двести сорок талеров. – Клейн не был скуп, но расходы считал точно. – Перехожу на локацию заряда. М-да-а-а… заряд-то хиленький. О чем она думает?

– О чем они вообще думают в таком возрасте?! время на ногах разносят! Если к делу не привязаны – на что три дня убивают? Шатаются, болтают и хохочут. А ведь это лучшая пора для набора опыта, как для рыбака – путина; прозевал – не догонишь. Я вот упустил свой час, а после мучился – пытался наверстать… И даже не вспомнят потом, хоть мозги сломай – что делали, с кем были. Меня допрашивали – «Что вы делали тогда-то? а такого-то числа?» Ха, было мне когда запоминать, в ее-то годы! Оказалось – бумаги все помнят; вот кто свидетели…

Он всматривался в приземистую громаду Арсенала.

– Ох, нас еще ждут веселые денечки. Если во второй цикл воплотится… – Аник суеверно оплевал дьявола, теоретически стоящего за левым плечом, – будем в осаде сидеть на «Эммеранс», собак спускать и поливать гостей из шланга. К нам же все кобели сбегутся – и на «феррари», и на байках! Мы-то можем регулировать свое влияние – а представь, как она на парней будет действовать! Девчонка с зарядом, они к ней, как иглы к магниту, потянутся. Добро бы один, а то обойма кавалеров. И будет, как у Ганса Сакса —

 
А черт горшки и сковородки
Швырял в них метко из окна…
 

– Двадцать минут двенадцатого, – сухо констатировал Клейн. – По-моему, до нее не дошло. А должно бы…

– Просто ей кажется, что в толпе она защищена.

– Без десяти двенадцать пойдем брать. Дольше оставлять ее нельзя. Не ждать же, пока дискотека закроется! Ты свой билет ботаника не доставай, покажем мой – все-таки иммиграционная полиция; после дела в переулке они наверняка везде шныряют.

Грозный камень окружал Марсель, и даже близость Тьена не спасала, хотя она старалась, чтобы он был рядом – и Тьен не отходил ни на шаг, но Мартина остывала, и от танца к танцу становилась все боязливей, все пугливей. Она ждала чего-то – чего-то такого, что ее страшит.

Она то жалась к нему, то опасливо озиралась – наконец, оторвавшись от него, побежала вдоль стены. Не гнаться же… если что-нибудь, в туалете есть девчонки, помогут или позовут помощь. Подождем. Но все равно непонятно – вроде на танцы пришла с желанием, была такая бойкая, к нему тянулась, а потом, после прихода ее неприятных кузенов, стала бояться.

Садовник запугал ее?..

«Вернется. У меня номерок из гардероба».

У выхода Марсель окликнула охрана:

– Сьорэнн, что-то случилось? вы не забыли взять одежду?

– Нет! нет, ничего! я приду!.. – Едва не споткнувшись в спешке, она попробовала улыбнуться, но вышла гримаса.

– Не стирайте метку, а то будете платить второй раз.

Снаружи страх и холод охватили ее еще сильней – но она не подумала, что выскочила в ночь легко одетой; это был иной холод – неотвратимо надвигающееся дыхание той вечности, которую она покинула три дня назад.

Страна Без Возврата властно призывала беглянку: «Вернись, и страх исчезнет. Войди в мою тишину, и я упокою тебя, покрою снежным саваном, и сон твой будет неподвижен и прозрачен, без мук и терзаний… Посмотри на этот мимолетный мир очами мертвеца – все тлен, все суета сует, ты выше этого и чище мелких живых забот. Тебя ждет нерушимый, совершенный покой…»

А она металась, сдерживая слезы и отыскивая среди машин одну, где сидит и ждет ее необычная родня – единственные люди, которые могут понять ее мучение, помочь ей и спасти от обещанного покоя.

– Мартина, сюда! – окликнул Аник.

Она нырнула в салон, припала к Анику и заплакала:

– Не могу больше, не могу! Мне плохо, дышать нечем! Я умираю, да?!.

– Ходу, – бросил Аник Клейну, снимая перчатки. – Откинься, расслабься. Сейчас…

Лицо его исказилось, когда он протянул ладони над Марсель; в салоне появилось бледное лиловое мерцание – не ярче, чем светит экран телевизора. И – сердце стало биться реже, почти окоченевшие пальцы потеплели, исчезла одышка.

– Так лучше? – Голос Аника стал хриплым, сдавленным.

– О… да, да. Спасибо, Аник. Мне уже… почти хорошо.

– В следующий раз старайтесь соблюдать режим и предписания профессора.

– Пожалуйста, не говорите ему, что я… почему я…

– Ни слова. Повторяю – вы можете рассчитывать на нас в любой, даже самой серьезной ситуации.

– Мое пальто и берет… остались в «Арсенале», – помолчав, сказала Марсель.

– Не беда. Если кавалер – не олух, он сообразит, как с ними поступить.

– Я даже не попрощалась…

– Не надо прощаться, если не уверен, что уходишь навсегда. Не знаешь ведь, как и когда вернешься.

– Вам, – не к месту вспомнила Марсель, – передавал привет Ван дер Мерве.

– Который? – озадачился Аник.

– Дедушка, – фыркнул Клейн за рулем.

– Нет, наверное внук – ему немного за двадцать, я думаю. А вы знали кого-то другого?

– Э-м-м-м… – Аник отчетливо припомнил, как розовым майским утром 1971 года Беренгет Ван дер Мерве вилял у него на прицеле, стараясь разминуться с пулей. – Да, был знаком… немного…

– Вальдо, вы его видели. Это он сказал про фокстрот.

– Не узнал. Я в свое время помог его отцу в одном щекотливом финансовом вопросе, дело касалось наследства. Отец… как вы назвали? да, Вальдо!.. – был мне очень благодарен. Но я не стал вхож в дом Ван дер Мерве. У нас слишком разный социальный статус. Понимаете, Марсель, – отдыхая после передачи частицы заряда, Аник выглядел по-домашнему мирно, – это они могут играть в демократию, а мы в аристократию – ни-ни. Сынок магната, а тем более аристократа, может ходить патлатым, грязным, пить дешевое вино из горлышка и водиться с подонками, но никогда не забудет, что он «фон…», «де…» или «дан Кто-то». А вот мне изображать герцога куда трудней! и забыть, что я из портовых трущоб, совсем непросто.

– А Тьен, – Марсель взгрустнулось при упоминании о нем, – сказал, что «Конь» – бывшая машина принца Леонида. Вы в самом деле с ним знакомы?

– А то как же! конечно. Принц обожает цветы, и кто-то должен рекомендовать ему самые лучшие сорта. И что бы там ни злопыхали некоторые… – Аник вонзился взглядом в подголовник Клейна.

– Разве я что-то сказал?

Тьен… Марсель опечалилась – ни «до свидания», ни слова напоследок, убежала, как оглашенная… он наверняка обидится. Нельзя так поступать… но что было делать?

Как он там? Рамбур и Кирен посмеются над ним.

Вальдо скажет: «Как в сказке – Тьен, ты ведь любишь сказки Маркуса? – принцесса-лягушка ускакала, оставив герою свою шкурку… но ты же знаешь ее адрес, правда, Тьен?»

«Отличный предлог втереться к ней домой, – кивнет Гизела, отплевавшаяся и отпившаяся соком от зелья Перси, – принести пальтишко и беретик. Вознаграждение гарантировано!»

А Тьен будет хмуро стоять с ее вещами в руках.

Нет, он не станет потерянно рыскать в смятении.

В понедельник он отправится на виллу «Эммеранс».

Закрытые ворота, исступленно лающие псы. На звонок выйдет замкнутый, хладнокровный Карт.

«Что вам угодно?» – спросит Карт вежливо и бесстрастно.

«Девушка… Мартина, она была здесь позавчера. Мы с ней были на танцах, и она… оставила вот это. Надо передать ей».

Тьену покажется, что он где-то видел раньше этого слугу, больше похожего на вышибалу. Что-то знакомое в силуэте – голова, плечи…

«Я передам. Можете быть уверены».

«Если она здесь, я…»

«Ее здесь нет».

Вот так. Прекрасная дева-эльф унесла с собой его сердце, вошла в свой волшебный холм, и врата затворились, наглухо отсекая лунный мир чар от солнечного мира людей.

«Я бы хотел сообщить ей кое-что, это… важно».

Карт после долгого взгляда промолвит: «Напишите записку. Я приложу ее к вещам».

«Марти, прости, что не проводил тебя. Мой телефон 518-20-79. Если понадоблюсь, звони. Я буду ждать! Тьен Шильдер».

«Вольво» Клейна въехал в гараж особняка Герца.

* * *

23.48. Осталось 127 минут.

Из машины Марсель вышла уверенно, но оказалось, что сидеть было надежней, чем стоять. С дыханием было более-менее нормально, а вот ноги за недолгое время поездки как-то онемели, и Клейну с Аником пришлось поддержать сьорэнн, чтоб она не оползла на пол. Марсель сделала усилие и удержалась на ногах, но без помощи вряд ли бы сделала и пять шагов.

– Почему со мной так? – спрашивала она, беспокойно вертя головой. – Скажите, это пройдет?.. Зачем мы идем в подвал? Я не пойду туда! – Не в силах упираться, она обвисла на их руках в надежде, что им будет тяжело, и они ее отпустят. Не тут-то было.

– Мы спим там, внизу.

– Я не хочу спать! Я не засну! Не надо меня туда!

Клейн подхватил ее, вырывающуюся, на руки и понес.

– Клейн, пожалуйста, миленький…

– Сейчас придет профессор и все скажет. Ничего страшного. Включим потенциометр, проверим заряд. Ляжем на кушетку…

– Не буду ложиться! – сев, Марсель сгорбилась, обхватив себя за плечи. – Не трогайте меня. Не прикасайтесь. Не хочу делать укол. Не доставайте шприц, я не дамся!..

Сердце вновь принялось стучать, как после подъема бегом на самый верхний этаж; Марсель задышала чаще – старалась делать глубокие вдохи, но нехватка воздуха давала себя знать.

Ровные, голые, однообразно окрашенные зеленовато-серые стены, кафельный пол кирпичного цвета, почти пустая комната без окон, какие-то коробки с циферблатами на металлическом столике – и все? это конец? дальше ничего не будет? Танцы, компания, осторожные и ласковые руки Тьена – это было едва полчаса назад и вдруг прекратилось, оборвалось. Разбитые вдребезги часы не остановились, они неумолимо продолжали роковой отсчет, отнимая жизнь со скоростью секунда в секунду. Сколько осталось? Час? меньше? этого не может быть!..

Только что, в машине, ей стало лучше от приближения рук Аника – значит, что-то можно изменить, поправить?

Что угодно. Пусть это будет очень больно – лишь бы не было так нестерпимо страшно, лишь бы не чувствовать, как пальцы холодеют, становятся синевато-белыми, чужими, непослушными, негнущимися, как сердце беспричинно трепещет, вот-вот готовое остановиться, как перестает повиноваться дыхание, как жизнь уходит из тела, испаряется с каждым выдохом, рассеивается тающим теплом.

– Что вы стоите?! Сделайте что-нибудь! – со слезами закричала она. – Помогите мне!..

Вошел профессор – такой же твердокаменный, с тем же спокойным взглядом льдисто-голубых глаз.

– Добрый вечер, Марсель.

– К черту, какой он добрый?! – Она громко всхлипнула. – Это невыносимо, я не могу! Ради бога, добавьте мне заряд, вы же можете! Я прошу вас – включите свою машину! Я не хочу умирать!..

Что-то повернув на одной из коробок, профессор поднес к ней диск на рукоятке, из которой свисал провод, тянущийся к прибору на столике. Стрелки задвигались – Марсель впилась в них глазами, словно могла прочесть по ним свой приговор.

– Остаток – двадцать шесть тысячных, – похоже, это была мысль, высказанная вслух. – Марсель, мне очень жаль, но ваше время истекает. Пора подумать о том, как избежать… дискомфорта под конец. Полагаю, вам объяснили, что у нас принято делать в подобных случаях.

– Нет! Не надо этого делать! Дайте мне еще пожить, хоть немножечко! Клейн, Аник – они живут долго, правда? сделайте мне то же самое! Запустите машину! Я хочу жить, не убивайте меня!..

– У вас другой режим, чем у моих помощников. Сразу его нельзя наладить. Давайте надеяться на лучшее. Если…

– Если?! а если я не оживу?! Вы можете мне обещать, что оживу? Нет? скажите правду!

– Что бы я ни сказал и что бы вы ни думали, вам придется пройти через это. Другого пути нет. Все, чем я могу помочь, – закончить цикл без неудобств.

– А дальше?! я проснусь?! Вы ответите мне или нет?!!

– Это зависит не от меня.

– Почему вы такие злые?!. – обессилев от страха и слез, Марсель завалилась набок; она медленно и мучительно извивалась на холодной гладкой ткани кушетки, пытаясь прорвать ее ногтями. – Зачем, ну зачем вы меня воскресили?.. я не хочу опять туда! я хочу дышать, видеть, хочу быть!.. Включите машину, что вам стоит? всего на чуть-чуть, я не прошу много… Пожалуйста, ну будьте людьми!

Аник и Клейн удрученно переглянулись. Зрелище надрывало душу – но убыль заряда остановить нельзя. Можно было впрыснуть ей гексилин силой – и какое тогда у нее впечатление останется? возненавидит на всю жизнь, а не оживет – самим будет противно вспоминать. Они заранее условились – пусть выберет сама, как ей собой распорядиться: дойти до конца или уйти в сон. Им оставалась лишь нелегкая забота уговаривать. И профессор согласился с ними.

– Марсель, мы готовы помочь, но то, что вы просите, – не помощь. Неприятности будут длиться дольше – и они будут хуже. Я искренне советую вам избрать короткий путь. Сейчас вам не до размышлений, но постарайтесь сказать себе – что предпочтительней. Будем верить, что мы еще встретимся на этом свете. Удачи, – Герц бережно коснулся ладонью ее плеча, что-то шепнул Анику и удалился. Он был стойким, но вид девушки, лежащей ничком на кушетке и трясущейся от рыданий, выводил его из равновесия.

– Жить. Хочу жить. – Слова вырывались из груди со стоном, между захлебывающихся частых вдохов. Помощники Герца сели к ней – один в ногах, другой в головах.

– Аник, можно еще – ладонями? ты умеешь, сделай, а? Мне… плохо, я… задыхаюсь… Сделай, Аник! или ты, Клейн! я вам потом отдам, сколько скажете! Дайте хоть самую малость! Вы столько живете, это же не потеря, поделитесь! Жалко, да?., вы жадные, гады, почему вы не хотите дать?!

– Жизнь… кхм, – неловко начал Клейн, – странная такая вещь…

– Поймите правильно, Марсель: жизнь – это частная собственность. У каждого своя. Ее можно отдать, но нельзя выпросить. Когда нужно – я не пожалею. Но сейчас не тот момент.

– Не впрок пойдет, – прибавил Клейн. – Как мертвому припарки.

– Я не мертвая! я живая! – взвилась Марсель с горькой яростью. – Мне восемнадцать, мне надо жить, жить! а вы меня вытащили… поставили опыт – и радуетесь! подразнили жизнью – и обратно в яму! Подлецы! убирайтесь, не хочу вас видеть! и не подходите ко мне! я никому не нужна…

– Сейчас вернусь. – Аник руками и глазами показал наверх, поднимаясь с кушетки.

– Куда он пошел? – сипло зашептала Марсель. – Зачем? за ядом? для меня? я не позволю! Вы меня убить хотите. Как крысу, – задвигав холодными, деревенеющими ногами, она сжалась в клубок. – Не смейте. Дайте умереть по-человечески… – и вновь залилась слезами, судорожно вздрагивая.

Минуты убегают, подступает чернота. Как невыносимо отсчитывать СВОИ последние минуты, понимая, что за самой последней не будет НИЧЕГО – ни солнца, ни неба, ни звука, полное ничто. Все будут – а тебя не станет. Где-то продолжат гореть звезды, веять ветер, цвести сады – а ты, твое Я исчезнет. Конец Вселенной – для чего она, эта бесконечность с ее галактиками, если нет ТЕБЯ? Мира нет, если ты его не видишь, но мира не жаль – жалко только себя одного.

И тем страшнее сознавать это, ощущая, как отказывает тело, и тебе подчиняется один разум, и он вопит в коробке черепа, понимая, что скоро глаза помутнеют и померкнут, уши оглохнут и прекратятся все остальные чувства. Чтоб вырваться из плена умирающего тела, пойдешь на все.

Она закричала, когда вошел Аник. Что он там держит за спиной?!.

– Сюрприз! – Аник достал и потряс в воздухе забавную мягкую куклу – розовую пантеру с лапами-макаронинами, смешливой мордой и без одного уха. – Это принес ваш папа.

– Он… был здесь?

– Да, заходил справиться о вас. Судя по всему, он в вас поверил. Передавал привет и свои извинения.

– Дайте мне. – Она выхватила у Аника куклу и прижалась к ней мокрым лицом.

– Будете с ней спать?

– Мне страшно – я боюсь не проснуться.

– И совсем не страшно, поверьте. Как говорил старик Гамлет: «Уснуть – и видеть сны…» А мы, как гномики, будем оберегать свою спящую Белоснежку.

– А я проснусь? – Пытаясь справиться с одышкой, Марсель вдыхала старый детский запах розовой пантеры.

– О, это сложный научный вопрос! в любом случае, чтобы утром встать и потянуться, надо сперва лечь баиньки.

– Это… больно?

– Не больнее, чем комар укусит.

– Сколько мне осталось?

– Мало, – сверился с часами Клейн. – Часа полтора.

– А холодильник…

– Вы его не почувствуете.

– Я же вся замерзну.

– Да, там порядочно ниже нуля. Но вас это не должно беспокоить.

– И я бы не хотела раздеваться.

– Ваше слово – для нас закон.

– А меня не стошнит, когда вы… я не буду хрипеть?

– Клейн, я не храплю, когда ты меня укладываешь?

– Нет. Все выглядит вполне пристойно.

– Ой, мне вроде свободней дышать!

– Шаговой этап централизации, – важно пояснил Аник. – Заряд оттекает в главные чакры, чтобы удержаться. Ну как, позволите принести лекарство?

Марсель засомневалась, но внезапно решилась, поняв, что уже и руки гнутся с трудом, словно пластмассовые.

– Можно.

Одобрительно кивнув, Аник отправился в соседнюю комнату; Марсель померещилось, что в ЭТУ дверь ее и вынесут, когда… Не выпуская игрушку, она схватилась за руку Клейна. Сильная, надежная рука.

– Клейн, а повременить нельзя?

«Перед смертью не надышишься», – Клейн за многие десятки циклов отвык от этой жажды на краю, но забыть ее было нельзя – очень уж сильное ощущение.

– Не надо думать, что это конец, – он ответил не сразу, – И бояться не надо. Просто сон, и ничего другого. Главное – что будет потом.

– Вдруг… – глаза Марсель вновь налились подступающими слезами, – ничего не будет?

– Ну, так было бы нечестно, – Клейн улыбнулся. – Только мы можем понять, что не все так плохо, как при жизни кажется.

– Я ходила в церковь, а меня… что-то прогнало. Храм меня не принял. А вы? как у вас?

– Мои храмы далеко. Да и не храмы – священные рощи. У меня другие боги, я с ними не ссорился. И вы не считайте, что вас прогнали. Штука в том, что мы живем не по закону, вот и бьемся обо все углы локтями.

– Мне страшно, – торопливо изливала горести Марсель, пока есть кому слушать, – Я боюсь, Клейн! Боюсь!!

– А я говорю – не бойтесь. Вы не одна, вас помнят.

– Да. – Марсель покрепче обняла игрушку. – А вас?

– Наверное. Иначе как бы я воскрес?

Аник принес два одноразовых шприца, упаковку ампул и свернутый кольцом плоский резиновый ремень; при виде этих предметов Марсель еще сильнее испугалась.

– Прямо сейчас? нет-нет, давайте погодим!., я не готова.

Смертельная инъекция. Она читала об этом в журнале: в Америке изобрели новую казнь, где палач – врач со шприцем.

Аник подумал о том, каким терпением надо обладать детскому стоматологу, чтоб убедить своих пациентов открыть ротик. Видимо, эта разновидность зубодеров обязана пройти двухгодичный курс в школе иезуитов и усвоить самые изощренные уловки обмана и запудривания мозгов.

– Ну хорошо! как скажете, так и начнем. Пока у нас есть немного времени, – пристроившись с улыбкой на кушетке, он как бы ненароком взял Марсель за запястье и, скосившись на часы, стал считать пульс, шевеля губами. Частый пульс в похолодевшей тонкой руке прощупывался слабо, и Аник постарался придать себе вид встревоженного медика, у которого на сердце тяжелей с каждой минутой. Посмотрев на него, и Клейн включился в импровизацию.

– Как оно?

– М-н-н-н-э… Хорошего мало. Выраженная экстрасистолия.

Незнакомое слово показалось Марсель зловещим.

– Принести кардиограф?

– Нет смысла.

– Это пройдет? – спросила Марсель с надеждой.

– Появились выпадения. – С лицом мрачным и скорбным Аник деликатно приложил пальцы к ее щеке, покачал головой. – Да-а-а… процесс развивается быстро… Марсель, мне нечем вас утешить. Тахикардия нарастает.

Для тяжело дышащей, не находящей себе места от непрекращающегося сердцебиения Марсель его слова были каплями, переполняющими чашу.

– Я не хочу засыпать!

– Что в этом особенного? все люди каждый вечер ложатся в кровать, не зная, что их ждет завтра и увидят ли они утро. И, между прочим, большинство дожидается рассвета. Нам даже выгодней в том смысле, что мы знаем – КОГДА. Можно подготовиться и закруглить дела.

– Но вы-то знаете, что утром подниметесь!

– Постарайтесь присоединиться к нам.

– Как я могу это сделать? как?!

– Верить.

– Изменения есть? – спросил Клейн беспокойно.

Лицо Аника изобразило крайнюю степень с трудом скрываемой печали.

– Предагональные симптомы… Если хотите, подождем еще. – Его тяжкий вздох добил Марсель.

– Давайте, делайте. Я уже не могу. Нет! сперва я помолюсь. Не мешайте мне.

Чтобы отсрочить неизбежное, она к «Во имя Отца», «Отче наш» и «Радуйся, Мария» прибавила «Здравствуй, царица», но от волнения больше ничего не вспомнила. Приникнув к хозяйке, розовая пантера внимательно выслушала и завершающее – «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне, присно и во веки веков. Аминь».

– Ну, теперь все. Аник…

Клейн перетянул ей плечо резиновым ремнем, Марсель с усилием стала сжимать и разжимать пальцы, Аник нашел вену и, сдвинув кожу, косо ввел иглу.

– Нет, погоди!

– Что? – участливо спросил Аник, плавно вдавливая поршень.

– А… я… – Глаза Марсель, подрагивая, закатились под опускающиеся веки.

– Монитор. – Отложив шприц и приклеив ватку к коже кусочком пластыря, Аник начал расстегивать на Марсель блузку; Клейн, подкатив столик к кушетке, переставил с него на изголовье миниатюрный аппарат, из-за множества проводов похожий на игрушечного осьминога с темно-серым глазом – желтая глазная щель осциллограммы пока была прямой и похожей на нить.

– Начали. Первое отведение. – Клейн подал провод с плоской присоской на конце. – Второе отведение. Третье…

– Все поставлены. Запись.

Желтая линия ожила, зазмеилась пикообразными изгибами.

– Ноль часов пятьдесят семь минут.

– Ф-ф-ф-у, насилу уломали вовремя! Айда за каталкой.

На пороге холодильника Клейн впрыснул Марсель вторую, убийственную порцию. Сердечные сокращения быстро зачастили, стали перемежаться разрывами, дыхание сбилось.

Журча колесиками, каталка въехала в проем между покрытыми изморозью радиаторами; в трубках за гармошками однообразно изогнутых пластин еле слышно шелестел фреон. Одинокая бело-синяя лампа на потолке освещала неподвижно вытянувшуюся Марсель и пантеру – та не захотела расстаться с хозяйкой.

По телу пробежала слабая дрожь, голова чуть откинулась в сторону – глаз осьминога стянулся в немигающую щель.

– Готово.

Здесь было очень холодно, порядка 30 °C. Последнее дыхание осело на краях ноздрей тончайшим инеем. Губы стали синеватыми; кожа сильно побледнела, и на ней белыми пупырышками обозначились застывшие мурашки.

Надо было спешить, чтобы самим не надышать лишнего инея. Снять кардиомонитор, застегнуть одежду.

– Куклу оставим?

– Конечно. Она ее любит.

– Покойся, милый прах, до радостного утра, – с чувством произнес Клейн.

– Ну ты и циник.

– Это поэт сказал. Такая эпитафия.

– Сплюнь налево.

Плевок подымился секунду и замерз на пластиковом покрытии. Несмотря на пронизывающий холод, они медлили уходить.

– Она ходила в церковь. Неудачно. Надо было тебе предупредить ее.

– Пусть опыта набирается. Я вот нарочно ходил, чтоб понять – как это на меня подействует. Мрак! колокол ударил – я чуть пластом не лег. Потом еще святых даров наелся… помнишь, ты мне капельницу ставил?

– Хм, а ты сказал – тухлые консервы…

– Это была версия для босса. Еще бы я ему открылся! он бы меня гостиями закормил ради науки. Слушай, отчего ты у нас такой везучий? тебе что храм, что каффи…

– Я не католик. Моя конфессия – марла вера, и по этой вере я – дух предка.

Так, рассуждая о хитростях загробной жизни, они покинули холодильник, и массивная термоизолирующая дверь гулко захлопнулась, лязгнув запором.

И наступила тьма.