Текст книги "Имена мертвых"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Ана-Мария жевала хрусткую трубочку, давясь приторно-сладким кремом, а мысль была одна: «Загорелый человек в плаще сел в соседний вагон».

Опасения начали подтверждаться.

Скорей бы добраться до дома, где «троупер».

Марсель, Лолита – все забылось напрочь; в ушах звучала поговорка, которую любил падре Серафин – «Кому воскресенье, а кому погребенье».

Это плохой, очень плохой уик-энд со страшными снами наяву.

Звенели колеса, рокотал мотор под полом вагона, а Леандро, уединившись в туалете, говорил с Эдберто по рации:

– Нет, она в поезде. Четвертый вагон.

– Мы будем в Мунхите раньше электрички, – ответил Эдберто, и Северо, сидевший за рулем, прибавил скорость.

Глава 3

«Сейчас, – подумал Герц, открыв глаза и преодолев смутную, зыбкую паузу между сном и явью, когда тающие сновидения кажутся частью реальности. – Сейчас она возьмется за меня».

Туманное серое утро медленно, беззвучно освобождалось от холодной сырости, наполнявшей воздух после тяжелого вечернего дождя. За окнами из стылой дымки постепенно проступали оцепеневшие сучья деревьев. О ходе времени напоминали лишь часы, и по часам Герц угадывал действия Стины.

«Почти ровесница. Сколько ей? семьдесят два?» Время щадило ее – или темперамент итальянки не давал состариться. Стройное тело; легкий, быстрый шаг и звучный голос. С годами глаза Стины стали глубже, речь – мягче; юная свежесть увяла, но внутри ощущалась та же упрямая сталь. Непросто будет объясниться с нею.

Вот она встала. Вот умывается. Свежевыжатый сок апельсина, галета из грубой муки с отрубями – весь завтрак. Звонок в акушерский центр – все ли в порядке? Да, доктор Ларсен. Краткий отчет о пациентках.

Герц ждал, внимательно, но без интереса читая книгу.

Телефон. Наконец-то.

– Алло, Герц? – Голос настойчивый, атакующий.

– Здравствуй, Стина.

Этот голос нельзя не узнать. Этим голосом она шептала: «Милый мой».

– Герц, я ОЧЕНЬ рассержена. Мне придется поехать в Дьенн, чтобы на месте разобраться в том, что ты натворил. И ты прекрасно знаешь, как мне отвратительна привычка втайне вынашивать какие-нибудь бесчеловечные планы, чтобы потом поставить людей перед свершившимся фактом и делать вид, что так оно и должно быть. Особенно, если эти затеи коснулись моей семьи!..

– Да, с моей стороны наивно надеяться, что Фальта обрадуются возвращению родственницы. Признаться, я не рассчитывал на это.

– Значит, ты в курсе, кому написала Марсель. Господи, не стоило и сомневаться… Надеюсь, хоть не под твою диктовку?

– Нет. Это ее собственное желание.

– Интересно, где она взяла денег, чтобы оплатить доставку. Только не лги, что не давал ей на карманные расходы.

– Не давал, и это правда. Ее спонсировал Аник.

Смягчить Стину упоминанием об Анике – лукавый, но верный прием. Она всего лет десять, как поняла, что вежливый молодой мужчина, привозивший розы ей к праздникам, совершенно не меняется, словно резная фигура поющего ангела на алтаре. Но в очередной раз Стина не прогнала его с порога, а пригласила в дом.

«У нас мог быть такой же сын, Герц, если бы мы остались вместе».

«Стина, ты не представляешь, как тяжко быть его отцом».

«Но, кажется, я догадываюсь, зачем ты его…»

«Ради бога, оставь догадки при себе».

– И он же следил за почтальоном?

– Не он. И не Клейн.

– Ты стал похож на старого мафиози, Герц. Этакого дона Карлеоне, отошедшего от дел, но забавляющегося на покое шахматами, где вместо фигур – живые люди. Люди, Герц! И я среди них. Надеюсь, что не в роли пешки. Но Марсель!., как ты посмел, как тебе в голову взбрело касаться ее праха?! И Людвик. Что с ним, тебе известно?

– Да, он в больнице на улице Дредейн. Сегодня его выпишут, он вполне здоров.

– Итак, ты одним махом ударил троих. Меня, Марсель и Людвика. Ну, мы-то с племянником взрослые, переживем твой сюрприз – а она? Ты можешь встать на ее место и понять, в каком безвыходном положении она оказалась?!.

– Ее положение не хуже, чем у любого из нас. Мы все каждый день ходим по краю смерти, не зная ни срока, ни часа своего конца. Она будет знать, КОГДА, и более того – знать, что это не конец, а перерыв в существовании.

– А ее документы? легализация? Как ты это намерен устроить? Ты уже обо всем позаботился, не так ли? А с кем ты связывался, Герц, чтобы сделать ей удостоверение личности? Я скажу – с кем. С продажными субъектами из службы регистрации, с теми, кто делает фальшивые бумаги. Ты погряз в криминале, Герц, это постыдно. И все равно – то, что ты изготовишь для нее, не будет настоящим. Человек получает имя и права при рождении, а ее ты можешь вписать в мир только путем преступных махинаций. Фикция – вот что это будет. Жизнь понарошку, под псевдонимом, в обход законов…

– Особый случай, Стина, требует особого подхода. Даже у юристов существуют процедуры для потерявших память, для подкидышей, круглых сирот, не знающих своей фамилии, потерянных детей. В том числе – наречение имени не родителями, а сотрудниками учреждений опеки. Просто надо умело пользоваться правилами. И не стыди меня.

То, что она ожила, – не криминал, а все связанные с этим неудобства я взял на себя.

– Я тебя знаю, Герц; когда ты хочешь что-то доказать, ты выдумаешь сотни доводов в свою защиту. И только одного ты отрицать не сможешь – того, что это неестественно. Ее так называемая жизнь – фантом, созданный твоим электроприбором. Это против законов природы…

– …и закона Божьего, скажи еще.

– Да, и закона Божьего! В этом пункте Бог и природа не расходятся. Смерть – конец жизни. Согласись, что ты своим изобретением не отменил смерть…

– …но научился продлевать жизнь.

– О, разумеется! в виде материального призрака, питающегося от сети. И не только от сети, насколько мне известно. – Голос Стины посуровел. – Я знаю, что ты можешь отнимать жизнь, чтоб передать ее своим… изделиям.

Это тем более ужасно, Герц.

– Мое, как ты изволила сказать, изделие назначило тебе свидание?

– Не смей ее так называть.

– Хм. Ты смеешь, я не смею – как же нам быть? Так фантом она или человек, как ты полагаешь? Ведь ты хочешь с ней встретиться в Дьенне, верно?

– Да. Я не могу оставить ее в одиночестве.

– Значит, она – человек. Фантому ты бы не сочувствовала. Она – не изображение на экране, не восковая кукла и не голос, записанный на пленку.

– И тем больней мне думать о ней, Герц! Ты лишил ее права на смерть и насильно втолкнул в общество, где она – чужая, лишняя и неприкаянная. Она не может даже своим именем назваться! и это тоже твоя заслуга. Теперь она вынуждена будет служить тебе, увиваться вокруг тебя, жить у тебя, потому что именно ты отпускаешь ей жизнь по порциям! И я должна это знать и относиться к этому спокойно?!!

– Стина!.. – разозлился и Герц, – Почему-то ты не считаешь безбожными ни аппарат искусственного дыхания, ни искусственную почку! а ведь больные тоже к ним прикованы! даже если это портативная модель!

– Так то больные, – Стина возразила гораздо сдержанней, – а она – мертвая. Ты не спрашивал ее, что лучше – успокоиться по ту сторону или жить, когда тебя заставляют.

– Спроси сама. И потом, если захочешь, сообщи ответ.

– Дело не в том, насколько точно и умело ты выполняешь свои манипуляции. – Голос Стины стал еще уравновешенней. – И аналогии с искусственными органами тут неуместны. Жизнь нельзя протезировать – как бы ты ни старался, будет всегда получаться не-жизнь… или, верней, не-смерть, какое-то нестойкое пограничное состояние. Ты можешь заявить, что Клейн и Аник живут очень долго – да, это так. Но жизнь однократна и поэтому бесценна, и вновь она может появиться только из живого, из слияния двух живых клеток. Поэтому твои создания всегда будут находиться где-то в стороне… как бы ты сказал, наверное, – «на краю жизни», и в жизнь вступить не смогут. Если ты станешь их делать во множестве – их ждет незавидная участь. ИНАЯ жизнь будет отталкивать их от людей, и они станут тянуться друг к другу, озлобленные тем, что их не принимают в круг живых по-настоящему. Обман и притворство – вот что их ждет. Из-за этого, а не по какой-нибудь другой причине, Герц, я буду страдать за них. Я обязательно встречусь с Марсель, расцелую ее, и если она будет жить дальше, я приму участие в ее судьбе, но эта горечь всегда будет отравлять мою любовь. Я не избавлюсь от этого чувства.

Они молчали, тяжело думая каждый о своем.

– Возможно, позже я прощу тебе то, что ты своей технологией вмешался в жизнь моей семьи. Но я должна была высказаться. И ты не ответил мне – зачем ты это сделал? чтобы привлечь мое внимание и заслужить мою благодарность?., этим надо было заниматься раньше, Герц, гораздо раньше. Мы уже старики, и каждый прожил свою жизнь; мы давно уже не половинки чего-то целого, нам свои судьбы не склеить. Я говорила тебе: «Или откажись от опытов, или отдай свое искусство людям»; ты не захотел ни того, ни другого.

– Я и сейчас этого сделать не могу, – мрачно ответил профессор. – У меня нелегкая ноша, но ее не сбросишь с плеч и не перевалишь на другого.

– И жить с мертвыми, словно с семьей.

– Да, потому что остальные их не принимают.

– Все-таки – зачем? почему ты оживил именно ее?

– Может быть, потому, что я не в силах оживить свою сестру – я говорил о ней, ты помнишь… Франке тоже было восемнадцать лет. Это несправедливо, когда умирают молодые.

– Понимаю, Герц. Ужасно то, что с ней случилось, но судьба жестока, и с ее ударами приходится смиряться.

– Я никогда не смирюсь, – твердо произнес Герц. – Одно дело – то, что я выбрал сам, это мое. И совсем другое – то, что мне навязывают… кто угодно – хоть Гитлер, хоть Господь Бог.

– Мятежник. – Казалось, в голосе Стины звучало осуждение, но было в нем и нечто иное. Она услышала прежнего Герца. – Извини, но я не увижусь с тобой, когда приеду.

– Я и не ждал этого. Пожалуй, будет лучше, если в этот раз мы не встретимся.

– Я не выдам тебя, чертов еврейский заговорщик.

– Могла бы и не говорить об этом, – проворчал Герц, хотя на сердце стало теплей, – старая партизанка. Одна просьба напоследок…

– Так, я вся внимание.

– Скажи Марсель, чтобы она обязательно приехала ко мне сегодня вечером.

– Скажу, но за руку к тебе не поведу.

* * *

Псы молотили по воздуху сильными хвостами, перебирали лапами и нетерпеливо, радостно поскуливали. Граф Сан-Сильверский ерошил им могучие загривки, гладил по головам и позволял лизать себе лицо. Марсель в вольеру не входила, но так, на вид, ухоженные здоровенные собаки ей понравились.

– Да не пугайтесь, Марсель, не укусят! НАС они не кусают. Познакомьтесь с ними…

– Почему? – Марсель поверила, но зашла за металлическую сетку с осторожностью.

– Собаки нам сродни. Мы их… как бы сказать?., бодрим, что ли. Когда нам кто-нибудь нравится, когда мы касаемся его – от нас перетекает капелька заряда.

– А разрядиться не боитесь? – Пес с интересом обнюхал протянутую девушкой ладонь, лизнул ее и завилял хвостом.

– О нет! потери минимальные. Типа естественной усушки и утруски. И… разве жалко отдать чуточку тепла тому, кого ты любишь? Пу-усть живут, пу-усть им будет хорошо, – приговаривал Аник, наглаживая рыжевато-серую овчарку. – У меня сердце разрывается, Марсель! Собаки-то недолговечные. А построить инкарнатор для собаки – так профессор разозлится.

– Но ведь для мышек, для лягушек у него машина есть?

– Крысы, мыши мало требуют, их машина меньше стиральной. А, скажем, Оверхаге весит сорок семь кило – это ж какие нужны обмотки?!. Увы.

– Это, значит, Оверхаге.

– Да. Господин Леон Оверхаге собственной персоной. Государственный обвинитель Юго-Западной провинции, старший советник юстиции. Лев! Голова – два уха! – сгреб Аник овчарку за острые уши. – Что, догавкался? У-у-у, морда…

– А переселением душ профессор не занимается? – человеческое имя пса заставило Марсель задуматься.

– Ни боже мой. Он бы меня с просьбой всадить прокурора в псину отослал к истокам бытия. Вы не то себе представили, Марсель. Это в честь господина Оверхаге, в знак моего к нему глубокого почтения. Вот этот – судья Левен, а вон тот – инспектор Веге, тварь зубастая.

– Очень вы их любите…

– Души не чаю! Я решил – пусть будет наоборот. Вор – на воле, судьи – за решеткой. И сразу, знаете, отхлынуло; я успокоился. Такая у меня разгрузочная психотерапия…

Экскурсия по вилле «Эммеранс» была недолгой, но содержательной. Аник гордился небольшим особняком, обставленным в соответствии с его понятиями о престиже.

– Вы полагаете, что спали на простой кровати? как бы не так! Это королевское ложе, имущество короны. Если под нее залезть, можно увидеть гербовый инвентарный номер… Не верите?! там и наклейка есть: «Даровано высочайшим повелением».

– Ну, если на этом спят гости, то вы сами…

– Вот-вот, и все так спрашивают, и хотят увидеть, а потом и поваляться. Это ловушка не для вас, Марсель; пройдемте мимо. Кабинет! вы тут бывали, но – обратите внимание! Картина, занавешенная кисеей! приоткрываем…

– Аник, как не совестно! Это фотомонтаж. Вы не могли стоять под ручку с Виолеттой. Сознайтесь, что это подделка.

– А надпись в уголке? Рука ее высочества! Поэтому и кисея – не всем дозволено на это лицезреть.

– «Анику Дешану, знающему, о чем думают цветы. Виола, 19 мая 1988 года». Нет, вы действительно…

– Мечта снайпера, Марсель – самая трудная мишень.

Аника прямо распирало. Он очень страдал от невозможности встать посреди улицы и заорать: «Люди! люди! глядите! сбылись мои мечты! я пережил всех, кто меня судил, я любил принцессу, я езжу на тачке престолонаследника, у меня свой дом и нет отбоя от девчонок!» И вдруг такой случай – подвернулся человек, перед которым можно похвастаться, не таясь!

– Виола свела меня с Леонидом, – непринужденно болтал Аник, с панибратской небрежностью называя имена членов королевской семьи. – Мы охотились в Маэлдоне, чудесно проводили время… Леонид – отличный малый и настоящий аристократ. Как-то сидим мы у камина; вино – представляете, урожая 1809 года, бутылочку нам принесли из погребов, вся мхом заросла…

– Селитрой, – поправил незаметно появившийся Клейн.

– Да, – Аник метнул в него злой взгляд. – Нам откупорили, и бесподобный запах…

– Нет, не откупорили – саблей срубили, по-гусарски.

– По-моему, твой «вольво» барахлил вчера. Я слышал, когда ты подъехал, – что-то стучало в моторе. Сходил бы посмотрел.

– Я лучше послушаю.

Выпихнуть Клейна можно было разве что втроем; обреченно вздохнув, Аник продолжил:

– Сорт «император», из виноградников близ Порт-Амальера. Еще когда Наполеон…

– А, помню – ту бутылку не допил сам Бонапарт, и вам оставил половину. И кругом шталмейстеры, гофмаршалы и камер-фрейлины в чем мать ро…

– Да заткнешься ты или нет?! – взорвался Аник. – Рассказать ничего невозможно! Сам-то был при дворе?! не был! потому что – деревня! ты давно ли разучился деньги в носовой платок завязывать?!

– Как тебя повстречал, – Клейн любовался Аником, и лицо его светилось отеческой приязнью.

– Полжизни я угробил, чтоб из него сделать человека! – под невольный смех Марсель Аник возбужденно взмахивал руками. – Как вилку взять, как в рот ее засунуть – ничего не мог, ни малейшего представления об этикете! Он суп, компот и десерт ел одной и той же ложкой! А знаете, какие он цветы на подоконниках развел? вонючие герани, будто лавочник! купил в дешевом магазине! у меня от них мигрень!

– Вот этим аристократ и отличается от гомо сапиенса, – заметил Клейн специально для Марсель. – Когда башку ломает с перепоя, это называется «мигрень», когда сходить налево – то «адюльтер»; все благородно, по-французски.

– Но ведь было. Было! Еще скажи, что нет! И вино было, и Леонид, и фазаны.

– Да, я клянусь своей дворянской честью…

– …днем с фонарем которую не сыщешь, – подхватил Аник, успокаиваясь.

– …что все, поведанное графом, – правда, за исключеньем маленьких деталей. Марсель, – Клейн перешел с эпического слога на обычный, – я собираюсь в Дьенн, не хотите ли составить компанию? Кажется, погодка понемногу устанавливается – глядишь, к обеду и облака развеет.

– Аник, мне очень, очень у вас понравилось, – искренне благодарила Марсель хозяина, стоя у машины. – Здесь так чудесно! Просто прелесть, а не вилла! Куда мне бросить монетку, чтоб вернуться?

– Это нужно, когда не у кого получить приглашение. А я вас приглашаю – вас будут ждать в любое время, приезжайте запросто. Только без Клейна, – Аник с теплотой посмотрел на партнера, – а то он утомляет со своими комментариями. Можно автобусом, а если позвоните – Карт довезет вас от «Развилки». Тогда я доскажу, как отдыхал у принца в Маэлдоне.

Ни подначки, ни ехидство плечистого напарника не могли убить в Анике желание заболтать Марсель сказками о своих подвигах. Она так неподдельно радовалась уюту и красоте виллы «Эммеранс»! Это льстило Анику, и он, наверное, пообещал бы и фейерверк, и карусель в саду, лишь бы вновь услышать, что его вилла – диво, а сам он – плейбой, и без пяти минут аристократ.

Ему тотчас пригрезилась воображаемая сцена у камина, и так красочно, что он почти в нее поверил. Будто сидят они с Леонидом в глубоких креслах, смакуют едва не двухсотлетний коньяк, и принц говорит:

«Аник, отступись от моей сестры, я пожалую тебе графский титул и поместье».

«Нет, Лео, я хочу остаться тем, кто я есть. Мне хватит виллы…»

Аник поморгал, отгоняя видение.

– Марсель, старайтесь не влюбляться. Поверьте моей опытности. Ничего, кроме легких, ни к чему не обязывающих увлечений.

– Не грозит, – Марсель жестом отмела все предостережения. – Я не из тех, кто заводится с пол-оборота. И я еще не разобралась в себе самой, чтобы затевать новые знакомства…

«Врунья, – укорила она себя, – а Тьен? Нет, Тьен – это другое. Я должна поговорить с ним… и с бабушкой Стиной. Я должна, должна! И с Тьеном будет легче, ведь я – это не я, а Марта… или Мартина. Я буду как в маске. Зачем это мне? Чтобы дышать? да, так. Среди чужих тяжелей дышится. Опять физика?.. Нет, я не соврала Анику. Тьен – не новое знакомство. А почему я хочу к нему приблизиться? к Стине, к… отцу? Нет, к отцу – не сегодня, ни-ни».

– Я понимаю, – прибавила она вслух, – дело в заряде… У меня что, его очень мало?

– Нужен потенциометр, – показал Аник руками нечто величиной с кофейник, – без него не определить. Это сделает профессор.

При упоминании о Герце на Марсель упала тень, густая и холодная. Она старалась не думать о нем, и разговоры отвлекали ее, позволяли забыть о профессоре, но все время он был рядом – незримо и реально. Она вдохнула поглубже, ожидая, что от резкого вдоха внутри что-то скрипнет, станет ощутимой искусственная природа ее тела – нет, ничего, все ощущения знакомые. И остаточная боль в плече была хоть и ослабевшей, но настоящей. Никогда Марсель не чувствовала так здорово полное единство разума и тела; она мельком посмотрела на часы – и ничуть не расстроилась. Меняющиеся цифры были мертвыми и отсчитывали что-то далекое от нее. Часы показывали, сколько остается до встречи со Стиной, до свидания с Тьеном, но не до конца жизни.

Тень профессора побледнела, отступила, мирно и послушно вытянулась у ног.

– Надо прийти к нему вечером, пораньше, – напомнил Аник.

– А, конечно! – легкомысленно ответила Марсель. – Я знаю. Я приду… часов в семь, полвосьмого. Мы увидимся сегодня? Пожалуйста, приезжайте и вы, я хочу…

«Что я хочу? как это назвать? хочу видеть его рядом?..»

– …спросить кое о чем, но это долго, а сейчас мне надо в город. Я думаю сходить в церковь.

– Что ж – удачи! – Аник подал ей руку.

Голос его звучал обычно, но в словах Аника ей почудились тоска и боль.

* * *

– Ты завтракала, детка? – окликнула Ану-Марию Долорес из гостиной. – Если хочешь кушать, разогрей блинчики; они свежие, с мясом.

– Да, – сухо и безучастно ответила дочь вождя, разуваясь в прихожей. – Спасибо, Лола. Я поем.

Прочный мир квартиры заколебался позавчера, когда ворвались посланцы Повелителя Мертвых. Не к добру был их приход. Все начало постепенно разрушаться, изменился смысл самых простых, обыденных явлений; прохожие на улице, машины на дороге, телефон, входная дверь – все стало выглядеть иначе, подозрительно и угрожающе. Стал громче звук шагов, отчетливей дыхание, сильней удары сердца. Осязаемый облик предметов сделался призрачным, вещи превратились в оболочки без содержимого, и странно было ощущать прочность дверной ручки, шероховатость ткани на собственном теле и витающий в воздухе запах еды. Окружающая действительность потеряла значение, преобразилась в картонную декорацию, где разыгрывается трагедия. «За мной идут».

За мной идут. Все остальное несущественно.

Ана-Мария перемещалась в бесцветной пустоте, ясно слыша шаги за спиной.

Высокий смуглый человек в шляпе покинул поезд на конечной остановке, в Мунхите, – и потерялся, но взамен возник еще один субъект. Нырнув в подъезд, Ана-Мария взбежала по лестнице и осторожно поглядела из окна с площадки между этажами. На другой стороне улицы припарковался темно-зеленый «ситроен», судя по наклейке – взятый в прокат, фирмы «Эфер». Преследователь сел в машину, с другой стороны вышел тот, кто ехал с ней в трамвае № 7.

Пошел осматривать дом – нет ли черного хода.

Ана-Мария села на пол у стены и по привычке стала покусывать кончики своих смоляных волос.

Мыслей явилось много; все они были мелкие, пугливые, дрожащие.

«Надо звонить в полицию».

Охотников больше, чем трое, – втроем на людей не охотятся. Отвертятся ли они, когда ребята в лиловом козырнут и вежливо попросят документы? как пить дать. Они туристы. Вряд ли с оружием – в королевстве за этим следят строго. Зачем в Мунхите? чтоб осмотреть музей «Локомотивное депо», где старые паровозы и все такое. Или ищут давних знакомых, а те съехали. Ничего криминального.

Да, точно без стволов. Если б хотели убить – то улицы Мунхита в выходной малолюдны, а стрелять терминадос умеют неплохо. Обоймы не пожалеют, чтоб наверняка. Маноанский обычай велит принести заказчику голову убитого, но они на чужой земле – хватит и газеты с заметкой об убийстве.

«Хотят взять живьем», – возникла вторая жалкая догадка.

Утром. Если им известно, когда и куда она ходит. А им известно. Они даже не прячутся. Берут на страх. «Звони, не звони, крошка – ты уже на крючке, отслежена и вычислена».

«Взять „троупер“, выйти к машине – и уложить всех», храбрилась третья мысль.

И на всю жизнь в тюрьму. Та же могила, только заживо.

«Надо просить защиты у полиции», – вертелась первая из мыслей.

Ты не политический лидер, не писатель-эмигрант с известным именем, не беглый президент с украденной казной. Месяц, два, три будут стеречь, поселят в дом хмурую даму в штатском, а потом – «За отсутствием оснований постоянная охрана снята». Это в лучшем случае – если тебя поймут, поверят.

Затем Ана-Мария поднялась в квартиру. Мысли-мошки умерли и высохли, их унесло ветром.

«Бежать», – мысль-паук, мысль из темноты, тянущая паутиной к себе.

«Рассказать Лолите!» – билась в паутине муха.

На блинчики Ана-Мария насыпала слишком много перца. Горло запылало огненной трубой, в глазах защипало.

– Марсель не звонила?

– Вчера вечером. Она в норме, обещала позвонить. А я… – Долорес запнулась, поймав глазами фиолетовую розу в вазе.

– Что-нибудь нашла в библиотеке? – вопрос Ана-Мария задала механически, просто чтоб не молчать.

– Да, кое-что, но… – Роза, похожая на восковую, замерла в своем пышном цветении, и лепестки ее напоминали губы: «Тс-с-с-с!..»

– …за нами следят, – выговорила Лолита. – Эти люди, что пришли вместе с Марсель…

Ана-Мария, раскрывшая было рот, воздержалась от возгласа.

– Они выяснили, кто я, чем занимаюсь и где бываю, – напряженным, чуточку горестным голосом докладывала Долорес. – Ана, меня предупредили, чтоб я прекратила розыски. Похоже, они могут многое – слежка, вооруженные акции…

Еще часа полтора Ана-Мария размышляла, сидя у себя – старательно, не давая трусливым мыслям заглушить голос рассудка и сражаясь с пауком, что старался опутать сознание липкими нитями безвыходного ужаса. Наконец она решилась и перенесла телефонный аппарат в свою комнату.

Надо попытаться.

Бодибилдинг-клуб «Пехлеван», на ее счастье, работал и по выходным. Там не отказались дать ей телефон сьера Клейна, но попросили назваться; она откровенно объявила, кто она такая. Нечего терять.

Лишь бы он оказался дома…

– Алло?

– Сьер Клейн?

– Да, я слушаю вас.

Клейн только что пришел из гаража, поставив туда «вольво».

– Я Ана-Мария. Здравствуйте.

– Я уже все сказал. Я не держу на тебя зла. И точка. Кстати, ты обещала нас забыть. Не звони мне больше, береги здоровье.

Сердитый, грубый тон и недовольная, отрывистая речь означали, что сейчас Клейн бросит трубку.

Ана-Мария не ошибалась; Клейн готов был сказать «Прощай», как сплюнуть, и тем закончить разговор. Эта брюнетка была со всех сторон некстати – невпопад оказалась в подвале на Васта Алегре, не в лад вылезла через столько лет, чтоб подвернуться под ноги в ответственный момент… и ее память, подкрепленная зарядом! Очень вовремя она спутала прошлое с настоящим и понеслась изливать сердце тому, в кого стреляла позавчера.

К свиньям, как скажет Аник, все сантименты. Он спец по бабам, он их знает – никогда не угадаешь, куда их душа повернется. Такие связи надо отсекать и забывать. Помается, потрепыхается – и все пройдет; наваждение заряда держится недолго.

Ну кроме некоторых случаев. Но их тоже надо головой в ведро. И намекнуть Марсель, чтоб не откровенничала с этой Аной.

– Про…

– Клейн! Клейн! – вскричала трубка. – Подождите, пожалуйста!

Затем донесся сдавленный, короткий стон.

– Господи ты боже мой… – Клейн перевел дух, присаживаясь у телефона. К женским слезам нельзя привыкнуть и относиться равнодушно. Клейн не умел их игнорировать. На его памяти слишком редко плакали от радости.

И тем более он не ждал, что горестно всхлипнет эта чернявая девица, способная без колебаний выстрелить в человека.

– Ну, говори.

– Клейн, помогите мне. Я в большой опасности. У меня нет знакомых, которые…

– Что, Лолита отнесла твою железку куда полагается?

– Нет, штука со мной. Меня преследуют. Мужчины из Маноа. Я их заметила. Они сейчас тут, рядом, на улице.

Насколько Клейн знал терминадос из Маноа – по пустякам они вояжи не устраивают. Комиссар де Кордова порассказал о них немало. Жестокие ребята, настоящие мерзавцы. Если они здесь – это серьезно.

– Ты не ошиблась?

– Нет-нет. Они ходят за мной по пятам с самого утра.

– Что им надо?

– Это люди полковника Сакко Оливейра. Он обещал убить всех алуче. Всех, от стариков до маленьких. Там, в Маноа, люди Сакко рыскали повсюду. А я… я…

– Короче, и перестань скулить.

– Мой отец был военным вождем. Они похитят меня; если не смогут – убьют.

Похитят. Да, есть у них такая добрая традиция. Просто убить им мало.

Но Клейна не на том заклинило.

Если они доберутся до девчонки, говорить они ее заставят. А она единственная точно знает, кто устроил побоище на Васта Алегре. И Сакко – интересно, что это за ядовитый фрукт заморский?.. – мигом увяжет с кое-какими дьеннскими парнями кончину папочки, пропажу десяти лимонов и погром.

– Одного не пойму – с чего ты взяла, что я тот который знакомый. Есть полиция, туда и обращайся, – Клейн решил удостовериться, что Ана-Мария прочно на него нацелилась и больше никого о помощи просить не станет.

– Я… я тебя помню.

– Да, мудрено забыть с позавчера-то…

– Нет, раньше. На асьенде. Не говори, что это был не ты! – В голосе прорывалась последняя надежда. – Ты меня спас, и в прихожей… Ну пожалуйста, Клейн.

Те секунды, пока Клейн молчал, обдумывая ситуацию, показались Ане-Марии необычайно долгими, почти бесконечными.

– Так. Обещай, что будешь слушаться меня беспрекословно.

– Да.

– И шагу не сделаешь без команды.

– Да.

– Сколько их и какой у них транспорт?

– Трое. Я видела троих. Темно-зеленый «ситроен» из прокатной конторы «Эфер».

– Номер машины.

– NKW 20-189.

– Не выходи из дома, жди моего звонка. Никаких сборов; веди себя как обычно. Сиди и жди, ясно?

Заглянула Лолита:

– Солнышко, я схожу на мессу, потом к подругам. Не скучай.

Ана-Мария молча сделала ей ручкой на прощание. В том, что скучать не придется, она была абсолютно уверена.