Текст книги "Проклятый (СИ)"

Автор книги: Александр Лимасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

Чадящие светильники отбрасывали тусклый свет, на мгновение вырывающий из тьмы стол, книги и тут же возвращающий их ей. Огонёк лампадки освещал лики святых и стоящий перед ними крест, покрытый искусной резьбой, изображающей прибитого к нему человека с венцом из колючек на голове.

Молодой монах, скрытый с ног до головы хламидой священника стоял в дверях, лицо закрыто капюшоном. Светильники даже не разгоняли мрак, а сквозняк пригибал и без того еле тлеющие язычки и он силился понять, есть ли кто-нибудь в комнате.

Скрипящий голос, похожий на звуки пыточного колеса велел: – Закрой дверь, Димитрий.

Мужчина вздрогнул, он не любил того, кому принадлежал этот голос. Встреча с его обладателем не обещала ничего хорошего, а после того, как Димитрий отказался участвовать в нападении на деревеньку волхвов, можно было ожидать чего угодно. Старый шрам на груди, оставленный турецкой саблей, заныл, ребра срослись, но побаливали, когда он нервничал. Поглубже вздохнув, чтобы успокоиться, придать голосу смирение и покорность, вошёл, притворив за собой дверь.

– Слушаюсь, отец-настоятель.

– Сядь, Димитрий, дело серьёзное. – старик засветил свечу на столе. Капюшон до половины закрывает лицо, видны лишь жестко очерченные губы, да сморщенные руки, перебирающие чётки, выглядывают из рукавов. На среднем пальце правой руки сверкает перстень тончайшей работы: змея обвивает палец, кончик хвоста завивается кольцами, на них покоится голова, от неё начинается раскрытый капюшон. Рубиновые глаза смотрят прямо вперёд, в распахнутой пасти поблёскивают алмазные клыки. Димитрий видел этих гадин под стенами Иерусалима во время искупительного паломничества, там их называли кобрами. Так этот перстень словно только что вышел из песков святой земли, чуть шевельнись – бросится.

– Ты отказался выполнить веление господа нашего.

– Но эта деревня была беззащитна! А я, хоть и бывший воин, но не убийца!

– Не перебивай! Эта деревня нам вообще не мешала, но там жил человек, который мешал нашему господину.

– Убили бы его одного и дело с концом.

– Ты хоть представляёшь, о чём говоришь?! Господь сказал, что он непобедим в лесу, а выманить его невозможно. Он велел отвлечь и измываться над его женщиной.

– Зачем?

– Его слабость, по расчётам он должен покончить с собой, либо всю оставшуюся жизнь быть полоумным, ухаживать за женой.

– Слишком жестоко, мы и так уничтожаем их культуру и наследие предков. Чем он-то помешал?

– Тем, что живёт! – рассвирепел старик. – Ты смеешь настаивать на том, что господь не прав?! Ты будешь наказан, я отлучаю тебя от сана! В казематы его! – старик хлопнул в ладоши, звук получился густым, мощным, ровно тараном врезали в ворота. Глаза змеи на перстне вспыхнули огнём. Устрашённый Димитрий попятился, но чьи-то руки схватили его, в голове вспыхнули мириады звёзд. Больше он ничего не помнил.

Факела, меняемые каждый час, освещали внутренний дворик монастыря. Отсветы играли на бревенчатых стенах жилья для монахов, в небольшом отдалении вгрызся в землю домик отца настоятеля, а совсем под стеной заложен фундамент, каменная кладка возвышается уже в рост человека. Там будет часовня, новое жильё для главы монастыря и верхушки монашеского братства. Всё окружено частоколом из сосновых стволов, ещё пахнущих лесом. Площадка, укреплённая с внутренней стороны стен, позволяет охране стоять, обстреливая нападающих, и не боятся ответных стрел – заострённые концы брёвен образуют подобие бойниц.

Братья-охранники неспешно ходят поверху, все бывшие охотники с метким глазом и верной рукой. В руках покачиваются арбалеты. Дорогие механические луки уже не раз оправдали свою стоимость: местное быдло пыталось разрушить монастырь, не желая принимать истинной веры, даже огненные стрелы метали, но короткие толстые стрелы арбалетов отгоняли всех на расстояние, с которого не достанет самый мощный лук. А несколько наиболее смелых навсегда остались лежать под монастырскими стенами. Там всё ещё видны холмики. Отец настоятель, проявляя милосердие, отпустил нечестивым язычникам все их грехи, даже прочитал заупокойную над их могилам. Стражам позволялось вместо рясы носить штаны и кожаную куртку, удобные для стрельбы.

Братья-охранники, обходящие стены, встретились, остановились, глядя друг на друга.

– Ну, что, брат Василий, не слышно этих смердов?

– Не слышно, Брат Константин. – охранники захохотали. Это пусть монахи думают, что привлекли их своими проповедями. Болваны! Они даже не представляют, насколько умелая стража у Владимира. Пока было приказано защищать монастырь, но, лишь придёт приказ, сбросят эти балахоны, что постыдилась бы надеть и женщина, облачатся в сверкающие панцири и вернуться в дружину князя огнём и мечом укреплять его власть.

– Ну, что брат, откроем секрет?

– Открывай, брат. – они двинулись к дальнему углу, аккурат за стройкой. Внизу груды камня, досок, грязь и вонь, а здесь, о Апия – мать сыра-земля! – кувшин с узким горлом и самой драгоценной жидкостью мира – вином из самого Цареграда. Дурные монахи используют его в своих тупых ритуалах.

– Причастимся, брат?

– Причастимся, ещё как причастимся! – захохотал второй, срывая опечатанную воском крышку. Он припал к горлышку и начал жадно пить, поднимая донышко всё выше. Названный Константином отвернулся, чтобы не видеть такого блаженства. Сейчас он заберёт кувшин, и уже Василий будет лопаться от зависти.

Что-то хрустнуло. Константин обернулся и увидел, что Василий заваливается назад, а кувшин задрался совсем высоко.

– Эй, ты! – он схватил драгоценный сосуд и саданул приятеля в грудь. – Лопнешь скотина!

Василий разжал пальцы и начал падать, и чёрт бы с ним, не жалко, но кувшин потянуло следом, словно зажатый зубами. Константин вцепился в него, (вино же вытекает!) потянул вниз. Приятель, наконец, отпустил кувшин и начал медленно падать. Константин ругнулся:

– Всё вылакал зар… – он осёкся, вперившись взглядом в приятеля. Василий вытягивал из сосуда словно чёрного ужа, только слишком прямого и не двигающегося. Вот он вытянулся на локоть, кувшин скребёт и вырывает из рук. Внезапно сопротивление резко ослабло, а на появившемся хвосте змеи расцвел черный цветок, словно оперение стрелы. Тут же приятель без крика рухнул с подмостков. Внизу глухо ударило, словно свалился мешок с… землёй. Константин открыл рот для крика, но не издал ни звука. В ухе резануло и как-то сразу стало тихо-тихо и совсем темно. Он ещё немного постоял, покачиваясь, лицо мелко дрожало в такт колебаниям чёрного цветка на толстом стебле, мгновенно выросшего из уха и выпустившего блестящий металлом треугольный корень с другой стороны, и полетел вслед за Василием. Резким щелчком прозвучал разбивающийся кувшин, и снова всё стихло.

С еле слышным треском крюк вонзился в край бревна, от рывка засел глубже, надёжно закрепляя верёвку. Она натянулась струной, мелко задрожала. На мгновение на помосте появилась тень и тут же растаяла.

Трое стражей, спешивших на подозрительные звуки, не заметили скорчившейся в ночном мраке фигуры. Мгновением позже им было уже всё равно: стрелы с чёрным оперением выбросили их за частокол, успокоив навеки. Недостроенная каменная стена скрывала угол ограды, в котором потихоньку исчезали стражники. Из тени вылетели ещё две стрелы, впились в затылки оставшихся охранников, стороживших ворота.

Прячась от света факелов, человек подбежал к бараку, ноздри затрепетали, улавливая запахи.

– Так, так. Лук, жареное мясо, медовуха. А как же пост? – бормоча, человек тихо притащил со стройки пару брёвен, подпёр ими двери. – Я тоже люблю жареное мясо.

Склад находился недалеко от бараков, там наверняка хранится масло.

Смолистые брёвна, конопляное масло – всё вспыхнет мгновенно. Тягучая жидкость выливалась без плеска, очень быстро стены сально заблестели. Факел победно засиял в руке человека.

– Любимая, ты просила не мстить за тебя, прости! – с этими словами он поджёг строение.

Пламя перекинулось на масло. Сначала нерешительно затем, освоившись, рыча побежало вдоль стены. Окончательно осмелев, заревело, охватив всё здание, взметнулось до небес. Чуть погодя из барака донеслись полусонные крики удивления, позже – ужаса и боли. Раздалось несколько мощных ударов, кто-то пытался открыть дверь – бесполезно, хоть и из дерева, но строили на века, надёжно.

Человек вынул меч и побежал к дому отца настоятеля. Оттуда выскочил заспанный охранник, зверовато вращая вытаращенными от удивления глазами. Зубья меча распороли ему глотку.

Запоры долго не продержались, от третьего удара дверь слетела с петель, обломок бруса грохнулся с другой стороны.

– Именем Христовым… – начал было оказавшийся на его пути монах, но не закончил. На стене осталась дуга красных брызг, словно небрежный мазок кистью, тело мягко повалившись на пол, заскребло ногтями по доскам, из среза шеи тугой струёй била кровь, поднимаясь фонтаном с каждым ударом ещё живого сердца.

– Твой Христос не властен надо мной! – ответил человек катившейся по полу голове, ещё пытавшейся что-то сказать, направляясь дальше.

Во всём доме он не нашёл никого, но в последней комнате, полуприкрытый медвежьей шкурой обнаружился люк, а под ним ход в подземелье. Недоумевая, когда ж успели выкопать, он спустился вниз.

Мрачные стены из груботёсанного камня, чадящие светильники, заполняющие подземелье вонью горелого жира, в стены вгрызаются решётки, закрывающие небольшие ниши, создавая подобие тюрьмы, полы из струганных досок. Напротив входа, в пол вбито распятие на непривычно тонком древке.

В одной из камер дёрнулась тень, на миг к решёткам прильнуло измождённое лицо, но при появлении сгорбленной фигуры монаха, вышедшего из неосвещённого угла, тут же отпрянуло. Монах повернулся к человеку с мечом, огонь светильников не освещал его лица, и казалось что под рясой пустота.

– Нечестивый варвар! Ты посмел прийти в святую обитель и пролил здесь кровь! Ты будешь проклят! Господь отвернётся от тебя! – голос старца звучал величественно, властно, даже языческий бог послушался бы.

– Какие слова! Святая обитель! Господь! Проклят! Думаешь они для меня что-то значат? Твои люди покалечили мою жену! И ты за это ответишь.

– Думаешь? – усмехнулся монах, перстень на сморщенной руке засиял двумя огоньками, за его спиной вздыбилась земля, разметав доски, и выросли два зверя, словно только что вырвавшиеся из преисподней из преисподней. Чудовищные лапы сжимают рукояти огромных секир, с клыков, пузырясь, капает пена, вид весьма угрожающий, словно у поднятого зимой из берлоги медведя.

– Беги, витязь! – срывая голос, закричал человек из клетки. – Беги!

– А-а, старые знакомые! – Бэр изобразил самую открытую улыбку, словно встретил лучших друзей. – Как здоровьечко? Уже не охраняете мост?

Чудища постояли, недоуменно вглядываясь в его лицо и, к великому изумлению отца настоятеля, склонились в поясных поклонах.

– Приветствуем, принц.

– Какой принц!!! – злобно завизжал старик. – Вы – Рабы кольца, убейте его!

– Не можем, он сын повелителя. Принц, хочешь, мы съедим его? Это великая честь служить тебе.

– Нет, зверюки, возвращайтесь в свой мир.

– Никак не получится, мы можем вернуться лишь по приказу обладателя кольца или после его смерти.

– Тогда будете просто зрителями. – оборотень повернулся к отцу настоятелю, пуская лезвием меча огненные зайчики в глаза монаха. – Придётся тебе убить меня собственноручно, старикан. Какое оружие выбираешь?

– Смилуйся! – старик упал на колени, подметая животом грязный пол, попытался поцеловать сапог человека, которого он только что называл варваром. – Я не смел перечить воле моего господа.

– Ты так любишь своего бога, что послал издеваться над моей беззащитной женой? Передай там наверху, – Бэр сломил основание распятия, что оказалось не толще древка копья. – что скоро я приду и по их души.

Косой обломок дерева ударил в рот, выбив остатки зубов, проломил кости черепа и вонзился в щель между камнями стены. Тело задрожало, пару раз дрогнули узловатые пальцы, шаркнули по полу ноги, старик выгнулся в судороге и обмяк.

Бэр отойдя на пару шагов, полюбовался на торчащее распятие.

– Красота! Человек так любил своего бога, что принял смерть от креста.

– Так мы пойдём, принц? – чудища нижнего мира с выжидающе смотрели на оборотня.

– Да, идите.

– Тогда возьми перстень с его пальца и скажи, что ты нас отпускаешь.

Глаза оборотня полыхнули подземным огнем:

– Безо всякого перстня, я вас отпускаю! – он простёр руку, земля под проломленными досками взметнулась вихрем, охватив чудищ и ушла в глубину.

Оборотень приглядевшись к золотой змейке на пальце мертвеца, прищелкнул языком:

– А перстенёк знатный! Возьму на память. – сорвал украшение и сунул за пояс. Подошёл к решётке, разомкнул запор.

– Вылезай, болезный. – из тьмы каменного мешка донеслись шорохи. Человек вышел, не кривя спины в раболепии, хотя монашеская привычка и давала о себе знать, не позволяя развернуть плечи во всю ширь. Голова немного склонилась.

– Благодарю за освобождение. – сказал он.

– Идём, пока здесь всё не загорелось.

Они выбежали во двор как раз вовремя: дом настоятеля оставался единственной постройкой не тронутой огнём, но соломенная крыша, блестящая золотом свежих колосьев, уже понемногу занялась. Язычки пламени выглядывали пока несмелые, но мгновение и пламя уже гудит, пожирая балки и хищно поглядывая на стены.

Повинуясь взгляду оборотня, пламя переметнулось и на частокол, и на лежащие отдельно брёвна. Когда Бэр и заключённый вышли за ограду, монастырь превратился в сплошной костёр. Огонь поднимался всё выше и выше.

– Жарко тебе, Белобог? Погоди, станет ещё жарче. И ты, называющий себя моим отцом, не жди моей покорности, если достанет сил, я уничтожу вас обоих. Клянусь!

Устроившись под ближайшим деревом, он с удовольствием наблюдал, как горит монастырь, и сытая улыбка играла на губах. Из полудрёмы его вырвало сдержанное покашливание. Освобождённый стоял рядом.

– Ты ещё здесь? Ты свободен, иди куда хочешь. – отвлёкся от умиротворяющего созерцания учинённых их разрушений оборотень.

– Если не возражаешь, я бы составил тебе компанию. Хотя бы до ближайшего города.

– Мне без разницы, но если хочешь идти со мной, то назови своё имя. Меня зовут Бэром.

– Димитрий. – представился монах. – Скажи, Бэр, ты тот самый оборотень, которого нам велели довести до безумия?

– Ты тоже был там? – оборотень сказал эти слова как бы вскользь, но Димитрий глазом опытного воина заметил, как пальцы ласкающе коснулись рукояти меча.

– Нет, и в темницу я попал как раз за отказ.

Нюх сказал Бэру, что человек не лжёт, у лжи особый запах. Заложив руки за голову, он попросил:

– Расскажи о себе, Димитрий.

Бывший монах опустился рядом, прислонившись спиной к замшелому камню, подумал с чего бы начать и приступил к рассказу:

– Родился я в вечном Риме, но ещё в детстве вместе с семьей перебрался в Грецию, затем в Константинополь. Мои родители были потомками римских рабов, которых везли с севера, поэтому у меня русые волосы, возможно предки были даже славянами.

Сколько себя помню, любимыми играми были драки. Сначала кулачные, потом на палках, в отрочестве очень близко познакомился с мечом, копьём и луком. Поступив на службу к базилевсу, быстро двигался вверх и через пять лет попал в его личную гвардию. Родители гордились мной. Наша семья вообще-то небедна, но тогда впервые замаячила возможность стать придворными, поднявшись из простолюда. Так бы и случилось через год-два, базилевс заметил меня и приблизил, сделав телохранителем.

– Но?

– Но проклятый азарт. Я сделал удачную ставку и огрёб кучу денег. С приятелями мы завалились в лучшую корчму города, я впервые в жизни напился. Вино, продажные женщины, песни, музыка, актеры – всё было для меня. Когда выходил на улицу, подошел нищий мальчонка лет шести и попросил на миску похлёбки. Подать нищему – сделать зло, так учил меня отец, именно он сделал нашу семью богатой. Он всю жизнь работал и вырвался из бедности, в пятнадцать лет ещё не умел читать, но уже в двадцать говорил на трёх языках, владел несколькими лавками, в которых торговали оружием и дорогими тканями. Я получил лучшее образование и хорошо понимал это его изречение: люди должны работать, а не привыкать к подачкам, но мальчишка был такой жалобный… В общем, я предложил ему выиграть в чашечки.

– Что за чашечки?

– Три маленьких пиалы или стакана и горошина или круглая бусина. Их крутят и нужно угадать, в которой шарик.

– Всё, я знаю эту игру, что дальше?

– Дальше? Дальше я поддался ему. Я был пьян, мне было весело, но мальчишка выиграл слишком много.

– Ты убил его?

– Храни господь! Я накормил мальчонку и честно отсчитал выигрыш – пять золотых. Это видело слишком много народу. Не успели двери закрыться за ним, как послышался вскрик. Я выскочил на улицу и увидел его. Мальчик был еще жив, его глаза смотрели с немым вопросом, словно не понимая, за что ударили ножом. Он умер на моих руках. После этого я ушёл из гвардии, оставил всё мирское, совершил искупительное паломничество и добровольно попросился в самый дикий край нести свет учения Христа. Я думал, что буду делать добро…

Я был против нападения на деревню, клянусь.

– Я тебе верю.

Глава 15

Новгород – город свободных людей, мир самых опытных торговцев и самых ловких воров, самых справедливых правителей и вече. Даже Вече, на котором решают все вопросы, а когда-то выбирали князя.

Бэр и Димитрий подошли к его воротам ровно в полдень, как раз когда кипение жизни достигло своей высшей точки. Стражники в сияющих доспехах стройным шагом ходят по широким улицам, поглядывая орлиным взором по сторонам, пытаясь определить воришек, нечистых на руку, торговцев фальшивым серебром. Но и те, кого они ловят не так глупы и, едва завидев блеснувшее в толпе, мигом прекращают свои дела.

По улице неспешно бредут два монаха. Правда у обоих рясы распороты от горла до нижнего края, да и идут слишком уверенно, но никто не обращает на это внимания. В городе полно самых разных людей и всевозможных одежд.

– Бэр, ты уверен, что необходимо идти в этих балахонах?

– Ты же монах, Димитрий, тебе-то что?

– Бывший монах, и идти в одежде, снятой с трупа… это нечто.

– Зато не видно нашего оружия. Шляться с мечами по городу – привлекать излишнее внимание к нашим персонам. Если хочешь и дальше составлять мне кампанию, привыкай носить всё.

– Хм. Излишнее внимание. – передразнил Димитрий. – Да кому мы нужны?

– Ты может и никому, а за мою голову, наверняка, назначена немаленькая награда.

– Ну и что? Кто с тобой справится?

– Поодиночке никто, но гуртом могут попытаться. На мне и так предостаточно смертей.

– Как заговорил! В святые не желаешь?

– Успокойся! Дойдем до корчмы, там оденемся нормально, только ходить придётся ночью. Тут, кстати, по ночам тоже неплохо.

Гул колокола разнёсся над городом, купцы начали закрывать лавки, сворачивать торговлю.

– Что случилось, Вервольф?

– Вече! – с придыханием ответил оборотень. – И не называй меня так!

– Хочешь, чтобы я называл тебя по имени на людях?

– Ладно, ладно, зови, как хочешь.

– А это вече, оно далеко?

– Насколько я помню, на центральной площади.

– Пойдём глянем?

– Да что там делать?

– Выслушаю любые встречные предложения. – по гречески произнёс Димитрий.

– Нет никаких идей. – на чистейшем греческом ответил Бэр и повернул на колокольный звон.

– Чего сказал? – опешил Димитрий.

– А что такое?

– Откуда ты знаешь эллинское наречие.

– Какое эллинское? Ты спросил и я ответил.

– Я спросил на другом языке.

– Разве? Я не заметил. Хотя сейчас всё может быть, батька знатно над моей душой потрудился.

– Какой батька?

– Чернобог.

– Сатана?

– Нет, Чернобог. Сатана – слуга Белобога.

– Ничего не понимаю. Какая разница между Чернобогом и Сатаной.

– Представь дерево. Его корни – Великий Род, половина ветвей – Белобог, другая половина – мой отец. Сатана – всего лишь листик на ветви Белобога, как впрочем, и твой бог.

– Но если Сатаниил – слуга Белобога, то он есть добро? Ведь Белобог, по вашим верованиям…

– Верования отличаются от сути. – перебил оборотень. – Белобог добивается мира во всём мире.

– Великая цель.

– Но не такой ценой. Мира можно добиться, лишь сделав людей совершенно одинаковыми. Никаких творцов, никаких пророков, никакого развития. А что не развивается – постепенно умирает, зато в мире и спокойствии, как свинья в своей любимой луже, которую зарежут на праздник. Как тебе такое?

– Страшно. – честно признался Димитрий. – А что Чернобог?

– Владыка всех войн и ссор, но покровитель творцов. Кроме того, если бы не постоянная война меж людей, мы бы до сих пор с обожженными палками по лесам бегали, никакой культуры. Всё, что мы сейчас имеем: понятия чести, любви, верности, слова, искусство строить и разрушать, чтобы построить лучшее. Всё – благодаря ему и войне.

– Значит Чернобог за добро?

– Если добро может быть достигнуто постоянным кровопролитием, то – да, он за добро.

– Совсем запутался.

– Добро не едино, как и зло. Добро для одного – зло для другого. Представь, ты срубил дерево, чтобы обогреть свой дом зимой. Для тебя и твоей семьи – добро, а для леса? Он ведь тоже живой и способен чувствовать боль.

– Но ведь одно дерево!

– А ты единственный человек на земле? Одно невозможно без другого. А! Вот мы и пришли.

Димитрий совсем забыл, что они идут на вече. Да и интерес разом пропал. Думать мог лишь об одном – заснёт он сегодня или нет.

Тем временем над площадью разносился визгливый до отвращения, но, тем не менее, достаточно сильный голос:

– … Лицом молод, но волос седой, через глаз шрам, высок ростом, глаза – тёмный булат.

Бэр зацепился капюшоном, тот упал, обнажив голову. Чья-то рука немедля набросила на сверкнувшие сединой волосы старую потёртую шкуру, а в ухо шепнули:

– Уходи, витязь, охотятся за тобой.

С помоста же доносилось:

– Двадцать цельных рублей за его голову. – Послышался всеобщий вздох, за такие деньги можно купить небольшую деревню.

Оборотень незаметно поправил капюшон, стянул с головы шкуру. Рядом с ним оказался мужичина в длинной льняной рубахе. Мощные плечи и истертые, все в мозолях, руки выдавали в нем кожевенника, но роскошная разбойничья борода, от уха до уха, недвусмысленно говорила, что её обладатель не гнушается и лиходейным промыслом.

Человек слабо улыбнулся, подобрал упавшую в пыль кожу, набросил на плечи. Зыркнув по сторонам налитыми кровью глазами, сказал:

– Идём, я тебя спрячу.

– Спасибо, но я не хочу утруждать тебя и, кроме того, ты же слышал, у тебя могут быть неприятности.

– Да ладно! – усмехнулся мужик. – Это же Новгород! За каждого третьего назначена награда и никто не почешется. Даже стражники не лиходеев высматривают, а думают, как бы оружие не отобрали. Владимир шлёт свои указы для порядка, показывает власть. Но мы – свободный город! И если не диктуем свою волю, это ещё не значит, что нас приходи и бери голыми руками. – в речах этого человека сквозила такая неподдельная гордость за родной город, убеждённость в своём праве приютить кого угодно, что Бэр долго не раздумывал.

– Я принимаю твоё предложение, но я не один.

– Бери и приятеля, места у меня много.

– Твоя жена не будет против?

– Жена? Ха! Я свободен как птица! Идём.

Следуя за широченной спиной, Бэр подумал что таким как этот мужичина нет места ни в мире Белобога, ни в том, который пытается построить его отец. Он непокорен, но довольно открыт и, возможно, где-то глубоко добр. Под горячую руку может и убить, но никогда не предаст. И ему лучше спокойно мять кожи, чем махать мечом, но палец в рот не клади.

– Никитой меня звать. – представился бородач. – А ты Бэр?

– Угу. А он Димитрий.

– Говорили, что ты сгинул.

– Похоже, Владимир этому не поверил.

– Это называется «похоже»? Да тебя по всей Руси чуть ли не с собаками.

– Неужели он так обиделся?

– Кто, князь?

– Он самый.

– По-моему, это волхвы новой веры.

– Что такого я им сделал?

– А монастырь? – вмешался в разговор, молчавший всё это время Димитрий.

– Я же там всё уничтожил. Никаких следов.

– Значит не всё, может, кто-нибудь выжил.

– Ага, пара призраков. Кстати, чтоб ты знал, огонь уничтожает даже духов.

– Это тот монастырь, который сожгли? – уточнил Никита.

– Да.

– Нет, тебя начали искать раньше, намного раньше

Сразу, как Киев крестили. Сначала пять гривен, потом полста, теперь вот двадцать полновесных рублей. Кому-то ты очень мешаешь.

– Это его проблемы.

– Если награду будут увеличивать и дальше, то очень скоро это станет твоими проблемами.

– Поживём – увидим.

– Поживёшь, но доживёшь ли?

Так, за разговором, Никита привёл их в небольшой, но добротный деревянный дом на окраине города. Крытая гонтой крыша накрывала и пристройку, от которой шли мощные запахи вымачиваемых бычьих кож.

– Кожемяка? – всё же спросил, уверенный в ответе, Бэр.

– Точно, весь наш род – Кожемяки, потомки Никиты, что Змеище одолел.

– Славный предок. А тебя, значит, в его честь, тоже Никитой нарекли?

– Все мужчины рода – Никиты. Добро пожаловать. – сказал он, распахивая перед гостями двери.

Убранство дома оказалось простым, но здесь расположилось всё необходимое мужчине: огромная печь, лавки, широкий стол, бочка с водой. Чувствуется, что здесь не бывает постоянной хозяйки: никаких пучков с травами, нет фигурки Лели – богини брака, которой поклоняются жёны, нет цветных тряпочек, задабривающих духов. В таком доме Бэр хотел бы жить сам.

– Можете сбросить свои балахоны.

Бэр с удовольствием отшвырнул это тряпьё, отвязал от ноги ножны с торчащей из них рукоятью меча, из-за которых шел, немного прихрамывая, опоясался ими.

Димитрий снимал облачение монаха с неловкостью, привык к нему за годы, и даже это, на котором кое-где видна кровь, казалось родным. Оказавшись посреди комнаты в рубахе, льняных штанах, сапогах и с парой огромных кинжалов за поясом, почувствовал себя голым.

Бэр с бережностью отвязал от живота свёрток из чёрной ткани, распахнул волчовку, вздохнул полной грудью.

– Уф, хорошо! В этих монашеских тряпках ходишь, словно баба, путаешься. – Димитрий смолчал, хотя так и подмывало сказать, что шаги надо меньше раза в три, и спину в смирении согнуть, хоть чуточку.

Бэр уселся на лавку, под руку подвернулась волчья шкура, он хотел отодвинуть, но обратил на неё внимание, поднял, вгляделся в немом восторге. Это оказалась волчовка-безрукавка, вся в небольших металлических нашлёпках, находящихся на некотором отдалении друг от друга, с плеч свисали по пять куньих хвостов. Казалось, она и не должна быть лёгкой, но всё же оказалась тяжеловата для своих размеров.

Прощупав её, Бэр с удивлением отметил кольчугу, спрятанную между волчьей шкурой и, непривычной для такой душегрейки, подкладкой.

Никита стоял рядом, с удовольствием наблюдая за восторженным оборотнем.

– Нравится?

– Великолепная работа! Продаёшь?

– Двадцать гривен.

– Держи. – Бэр отцепил от пояса мешочек с монетами, бросил Кожемяке. – За такую вещь не жалко!

– Конечно не жалко! Кольчуга из лучшего булата, остановит стрелу из механического лука!

– Вещь! – оборотень тут же облачился в обновку, которая оказалась как раз по фигуре, застегнул на булатные крючки. Скрытая кольчуга не стесняла движений, приятной тяжестью лёжа на плечах.

– Ты занизил цену, Никита, за такую и сотню попросить – с руками оторвут.

– Ага, щас! Тем красу подавай. Пусть железо – дрянь, зато красивая дрянь. Волчью шкуру в жизни не наденут, а те, кто надел бы, не могут и пяти гривен дать. Но ты оценил, оценил, мне этого достаточно.

– Кстати, по поводу лука, Никита, мне на улицу выходить,… сам понимаешь, я дам тебе денег, не мог бы купить мне самый мощный, какой найдёшь? И стрел полсотни.

– Да хоть щас, через улицу живёт мастеровой, я у него видел подходящий. – Никита, взяв мешочек денег, вышел и скоро вернулся, неся в руках тул со стрелами и налуч с луком.

– Держи своё оружие, здесь ещё пяток тетив, думаю пригодится. Садитесь за стол, потчевать буду.

Холодное мясо, каша, медовуха, квас – неплохо для кожевенника, в богатых домах не дали бы и хлеба. Молчание снова прервал Никита. – Что тебя загнало в Новгород? Уж не задумал ли купцом стать?

– Я что, похож на купца?

– Да нет, скорее на лиходея.

– В точку! – встрял в разговор Димитрий. – Ты бы видел, что он с монастырём сделал.

– И за дело! – зарычал оборотень.

– Я что, спорю? За дело.

– Тогда не перебивай! С купцами хочу поговорить. – сказал он, обращаясь к Никите. Достал змеиный перстень. – Может, кто видел такую вещицу.

Кожемяка взял в руки, повертел.

– Редкая работа. Но сомневаюсь что ты кого найдёшь: ни один купец змею в руки не возьмёт, даже золотую, это ж удачу в торговле сглазить. А что за купец без удачи?

– И что мне теперь, по твоему, делать? Это единственная зацепка.

– Змейка редкая, у нас таких нет, значит надо спросить там, где есть.

– Да, я уже думал об этом, но далековато получается, нижний мир ближе.

– А что поделаешь?

– Кстати, – снова перебил разговор Димитрий, надевая свою рясу и поглядывая в окно. – к нам гости. – вытащил из-за пазухи крест. – И гости серьёзные.

Мощный удар снёс дверь вместе с косяком.

– Сдавайся, прихвостень Сатаны! – завопил визгливый голос.

– Это он мне? – возмутился Бэр.

– Тебе Вервольф. – успокоил его Димитрий.

– Ну всё, я обиделся! Сейчас буду зверствовать! – с этими словами оборотень с кровожадным скрежетом вытащил свой жуткий меч.

В дом ворвались вооружённые люди. Димитрий, бросившись им навстречу, заревел голосом проповедника, сжимая в полусогнутых руках свой крест. – Остановитесь, нечестивцы! Преклоните колени перед знаком господа или познаете длань карающую!

Один из наёмников, самый здоровый и звероватый, ухмыльнулся:

– Прости, мужик, но я сторонник старой веры. – и он замахнулся дубиной, намереваясь расколоть монаху голову как тухлое яйцо. Из креста Димитрия выскочило лезвие и, с ударом руки, вошло в горло.

– Я ж предупреждал! – Димитрий выдернул хитрый крест, отскочил, разрезая шнур, стягивающий рясу, выхватил из-за пояса кинжалы.

Бэр и Никита тоже не стояли: оборотень привычно сносил головы, разваливал тела на половинки, зубья меча вспарывали глотки, Кожемяка лениво помахивал дубовой лавкой, расплющивая хулиганов о стены. От его помахиваний дом дрожал, но держался.

Внезапно люди кончились, Бэр даже сплюнул с досады – настолько неинтересно было сражаться на этот раз. Никита отклеил от стены что-то в балахоне, воскликнул:

– Бэр, глянь-ка, не твой перстенёк?

Оборотень мазнул взглядом:

– Кажись, похож. Есть чего ещё?

После недолгого осмотра, кожевенник разогнулся со свитком в руках.

– Ты только посмотри! Печать базилевса!

– Не может быть! – от удивления, брови оборотня поползли в направлении волос.