Текст книги "Имена мертвых"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

Глава 4

Брать машины напрокат в солидных фирмах – зря денежки терять. Если ваша колымага с утра пораньше решила сыграть с вами в больную лошадь, а день воскресный, и поэтому ремонтники готовы высосать ваш кошелек, не тратьте понапрасну нервы. Плюньте своей тачке на капот, пообещайте продать ее польским посредникам для перегона в Россию и валите к тем автомеханикам, что без патента.

Десять минут пешком; вы пересекаете Шеер по мосту Цезаря – облака редеют, и река уже поблескивает под лучами невысокого белого солнца – и после респектабельного «Парижа», где у вас квартира, вы сразу оказываетесь в простонародном Трайхусе, на самой-рассамой окраине Дьенна, где за длинным порядком унылых домов – городская черта.

За чертой аренда и строительство дешевле. Пользуясь этим и близостью магистралей, здесь окопались оптовые склады, мастерские и бензохранилища. Еще десять минут на блуждание между заборами, по сумрачным проулкам. «Фолькер. Запчасти по сниженным ценам».

– Есть машина в сборе? все равно какая; чтоб ходила хорошо. Верну сегодня, еще до обеда.

У Фолькера на площадке и в ангаре дюжина авто, в том числе – в виде остовов.

Промасленный Фолькер на колене выписал Клейну доверенность; Клейн вручил ему пятидесятку; молодой турок заправил машину. Итого – полчаса, чтобы заполучить четыре колеса, которые за тобой нигде не числятся.

Далее ветром через Южный мост, по Остинрике до Авторемонтного – и в Мунхит.

Через сорок две минуты после беседы с Аной-Марией Клейн проехал под ее окнами, осматривая стоящие на улице машины. «Ситроен» NKW 20-189 на месте.

Но верно ли угадала дочь вождя?

Тут проживает немало «латинос». Страх мог обмануть Ану-Марию – она боится, она ждет, от ожидания и напряжения мозги порой срабатывают вхолостую; тогда-то люди и начинают паниковать без повода.

Пока рано ставить в известность профессора. Следует проверить точнее.

И спугнуть терминадос – если это они – нельзя.

* * *

«Собирайся, Аник! мы отправляемся в Африку».

«Ни черта себе! а кто меня предупредил? У меня, мон шер, совсем другие планы».

«Едем с профессором, все вместе. Вылетаем послезавтра. Самолетом до Майдугури, оттуда на машине».

«По-моему, там не курорт. Я бы хотел в Египет. Никогда не видел пирамид. Или в Испанию».

«Придется ехать в Багванду».

«Наверняка какая-то позорная дыра. Меня заранее тошнит. Ел я африканскую стряпню – помои разогретые с кусочками курятины, а может, с обезьяньим мясом. Надо будет прихватить консервов. И вообще, мне это не нравится!

Я не хочу в Африку! Там лишаи, глисты, там всякая зараза!..»

«Да, с женщинами придется быть поаккуратней. Я рекомендую воздержание».

«…зачем нас туда несет?!. Пари – шеф разнюхал, что черные колдуны изобрели новый вид реанимации. Сушеный хвост крокодила и присыпка из толченого дерьма гиены».

«Мимо. Мы едем на сафари. Охота на слонов! И ружья закуплены; пойдем, взглянешь».

Аник молча изучает слонобойную винтовку. Пушка – мизинец в дуло входит.

«Это зверство. На слонов нельзя охотиться. И пусть я сдохну, если наведу ствол на слона».

«Да ладно тебе».

«Не ладно! ни бельмеса про слонов не знаешь! Благородный зверь, громадина, а мухи не обидит, одной зеленью питается! Что тебе слон плохого сделал?!»

У Аника ноздри раздуваются – опасный признак.

«Слоны, чтоб ты понимал, семьей живут! чтобы слоненка в зоопарк отнять, все стадо надо перебить, так они деток защищают!»

«А что же ты людей клал, не жалея? человек, поди, важней, чем слон какой-то… и тоже дети у людей».

«Не за что людей жалеть; хуже гадины, чем человек, на свете не бывает. Сходи в виварий, у крысы отними детеныша – так палец прокусит, а потаскухи? опоят дите вином из соски и бегом на промысел. Я для сестренки консервы воровал, а Бартель, сутенер мамашин, схарчит все в один присест, меня – в ухо, и догадайся, чью сторону мать принимала?.. Так что слонов не трожь. Только последние скоты могут слонов стрелять. Езжай туда, если охота, но учти, я тебя после этого за человека не считаю!»

«Погоди, не кипятись…»

«Руки не дам и говорить с тобой не буду! ясно?!»

«Аник, сафари – для отвода глаз. Угомонись. По-настоящему – будем охотиться на людоеда».

«Ни льва, ни леопарда убивать не стану».

«Речь про человека. Президент Бабудге Мнгва – слышал?»

«И слышал бы – сблевал. А… это он, что ли, людоед?»

«Он президент Багванды. Племенной царек и нехристь. Людей ест. Сколько-то детей съел, и любовницу, и двух лидеров из оппозиции, и даже профессора математики – был там у них один на всю Багванду, и его сожрал. Вся Европа удивляется, как это он так – французский полковник, выпускник Сен-Сира, и вдруг каннибал. Один ты не в курсе».

«Очень мне надо про всяких выродков читать. Мне странно, что он не на колу сидит, а в президентах».

«Я тоже не пойму, загадка. Но Европа его признает, уважает…»

«За что?!»

«…за то, что всенародно избран при голосовании в пожизненные президенты. И титул носит – Отец Нации. Французы держат в Багванде батальон десантников, чтоб Мнгву случайно не свергли. Я фото видел – кто-то из Парижа с Мнгвой обнимается. Наверное, специальный министр по братанию с людоедами…»

«Тьфу. А-а-а, я понял – Мнгва объелся человечины и брюхом заскорбел, а шеф взялся его лечить».

«Примерно так».

«Отли-и-и-чно! Так бы сразу и сказал, а то – „слоны“! Я еду без вопросов. Стоп! а как тот батальон?»

«О нем не тревожься, он стоит на базе, в двадцати километрах от столицы. Мы – с частным визитом, инкогнито и прямо во дворец».

Сафари получилось, как по расписанию.

Опухший Бабудге Мнгва велел принимать «белых колдунов» по-королевски. Президент имел твердое убеждение, что колдуны Европы знают и умеют больше. Свои, черные, сняли порчу и изгнали из президента восемь злых духов, но треклятые духи успели что-то непоправимо извредить во внутренностях, поэтому без колдовства белых никак не обойтись. Мсье Аксель Гефенейдер пожелал, чтоб до его приезда удалили весь европейский персонал – чтобы не сглазили, – и это было исполнено.

После чудесного исцеления Мнгва готов был зажарить для гостей одну из жен, но белые вежливо уклонились от угощения, сославшись на табу. Зато мсье Гефенейдер захотел посмотреть парад президентской гвардии.

Когда гвардейцы, называемые в Багванде не иначе как «потрошители», печатая шаг, вытянулись вдоль церемониального плаца у дворца, Клейн выволок шестиствольную пулеметную установку «вулкан» и продемонстрировал, что такое 6000 пуль в минуту по плотно сосредоточенному противнику на открытом пространстве. Один президент не увидел этого поучительного зрелища – Аник убил его первым, чтоб гвардии некого было защищать, а затем прыгал кошкой, после каждого броска укладывая по солдату из охранников, стоявших врозь на галереях.

Как нельзя кстати оказался и президентский вертолет. Пока французы узнали, что в столице творится что-то невообразимое – мятеж и полная неразбериха, пока погрузились, пока прибыли, – команда Герца уже пересекла по воздуху границу Багванды.

* * *

Оставив автомобиль Фолькера в соседнем квартале Кирпичников и захватив с сиденья длинный конический пакет из зеркальной пленки, Клейн неторопливо прогулялся мимо дома Долорес в обратном направлении, завернул в магазинчик и, взяв большой стакан пенного молочного коктейля, побеседовал со словоохотливым продавцом-арабом. Придать речи характерный кольденский акцент он мог без усилий – достаточно выговаривать слова так, словно читаешь русским языком латинский текст: «Унитед статес оф Америка».

– Меня звать Богумил Флайшганс, я электротехник. Надо что-нибудь починять? За наличные, недорого, без налогов, – подмигнул Клейн заманчиво. – Договоримся?

Араб притворился глухим, но предложение было соблазнительным. Нанимать здешних, граждан королевства – накладно; пользоваться «левыми» услугами нелицензированных технарей – есть риск, что законопослушные соседи донесут в налоговое ведомство.

– Я и холодильники могу налаживать, – обольщал Клейн, поглядывая сквозь витрину на зеленый «ситроен». День стал довольно ярким, и было четко видно сидящих в машине. Не выходят, значит. Так-так. И араба не боятся, а ведь он, случись что – свидетель. Похоже, здесь они захватывать Ану-Марию не станут.

– Зайди завтра.

– Добре, зайду.

Похоже, что Ана-Мария права. Она опознала в них маноанцев, они караулят у дома.

«Ее враги – наши враги; значит, сегодня мы играем вместе».

Повод для визита? самый простой – «Я из службы доставки. Цветы для сьорэнн Тойя». Вошел с пакетом, вышел без – что в этом подозрительного?

* * *

Воскресенье, 7 апреля 1968 г.

Клейн напевает носом, намыливая щеки перед зеркалом:

 
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов…
 

Он собирается в кино. В Дьенне – а также в Ламонте, Марбурге и Мюнсе – проходит фестиваль советских фильмов, в том числе ретроспективный показ: «Путевка в жизнь»; «Чапаев»; «Александр Невский»; любимые «Два бойца»…

 
Средь нас был юный барабанщик,
В атаку он шел впереди
С веселым другом барабаном,
С огнем большевистским в груди…
 

«Продолжаются расовые волнения в Соединенных Штатах после убийства Мартина Лютера Кинга в Мемфисе, – вещает радио. – Более тридцати человек убито, тысячи раненых…»

 
Однажды ночью на привале
Он песню веселую пел,
Но, пулей вражеской сраженный,
Допеть до конца не успе…
 

Телефонный звонок.

«Да, Алард Клейн слушает», – он старается держать трубку так, чтоб не коснуться пены на щеке.

«Клейн, это Герц, – голос патрона тих и слаб. – Я не могу вести машину. Я на стоянке у почтамта. Приезжай».

Э-э, что-то тяжелое стряслось! плохи наши дела, если Герц не в состоянии не только держать руль, но и сесть в трамвай или взять такси. Или боится упасть в обморок? Может, у него инфаркт случился? все же возраст, в будущем году полтинник стукнет, а работает Герц, как проклятый. Иногда он очень скверно выглядит.

Об этом Клейн думает, добриваясь в спешке и торопливо выходя из дома. Кино побоку, патрон важнее.

На своем «мини» он добирается до почтамта за пятнадцать минут.

«Фольксваген»-«жучок» Герца (профессор! пора бы хоть «ситроен» DS-21 иметь!..) запаркован, сам Герц недвижимо сидит на лавочке в сквере, рядом со стоянкой.

Лицо у него такое, что о вежливости можно забыть.

«Сам дойдешь?»

«Надеюсь. Будь рядом».

Дома Герц не ложится, но сидит, закрыв лицо широкими ладонями, как на скамье подсудимых, когда зачитывают смертный приговор. Кисти его словно опалены огнем.

«Ты должен знать, – наконец выговаривает он, – Я не говорил тебе… не говорил, как зарабатываю деньги. Есть небольшая частная клиника…»

Герц переводит дыхание.

«…клиника для безнадежно больных. Хоспис».

Клейн молча внимательно слушает.

«И есть очень богатые, влиятельные люди. Они немолоды, у них проблемы со здоровьем. Я им передавал потенциал от тех, кому осталось жить недолго. Они…»

«Надо сказать все, потому что, кроме Клейна, его сможет понять только Стина, но что она на это скажет… Она – врач! и она знает, какой ценой Клейн вернулся к жизни».

«…короче, пациентов в хоспис отбирают по моей рекомендации. Тех, у кого большой потенциал».

Клейн скромно покашливает. Это ясно. Ничего особенного в этом нет. Профессору нужны деньги. Университетской зарплаты не хватит, чтобы и дом содержать, и заниматься опытами. Одного электричества сколько уходит! инкарнатор жрет его, как бегемот – капусту. Счетами из электрической компании скоро стены можно будет оклеивать. Плюс водяное охлаждение, тоже не дешево. Подвальная лаборатория в копеечку влетела…

«Если бы этим все и кончилось… – убитый Герц едва шевелит губами. – Я бы выдержал. Но… сначала собаки…»

«Ка… кие собаки?»

«Их собаки! – взрывается Герц. – Их мопсики, болонки, мраморные доги! Они так любят своих песиков!.. Они покупают в собачьем приюте здоровую псину и зовут меня! У бедной Жужу колики, мастит, не знаю что – сделайте крошке вливание!.. И при любом насморке, любом недомогании им нужна чья-нибудь жизнь, как компресс – срочно, немедленно! Они хотят стать бессмертными вместе со своими псами!.. А теперь…»

Загоревшись на минуту, глаза Герца снова гаснут.

«…теперь они заговорили о вливаниях не от больных, а от здоровых. Я врал, я отговаривал – они настаивают, начинают угрожать. Слежка, принуждение – они на все способны, эти Господа Магнаты».

«Хотят, чтобы вы убивали для них?» – осторожно уточняет Клейн.

«Да. Но я этого делать не стану. Ни за какие деньги».

«Ну и послать их к дьяволу».

«Этих пошлешь!.. Не буду называть, кто это, но они здесь заправляют всем. С земли сотрут. Что делать, Клейн?.. Бежать?.. Спрятаться, сменить имя? А как мне быть с тобой? тебя я бросить не могу. Согласишься ты жить короткими циклами, на переносном инкарнаторе?.. то-то. А большой незаметно не вывезешь. Ума не приложу – что делать?..»

Ничто не происходит вдруг, внезапно. Любая катастрофа – сумма мелочей, скопившихся в критическую массу и в одночасье рухнувших лавиной. Это безвыходное воскресенье готовилось для Герца издавна и многими людьми. Он сам шел к нему, предчувствовал его, отрицал и отвергал, но, как говаривал порой Клейн: «От судьбы не уйдешь».

Удобные понятия у ариев и угро-финнов – как тебе суждено, так и будет. Герц бы назвал это проклятием, но кто, когда изрек слова, что обрекли его, с его даром и умом, прислуживать тем, чьи достоинства и преимущества – алчность, богатство, высокие должности?..

«Наш каббалист», – говорил о нем Густав Реглин, глава Союза предпринимателей, и Герц стерпел, хотя в названии гадко звучало все – и «наш», означавшее, что он принадлежит этим господам за деньги, и «каббалист» – открытый намек на природную близость к хахма нистара, «тайному учению». Ручной колдун для повседневных надобностей!..

И что же? ради этого места в жизни он пробивался наверх – без денег, без чьего-либо покровительства, слыша за спиной то пренебрежительный, то снисходительный шепот: «А, это сын девушки из семьи ребе, что вышла за гоя… за гоя, опозорив всю семью». – «Ну, этот выкрутится – он потомок талмудиста…» В сорок лет стать профессором, вкладывать университетское жалованье в научную работу и отказывать себе во всем, чтобы в итоге подчиниться спекулянтам и дельцам, лечить их псов и без возмущения воспринимать слова, оскверняющие слух и душу: «Я больше не хочу переливаний от больных, это противно. Есть здоровые доноры! Иммигранты, всякие бездельники… Сьер Вааль, мы хорошо вам платим, так придумайте что-нибудь!» И это – приказным тоном.

«Клуб бессмертных, – говорят они со смехом о себе. – Это совсем неплохо – встретить двухтысячный год! При регулярных впрыскиваниях… Это реально, сьер Вааль?»

Да. Вполне. Кто-то не доживет, чтобы они вошли в XXI век. И наплевать, если кто-нибудь заметит, что они слишком зажились на белом свете, – настолько они уверены, что имеют право на все: на чужую жизнь, на отнятое счастье, на похищенное будущее. Уплачено – значит, наше.

А он, Герц, – исполнитель их желаний.

Это обозначилось давно, просто он не хотел верить, сознавать это. Им пришлось напомнить, что его талант закуплен весь, целиком и навсегда. «Вы подберете и укажете нам человека, сьер Вааль, а потом умертвите его для нашего благополучия. Чем отличается это от отправки на фронт здоровых, молодых парней, чтобы они погибли за экономические и геополитические интересы государства? А государство – это мы, так что разницы никакой.

Если вам претит смотреть жертве в лицо, подойдите сзади, со спины. Оп-с! и готово».

Так в лагерях эсэсовцы расстреливали заключенных. В затылок.

«Лучше повеситься!..» – вдруг вырывается у Герца. Он в отчаянии.

Нахмурившись, Клейн ритмично сжимает пальцы, будто мнет ручной эспандер.

«Не вешаться надо, а драться, – говорит он жестко. – Да если б мы вешались, когда на нас шел Гитлер – что бы теперь было?!. А в гражданскую? хлеб из коры, лебеду жрали, а в петлю не лезли. Я ведь почему не вырос – еды не было. Меня коза спасла – в лесу ее тайком держали; на свист шла как собака. Попили бы вы, здешние, козьего молочка, мякины пожевали – знали б, как за жизнь цепляться…»

Герц с удивлением глядит на ассистента.

«А эти, буржуи… мало им больных высасывать, так и здоровым жизнь заесть хотят! Не будет по-ихнему, – Клейн со стуком опускает свой кулачище на стол. – Я Их не боюсь, и ты не бойся! Мы в России таких упырей всех к ногтю прижали и этих тоже надо».

«К ногтю? как это?..»

«Как вшей, – решительным движением показывает Клейн. – Сколько их?»

В глазах Герца оживает уверенность.

«Главных – восемь человек».

«Их человеками-то стыдно называть, – с укором замечает Клейн. – Прикончить их, и делу крышка».

Сознание Герца противится, но горечь безысходности, достигшая предела, от слов Клейна перерастает в острую жажду действия – но не бежать он хочет, а…

«Наверное, я постарел, – со злостью думает Герц, – я разучился воевать, устал… Нельзя жить, полагаясь на вежливость и полюбовное согласие. Уступка за уступкой – так вот, пятясь, и приходят на край пропасти!.. О, дипломатия – великое искусство! особенно, когда на твоей стороне – сила.

Если не оскалить зубы – запинают».

«И как?..» – спрашивает он.

«Лучше из винтовки, дальше бьет».

«Ты хорошо стреляешь?»

«Нет».

«И я не снайпер».

У Клейна обстоятельное, трезвое, крестьянское мышление. Он думает, сдвинув брови.

«Можно часовую мину смастерить. Я справлюсь. И в то место, где их сборище…»

«Слишком хитро. Клуб охраняется, сильный заряд поставить сложно. И я бы не хотел, чтоб пострадали невиновные».

«Так уж и невиновные… Кто им служит – все такие. Не бывает, чтоб хозяин – мразь мразью, а помощники – хорошие».

Клейн умолкает. Как бы Герца ненароком не обидеть. Но его нечаянный упрек не оскорбляет, а, напротив, усиливает убежденность Герца – «С этим пора кончать».

Мысли поворачиваются в уме Клейна, как отмычка в замке. Долгожданный зацеп и щелчок – где-то поблизости, но где?

«А яду крысиного…»

«Того не легче. Поваром в клуб, что ли, устроишься? Ты, кроме картошки и яичницы, только чай заваривать умеешь».

Что да, то да – в кулинарии Клейн не блистал.

«И еще – в одиночку не сладишь. А меня не должно быть в Дьенне, иначе найдут и заставят оживлять, согласно договору. Одного-двух их слуг я одолею, а впятером меня, пожалуй, скрутят. И чудеса тут не помогут, у чудес ресурсы небольшие».

«Значит, нам нужен опытный стрелок, – рассуждает вслух Клейн. – Перещелкать их издали, по одному, пока вы спрячетесь. Но быстро, чтоб не опомнились. Что-нибудь дня в три-четыре, а то разбегутся кто куда».

Восемь персон одна другой солидней – на это не всякий наймется. И мало снайпера найти, надо платить ему, да как бы не пришлось за молчание доплачивать… Шантаж – легкий заработок и большой соблазн.

«Платить?., а может, не надо? – неожиданно Клейн задорно подмигивает Герцу. – Инкарнатор-то у нас зачем? Главное – выбрать по документам, кто вышибал сто из ста с трехсот шагов… и при полной луне навестить его на кладбище».

* * *

Вторым посетителем Людвика в воскресенье оказалась та, которой он не ждал, – тетушка Стина. При виде ее он подумал, что известие о его странном обмороке, должно быть, попало в общенациональные новости на телевидении или радио, раз она с утра пораньше принеслась из Хоннавера. Значит, пора готовиться к шквалу сочувствия и сострадания, чтоб вытерпеть его – Ортанс, люди с кафедры, непременно университетское начальство, и всем придется заученно лгать. В том числе родственникам – Фальта многочисленны.

Поневоле возрадуешься, что с годами ложь становится более привычной и естественной частью речи.

Но коль скоро это так, у Стины вряд ли удастся выведать что-то о Герце Ваале. Тем более что у них общее прошлое. А может, это позволит ей разговориться?..

Со Стиной в палату влетел холодок свежести, словно она неслась от моря в Дьенн на мотоцикле и упругий встречный ветер впитался в ее меховой воротник и прическу, разрумянил щеки и остудил тонкие сильные пальцы. Тетушка успешно противилась наступающей старости; свое авто спортивной модели Стина водила, как молодая.

– Хорошо ли доехала, тетушка?

– За час двадцать. Если бы не светофоры – добралась бы быстрее.

– Большое спасибо, что приехала.

– Врач сказал, что тебя сегодня выпишут. Но у тебя кислый вид, племянник. Ты бы отдохнул недельку.

– У меня студенты и научная работа.

– Будь по-твоему; тебе виднее, как собой распоряжаться. Не держись так натянуто, Люк; я не намерена допрашивать тебя о том, что стряслось вчера…

– Да, я не хотел бы этого касаться.

– …поэтому я сама расскажу, что было. К тебе приходила Марсель.

– Стина! – Людвик приподнялся в кровати.

– Ляг; она прислала мне письмо срочной почтой.

– Моя дочь в могиле! Тебя обманули, как хотели обмануть меня! Это подставное лицо!..

– Твоя дочь бродит сейчас по Дьенну, коротая время до назначенного мне свидания, а в ее могиле пусто, как в ограбленной квартире. И даже не надейся, что у меня возрастные проблемы с головой – я говорю то, что есть.

– Стина, – уже тверже произнес Людвик, – ты врач. Ты знаешь, что покойники не возвращаются. Ты была на ее похоронах и присылала цветы к ее надгробию. И после этого ты утверждаешь…

– Скажи, Люк, – ты никому не высказывал желания, чтобы она вернулась? – наклонилась к нему Стина. – То есть – вслух и недвусмысленно?

– Да мало ли, что я говорил вслух. Наверное, все так говорят, теряя близких, но никто не подразумевает, что это сбудется. Я не о том толкую! Этого не может быть!

– Может, я плохая католичка, – Стина выпрямилась, – но ты, Люк – католик совсем никакой, если не веришь в воскресение.

– Я его не видел.

– Зато я видела.

– Герц Вааль показывал? – Ирония в голосе Людвика граничила с издевкой.

– Да, из-за этого мы с ним разругались и расстались.

– Не похож он на Иисуса Христа.

– По крайней мере, он с Христом одного роду-племени.

– А на мой взгляд, твой бывший приятель – мошенник, каких мало.

– Люк, – Стина жестко, пристально вгляделась в злые глаза Людвика, но голос ее был печален, – ты ничего не знаешь. А я знаю, и от этого мне втрое горше, чем тебе. Девушка, которая так напугала тебя, – в самом деле твоя дочь. У моего старого друга масса недостатков, но он действительно умеет воскрешать умерших. Боюсь, что ты именно ЕМУ сказал о желании вновь увидеть Марсель… То ли он снизошел до тебя, то ли что-то показалось ему многообещающим – так или иначе, удача ему улыбнулась.

– Я ничего у него не просил. Я… отверг его предложение! И… Стина, мы говорим о нереальном!

– Значит, он предложил, – пропустив последние слова Людвика, Стина нахмурилась, глядя мимо племянника. – Выходит, он уже тогда решился…

– Господи, Стина, какие глупости! Я шел на кладбище, мы случайно встретились, разговорились; он рассказал о своей сестре, умершей в лагере у наци…

– Вы вместе были у могилы?

– Да, он тоже вызвался почтить память Марсель.

– Ты рассказал и показал, ему этого достаточно. Он всегда жалел, что не знает, где покоится его сестра… Теперь я понимаю почему…

– А вот я не понимаю. Я не понимаю, почему ты так упорно вдалбливаешь мне идею о вернувшейся Марсель!

– Он ученый, Люк. Он в большей степени ученый и фанатик, чем все академики и доктора наук в Университете, вместе взятые. Что тебе о нем известно? ничего. А я с ним знакома с той поры, когда ему было двадцать с небольшим. Он всегда носился с мыслями о гибернации и оживлении. И без гроша в кармане. У него бедная семья; мать выгнали из дома за то, что вышла замуж за католика; отца невзлюбили за брак с еврейкой; ни ему, ни ей родня не помогала.

– Я догадываюсь, как он пробавлялся… – Лицо Людвика исказила гримаса. – Ты ведь тоже получила долю денег Джакомо?..

– Я не стыжусь того, что ему помогала, – спокойно ответила Стина. – Я верила в него, любила – и люблю сейчас, хотя и по-другому. Но он не жил на моем содержании, Люк. Мои деньги он вкладывал в свои приборы, а кормил и одевал его шофер.

– Шофер? – У Людвика лишний раз стукнуло сердце; он потер грудь ладонью. – Какой шофер?..

– Такой невысокий крепкий малый.

Только сейчас Людвик начал что-то осознавать, но появившиеся мысли были совершенно несуразными.

– Погоди… вы же разошлись…

– Почти сорок лет назад.

– Но шофер… он и сейчас у него служит?! или – сын того шофера?

– Нет, тот же самый. Слуги – народ незаметный, – слабо улыбнулась Стина. – Мало кто к ним внимательно приглядывается. А между тем этот шофер и стал причиной нашего раздора. Я видела его в подлинном обличье, Люк. Знать, какой он в настоящем виде, и говорить с ним, садиться за один стол… я медик, небрезгливый человек, но с этим нельзя примириться, невозможно привыкнуть.

– Он… тоже…

– Как Марсель. Поэтому я благодарю Бога за то, что ваша встреча не удалась.

Людвик погрузился в одинокое безмолвие. Сознание его смещалось, болезненно ломался взгляд на привычное положение вещей, и речь Стины с трудом проникала в него:

– Наверное, нам не судьба была жить вместе. Он шаг за шагом отказывался ото всего – от семьи, от дружбы; для него существовала одна наука и его цель – возвращать жизнь. Друзей у него нет; его друзья – ожившие покойники. Я не нашла в себе сил вытерпеть то, что он роется в останках, занимается эксгумацией и гальванизирует дохлых мышей… Не удивляюсь, что все чернокнижники и некроманты были одинокими холостяками. Женщина, Ева – это жизнь; ей нельзя быть под одним кровом со смертью.

– Значит… – почти сквозь зубы выдавил Людвик, – Марсель… жива?..

– И да, и нет, – Стина вздохнула. – И не проси меня объяснять. Она присутствует среди нас, так будет верней. Но она не может назваться прежним именем, носить свою фамилию. Она существует вопреки закону. Когда на свет появляется ребенок, мы пишем справку: «Такая-то родила живого мальчика»… или девочку, на основании этого затем дается имя, но администрация кладбища не выдает справок: «Такой-то воскрес и покинул место захоронения».

– И это проделано на деньги Фальта! – Людвик едва не всхлипнул. – Хорошенькая благодарность!..

– Что касается денег, у него их и без нас давно хватает, – Голос Стины стал тверже, но говорила она приглушенно. – Я не хочу знать, где он их берет. Но то, что он взялся раздобыть ей документы и устроить ее жизнь… это значит, он общается с кем-то, кого приличные люди на свой день рождения не приглашают.

– ОН будет о ней заботиться?!! – Людвик думать забыл, что совсем недавно считал вчерашнюю гостью самозванкой. – У нее есть отец и мать!..

– Ортанс нельзя в это впутывать. Она – ты правильно сказал – мать, у нее дочь растет, ей есть о ком хлопотать. А твое отцовство, Люк, кончилось со смертью Марсель – может, ее теперешняя жизнь не настоящая, но смерть была подлинной, с этим не поспоришь.

Слова ложились на Людвика, как земля на крышку гроба. Да, так и есть. И это самое ужасное. У Ортанс новая семья, новый ребенок, а у него смерть отняла его дитя, а Пауль – женщину. Он одинок и немолод, жизнь близится к закату, а рядом – никого, лишь приходящая прислуга.

– Я этого так не оставлю… – угрожающе начал он, но Стина перебила его:

– Не вздумай затевать скандал! Марсель тотчас исчезнет.

– Ты хочешь сказать – он убьет ее?!

– Он ее спрячет. Но скорей всего исчезнешь ТЫ, едва попытаешься в чем-то его обвинить.

– Стина, ты преувеличиваешь его возможности! – В запальчивости Людвик забыл о невысоком человеке в маске, что уложил его на эту койку.

– Как бы мне не преуменьшить их. Если я не ошибаюсь в нем, ты и угадать не сможешь, что и откуда на тебя обрушится. На твоем месте я бы задумалась, не может ли человек, возвращающий жизнь, так же легко и отобрать ее… И наконец – все, что я тебе поведала, для чужих ушей не предназначено. Я сделала тебе большое одолжение, и будь любезен уважать меня и мою просьбу – никому ни слова!

– Я встречусь с ним и…

– Наконец-то я слышу речь мужчины из рода Фальта. Надеюсь, ты не пойдешь к нему в гости с лупарой под пиджаком и не влепишь в него два ствола картечи. Но если ты намерен сохранить свое достоинство, будь готов отвесить пару пощечин. Учти, он даст сдачи; его вера не предписывает подставлять щеки. Знаешь адрес – или тебе сообщить?

– Сначала я выясню то, что меня интересует, – Людвик вернулся в колею. – И… во сколько ты встретишься с… с Марсель? Мы пойдем вместе.

– Нет! Ни в коем случае, Люк! Чем реже ты с ней будешь видеться, тем лучше. Они, эти люди… не такие, как мы. Они влияют. Поверь мне. Но, если хочешь, я передам пару слов.

– Тогда скажи ей, что… я прошу у нее прощения. Она знает, за что.

Проводив глазами Стину, Людвик стал копаться в себе. Это было мучительно, разум противился новым открытиям, и вера колебалась в шатком неравновесии, но ему надо было прийти к некоей определенности, чтобы не оказаться сегодня в другой больнице – для умалишенных.