Текст книги "Адмирал Д. Н. Сенявин"

Автор книги: Александр Шапиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

В начале 1807 года Белле докладывал Сенявииу, что к нему явился матрос 2-й статьи Сафой Григорьев, жестоко избитый капитан-лейтенантом фон Бакманом. По подозрению в краже у него табака «и других разных мелкостей» Бахман бил Григорьева палкой, кулаком и камнем и причинил ему такие травмы (лица, головы, плеч, рук и груди), что матроса пришлось отправить в госпиталь⁷. Сенявин решительно боролся с изуверством Сакманов, кричевских и им подобных. Броневскнй свидетельствует о том, что побеги были крайне редким явлением на сенявинской эскадре, а «комиссия военного суда не имела почти дела»⁸.

Узнав о случае рукоприкладства командира корабля «Азард» лейтенанта Репьева, избившего матроса, Сенявин указал, что «никак не должно было бить из своих рук матроза, а естьли нужно наказать за вину, в таком случае он мог бы приказать зделать наказание по мере вины обыкновенным порядком». Командующий требовал,

чтобы наказания применялись на основе устава. Избиение же сгоряча приводит, по его словам, лишь к тому, что «теряется уважение от подчиненных к начальству»⁹. Требование не бить «из своих рук» не было случайным для Сеня вина. Он его повторял и через двадцать лет после Средиземноморской экспедиции.

Избегая неуместной идеализации Сенявииа, мы должны отмстить, что он не высказывался за полную отмену телесных наказаний. Но и та практика, которую вводил на своей эскадре Сенявин, была значительным шагом вперед как по сравнению с фактическим положением на флоте, так и по сравнению с теми реформами, которые планировались в правительственных канцеляриях.

В 1803 году Чичагов предложил Адмиралтейств-кол-легии рассмотреть вопрос о смягчении наказании: сделать так, чтобы унтер-офицер мог давать матросу не более десяти, а офицер – не более 25 ударов, причем «чтоб линьки и кошки не были отнюдь смоленые, и первые были бы не толще как из линя в 9 частей» *. Заметим, что он поспешил тут же оговориться, что эти ограничения не должны касаться прав командиров кораблей.

Управляющий морским министерством не решался взять на себя ответственность -за такую реформу. Он только предлагал рассмотреть на заседании коллегии «не благоугодио ли будет» «поставить некоторую меру запальчивости и легкомыслию» при применении телесных наказаний. Адмиралтейств-коллегия «не сочла благоугодным» это сделать. На флоте применение телесных наказаний не было ограничено. Лишь через двадцать четыре года после того, как Чичагов внес свое предложение на рассмотрение Адмиралтейств-коллегии, о нем вспомнил и попытался ввести на своей эскадре Гейден. Но даже в 1827 году попытка Гейдена встретила серьезное противодействие со стороны многих офицеров, расценивших ее как подрыв дисциплины. Характерно и то, что предложение Чичагова пришлось долго разыскивать в архивных делах: оно было к тому времени основательно забыто.

Сенявин проявлял высокую требовательность к своим подчиненным. Он сурово взыскивал за всякое упущение,

• Кошки —плети, имевшие три, шесть или девять хностов; линьки – короткие, сплетенные из нескольких частей веревки с узлами на конце.

за всякое проявление ме;е.11сиип.^,1Иппропанпости, причем популярность его от этого нисколько не страдала, так как взыскательность его была лишена того самодурства, которое было столь распространено в крепостническом флоте.

Выдающийся флотоводец внимательно изучал своих подчиненных. Ом умел замечать и отмечать рост и успехи даже тех офицеров, которые ранее допускали серьезные ошибки. Так он выразил свое недовольство командиру линейного корабля «Уриил» капитану 1 ранга Бычснскому, который нс сумел сорвать перевозку французских войск в Псрстлянском проливе в июне 1860 года. Л когда через очень короткое время тот же Бычепскип успешно провел амбаркацпю русских и черногорских поиск в порту Кроче, Сснявпп по достоинству оценил его заслуги.

Подбор н выдвижение офицеров Сен яви и всегда стремился осуществлять с учетом их способностей, что шло вразрез с порядками, существовавшими пп царском флоте.

Командир фрегата «Веиуе» капитан-лейтенант Баскаков, который находился в нетрезвом состоянии в момент выхода в море, был Сенивиным немедленно отстранен от командования кораблем и назначен с понижением в должности. Баскаков спустя некоторое время подал жалобу на «худое расположение» к себе командующего. Дмитрий Николаевич письменно ответил, что, считая проступок случайным, он давно простил офицера, а за последовавшую добросовестную службу представил его к награждению орденом; таким образом, о худом расположении говорить не приходится. А по поводу назначения командирами фрегатов младших, чем Баскаков, офицеров адмирал прямо заявил, что он назначает «не по старшинству, а по способностям»¹⁰.

Разбирая различные воинские проступки, Ссиявин всегда взыскивал не только с непосредственных вииов-ников, но и с начальников, не сумевших предотвратить эти проступки. В 1806 году был отдан под суд матрос бригантины «Длесино» Севастьянов за то, что. будучи назначен «урядником» па баркас, ушел с пего самовольно и вернулся па корабль на наемном ялике в пьяном виде. Чтобы усугубить вину матроса, командир бригантины доложил Ссиявину, что Севастьянов и раньше

замечался «в худом поведении». Сенявин указал по этому поводу, что командир, знавший «худое поведение» Севастьянова, «отправил его на барказе за урядника весьма неправильно» ^п.

В апреле 1806 года матрос Иванов, посланный в составе команды с «Сслафаила» для строительства фонтана ¹² на Корфу, был ранен местным жителем. Грек напал па Иванова за то, чго он «взял из любопытства лежащие на земле под масличным деревом» несколько маслин. Сенявин потребовал от правительства Республики семи островов срочного расследования этого случая и наказания жителя, виновного в ранении русского матроса. И в то же время Дмитрий Николаевич указал командиру «Селафаила» на то, что . «при настоящей исправности в команде не должно произойти такого беспорядка». В качестве примера Сенявин поставил команду с. «Петра», которая два месяца работала на строительстве фонтана «и не случилось никакого неустройства» ^,3.

За избиение матроса Григорьева офицером «Азии» Бакманом Сенявин приказал командиру «Азии» Болле наказать Бахмана и занести взыскание в его послужной список. И одновременно самому Белле было указано, что «•при настоящем устройстве на корабле не должно бы встретиться такового безпорядка» ¹⁴. Белле не хотел признавать себя ответственным за изуверство своего подчиненного и написал об этом командующему. И несмотря на чрезвычайную занятость, связанную с предстоявшим переходом эскадры в Эгейское море, Дмитрий Николаевич тотчас же дал обстоятельный ответ. На конкретных примерах он показал, что своим попустительством Белле сам создал условия, при которых стало возможным самодурство отдельных офицеров.

Подход Сеняшша к воспитанию людей станет для пас более ясным, если мы разберемся в разногласиях, которые возникли у командующего с младшим флагманом А. С. Грейгом. К Г реп гу поступили от местных жителей жалобы на офицера Прохорова. При разборе дела Прохоров нагрубил Грсйгу, и тот написал жалобу Сепивину. Грейг намеревался подвести Прохорова под суд и предложил русскому дипломатическому представителю па Корфу /Мочениго собрать у корфиотов сведении, компрометирующие этого офицера. Грейг писал Сснявину, что он не предвидит «никакой надежды» на

исправление Прохорова, который «дерзкими поступками» нарушал спокойствие жителем Корфу, а главное «осмелился нарушить должное уважение и почтительность» к нему—Грейгу. Однако Сеияшш самым решительным и категорическим образом отверг довод о неисправимости Прохорова и счел недопустимым отдачу его иод суд. Более того, командующий объявил выговор Грейгу за то, что ои не разобрался в деле Прохорова и не наложил на него дисциплинарного взыскания своею властью ^,г

Сеияшш всегда старался отделить действительную провинность от напраслины, которая возводилась на подчиненных отдельными командирами. В июле 1800 года командир корабля «Михаил» Лелли обвинил своего помощника в систематическом невыполнении приказаний и в нарушении субординации ¹⁰³. Расследованиями было установлено, что, явившись по служебному делу в каюту Лелли и застав его в ночном туалете, помощник командира сказал ему: «Скиньте колпак, когда говорят с вами без шляпы». Подобное обращение было, конечно, явным нарушением субординации. Но обвинения п систематическом невыполнении помощником командира приказании Лелли расследованием не подтвердилось. В своем приказе Сенявнн указал на то, что обращение помощника командира «Михаила» было дерзким по отношению к командиру. Самого же Лелли Сенявин предупредил, что недостойно для командира пытаться отяжелить вину своего подчиненного, присовокупляя к ней обвинения в мнимых проступках. В заключение своего приказа Дмитрий Николаевич потребовал от обоих офицеров, «дабы впредь остерегались от подобных забывчивостей в своих обязанностях» и не заводили «вражду между собою» ^,б.

К склоке в офицерской среде Сспявим относился с особой нетерпимостью. Он всегда боролся со склочниками и решительно защищал своих подчиненных от ложных обвинении и поклепов. Особенно изощрялся в подобных поклепах начальник контрольной части на эскадре Шсльтииг. Быстро раскусив этого склочника, Дмитрии Николаевич категорически отверг его домогательства о наложении взыскании на честных и добросо-

вестных офицеров. В рапорте Чичагову Сенявии дал убийствеипую характеристику Шсльтиигу: «Соображая

поступки его, я сумисваюсь, чтобы он нс был помешан в уме или нс имел другой болезни, весьма свойственной со злобою» ¹⁷.

Решительно пресекая склочничество и интриганство и требуя справедливого и тактичного отношения начальников к подчиненным и соблюдения подчиненными строгой дисциплины, Сенявии добился сплочения офицерского коллектива эскадры. Характерно,– что большая часть известных нам недоразумений между офицерами возникала в отсутствии командующего. Но умелое и авторитетное вмешательство командующего приводило к быстрому разрешению конфликтов.

Сенявии неоднократно говорил, что для успеха в больших боевых делах исключительно важно добиться «единодушия частных начальников» и особенно «рвения со стороны подчиненных». Искусная воспитательная работа помогала ему добиваться и того и другого.

ГЛАВА XXVI

ЦАРСКАЯ ОПАЛА

Тотчас же пост возвращения– на родину Сепявин возбудил ходатайство о расплате с офицерами, матросами и солдатами. В короткий срок он составил «генеральный счет и ведомость, в какие команды и за что следует отпустить денег». Согласно этому документу задолженность командам кораблей по одному только жалованью составляла около I 400 тыс. рублей. Кроме того, им причиталось получить 670 000 рублей «за неполученную провизию», 112 000 – за . певыданиое обмундирование ¹⁰⁴. Дело, таким образом, касалось удовлетворения насущных интересов и законных требований многих тысяч воинов и требовало самого безотлагательного решения. Но, попав в дебри министерских канцелярий, оно надолго там застряло.

Сепявин был хорошо знаком со стилем работы больших и малых бюрократов. И все же он не мог предвидеть, что возбужденное им срочное дело будет тянуться более полутора десятков лет, что по этому делу будут исписаны десятки тысяч листов бумаги и составлены пудовые фолианты.

В течение нескольких месяцев после представления «генерального счета и ведомости» в Адмиралтейскую коллегию Сенявин терпеливо ждал. А затем его терпение иссякло, и он стал жаловаться на волокиту, подрывающую доверие к командующему эскадрой и высшим правительственным инстанциям. «Я уверил команды, – пишет Дмитрий Николаевич, – что по прибытии в Россию долг мой будет пещись о возвращении им собственности их... Они мне верили и не только не роптали за все _#время бытности за границею, но и по возвращении в Россию уже около 8 месяцев удерживаются просить им принадлежащего, конечно, оставаясь в уповании на мое ходатайство».

До Сенявина дошли слухи, что чиновники Морского министерства намерены задержать жалованье личному составу эскадры до окончания проверки всей его денежкой отчетности. Адмирал доказывал, что для определения размеров невыплаченного командам жалованья вовсе нет • надобности производить общую проверку всех денежных расчетов. Но его доводы не принимались во внимание. Лишь после того как специальная комиссия нашла расчеты Сенявина верными, вопрос о выплате жалованья был поставлен перед Департаментом государственной экономии и перед Государственным советом. Здесь также должны были признать претензии Сенявина вполне обоснованными и точными и осенью 1810 года постановили выплатить личному составу его эскадры свыше двух миллионов рублей.

Но получить эту внушительную сумму из казначейства оказалось очень нелегко. Во всяком случае в

1810 году и в первую половину 1811 года жалованьем были удовлетворены только одиночки. А в ноябре

1811 года царь указал «на первый случай» платить только тем офицерам и матросам, которые ушли в отставку, а также наследникам офицеров и матросов, которые успели уже умереть. После этого указа в течение года было выплачено 230 000 рублей, причем удалось расплатиться далеко не со всеми лицами, на которых распространялся царский указ. Столь скудный отпуск средств нельзя объяснить только финансовыми трудностями, связанными с Отечественной войной 1812 года. В самом деле, через много лет после окончания этой войны жены, дети и даже

внуки русских воинов – участников средиземноморских кампаний 1806—1807 гг. продолжали забрасывать Адмиралтейскую коллегию прошениями об удовлетворении их денежных претензий.

С вдовой матроса линейного корабля «Ретвизап» Горева казна полностью рассчиталась за жалованье, неполученную провизию и мундир ее покойного мужа лишь в 1823 году, а наследники матроса 1 Ьазарсвского с корабля «Ярослав» получили причитавшееся ему жалованье в 1827 году, то есть через двадцать лет после того, как оно было заслужено. Задерживая выплату жалованья на десятки лет, правительство все более запутывало делопроизводство. Нужно было представлять свидетелей, удостоверяющих право наследства, нужно было посылать в Петербург доверенности на получение денег, нужно было наводить из года в год справки о том, когда эти деньги будут выдаваться, и т. д. и т. п.

Тем участникам средиземноморских кампаний 1806– 1807 гг., которые имели неосторожность остаться в живых и даже не вышли в отставку, еще труднее было получить причитавшееся им жалованье, чем наследникам умерших офицеров и матросов, относительно первоочередной оплаты которых имелся специальный царский указ.

Лишь в 1827 году комитет министров принял решение об окончательном расчете «с чиновниками и служителями, бывшими на эскадре адмирала Сеиявиил», причем этому способствовало возросшее к тому времени личное влияние Дмитрия Николаевича¹.

В составленных Сенявпиым «генеральном счете и ведомости» было учтено не только невыплаченное жалованье и стоимость невыдаиной провизии п обмундирования. В этих документах определены были также размеры призовой суммы, которую командующий не выдал своевременно личному составу, и премиальных сумм, положенных офицерам и матросам «за взятый и истребленный суда, крепости и артиллерию» и за захват адмиральского флага па корабле «Ссд-эль-Бахри».

В рапорте морскому министру Дмитрий Николаевич напоминал о материальных затруднениях, которые заставили его пустить вырученные от продажи призовых судов суммы «для продовольствия служителей... и для

исправления и снабжения ескадры». Сеиявин обращал внимание правительства на то, что казна потеряла бы по меньшей мере миллион рублей, если бы вместо призовых сумм он брал деньги взаймы у банкиров. Морской министр дал в свое время разрешение па такие займы, но ведь по ним пришлось бы платить проценты, платить за комиссию, терять от падения курса. И в довершение всего деньги уплыли бы за границу, тогда как сейчас они останутся внутри страны. Моряки не протестовали, когда деньги, причитавшиеся за взятое в приз имущество, удерживались командующим. Они надеялись, что получат на родине все, что им положено. И Сенявин просил теперь не подрывать это доверие и немедленно возместить всем офицерам, матросам и солдатам суммы, которые они должны были получить еще па Средиземном море.

Рапорт этот был подан 24 октября 1809 года, то есть на второй месяц после прибытия Сенявина в Ригу. Ответа же на него пришлось ждать почти целый год. «По докладу моему государю императору, – писал морской министр, – его императорское величество объявить изволил: «Когда и самая эскадра судов, приобретавшая сии призы, оставлена им (Сенявиным. – Л. Ш.) в неприятельских руках, то и нельзя предполагать для нея установленной в призах награды»².

Царское решение было несправедливым и незаконным. Разве можно было обвинять Сенявина в том, что после Тильзитского мира он был слишком поздно извещен о необходимости вернуться в Россию и не успел пройти Атлантику до наступления осенних штормов и до начала русско-английской войны. И разве Сенявин нс нашел выхода из, казалось, безвыходного положения, в котором эскадра, отнюдь не по его вине, оказалась в Лиссабоне. Упрекать командующего не было у царя никаких оснований. И уже вовсе незаконно и нелогично было за мнимые ошибки командующего отказывать в возвращении денег, которыми офицеры и матросы ссудили в 1806—1807 годах государство.

Отказ царя выплачивать призовые суммы причинил обиду всем, кто четыре или даже пять лет выносил на своих плечах тяготы и опасности средиземноморских кампаний и походов, тем более, что люди, досрочно вернувшиеся с эскадры на родину, сполна получили прн-

читавшиеся им призовые суммы. Трудно было понять героической команде «Селафанла», взявшей в плен адмиральский корабль «Сед-эль-Бахрн», почему нс платят причитающиеся ей по закону призовые деньги, если корабль этот три года действовал в составе российского флота, а затем был продан царем французам. Трудно было понять офицерам и матросам, почему попирается закон о разделе между личным составом эскадры денег, вырученных при продаже призового имущества, хотя закон этот был подтвержден и уточнен в 1806 году и затем не отменялся. Понятно было только, что нс для самодержцев пишутся законы и нет инстанции, в которой можно было бы обжалован» беззаконие самодержцев. Царскую резолюцию надлежало принять со «смиренным благоговением» и без всяких возражений.

Но Сенякин не смирился. Выждав два года, он снова поднял вопрос о выплате призовых денег. К этому времени русско-французский тильзитский союз отошел в прошлое и сменился войной 1812 года, а русско-английская война, наоборот, сменилась союзом. Кровно заинтересованные в том, чтобы руками русских солдат разгромить своего опаснейшего конкурента – наполеоновскую Францию, правящие классы Англии всячески заискивали перед царем и постарались в точности выполнить невыгодные для них условия договора, подписанного в 1807 году Сеняшшым и Коттоном в Лиссабоне. Наиболее сохранившиеся линейные корабли «Сильный» и «.Мощный» прибыли в Кронштадт. Остальные пять кораблей и фрегат пришли в полную негодность и не могли дойти до русских портов. Л так как по Лиссабонскому договору они должны были быть возвращены в таком же состоянии, в каком были сданы, Англия заплатила за них н заплатила по очень высокой цене³.

Александр I мотивировал отказ выплачивать деньги за взятое сенявннской эскадрой в приз имущество тем. что «самая эскадра, приобретавшая сии призы» оставлена в неприятельских руках. В 1812 году обстановка изменилась, и поводов для удержания призовых денег более не оставалось. Сеня вин составил в этой связи специальный рапорт. До царя этот рапорт не дошел: сменивший Чичагова на посту морского министра Траверсе возвратил его «с стремительным отказом». Но Сснявип не успокоился. Целых пять лет он пробивал своему ра-

порту путь в царский дворец. В 1817 году ом добился своей цели и доказал, что, оставаясь верным своей собственно!! резолюции. царь должен заплатить призовые деньги. Когда Александр прочел сснявинскин рапорт, он сказал: «Сепявин прав, но дерзок. Выдать призы». И их выдали, правда, с запозданием больше чем на десять лет ¹.

Возвращаясь к событиям, происходившим непосредственно после возвращения Сенявнна из Англии, следует остановиться на конфликте, который у него возник с министерским начальством в связи с награждением матросов эскадры орденами. В начале XIX века был учрежден «Знак отличия военного ордена» специально для нижних чинов. На каждую роту, отличившуюся в бою, полагалось «но низшей пропорции» два ордена, по средней – 3—4 и по высшей – 5 орденов. На отличившийся в бою линейный корабль положено было соответственно от 18 до 45 орденов.

Адмиралтейская коллегия запросила Сенявнна, за какие сражения 1807 года должны быть награждены его матросы и солдаты. Дмитрий Николаевич ответил, что награждать следует за Дарданелльское и Афонское сражения и за высадку десантов. Получив ордена, Дмитрий Николаевич приступил к их раздаче. Однако Адмиралтейская коллегия прислала мало орденов, так как производила расчеты <спо средней пропорции». Сенязнн же высоко оценивал героизм матросов и солдат в сражениях 1807 года и выдавал ордена «по высшей пропорции». Он настаивал, чтобы к 340 доставленным ему орденам было добавлено еще 138 и добился своего, несмотря на противодействие начальства ⁵. Эти дополнительно присланные ордена Сеня вин роздал командам кораблей, которые позже других вернулись на родину и потому больше испытали невзгод и лишений.

В то время как корабли, которые Сенявин вол в балтийские порты, силой обстоятельств были задержаны в Лиссабоне и Портсмуте, корабли, остававшиеся в средиземноморских портах, были сначала переданы царем в распоряжение Наполеона, а затем (в 1809 году) буквально за гроши проданы Франции. Команды этих кораблей возратшшсь на родину сухим путем.

Об отношении царских чиновников к героическим участникам средиземноморских кампаний 1806—1807’ гг.

ярко свидетельствует эпизод, связанный с возвращением в Россию из Тулона команд линейных кораблей «Петр» и «Москва».

В начале 1810 года была закончена передача этих кораблей французам и команды выступили в поход. Не имея теплой одежды, они в зимние месяцы прошли через всю Западную Европу; нигде не останавливались без крайней нужды, нигде не задерживались. Когда отряд дошел до Восточной Пруссии, его командир – капитан 1 ранга Гетцен – уведомил Чичагова, что 24 мая по новому стилю он будет на границе. Гетцен просил подготовить к этому времени продовольствие и подводы для отряда. Но изголодавшиеся и изнуренные матросы подошли к границе раньше, чем предполагал их командир. И вот они увидели пограничный столб, за которым простиралась родная земля.

Легко себе представить, что в этот момент чувствовали люди, которые почти пять лет оставались вдали от родины. Но сразу за пограничным столбом на них глянули отвратительные свиные хари прожженных бюрократов. Россиенский капнтаи-исправиик заявил, что получил повеление встречать отряд 24 мая, а матросы «осмелились» идти без отдыха и прибыть на родину уже 9 мая. На этом основании капитан-исправник отказался снабжать отряд даже самым необходимым. Гетцен разъяснял, что он просил о встрече 24 мая по новому стилю, то есть 12 мая по старому, что матросы прибыли, таким образом, только на три дня раньше срока. Но никакие уговоры не действовали на полицейского чиновника. Случайно в это время в Россиенах оказался представитель губернской администрации. Капитан 1 ранга Гетцен попытался было обратиться к нему, однако он, приняв Гетцена за капитана ¹⁰⁵, счел для себя зазорным встречу с офицером такого небольшого чина. Он даже отказался (назвать себя и уехал, не оказав команде никакого содействия.

Двигаясь по Россиенскому, а затем по Шауляйскому уездам, команда, насчитывавшая почти тысячу человек, «довольствовалась содержанием весьма худо»: матросы получали только хлеб, да и то неаккуратно. Правда, простые литовские крестьяне проявляли заботу о матро-

сах и «от усердия некоторых хозяев» те получали иногда вместе с хлебом похлебку. Но большего не было и у самих крестьян.

Весна в 1810 году сильно запоздала, и в середине мая в Литве еще стояли холода. А 17 мая была «чрезвычайная стужа». Виленский губернатор доносил, что в этот день в районе Шауляя померзло и околело более 300 лошадей, коров, овец и свиней, которых крестьяне вынуждены были выгонять за околицу, так как их нечем было кормить. В этот день в Шауляе находилась одна из колонн отряда Гетцена. Командовавший этой колонной лейтенант Гильдебраит никак не мог получить у капитан-исправника лошадей и в ожидании их продержал матросов под холодным дождем в течение пяти часов. В 10 часов утра они выступили из Шауляя. Погода, между тем, ухудшилась: началась буря со снегом и градом. В результате 13 матросов и 2 возчика погибли от мороза, а 1 матрос пропал без вести. Люди, которые не раз выходили победителями над штормами в открытом морс, люди, которых пощадили ядра и пули з жестоких сражениях, люди, которые прошли пешком пол-Европы, стали жертвой бездушных бюрократов.

Это чрезвычайное происшествие взбудоражило не только общественность, но и начальство. Пошли запросы из Петербурга и казенные отписки местных властей. Виленский губернатор пытался все свалить на погоду. Но и он должен был признать, что «сверх изъясненной погоды к смерти могло несколько причи-ииться» то, что матросы не имели шинелей н были одеты только в суконные куртки и шаровары, и то, что некоторые из них при выходе из Шауляя уже были нездоровы.

Гетцен выяснял у лейтенанта Гнльдебранта, какие средства были употреблены для спасения обмороженных и «какое пособие им было подано со стороны лекарей или ротных начальников?» Лейтенант отвечал, что с упавшими в пути оставляли унтер-офицеров и «крепких людей». Относительно же медицинской помощи он вынужден был промолчать. Отвечать было нечего: люди гибли, а помощи им не оказывалось никакой ⁶.

Полтора года с лишним после прибытия из Англин Сснявин не получал никакого назначения, а затем был возвращен на прежнюю скромную должность, которую занимал перед, средиземноморскими кампаниями: на ос-

новации царского указа он принял 2 мая 1811 года командование над Ревельскшм портом ⁷.

В это предгрозовое время на европейском горизонте явственно вырисовывался призрак новой войны между Францией и Россией. Проводя (политику «движущейся границы», Наполеон присоединял к своей империи все новые и -новые земли, увеличивал численность овоен армии, все ближе придвигая ее к русокой границе.

В феврале 1812 года из Швеции стали поступать сведения о том, что -император французов подготовил к отправке в Балтийское морс большое количество канонерских лодок. Было очевидно, что они предназначались для поддержки войск, которые должны были после нападения на Россию наступать на петербургском направлении.

В этой связи царь приказал построить *в течение двух месяцев 60 новых канонерских лодок. Одновременно были приняты меры к скорейшей подготовке к боевым действиям 230 канонерских лодок, которые уже имелись на Балтике. Подготовкой канонерских лодок, стоявших в Ревеле и, в частности, их укомплектованием личным составом Сенявин много занимался летом 1812 года.

Получив в начале 1812 года сведения о предполагаемом усилении французского флота на Балтийском море, царское правитсльство решило усилить руководство как гребным, так и корабельным флотом. Новые назначения получили адмиралы Тет, Грейг, Моллер и другие⁸. Сенявин же был оставлен на второстепенном посту командира Ревельского порта, где меньше всего он мог проявить свои флотоводческий талант.

Наиболее важной задачей, в решении которой Сенявин принял участие в период Отечественной войны 1812 года, была перевозка морем корпуса Штейнгеля. Корпус этот оставался в Финляндии после окончания русско-шведокой войны 1808—1809 гг. Когда началась Отечественная война и стало вместе с тем ясно, что со стороны Швеции ничто России не угрожает, решено было перевезти корпус Штейнгеля под Ригу. Главный удар Наполеон наносил на направлении Смоленск – Москва. Направление Рига – Петербург было вспомогательным. но оно имело все же немалое значение. Между тем под Ригой было очень мало войск. При таких обстоя-

тельствах быстрая перевозка корпуса из Финляндии в Ревель и переход его оттуда к Риге имели существенное значение. Сенявин хорошо подготовил Ревельский порт к «приему войск и к их отправке дальше на юг.

Если не считать подготовки канонерских лодок и обеспечения перевоз-ки корпуса Штейнгеля, почти ничто в жизни Ревельского военного порта не было связано с войной. Просматривая «протоколы отходящим делам конторы главного командира Ревельского порта», мы можем проследить, чем приходилось заниматься Сенявину в дни жарких боев, которые решали судьбы родины. Тут были дела о выдаче офицерам и матросам денежного жалованья и других видов довольствия, об отпуске денег на бумагу или свечи, о расплате с мастеровыми людьми, о поимке беглого крестьянина и т. д. Контора составляла ведомости о больных и умерших, ведомости о приходящих и уходящих купеческих судах. Понятно, что Сенявин изнывал в тихой ревельской заводи л рвался в действующую армию.

28 июня 1812 года он подал царю рапорт: «В то время, когда каждый россиянин пылает мщением и о подчищается на неприятеля, вступившего в пределы государства, я занимаю здесь пост главного командира порта... Усердствуя высочайшей службе вашего импера-торскаго величества и ревнуя соотечественникам моим, я желаю обще с ними, будучи безполезен при настоящем месте, или пасть, или поражать неприятелей». Сенявин просил дать ему возможность принять участие в боевых действиях против французских оккупантов.

Когда морской министр доложил рапорт командира Ревельского порта, царь спросил: «Где? в каком роде службы? и каким образом?» Этими тремя вопросами ограничилось ««высочайшее» реагирование на патриотическую -просьбу Сенявина. Эти три вопроса и были сообщены ему в качестве резолюции на его рапорт.

Сенявин тотчас же ответил на недоуменные вопросы царя. В поданном 8 августа новом рапорте он доложил, что намерен отобрать в своем маленьком калужском имении «людей, годных на службу», и вступить вместе с ними в формируемое в Москве ополчение. Я «вступлю, – писал Дмитрий Николаевич, – в тот род службы и таким званием, как удостоены будут способности мои».

Объясняя царю, «каким образом» он намеревается участвовать в воине с французами, заслуженный адмирал нс смог удоржаться от запальчивости: «Буду, – писал он, – служить таким точно образом, как служил я всегда и как обыкновенно служат верный и привер-жениыя русский офицеры государю императору и своему отечеству».