Текст книги "Имена мертвых"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– Зачем ты?!. Что ты делаешь?! Ему плохо!..

– Надо уходить отсюда. Быстро.

– Я не уйду! Я у себя дома!.. Что с ним?! Что ты ему впрыснул?!.

Клейн, не слушая ее, поднял телефон, убедился, что в трубке нормальный сигнал, и набрал номер «неотложки»:

– Алло? «неотложная помощь»? побыстрей приезжайте на Сколембик, 25, третий подъезд. Доктор Фальта, Людвик Фальта. Я принял лекарство, сильно закружилась голова… Боюсь, что потеряю сознание. Я оставлю дверь для вас открытой. Поторопитесь!..

Возмущенная ложью, Марсель попробовала встать, но поняла, что ноги подкашиваются, как ватные. Она застонала, слабо мотая головой – вот так-то уже лучше! Клейн осторожно помогал ей стоять, но голова Марсель запрокидывалась, ноги не держали, даже прислонить никак нельзя…

– Не падай, барышня, – пробормотал Клейн. – Со мной – дойдешь…

Пустые капсулы он сунул в карман – никаких следов не оставлять! Внимательно и быстро осмотрел прихожую. Часы Аника на полу! и их туда же.

– А… он… где? – глядя едва не в упор, Марсель не замечала прикорнувшего у стены доктора.

– Идем… да не падай ты!

– Не… о-ой… – Она захотела повернуть голову, вяло вырываясь из сильных рук Клейна.

– Вот пальто… беретка… – спешно, но уверенно Клейн наряжал ее, как неустойчивый манекен. – И – ходу отсюда…

– Я… его хочу…

– Вот это зря.

Движения Марсель становились слабее; ноги подгибались, но она старалась не упасть.

Клейну предстояло быстро и незаметно ускользнуть из дома Людвика.

Это был старый, дважды довоенный дом английского образца, где каждый подъезд принадлежал одному владельцу; по сути – семь отдельных, узких и высоких трехэтажных домов, стиснутых боками друг к другу в единое строение. Парадные входы находились в глубине миниатюрных двориков, выглядывая из-под балконов бельэтажа претенциозными уступчатыми порталами; слева от каждого дворика – закругленный по фасаду выступ, изображающий башенку со шпилем; венчал семейную ячейку мезонин под черепичной крышей. Сзади второй выход открывался в садик, отделенный от переулка решеткой с воротами для автомобиля; гараж находился во флигеле, продолжавшем по левой стороне дома череду служебных помещений: кладовых, кухни и бывших комнат прислуги. То есть дом имел три выхода – на Сколембик, в сад и через гараж к переулку. Кухарка и горничная приходили и уходили через дверь, ведущую в сад, парадным входом не пользовались.

Заранее подобрать ключи, раскодировать замок со сменным кодом, «заглушить» Людвика – для Клейна, пятьдесят лет прослужившего в спецназе у Герца, это не было проблемой. Но как вывести и усадить в машину заметно «отъехавшую» барышню, если известно, что со Сколембик за входом следят две сочувствующие ей особы, которые наверняка заметили, как он вошел почти следом за Людвиком и Марсель? А машина стоит на Сколембик… вряд ли они будут спокойно наблюдать, как он потащит Марсель через улицу. Если вчерашний урок им не впрок – чего доброго, поднимут переполох.

Солнце уже село, небо заволакивает, фонари еще не зажглись – видимость в переулке не идеальная… эх, еще бы час выждать, пока совсем стемнеет, но времени нет.

Клейн сгреб Марсель, чтобы она случайно не взбрыкнула, и свободной рукой набрал номер Аника.

– Фортуна.

– Брэк, – мигом отозвался Аник. – Ну?

– Живо сюда, пулей! к задним воротам – я жду.

– Вас понял, конец связи.

– Кл-лейн… – заныла Марсель в полубреду, – мне пло-о-о-хо…

– Милая, потерпи чуток. – Чтобы у девушки не заплетались ноги, Клейн взял ее на руки и понес по коридору к заднему выходу.

– О-ой, как… м-м-м…

«Все у девчонки в голове перепуталось, – обеспокоенно думал Клейн. – А ну как заорет?..»

Дальше, дальше, не задерживаться. Скоро ли Аник успеет?

В садик вышли без стука – дверь смазана на совесть, замок пригнан отлично. Здесь низкорослые деревья – хоть какой-то, но заслон от любопытных глаз.

Клейн бережно поставил Марсель, оправил на ней пальто; туманно озираясь, она шагнула – бог весть, куда ее повело – нога подсеклась, но Клейн был начеку.

– Не ходи сама, держись тут. – Рука его показалась Марсель прочной, как стальная труба.

– Зачем мы уходим?.. Клейн?., а?..

– Чтоб нас твой папа не догнал.

– Он… – Марсель пошевелила бровями, наморщила лоб, – ты его у-бил…

– Нет, поспать уложил.

– Голова болит… – Мысли Марсель плавали врозь; земля ощутимо покачивалась, Клейн – странное у него лицо! – то мутнел, то виделся ясно, словно в глазах не ладилось с фокусировкой. – Тошнит меня…

«Вытошнит – придется в карман собирать», – вздохнул Клейн, стягивая и комкая в кулаке маску.

К воротам подрулил маленький голубой «марч», позавчера взятый Аником напрокат; Марсель удалось усадить в него быстро, без суеты – и Клейн вразвалочку затопал налево, к Кюссетер, а Аник поехал направо – переулками, переулками, – на Фельтен-стайн.

Чтобы выйти засаде в тыл, Клейн дал порядочный круг по скверу, но застал на посту одну Долорес – где же резвушка Ана-Мария? а, вон она, обнюхивает припаркованный «вольво».

Он глянул на часы – 17.16 – быстро мы управились, однако! потом обошел сквер, продолжая круг против часовой стрелки, с кучкой студентов пересек Университетскую и направился к своему автомобилю.

У третьего подъезда дома 25 по Сколембик уже стояла, ярко моргая лампами на крыше, темно-синяя машина с белой полосой и зеркально перевернутой надписью «AMBULANCE» на капоте.

* * *

Среда, 18 декабря 1968 года.

Колесо истории вращается неровными рывками – то студенческие беспорядки в Париже, то Советы ввели войска в Чехословакию, то Англия – в Ольстер.

Но Герц и Клейн не замечают перемен в Европе. С апреля они плотно заняты. Клейн старательно роется в старых газетах, делает выписки и посещает тюрьмы. Тюремная администрация без энтузиазма, но легко идет ему навстречу. Клейн представляется как Вильгельм Копман, сотрудник кафедры антропологии Мюнсского университета. Тема научных изысканий его шефа, приват-доцента Гефенейдера, – «Анатомические стигмы преступных индивидуумов».

Френология и ломброзианство бессмертны. Всегда хочется увязать форму черепа и длину носа со свойствами характера. Для ученого, дерзнувшего заняться этим, главное – не забираться слишком далеко, чтобы на тебя не легла тень свастики. Гитлер так опорочил антропометрию, что под подозрением оказались даже обмеры для расчета ботинок и колготок.

Эксгумацией на тюремных кладбищах Герц и Клейн занимаются по ночам. Изъятие останков оформляется по всем правилам; приват-доцент обязуется вернуть «трупный материал» в кремированном виде. Пепел не проанализируешь, чей он.

Они по очереди смотрят сквозь глазок в камеру изолятора.

Образчик 8 из экспериментальной серии просыпается.

* * *

Он возвращается из смертного сна в явь.

Окаменевшее, застывшее во вне сознание оттаивает постепенно; оживает память – яркие, мучительные, зримые картины.

«Сын мой, я пришел к тебе со словом утешения…»

«Святой отец, я в этом не нуждаюсь. И никаких обрядов, баста. Если хотите сделать что-нибудь хорошее – передайте им, что у меня есть последнее желание».

«Аник, обед прямо из ресторана. Сигареты, вино – угощайся. Добрый совет: вспомни свои лучшие деньки, выпей – и плюнь на все».

«К черту! я хочу увидеть солнце, посмотреть на море. Вызови начальника!»

«Нет, Аник, не положено».

«Начальник, здесь же рядом. Отвезите меня под конвоем, в наручниках – я погляжу, и назад. Десять минут, не больше!»

«Увы, Аник, это желание я не могу исполнить».

Ведут по коридору, потом вниз, в подвал. Глаза ищут окно, хоть щель какую, где бы проглянул живой свет солнца. Нет – глухие стены, камень, мертвенное свечение нитей в колбах ламп.

«Не надо мне завязывать глаза».

«Так полагается, Аник».

«Не надо. Я хочу видеть свет».

Ремни застегнуты, на голову надет колпак из черной бумаги.

«Я хочу видеть свет!»

Расстрельной команде раздают винтовки.

«Я хочу видеть свет!!»

Шестеро солдат по отмашке сержанта почти одновременно нажимают на спуск.

Боль от внезапного удара в грудь вспыхивает – и исчезает. Анику кажется, что вместе с болью лопнули ремни, притягивавшие тело к столбу, и он без всплеска упал в тихую, теплую морскую воду. В невесомой легкости он делает гребок руками, пытаясь всплыть, но его тянет вглубь, вниз.

Солнце плещется далеко вверху; зыбь разбивает его на зеленовато-желтые осколки бликов, и чем глубже опускается Аник в безмолвную темень воды, тем слабее свет. Наконец он гаснет – солнце закрыли тучи.

В бездне, в непроницаемой тьме возникает вибрирующий гул, словно звучит гигантский колокол. Волна воды и звука встряхивает медленно плывущего ко дну Аника, вращает, вскидывает – и буруны выбрасывают его на поверхность, в смятение шквального ветра и шторма, во мрак бури. Отплевывая воду, озираясь, он плывет – и хищно шипящий пенным гребнем свинцово-серый вал обрушивается ему на голову, хоронит вновь, заполняет уши грохотом, а рот – горько-соленой водой.

Но он опять выныривает – и видит, как следующий вал гонит низко сидящее судно. Снасти порваны, паруса треплются клочьями, борта рябят тусклой мелкой чешуей, и темная масса сливающихся силуэтов над фальшбортом колышется в такт качке. До Аника сквозь вой ветра и бурление волн доносятся смутные вопли с корабля – стоны тоски, возгласы ярости, плач и дикое громкое пение.

О, с этим кораблем не разминуться, будь ты хоть на торпедном катере! – это Нагльфар, корабль из ногтей мертвецов. Вот он поворачивает форштевнем на Аника. Он все ближе.

Черная фигура на носу разматывает веревку – бросить конец пловцу, чтоб взобрался на борт и присоединился к плывущим за край света.

«Э-эй! давай! – машет рукой Аник. – Чего ждешь?!.»

Громада Нагльфара неспешно проплывает мимо; вблизи Аник различает лица тех, что на борту, – и желание очутиться среди них на палубе вмиг проходит. Его охватывает ужас. Лучше одному грести сажёнками, как бы не был далек путь, чем в такой компании!..

«Плыви, плыви, неотпетый! – горланит великан, накручивая веревку на локоть. – Держи на запад! Нам с тобой не по дороге!.. Ишь ты, свет ему подай! ты еще с тьмой не расхлебал ся!..»

Хохот и крики страшных пассажиров провожают его, когда он забирает в сторону от судна. Вслед ему швыряют мелочь, тухлые объедки, кирпичи.

«И без вас, сам доберусь», – отфыркивается Аник.

Низкое небо вздувается буграми туч, почти смыкаясь с бурным морем. Солнца нет.

Аник плывет – долго, очень долго.

Он слышит шум прибоя. Волна подбрасывает его, бьет о камни и выкидывает на песок.

«Доплыл», – думает он, распластавшись среди потоков стекающей назад, в море, воды, и впадает в забытье.

* * *

При пробуждении ему зябко, но на нем нет промокшей одежды. Открыв глаза, он видит над собою потолок; приподняв голову, он понимает, что лежит на железной кровати, под простыней.

Когда он садится в постели, простыня сползает вниз, обнажая грудь.

Вот тебе раз. Живой!..

На груди – круглые, втянутые белесоватые рубцы.

«А туда же – стрелки, называется. Мазло позорное!.. Сам верней застрелишься, чем этим доверять. Значит, есть закон – не добивать, если не уложили насмерть залпом! Шикарно!..»

«Что ж, – вздыхает Герц, – пора зайти и познакомиться».

«А может, погодим?» – Клейн осторожен. Предыдущий, 7-й, тоже выглядел удачно воплощенным, а оказался безмозглым бревном и разложился, не прожив и цикла.

«С первого-то захода многие заводятся, – Клейн продолжает сомневаться вслух, – а после что? еле шевелятся, гниют, ума ни на полталера… Или эти душегубы отродясь такие – вместо головы кочан?..»

«Вот и определимся – сохранен ли интеллект».

«Да, и стоит ли ради него электричество жечь… Был ли он, интеллект?.. Вы же читали бумаги – только доказанных за ним девятнадцать жертв, а недоказанных – поди, еще три дюжины в дюнах зарыты. Был склонен к эпатажу и выпендрежу несказуемому. Такой вот человек… Если пойдем сейчас, я молоток возьму. Сзади за пояс засуну».

«Бери сразу топор», – мрачно шутит Герц.

«Топор – не то. Большой, тяжелый, и за поясом заметный…»

«Зато уж как хватишь – одного раза достаточно».

«…и с топором в руках – не беседа. Ну, вы представьте – захожу я с колуном: „Привет, давай поговорим!..“».

«Но и молоток тоже…»

«Надо, профессор. Вспомните 4-го – сразу накинулся, зверюга. Что за людей подбираем, в дом тащим?.. На них грехов, что репьев, вот и не воплощаются как следует. Все они прокляты. И этот не лучше других – волк портовой, сколько человек уложил».

«Клейн, ты воевал и убивал, но воплотился же?»

«Так воевал, а не с дубиной за углом стоял. Я за правое дело сражался, а этот…»

«Что поделать, Клейн – такой нам и нужен».

«И еще жить с ним, – ворчит Клейн, вооружаясь молотком. – Пусть бы отстрелялся – и назад в могилу!..»

Аник встречает их, сидя на койке, опоясанный простыней на манер парео. Если этот склеп – в тюремной больнице, то эти двое, рыжий здоровила и квадратный крепыш, – из персонала. В брюках и легких куртках одинакового голубого цвета.

«Привет лекарям! Классно вы меня заштопали, хоть и не знаю как. И что мне теперь прописали – пожизненное или меньше? Второй-то раз, поди, на стрельбище не поведут?» – Аник веселится.

«Здравствуйте, Бакар. Как вы себя чувствуете?»

«Тут что-то холодно. Где одеяло? И хватит меня в каземате без окон держать, надоело. Я хочу солнышко увидеть – по-моему, это законно. А матери, сестре сказали, что я жив? Я требую свидания».

«Мать, – низкорослый раскрывает папку и глядит в бумаги, – Франсина Бакар, умерла 26 октября 1957 года».

«Че-го?! – вскакивает Аник. – Как – умерла?! какого года?»

«Пятьдесят седьмого, – хмуро повторяет коротышка. – Умерла от сердца».

«Да… что вы врете?! Издеваетесь, что ли?! сейчас пятьдесят второй!»

«Нет, шестьдесят восьмой, – холодно возражает рыжий. – Клейн, покажи ему газету».

Низенький протягивает Анику свежий номер «Ламонтен Гард»; тот поспешно хватает, разворачивает и листает. Пока он шарит глазами по страницам, названный Клейном негромко спрашивает:

«Ты хоть читать умеешь?..»

«А?!. Да, умею!.. Вы, кончайте блефовать! – Газета летит на пол. – Подделка это! Я такое за двести косых для подружки заказывал, ко дню рождения, с ней на обложке! Не надо дурить меня, поняли?!..»

«Уверяю вас, все обстоит именно так, как вы слышали. С момента вашего расстрела прошло шестнадцать лет».

«Да?! А я все это время в коме валялся – так, что ли?! Ладно брехать-то!»

«Ну, в определенном смысле это действительно была кома – глубокий сон…»

«Я б сгнил три раза и шкилетом стал, так что давайте без тухлых загибов!»

«И сгнил, и скелетировался, будь спок, – уверяет Клейн. – Срок не маленький, иной весь по косточкам рассыплется…»

«Вот что, – Аник делает шаг вперед, – давайте-ка мне адвоката сюда. И одежку. И завтрак, какой полагается. И пусть мне зачитают, что там суд назначил. А морочить меня бросьте, я не мальчик, сказок не люблю».

«Он даже про Гагарина не знает, темнота, – не слушая его, говорит низенький рыжему».

«Клейн, это не его вина. Лично я очень рад, что он в своем уме и все помнит».

Мысли Аника перемешались, как салат оливье. Шестьдесят восьмой год, Франсина умерла, газета, ямки на груди, камера без единого окна – бред, блеф, и что все это значит?

Он поднимает «Ламонтен Гард» и замечает, что крепыш немного пятится. Боится.

«Та-ак… Глубокий сон, говоришь? Я читал про эти штучки. Вы меня… заморозили в жидком азоте, верно? А, вижу, угадал. Опыты ставите на смертниках, подлюги…

Наци в лагерях кости вынимали, япошки чуму прививали, янки приговоренных под атомный взрыв ставили, а вы, значит, вот как? Все равно, мол, никто не узнает? Ну, братишки, не затем я выжил, чтоб вашу чертову науку ублажать… Думаете, суки, кролика себе нашли?»

Крепыш успевает выхватить молоток, но не замахнуться – только жестко блокировать удар правой, а левой Аник знатно прикладывает ему под гусачину; почти тотчас ногой – жаль, босой – лягает рыжего в низ живота. Обоих согнуло. «К выходу!»

У самой двери его останавливает внезапная, резкая слабость, будто изнутри вынули что-то важное или в груди лопнула пружина.

Это Герц, распрямившись немного, выбросил вслед ему руку ладонью вперед.

Оседая, Аник со стоном разворачивается – из него в ладонь рыжего уходит зыбкий, мерцающий поток сиреневого света.

Аник бессильно обрушивается на пол – он едва может дышать.

«Кх… м-м-м… – морщится Клейн, сжимая зубы. – Прыгучий, бес… Ф-фу!»

Не лучше и Герц, лицо сведено гримасой. Но когда струящееся по воздуху свечение меркнет, он выпрямляется во весь рост, как ни в чем не бывало.

«Вот так-то, сьер Бакар. Вы меня слышите?.. Никакому криогенному воздействию вы не подвергались. Все эти годы вы провели на кладбище тюремного замка Граудин. Это очень старая тюрьма; весной будущего года ее кладбище ликвидируют. Вам повезло, что мы вас откопали раньше. После сожжения вас вряд ли можно было бы… восстановить. Если удача не покинет вас, мы вернем администрации Граудина вместо вашего праха пепел какой-нибудь крупной собаки, усыпленной по старости. Вы поняли меня?.. Ну, поймете поздней. Кстати, сестра претендует на ваши останки, чтобы перезахоронить их».

Клейн с недовольной миной взваливает Аника на койку.

В дверях уходящий Герц задерживается, раздумывает и, решившись (эта процедура неприятна, но неудобно и опасно носить в себе искусственный заряд), протягивает руку в сторону кровати.

Как прилив сил, к Анику возвращается способность двигаться, исчезает отвратительное ожидание близкой и неминуемой смерти.

«Не, ничего он не понял, – крутит головой Клейн. – Раза три помереть надо, чтоб понять. Может, не кормить его, чтоб проняло крепче?.. И лишний раз не заходить».

«А если бы я не кормил тебя? Мы ведь тоже не сразу поладили…»

Клейн сопит. «Да, Герц прав. Нельзя так. 8-й – убивец, это не отнять, но сейчас ему со всех сторон худо – ни родни, ни друзей, ни даже имени, жить осталось меньше трех дней, а потом – умирать раз за разом. Вот расплата так расплата!.. Разве что в аду так может быть».

«Весьма успешное воплощение! – Герц доволен, несмотря ни на что. – Будем надеяться, что он воскреснет и повторно…»

Аник не знает, что за будущее его ждет. Пока он ломится в дверь плечом и кричит:

«Эй, вы, уроды! Я хочу написать сестре! Два слова, что я жив! Эй, где вы там?!.»

Дверь неприступна, стены непоколебимы, кровать вмурована в пол. Солнца нет. Устав стучаться и надсадив горло, Аник бросается в постель и медленно, зло терзает ногтями стерильный матрас; неслышные слова впитываются в подушку, как кровь из разбитого рта:

«Эммеранс, Эмми, сестричка, одна ты и помнишь меня».

Глава 7

Ана-Мария, оглядев напоследок наклейку на ветровом стекле – «Бодибилдинг-клуб ПЕХЛЕВАН», собралась вернуться, но наткнулась глазами на идущего к ней Клейна.

«Уже рядом! не скрыться!»

Маленький боевик идет красиво, с грацией сильного, уверенно владеющего телом человека, с тяжеловатым изяществом океанского прилива, будто раздвигая плечами воздух; тонкий свитер под расстегнутой курткой обтягивает литой мускулистый торс; левая рука двумя пальцами отводит полу куртки, и отблескивает краешек рукоятки пистолета; правая рука плавно идет вверх, пальцы раскрываются, и указательный уже ищет спусковой крючок…

«Вчера обошлось – а сегодня?»

Ана-Мария попятилась. Мысли о том, как быстро он выздоровел, и не близнец ли это, даже не пришли ей в голову – она была уверена в сверхъестественности происходящего, как верят в воскресение Иисуса Христа – без доказательств.

Клейн достал тонкую испанскую сигарку, левой поискал в кармане: «Вот те раз, зажигалку забыл…»

– Салют, мучача. Не меня ждешь?

Только тут сердце у Аны-Марии застучало, забилось; она распрямилась – бежать глупо, он будто не… Но как он оказался тут? другой выход? и почему так быстро? Когда он вошел в дом, они места себе не находили – но не бросаться же следом! по вчерашним событиям выходило, что опасности для Марсель нет; скорей всего Клейн решил помочь Марсель объясниться – ведь если что-то замышлялось против доктора Фальта, боевики могли явиться и без нее… Ну ясно, он задним ходом вышел. Прошло всего полчаса… и что же, за это время Людвик успел все понять и раскрыл дочери объятия?

Тогда почему к дому подъехала «скорая»? с доктором Фальта случился сердечный приступ от счастья?..

Он с оружием. На улице людно – но его это не остановит. Тихий выстрел, он тотчас садится за руль – и поминай, как звали. Это же смех – искать его по номеру «вольво»; кто поверит, что номер не фальшивый.

Неизвестно, что ждать от него. Может, секунда – и завтра заметка в «Эрценк Бастион»: «Щупальца политического террора дотянулись до нашего мирного Дьенна, Ана-Мария Тойя, студентка, вчера вечером на улице Сколем-бик… выстрелом в упор» – обязательно в упор, газетчики не признают дистанций, в упор и только, так в Сан-Фермине кончают судейских и левых.

Она хотела с ним встретиться, но не так.

Бежать – подставить спину.

Врезать ногой в челюсть – надо сразу, без промедления. Но счастливый момент стремительно уходит – он собран, готов блокировать удар, он начеку.

Один ли он? Отходя назад, Ана-Мария стремглав оглянулась – вдруг уже сходятся, берут в тиски? Скрутят, отключат и сунут в машину; потом ищи, королевская полиция, девчонку из Маноа – да кому она нужна?

– Огоньку не найдется? – спокойно спросил Клейн. «Ох, спиной чую, уже спешит сюда Долорес, сорвалась из сквера и бежит на подмогу…»

– Что вам надо? – приготовившись к отпору, резко спросила Ана-Мария.

– Зачем по чужим машинам шаришь?

– Я ничего не трогала.

– Еще бы ты тронула… Может, прокатимся?

– Спасибо, не надо, – Ане-Марии пришел на ум стишок: «От таких прогулок – Господи, избави! Утром ты очнешься где-нибудь в канаве…» – если вообще очнешься, а не… как там? «Был горячим малым, стал холодным трупом…»

– Смотри, пожалеешь… а то бы услышала что новенькое.

– Что не в свое дело ввязалась? я и так знаю.

– Ты умница. Ведь договорились – не лезь…

– А вы что с ней сделали?

– С тобой это никто не сделает.

– А я вас не боюсь. Пуганая уже.

Клейну вспомнилось – удар в замок, дверь настежь, детишки – как забитые щенята; которая из них была она? ха! самое время было вглядываться…

Ведь знает, что опасно говорить с ним на эту тему! все знает, бестия, но говорит.

– Вы зря здесь топчетесь, – Клейн обошел «вольво», приоткрыл дверцу. – Ее нет дома.

– Как?

– А вот так. Кончайте играть в разведку – не для вас игра. И шли бы вы отсюда… ну сама посуди – что ты в полиции расскажешь? это не протокол допроса – фильм ужасов будет. Видела кино «Восставший из ада»? Через полицию мно-ого шизиков проходит – и что плетут!., заслушаешься…

– А вы-то сами…

– А что – я? свидетели у тебя есть? квартирная хозяйка? А может, вы героином на пару ширяетесь… вот крыша-то от ширева и потекла.

Тут подлетела запыхавшаяся Долорес:

– Что случилось?!

– А ничего. До свидания, сьорэ Мендоса.

– Номер, запомни номер… – прищурилась Долорес вслед машине.

– Думаешь, настоящий? Слушай, он сказал – ее уже нет в доме!

– Что значит – нет в доме?

– Откуда я знаю?! Он мог выйти сзади?

– Да, там переулок… проследить надо было – но кто мог подумать… Что он говорил тебе?

– Убить грозился. И насчет Марсель – похоже, все правда.

– Это и без него было ясно.

– Влипли мы в историю… – Ана-Мария стала покусывать губу. – Нас из нее под музыку не вынесут, а?

– Они сами нас втянули, – сурово ответила Долорес. – Они знали, чем это может обернуться. Мне кажется, что до сих пор мы работали на них, и именно этого они хотели. Одного не пойму – чего они добиваются? залучить к себе доктора Фальта? Зачем тогда им нужна Марсель?

– А я вижу только, что сейчас мы к нему не пойдем. Там «скорая»; не иначе как с минуты на минуту и полиция подвалит. Не хочется мне объяснять, какие мы классные соучастницы… но как узнать, что с Марсель?

– Ладно! можно без конца об этом толковать – лучше уйдем отсюда.

* * *

«Только бы девчонка в машине не взбрыкнула, – думал Клейн, сворачивая с Фельтен-стайн к мосту Цезаря. – Скоро придет в себя – держись, Аник».

С востока транзитное шоссе проходило по «азиатской» окраине Дьенна, сквозь заводские районы и далее, через Восточный мост, мимо Старых Казарм – на мюнсскую трассу. Так он и поехал, чтобы сократить разрыв с Аником.

Они не связывались по радио – оба знали, куда им надо спешить.

Настоящие боевики не нервничают по мелочам – Клейн был спокоен. Он был уверен – что бы ни случилось в пути, Аник сумеет справиться с девицей, взвинченной до истерики, и вовремя доедет куда надо. Расчет профессора и его ассистентов был взвешен, продуман и учитывал любые мыслимые повороты событий; налет на кладбищенскую сторожку, пальба в прихожей Долорес, вторжение к Людвику – с точки зрения науки это все не стоило и плевка, важно было одно-единственное: что Марсель удалось вернуть к жизни.

«Она воплотилась и ожила, – думал Клейн. – Это удача! такая удача, что несведущему и представить трудно. С наукой все в порядке, наука правильная. Другое дело, что тяжко девчонке возвращаться – ох тяжко. Еще наплачется она досыта – и с родней, и со знакомыми. Надо бы с ней потеплей как-нибудь… поласковей, чтобы всякую слезу к нам несла, к своим… хотя – какие мы ей свои? Друзья-покойнички… Вот попалась в компанию вертихвостка! какие кандидаты были в бригаду Вааля – и мимо, никто не „завелся“ по-настоящему, а эта вдруг воплотилась целиком, с памятью, с рассудком. И что дернуло Герца ею заняться? вот так прямо, с пол-оборота – пришел в сентябре, скинул плащ: „Есть кандидатура. Здесь, в Дьенне. Через месяц мне нужно полное досье“. Проверили – девчонка! школьница! стихи и книжки! плавание и танцы! жила на три дома, ничего толком не умела… какой от нее прок? Герцу массаж по ночам делать? ну да, в своем-то городе, при живых родителях… Даже просто взять ее в дом Герца – горничной ли, секретаршей – нельзя; психанет, сбежит… что ее зря мучить? Нет, профессор уперся рогом – и ведь не ошибся, черт старый, удалось воплощение…

Все, ребятки – успех отметили, бутылку выкушали, заели яишенкой, – теперь будьте любезны за ней хвостом ходить, пока Герц не разберется, почему ж она все-таки воскресла. Научная проблема! надо в точности выяснить, отчего одни трупы восстают мигом, только свистни, а другие упрямятся, противятся, ждут, чтобы их – совсем по-христиански – зашили в мешок с балластом, прокатили в багажнике к морю, с почетом вывезли на катере в Шальморский залив и отдали морскому течению.

А потом? Что осталось – часов тридцать с небольшим, и циклу конец. Потом второй цикл – может, подлиннее… если выйдет. Дальше – третий. До того, как Герц составит мнение и сделает резюме. Дай бог, чтобы она привыкла жить ТАК. А то ведь Герц к науке строго подходит – есть у него в подвале и изолятор для тех, НАСТОЯЩИХ зомби, что с каждым циклом ближе не к жизни, а к смерти… Не хотелось бы ей туда обед носить».

Клейн тревожился о том, что не поддавалось расчету, – о личном отношении Марсель к ситуации.

«Ведь захочет сбежать – сбежит без предупреждения, захочет выдать лабораторию – и выдаст, если ум за разум зайдет. Вот и надо так дело поставить, чтобы ей не захотелось. Но сложно – из могильного покоя да в такой водоворот – ой, сложно… Нам-то было легче. – Клейн пожалел Марсель. – Хотя как сказать…»

На сороковом километре от Дьенна он повернул влево и, попетляв по сельским бетонкам, оказался на плотно укатанной насыпной дороге из мелкого камня, которая привела его в густой лесок, к легкой ограде с воротами и табличкой – «ВИЛЛА ЭММЕРАНС. Частное владение. ВНИМАНИЕ – участок охраняют СОБАКИ».

18.15, прожито – 40 часов 20 минут, осталось жить – 31 час 40 минут.

* * *

Бросив машину на попечение Карта, Клейн понесся в дом, но едва он пролетел тамбур, как из гостиной его окликнул Аник:

– Куда ты рванулся? Я здесь.

Он колдовал с мензуркой перед выдвинутой полкой бара, где крепкие напитки соседствовали с пузырьками лекарств; откуда-то из спален доносился надрывный плач.

– Немножко опиума ей не повредит… – Прищурясь, считал капли Аник. – А ты как думаешь?

– Не рано ли?

– А ты много ей зелья вкатил?

– Полпорции.

– Оно и видно… она еще дорогой на меня кидаться стала – «За что меня?» да «Почему он так?» Может, ты, мон шер, ей растолкуешь?

В спальню стиля модерн, где Аник принимал лучших своих подружек, вошли вместе – Марсель тем временем зарылась в шелковые подушки, будто пытаясь спрятать в них горечь и боль; бесстрастная Аньес пыталась ее разуть, приговаривая:

– Мадемуазель, обутые не ложатся в кровать… мадемуазель, позвольте…

– Оставь ее, – строго приказал Аник, и Аньес, бросив напрасное занятие, пошла к двери.

– Сьер, что прикажете? – сонно повернулась она при выходе.

– Горячую ванну для сьорэнн, поживее.

– Как вам будет угодно…

А Клейн, присев бочком на кровать, легонько тормошил Марсель:

– Барышня…

– Уйди!

– Как же мы вас оставим?..

– Что вам от меня надо?! – подняла она лицо от подушек.

– Выпейте, – сунулся Аник. – Вам станет легче.

Марсель опять уткнулась в пахнущие розами подушки, сгребла их себе на голову – не видеть, не слышать, умереть – как мне плохо! поджав губы, Аник поставил бокал на столик у изголовья, показал Клейну рукой – мне надо идти, кладбище, будь оно неладно… Клейн кивнул – давай, пора.

Стараясь не шуршать, Клейн поставил пепельницу на ковер, между ботинок; закурил.

– Ванну для сьорэнн готовить с шампунем? – с полным безразличием заглянула Аньес.

– Да.

Марсель долго лежала лицом вниз, потом повернулась на спину – зареванная, впору примочки к глазам ставить, зрачки пустые, выгоревшие, косметика расплылась, помада осталась на покусанном шелке; глядя вверх, в балдахин с кистями, позвала:

– Клейн.

– Вот я, тут. – Он сидел близко, чуть ли не на ее расстелившейся по смятому покрывалу юбке, и глядел грустно, понимающе, сочувственно.

– Почему он меня… – Глаза Марсель быстро стали наливаться влажным блеском; Клейн поерзал, высмотрел платок рядом с бокалом, вложил ей в руку; пока она утиралась – не видит! – сам прихлебнул микстуру Аника – дрянь, но пить можно.

– Надо выпить. Разом, до дна.

– Это что?

– Не отрава, не бойтесь.

Чтобы выпить, надо сесть, а кто сел – с тем легче говорить глаза в глаза, а не глядя сверху вниз.

– Нехорошо получилось… – Клейн раздавил окурок в пепельнице. – Вы, наверное, не так хотели встретиться с родителями…

Зажмурясь, Марсель слабо покачала головой. Можно понять Ану-Марию, та все время ждала беды, даже оружием запаслась, но – отец! неужели он не мог пересилить страх? ведь вроде смирился с тем, что она пришла, пустил в дом, проверил, откроет ли замок, говорил с ней почти нормально – значит, признал, принял; да, ему было страшно, и он боялся, когда она целовала его – но все же шло как следует! еще бы полчаса, час – и они бы сидели в кабинете, она бы рассказывала ему… А он – за волосы. Не поверил. За кого он принял ее? за самозванку? за участницу гнусного розыгрыша? Нет, не мог, не мог он так подумать, он узнал ее!