Текст книги "Проклятый (СИ)"

Автор книги: Александр Лимасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Проклятый

Пролог

Этот текст был написан почти двадцать лет назад. Думал что потерял его, как наткнулся на просторах Проза.ру. Лично у меня, по прошествии стольких лет, вызывает кровь из глаз, но именно он – начало моего творческого пути. Свежий роман можно найти на ЛитРес через поиск по фамилии автора.

Каждый несёт ответственность

за свои деяния.

Даже боги.

19 лет до крещения Руси.

Заснеженная чащоба горела червонным золотом в лучах заходящего солнца. Легкий снежок ажурными хлопьями ложился на стонущие ветви, и без того согнувшиеся под его мохнатой тяжестью. Где-то, под собственным весом, обрушилась снежная шапка, обнажив бесстыдно нагие ветви молодого и ещё не утратившего гибкости деревца. На сверкающей серебром перине, устилающей всё вокруг, насколько хватает глаз, то там, то тут разбросаны чёрточки следов. Где-то накрутил свои петли заяц, а где-то лисий бег оставил на удивление прямую линию.

Толстая подушка снега со вкусным скрипом продавливалась до земли, вминаемая грубыми подошвами разношенных сапог, сработанных из заячьих шкурок. Их обладатель – молодой мужчина с резкими, но приятными чертами лица, обрамленными густой бородой цвета спелой пшеницы, длиной в ладонь. Выразительно очерченные глаза полны печали, а губы, запирая рыдания, жёстко стиснуты, широкие плечи, укрытые от холода медвежьим тулупом, обвисли под тяжестью свалившегося горя.

Анисим продирался сквозь лес к старому волхву Велеса – отцу его жены. Посвистывающий в ветвях ветер раскачивал заснеженные деревья, молчаливо взирающие на свёрток в его руках – младенца, родившегося мёртвым, задушенным пуповиной, его первого сына, долгожданного первенца. Если кто и мог спасти жизнь мальчику то только старик.

В веси недолюбливали этого седого мужика, даже боялись. Говорили, что он, в молодости, сломал хребет медведю, таскавшему коров из деревенского стада. Что дальше было в его жизни, никто не упомнит, а вот медведя до сих пор вспоминают. Потому как лучшие охотники найти не могли, а, тогда ещё совсем молодой, Рогдай по пьянке набрёл и на плечах в деревню приволок. Анисим, хоть и держал мёртвого сына, усмехнулся в усы: с той поры старик ни капли хмельного мёду не выпил.

Кусты нехотя расступились, роняя хлопья налипшего снега, и обнажили поляну, державшую на себе сруб и навес, хранящий сухой хворост от сырости. Одного взгляда достаточно чтобы понять, у хозяина руки из нужного места растут: сколько лет изба стоит, и не покосилась, брёвна не прогнили, щели мхом заткнуты так, что даже самый лютый мороз тёплый дух из дома не выгонит. Под навесом, надёжно сложенная, куча хворосту и очень большая поленница дров, которой и на две зимы хватит. Оно и понятно, Весна – девка капризная, захочет, раньше явится, а захочет, так позволит зиме лютовать, пока той самой не надоест.

Чуток боязно, думал Анисим, кабы не нужда ни в жисть не пошёл бы сюда.

Крепкая дубовая дверь глухим стуком отозвалась на частые удары твёрдого кулака. Открывшись с тихим скрипом, явила хозяина жилища. Его только называли старым: плеснуть на белый от времени волос смолой, дать в руки секиру и спасайся торговец – лихой человек вышел на дорогу. Волхв загораживал собой весь вход. Руки как ветви дуба. Если схватят, то перемешают кости с мясом не хуже чем в мельнице.

Пересилив лёгкую робость, Анисим поприветствовал старика:

– Здравствуй, старик.

– День добрый, сынок.

– Нет, черный этот день, старый волхв, беда в нашей семье.

– Что так?

– Не как тестя, как человека прошу! Спаси сына! Родился задушенным, но ещё жив.

Анисим упал в ноги знахарю, протянул сверток. Не удержавшись, выпустил слезу, судорожные всхлипы раздирали грудь.

– Успокойся. Сам не мучайся и дочери моей скажи, пусть не терзается. Шесть годков подождёт и в лес не ходит. Скажи, если через неделю не приду с горькой вестью, значит спасу внука. А теперь иди. Не след тебе видеть, что я делать буду.

– Прощай.

– Погоди. Возьми мёда для жены. Пусть весь туесок с отварами съест. Поправится.

Волхв отнёс ребёнка в избу, положил на стол, немного помяв пальцами его шею, и что-то пошептал. С раскрытой ладони соскочило несколько искорок и бесследно пропали в новорожденном. Открыв подпол, полез туда с лучиной, долго кряхтел и, наконец, выбрался с туеском из берёзовой коры. Снял крышку, выпуская ароматы лета. На Анисима пахнуло мощным запахом дикого мёда.

– Хорош медок. Держи и ступай.

Подождав пока закроется дверь за зятем, седовласый муж распеленал младенца. Внимательно осмотрел шею и начал разминать крохотное тельце огромными ручищами, кои всё сильнее разгорались золотистым сиянием, бормоча под нос:

– Внук. Неужто я дождался? Хорошо хоть сразу принесли, ещё можно спасти. Хотел бы я знать, почему боги желают твоей смерти, кому суждено пасть от твоей руки.

Ребёнок ожил, краска прилила к лицу, глубоко вдохнул…

Вороны, синицы, снегири вспорхнули с ближайших к избе деревьев и взмыли ввысь, напуганные громким:

– У-а-а-а.

– Ожил, теперь точно исцелю!

– У-а-а-а.

– Не кричи, лес тебя выходит.

Старик обмакнул палец в жидкость в чёрном горшке, поднял. С него сорвалась тяжелая капля тягучей янтарной жидкости. Помазал беззубый рот младенца, ребёнок зачмокал и уснул.

Волхв вновь спеленал его, набросил на мощные плечи тулуп и вышел в надвигающуюся ночь. Шёл не долго, только зажглись первые звёзды, а он уже счищал снег с небольшого, едва заметного среди сугробов, холмика.

– Ничего, до первых зубов тебя спрячу, так что и леший не отыщет, а там ты сам себе хозяин воле богов неподвластный. Не смогут приказать тебе умереть.

Приговаривая, он разгрёб снег, открыв вход в нору. Оттуда пахнуло живым теплом могучего зверя. Взял с расстеленного на снегу тулупа ребёнка, распеленал и начал укладывать в берлоге.

– Пока с медвежатами молока попьёшь. Мать мохнатая спит, ей всё одно – что медвежонок, что дитё человеческое. А ближе к весне заберу тебя, внучек, и отхаживать начну.

Пристроив младенца к медвежьему соску, старый волхв вылез из берлоги, аккуратно приладил ветки и завалил снегом.

Луна осветила мертвенным светом лесную избушку, прочно вогнавшие в землю корни, деревья, отдалённую весь. Ночному солнцу было всё равно, что в берлоге мирно спит медведица, не подозревающая о том, что стала молочной матерью внука человека когда-то вытащившего её из ловчей ямы и выхаживавшего травами. И, конечно же, холодную и надменную небесную красавицу не интересовало то, что настоящая мать никогда не узнает о разделении материнства с лесным зверем.

Глава 1

Ветер задорно шелестел в зеленых листьях, из озорства стараясь раскачать вековые дубы. Но сил хватало лишь на то, чтобы трясти ветви молоденьких деревьев и кустов. Хороший лес, добрый. Если кто с пониманием придёт, с почтением к древним богам то обязательно найдёт большую грибницу, засохшее дерево на дрова, полянку с ягодами. Охотник – дичь, мальчишка – птицу в силки поймает, девчушка – шишки да жёлуди на игрушечные бусы, а в глухомани можно и молодых охотников поднатаскать… или воинов. Но это, ежели с пониманием, а лихой человек может и голову сложить: споткнулся о корешок, упал, да сверху суком многопудовым добавило. Хороший лес, будто сказочный.

Зелёные исполины переговаривались на своём языке, звучащим для человеческого уха непрекращающимся шумом листвы. Старик, застывший в тени дерева недовольно морщился, шёпот лесных духов мешает прислушиваться, не определить где что хрустнет, скрипнет, где шевельнётся веточка. Ничего не слышно, так что всё внимание на часть кольчужной рубахи, на кружок из стальной проволоки, подвешенный к ветке на конском волосе. Ничего не упустить, всё заметить.

Стрела просвистела и унесла кольцо, качавшееся под порывами ветра. одновременно со столбиков сбило дюжину шишек. Седой воин довольно покачал головой: молодого ученика он так и не заметил, хотя откуда стреляли, определил.

– Бэр, выходи! Признаю, скрываться ты умеешь.

Двое молодых парней вздрогнули, когда по лесу прокатился звонкий, переливистый смех и вернулся птичьим гомоном.

– Я и стрелять умею. – Из кустов малины поднялся юный стрелок.

Руки старика предательски дрогнули, а по спине пробежал противный холодок: парень оказался в двадцати шагах дальше, чем, то место, где он должен был быть. Густой кустарник, сокрывший его листвой, оказался слишком обманчив. Случись схватка с ним в настоящем бою… ещё неизвестно, чья кровь напоила бы землю – матушку.

– Вижу, мои труды не пропали даром: с сотни шагов в кольцо! Да, стреляешь ты уже лучше своего деда.

Стрелок едва перешагнул грань, отделяющую юношу от мужчины – борода только начала расти, но в сложении не уступал учителю: широкая грудь, руки словно вырезаны из дуба, на плечах душегрейка из волчьей шкуры. Серо-голубые глаза пронизывали булатным блеском, выдавая упрямую натуру вечного бунтаря. Высокий лоб, плавные черты овального, чуть женственного лица создавали впечатление мощного, изворотливого ума. Чётко очерченные губы цвета спелой земляники, способные как свести с ума юную девушку завлекающей улыбкой, так и поселить ужас в сердце противника, когда они изгибались, обнажая острые клыки, играли травинкой, выдавая радостное волнение юноши, окрылённого успехом. Волосы цвета старой бронзы, дерзко перехваченные плетёным кожаным шнурком с золотой нитью немного выше бровей, переливающимся водопадом сбегали на плечи, свиваясь в крупные кольца. На поясе, бросая злые искорки боевого оружия, колыхается отточенная секира

За мгновение перед глазами старика пронеслись воспоминания: вспомнил, как этого молодого воина принесли ему в младенчестве, умирающего. Как его вскормила медведица. Как учил стрелять, бегать, сражаться, поил кровью, кормил сырым мясом, закалял снегом и солнцем. Как тот ещё мальчишкой таскал ему зайцев, как однажды за ним увязались младшие братья. Никогда волхв не забудет самый счастливый миг за всю долгую ленту жизни – детский крик: «Дедушка научи!». И он учил. Учил охотиться, стрелять, махать секирой и палицей, метать копья, рыбачить, бортничать, лечить раны, плавать, грамоте и счёту, даже как водить дружину. Учил всему, что умел сам и гордился своими внуками.

Бэр, Волк и Лис выросли настоящими витязями, ратоборцами. Их не стыдно послать в дружину к князю или в казачье войско, всё одно – могучие, статные, такие парни везде пригодятся.

Собрав стрелы, подбежали чернявый Волк и рыжий Лис, одеждой, лицом и размахом плеч очень похожие на брата.

– Бэр – восхитился Лис – не верю глазам своим! Я могу поразить шишку со ста шагов, но чтобы кольцо! По праву – ты старший брат.

– Лис, я в лесу с рождения. Стреляю с трех лет. Когда ты встретишь семнадцатую весну, будешь бить цель не хуже.

Старик улыбнулся, вспомнив постоянное желание Лиса и Волка походить на брата, и что из этого выходит.

Однажды, поспорив, отправились охотиться в разные части леса. И к вечеру приволокли по оленю. Ладно, если бы молодому или приболевшему, так нет же, как нарочно, звери попались огромные, в самом соку.

Неделю всей семьёй ели и солили мясо. Ругали друг друга, на чём свет стоит, но через два дня вновь приволокли до Лешего, как иногда звали деда (Лешим его любовно прозвали с лёгкой руки Лиса, услышавшего лет в пять сказку про лесного хозяина и спросившего, не дедушка ли это), бесову гору кабанятины. Так что недостатка в еде семья никогда не испытывала, даже оставалась солонина, как раз для ярмарки в Чернигове.

Счастье отцу с матушкой такие сыновья и горюшко горючее. Когда другие отцы с ярмарки везут зеркала и бусы, чтобы сыновья дарили девкам, а парни, красуясь, ходят в красных рубахах, эти трое требуют каленые наконечники для стрел, ходят в шкурах и душа у них не к забавам с девками лежит, а к жестокой охоте. В веси их боятся. Помнят ещё, как втроём против дюжины сильнейших парней вышли и невозмутимо ушли, а силачей оттуда уносили. Эти трое, как звери – никого не боятся и всех заставляют дрожать.

– Ну что, внучки, скоро стемнеет, родители волноваться будут.

– Не будут. – ответил старший брат. – Они же знают что мы на охоте.

– И кого вы добыли? Почитай, с утра у меня стреляете.

– А в ручьё овражьем, что за кустами, туша освежёванная лежит. Ещё до зорьки утренней забили.

– Вот стервецы! То-то я смотрю, зверя в нашем лесу поубавилось! Каждый день, небось, охотитесь?! Меня мясом завалили, отец с матерью уже не знают, куда деваться от солений и шкур! Хоть бы в поле работали!

– И в поле поспеваем. Не бранись, дедушка. Всё у нас хорошо, всё сделано.

– Когда ж успели? Лошадёнку то, взамен околевшей ещё не купили. Я точно знаю.

– А мы в соху впряглись и тянули, отец правил, матушка зерно посыпала. А ворон мы еще прошлой осенью постреляли.

– Действительно вы звери! Птицы-то вам что плохого сделали?!

– Так, почитай, десятину урожая в прошлый год загубили! Ну, мы их и того…

– Оттуда и перо на стрелах чёрное? Так не годится воронье, два-три выстрела и обтреплется. А тушки куда? Съели?

– Зачем? – Искренне удивился Бэр, глядя чересчур честными глазами. – В речку и раков ловить. Батюшка давно раков хотел. А стрелы наши больше трех выстрелов и не выдерживают – ломаются.

– Раков хотел, говоришь? И вы ему целую бочку притащили? – попытался пошутить дед.

– Две. Много ворон было – много и раков. – серьёзно ответили братья.

– Ой, внучки! Смеяться с вас или плакать – не поймёшь. Ступайте. – и, словно подтверждая слова старого волхва, ближайшее дерево негодующе зашелестело, прощаясь.

– Здрав буде, дедушка.

Старый волхв смотрел, как деревья постепенно скрывали их спины. Бэр, крякнув, поднял кабана из ручья, бросил на плечо. Волхв удовлетворённо покачал головой – туша многопудовая, но внук идёт ровно, не горбится.

– Теперь и помирать не страшно. – Улыбнулся старик. – Богатыри, и за себя постоят и родителей в обиду не дадут. А там глядишь, остепенятся, женятся, правнуки пойдут.

Улыбка волхва похабно расширилась от мысли о предполагаемом количестве правнуков. Парни горячие, сильные, неутомимые, молодки, которые смогут их окрутить, не пожалеют, ой как не пожалеют.

Сочная трава со стоном мялась под ногами старика и тут же вновь бросалась навстречу солнцу. Сок из сломанных стебельков высыхал, закрывая ранки. Тихим шелестом листвы лес пересказывал последние события, провожая волхва до избы. Скрипнула дверь, жалобно застонала лавка под, не по старчески, могучим телом. Глубокий сон окунул старца в мир грёз. Там он вновь проливал вражескую кровь, упивался опьянением смертельной схватки, любил женщин, был молод и силён.

Весь выбежала навстречу братьям, вклинившись одним краем в лес, и остановилась на границе степи. Дома поставлены так, чтобы в случае набега кочевников была возможность легко обороняться, отступая в чащу и не опасаться удара со спины или с боков, а деревенское поле зажато между лесом и широкой рекой, оберегая от шальных копыт. Жирная после зимней спячки земля ещё тёмнеет полосами от сохи – посевы пока не проросли и не скрыли незатейливый узор.

Деревня встретила троицу женскими криками и бранью. Бабская ругань – дело обычное, но сейчас все жёны деревни напали на одну. Почуяв неладное, братья бросились к деревенскому колодцу. Подбежав поближе, узрели мать, защищающуюся от змеиных языков соседок. От гвалта воробьи не находили места, беспорядочно рассекая безоблачную синь весеннего неба.

– Твои сыновья просто звери! Дикие звери! – орала толстуха Агафья с лицом, похожим на вареник.

– Ходят в шкурах! – Вторили ей прочие.

– В праздниках не участвуют!

– Пару не берут, а девок соблазняют!

– По ним наши дочери сохнут! Даже встретившая тринадцатую весну Росинка не сводит глаз с твоего Бэра!

Мать, не смотря на обвинения, сыплющиеся, словно горох из дырявого мешка, пыталась защитить сыновей:

– Брешете вы все! Я сама видела, как ваши дочери бегают за моими сынами к лесному озеру! Пытаются ими овладеть! Только завидят парней, тут же принимаются прихорашиваться, валяться на земле, звать в хороводы…

– Сама брешешь! От зверей ты их родила, кровопийц!

– Не знают жалости! На прошлой ярмарке покалечили таких парней! Я Любоцвету за богатыря отдавать хотела, а он теперь даже с сохой едва управляется.

– Значит такой богатырь! Сыновья мои первыми никогда не нападают!

Гневные выкрики перешли бы в избиение, если бы бабы, к своему ужасу, не поняли, что внезапно научились летать, правда, недалеко, до ближайшей лужи.

Рядом с матерью стояли, будто три несокрушимых дуба, сыновья. Один поднял тушу кабана, второй подцепил дугу коромысла, третий обнял мать за плечи. Не зря их боялись в деревне. Баб они не били, из уважения к поконам, но швыряли в грязь, как поросят. Даже толстую Агафью младший Лис поднял, как поднял бы дитё.

– Пойдём, мать. – Гром голоса Бэра заставил дрогнуть даже пугало в поле. – Нечего тебе лаяться с этими неразумными.

Старший сын был страшен, но в глазах затаённая печаль. Мать знала, что бабы сказали правду. Сохнут все девки. Кроме той, что безжалостной зазнобой впилась в сердце Бэра.

Из соседней веси, спасаясь от хазар, лесными тропами прибежала племянница деревенского кузнеца Наталья, с обрубленной косой – Безкосая. Один кочевник хотел снасильничать над ней, отрубил косу, но ничего больше не успел – отец девушки, уже смертельно раненый, зарезал его. И теперь тёмно-каштановые волосы лишь слегка прикрывали плечи. Из родных у неё остался только дядя, живущий в этой веси, так что идти ей больше было некуда. Наталья старше Бэра на одну весну.

Старший брат, неся на крутых плечах тушу кабана, тоже думал о той нелёгкой доле, что выпала ему. Он идёт против воли богов, страдая по той, что старше. А она могла бы принести счастье.

Заря – молодая жена оглохшего скорняка объяснила ему, что значит женщина, чего она хочет. Она часами изнывала в его объятиях, но с ней всё было просто, а Наталья… Наталья убивала в нём зверя. Он тонул в бездонных колодцах карих глаз. Испытывал робость перед хрупкой девушкой, что может переломиться сухой тростинкой от одного его прикосновения, хотел просто быть с нею.

– Мне не нужно её тело, я хочу просто быть рядом, – стучало в голове – но она старше, по законам я не могу взять её в жёны и я пугаю её.

Перед глазами стоял образ: тёмно-каштановые волосы, тонкие брови, изогнутые как хазарский лук, карие глаза, красивый тонкий нос, уста цвета спелой земляники, нежное, чуть смуглое лицо, мягкие черты – всё дышало чистотой и хрупкостью.

– Почему она заставляет меня страдать? Как я её увидел? Боги, за что это мне?

Всплыло недавнее воспоминание:

– Не убежишь! – слащаволицый сын старосты схватил за руку, оцарапав нежную кожу.

– Пусти!

– Глупая, ты без косы, а значит без девичьей чести. Любой может овладеть тобой, не опасаясь гнева богов, а я дам тебе защиту, и ты будешь только моей. Не сопротивляйся!

Бесстыдная рука пламенно схватила молодую грудь. Наталья с криком рванулась и бросилась в лес. Жестокая улыбка заиграла на губах Сокольника, а похотливый взгляд следил за тонкой фигуркой удаляющейся девушки:

– Не убежишь!

Коршун полетел за голубкой, а медведь понесся в стороне, не выпуская из виду насильника.

– Стой! Догоню – хуже будет! – вопил Сокольник.

Как ни неслась Наталья, он настигал. Мелькали деревья, кусты, корни цепляли за ноги. Отрезая путь к спасению перед девушкой взметнулась стена дубов, оплетённых шиповником, загибающаяся подковой. Птица не пролетит, мышь не проберется, настолько тесно переплелись ветви. Ловушка!

Нежное создание рухнуло на землю, водопады слёз потекли по щекам. Она ждала бесчестья, со страхом наблюдая за насильником. Тот медленно подходил, изуверски изогнутые губы, лишали даже надежды на пощаду.

– Молодец! Хорошее место нашла. Здесь нам никто не помешает.

Он бросился на неё, разорвал сарафан, впился зубами в упругую грудь.

– Не надо. – Простонала она.

Сокольник свирепо ударил по лицу, разбив девушке скулу в кровь.

– Заткнись! – Он развернул её, задрал подол, обнажив аккуратные половинки. Жадные пальцы принялись похотливо мять их.

Наталья разрыдалась.

Вдруг, заглушая лесные звуки, по ушам ударил крик, пальцы оторвались, на спину плеснуло тёплым, липким. Она обернулась и узрела Сокольника с окровавленной шеей, дергающегося в конвульсиях а на его глотке сомкнулись зубы получеловека–полумедведя. Зверь поднял красную от крови морду, зарычал. Тягучая красная капля упала с его губ на траву. Холодный блеск глаз цвета тёмного булата пронзил все её существо. Наталья вскрикнула, потеряла сознание…

Бэр пришёл в себя, показалось нехорошо вспоминать обнаженную грудь безукоризненной формы – удивительно. Когда девки лезли в озеро к братьям, он с удовольствием пялился на молодые тела, проступающие сквозь мокрые рубахи, даже голая Заря не вызывала смущения, а Безкосая…

Послышался стук множества копыт. Просвистевшая стрела впилась в тушу кабана, болтавшегося на плече Бэра. Всю весь облетел истошный девичий визг:

– ХАЗАРЫ!

Прямо на братьев хрипя, нёсся огромный зверь с таким же чудовищем на спине: страшно оскаленное лицо, копьё, вопли. Конские копыта вырывали комья земли, бросая их навстречу солнцу. Бэр уже встречался с этими кочевниками и знал, чего они стоят. Не раздумывая, швырнул тяжёлую тушу.

Конь пронёсся дальше, всадник всё ещё вопил, но уже на земле, придавленный тяжелым кабаном, а к его шее неслась секира человека-медведя. Хруст, треск разрываемой плоти, фонтаном забило красное, и, обагрённый чужой кровью, словно упырь, Бэр кинулся навстречу дикому воинству. Коромысло полетело в пыль – Волк выхватил дубину и бросился на помощь брату. Осторожно спрятав мать в придорожные заросли, Лис достал лук, набросил тетиву и, вспомнив стрельбу старшего брата, принялся метать стрелы. Хазары не кольца – можно попасть и с двух сотен шагов, а тут, куда ни брось взгляд – всюду кочевники, мечущиеся словно языки пламени. Чёрное оперение несло стрелы туда, где их не ждали: в шеи, глаза, уши, можно было просто стрелять в мечущиеся силуэты, славянский лук пробивает даже булатный доспех, но младший брат кичился метким глазом, и сильной рукой – стрелы прошивали головы насквозь. Два десятка тел лежали, нанизанные на тонкие древка. Лис поднял ближайшее хазарское копьё и ринулся к братьям.

Втроём они подрезали жилы коням и безжалостно рубили свалившихся с сёдел хазар. Их окружили, старались достать копьями, впрочем, без особого успеха, теряя и теряя людей. Полсотни оставшихся кочевников бросились по селению. Рубили всех мужчин. Врывались в дома, оттуда доносился грохот бьющейся посуды, девичий визг, предсмертные хрипы.

Толпа около братьев начала редеть. Мощный запах крови и внутренностей кружил голову не хуже медовухи. Пыль под ногами превратилась в красную грязь и сапоги скользили, как по льду. Дома с ужасом смотрели на бойню, в которой скот и мясники поменялись местами.

В глазах Бэра потемнело – хазар срывал платье с Натальи, а на её лице расплывался кровоподтёк. Страшный рёв заставил скворцов взмыть в небо и умчаться подальше в поле. Кочевник почувствовал, как волосы на затылке начинают отрываться вместе с кожей, а на горле, рассекая беззащитную плоть, сомкнулись страшные зубы. Фонтан крови обдал лежащую девушку. Ещё живой человек, скрюченный предсмертной судорогой полетел в гору трупов.

Наталья потеряла сознание от ужаса. Она поняла, кто спас её от Сокольника, поняла что, такой кроткий и застенчивый рядом с нею, Бэр на самом деле кровожадный зверь, способный в любой миг забрать её жизнь, а не человек. Он стоял красный с ног до головы: русые волосы, волчовка, волосы на груди и руках – всё слиплось от крови. Глаза цвета тёмного булата вновь обожгли её холодом смерти.

На весь напала сотня конных хазар. Живым не ушёл ни один. Десяток побили мужики, ещё две дюжины прошили стрелами. Один упал с обезумевшей лошади и сломал шею. Остальных убили братья. Место, на котором они сражались, окружил вал из изуродованных тел. Красная жижа не успевала впитываться, и под ногами чавкало и разбрызгивало густые капли. Словно в отражение творившегося на земле, небо разыгралось кровавым закатом с алыми рукавами облаков. Среди тел братья нашли тяжело раненого отца, копьё пробило грудь слишком близко от сердца.

Лучина едва освещала тёплую избу, бледное лицо Анисима, укрытого шкурами, его жену и сыновей. Волк и Лис стояли в мрачном молчании, а Бэр, умеющий лечить не хуже деда, помогал матери менять повязки. Он, как и дед, владел волхвовским искусством исцеления прикосновением руки, но не такие тяжкие раны.

Веки раненого, дрожа поползли вверх. Хриплым, словно надтреснутый колокол, голосом он произнёс:

– Сыны мои, вот и смертушка моя близко. Видать не судьба мне внуков увидеть.

– Отец! – В один голос, едва не крикнули братья.

– Обождите. Выросли вы сильными и добрыми, но в деревне вас страшатся. Поэтому слушайте мой наказ. – Анисим закашлялся, выплюнул комок спёкшейся крови и закрыл глаза – даже блеклый свет лучины казался слишком ярким, терзал. – Не начинайте драку первыми и не убивайте без необходимости. Не обижайтесь на оскорбления, люди, не имеющие силы, всегда остры на язык. И заботьтесь о матери с дедом. А теперь вынесите меня из избы.

Братья, едва сдерживая рыдания, подняли лавку с лежащим на ней отцом и понесли на улицу. Пусть он полюбуется на звёздное небо. Человек перед смертью должен видеть красоту, тогда и умрёт тихо, без мучений.

Ночь смотрела колючками звёзд на опалённую злобой деревню. Словно в траур по погибшим, она облачилась в свои лучшие одежды, щедро осыпанные серебром и драгоценными каменьями, даже грязные пятна облаков уплыли за виднокрай, гонимые вечерним ветром. Молчали обычные для весны создания: лягушачий хор не резал слух своим нестройным ором, сверчки не выводили трели, не пели птицы, даже природа сохраняла траурную тишину.

– Сожгите меня на рассвете. – Сказал Анисим на последнем вздохе.

Весь остаток ночи братья складывали костер у лесного озера. Зеркальная гладь воды отразила братьев, несущих тело отца, его сменил полыхающий костёр и метнувшаяся в него женщина. Огонь с жадным рёвом пожирал волосы, одежду, живую плоть.

Братья смотрели на костёр, а из глаз катились слёзы, первый раз в жизни они плакали. Старый волхв, как срубленный дуб упал на землю. Он знал, что его дочь, согласно принесённой клятве любви, должна последовать за мужем, и не мог этого вынести. Но ещё ужаснее было видеть лица внуков: ещё вчера юность ласкала их, черты были по детски мягкими. Сейчас же перед ним стояли разъярённые медведи. Прекрасные лики молодых красавцев сменились звериным оскалом. Весь лес содрогнулся от бешеного рёва. Взошло Солнце.

Весь полнилась плачем и стонами. Мёртвых хазар принесли в жертву водяному – попросту бросили в реку. На холмах полыхало около дюжины костров. Кому-то помогали идти, кто-то ковылял к ним сам – необходимо отдать дань уважения тем, кто полёг, защищая родную деревню.

Братья вели деда к родительской избе, старому волхву стало плохо, и до лесной избушки он бы не добрался. Завидя их даже собаки прятались по конурам, не рискуя высовываться. Девки, всегда стайкой вившиеся вблизи молодых охотников, теперь с визгом бежали в дома, едва показывались крепкие фигуры. Половина деревни видела, как Бэр порвал глотку кочевнику, и за ночь рассказала другой половине.

Староста – толстый мужик со свиными глазами, да и похожий на борова: приземистый, расплывающийся во все стороны с носом, сломанным в детстве и теперь напоминающим свиной пятачок, стоял посреди дороги, глядя на братьев с лютой злобой.

– Так вот, кто убил моего сына! – Зашипел он. – Бэр, тебя казнят!

Братья, шедшие с понурыми головами, подняли глаза. Староста почувствовал, как по его ноге потекло что-то теплое. Вместо ожидаемых очей испуганных подростков, на него смотрели яростные зрачки жаждущих крови волков. Бэр заговорил голосом, срывающимся на рычание.

– Твой сын заслужил свою смерть! Насильникам нет места на земле, и ты это знаешь! А если посмеешь наказать меня за его убийство – сам отправишься к Ящеру!

Удар в грудь, от которого зашлось в испуганном всхлипе сердце, отбросил грузного старосту прямо в кровавую кашу – следы недавней битвы. Братья бережно повели деда дальше. Внезапно старик вскрикнул, прогнулся, пытаясь дотянуться до спины, как будто его ужалил шершень, повалился на живот. Между лопаток торчала рукоять швыряльного ножа. Староста метнул следующий. Волк, выказывая нечеловеческую ловкость, перехватил, швырнул назад, Бэр и Лис метнули своё оружие. Нож, и хазарское копьё врезались в толстяка, выпуская подлую кровь, а секира раскроила череп, расплескав мозги по пыльной дороге.

Братья метнули своё оружие одновременно, не раздумывая. Вопль ужаса сотряс деревню, бабы попадали без чувств, мужики стояли и со страхом смотрели на изуродованное тело своего главы, на которого они сами не смели даже повысить голос. Оружие братьев уже покинуло его, и только нож остался торчать в сердце.

– Собаке – собачья смерть! – Выговорил Бэр, сплюнув в сторону трупа. – Надо помочь деду.

Не смея поднять глаз из страха увидеть стремительно бледнеющее в предсмертии лицо деда, они подошли к пращуру. Лис вынул нож, Волк тут же приложил целебный мох из поясного мешочка, благо всегда носил с собой.

– Дед! Дед, ты живой?

– Уже нет внучки. Запомните, в моей избе, в скрыне лежит ваше наследство. Заберите обязательно! А меня сожгите там, где вчера стреляли по шишкам. Прощайте и не плачьте по мне. – Сморщенная рука коснулась лба каждого, благословляя, и бессильно упала. Старый волхв умер. Братья остались одни на свете.

Солнце в зените смотрело на распростёртое тело и молодых охотников, преклонивших пред ним колени. Выполняя наказ старика, они не давали волю слезам, но в груди у каждого было будто по огромному валуну, забивающему дыхание, не дающему говорить и нормально дышать. Их окружал священный лес. Царило безмолвие: молчали звери, птицы, не смела подать голоса листва. Старый волхв был частью светлой дубравы, и его смерть отразилась на всём, казалось, будто жизнь остановилась в этом месте.

Там, где вчера висело кольцо, возвышалось последнее ложе воина, готовое к сожжению. Сухие ветви дуба, священного дерева, старательно уложенные любящими руками словно ждали героя, которого суждено вознести в чертог богов. В тишине братья подняли тело и перенесли на печальный костер, ждущий лишь искры. Дневное светило понемногу опускалось за виднокрай. Замерцали первые звёзды.

– Пора. – Сказал Бэр. – Берите факелы.

Он высек искру на свой и зажег остальные. Огонь опустился на дерево, лизнул, будто пробуя на вкус и с жадностью вгрызся в дубовые поленья, лежащее тело. Старика хоронили в полном воинском убранстве, таким боги и забрали его к себе. Не осталось ни кости, ни железа – всё перенеслось в Вирий. Братья ухватили, обжигаясь, по красному, пышущему жаром углю и сжали в левой ладони. Шипение мяса, запах горелой плоти, боль заменили им слезы, и стало легче после утраты самого близкого человека.