Текст книги "Закат империй"

Автор книги: Александр Лайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Дверь растворилась, и внутрь заглянул высокий темноволосый парень немногим старше Халлетона.

– Светлый сан, – сказал он почтительно, – приборы показали, что лен д'Эльмон возвращается. Не изволите ли почтить нас своим присутствием, светлый сан? В основном, – он открыто рассмеялся, – дабы лично проверить и подстраховать безруких мерзавцев.

– Уж конечно, изволю, – с притворной надменностью ответил Хурру. Что ж тут поделаешь? Неужели я брошу доброго Сина на ваш произвол? Открой портал, Леттем, порадуй руководителя.

– А мне можно с вами, учитель? – робко спросил Халлетон.

В воздухе, сгущаясь, замерцало неясно-серое ничто. Хурру обернулся и пристально посмотрел на Халлетона. Ослушник мялся и маялся, крутя в руках обретенное детство.

– А ты, адепт, – сурово сказал ректор, – останешься здесь и подумаешь как следует о своем поведении в последние дни. И книгу полистаешь. Да-да, именно эту. Тебе полезно хоть раз в жизни поднапрячься и призадуматься. И не смотри на меня, как пес на печенку! Леттем, запечатай дверь намертво и следуй за мной!

И престарелый августал исчез в дымке портала. Миг спустя за ним последовал Леттем.

Халлетон вздохнул и с ненавистью стал сгребать со стола мертвую серебристую пыль.

* * *

На вершине Башни пылал огонь.

Нет, не на вершине. Вся верхняя часть Башни пылала. Языки пламени были настолько огромными, что из предместий Башня сейчас напоминала чудовищную лучину, воткнутую в центр города. Но горожане Умбрета, и спешащие по своим делам, и неспешно прогуливающиеся, почти не обращали на это внимания. Они привыкли.

Когда-то давно на Башню смотрели все, смотрели с уважением и опаской, с гордостью и тревогой. Постепенно уважение и гордость одолели страх, а потом… Потом те, кто видел, как Башня строилась, как-то незаметно состарились и вообще перестали появляться на улицах, а их дети уже и не мыслили города без Башни. Теперь по запрокинутой голове и по приоткрытому в немом изумлении рту отличали приезжих.

Башня ревниво изрыгала тучи багрового пара, гневно клубилась зеленым туманом, обреченно сияла по ночам мертвенно-синим светом и завлекательно пахла шоколадными коврижками. Все было напрасно. Только душераздирающий вой во вторую предрассветную стражу ненадолго привлекал злобное участие невинно разбуженных.

Да, еще было однажды – лет десять-двенадцать тому – на самой верхушке Башни долго танцевала прозрачная девушка. Она бесстрашно и невесомо кружилась среди редких облаков, и с чарующей отрешенностью сбрасывала с себя одежду. Молодой месяц скромно смотрел вниз из-за ее плеча, и в его свете отброшенные на облака одежки растворялись и уплывали клочьями цветного дыма. И дивная музыка, звучащая, словно с неба, сопровождала танец.

Поскольку девушка была большой, нет, не просто большой, а по-настоящему большой – примерно в половину Башни – то ее хорошо видели из любого конца Умбрета. Горожане задирали головы, как провинциалы какие-нибудь, высматривали интересные подробности и радовались быть центром науки. Многие получили по шеям от жен, а некоторые достоверно признали в девушке Диту Рамм, дочь парфюмера с Грибной улицы.

Когда до логического конца оставались всего три важных лоскутика, светлейший, но разъяренный сан Кайбалу пробил последний слой защиты, ворвался в сферу эмитенции и беспощадно подавил отвергнутого поклонника помянутой Диты с применением стазиса и лишением стипендии. Город был несколько разочарован и притих в ожидании продолжения.

Парфюмер Рамм с тихой гордостью подал жалобу в королевский суд, справедливый король Каэнтор приговорил обидчика к уплате компенсации в десять тысяч золотом, каковые пойдут обесчещенной барышне на приданое, немного успокоившийся искренний Кайбалу приговорил все того же обидчика к десяти дням карцера, каковые тот проведет в лаборатории трансмутации, а к обесчещенной мещанке в один день посватались граф Дайрета и коронный управитель Фидийского княжества высокородный Даметтис.

Дита кротко вздыхала, пряча светлые глаза, и обещала подумать. Женщины Умбрета еще раз надавали мужьям в шею, завистливо обругали распутную девку и принялись обильно уделять внимание студентам Академии. Студенты млели от счастья и благословляли преступного собрата в храмах. Дитин обидчик неукоснительно исполнил оба оброка и заодно получил зачет экстерном по теории каталитических процессов. Почтенный сан Хурру прочитал отчет, сверился с компендиумами и заявил, что решение исконно ленивого смутьяна находится на уровне открытия. Восхищенный и счастливый Кайбалу все простил, выгнал обидчика из лаборатории и сам засел за дальнейшую разработку метода аффинажа лошадиной кровью под знаком Сокола в доминанте Воздуха.

Дальше – больше. Высокородный Даметтис ранил графа на честном поединке в подбородок. Возликовавшие охальники тут же сообщили всему миру, что граф в тяжких похмельных терзаниях обычным делом порезался при бритье. А уж только потом добросердечный Даметтис согласился на тайный поединок, то бишь дружескую похмелку – чтоб со стороны красивше выглядело. Граф очень сердился и зачем-то приказал прилюдно высечь своего брадобрея.

А несколько дней спустя потерпевшая урон Дита обвенчалась все с тем же обидчиком, и город разочарованно затих во второй раз. Только парфюмер Рамм раздраженно заявил, что отдавать мерзавцу приданое ему до обидного жалко, но с королем в Умбрете было спорить не принято, так что над Раммом даже не очень смеялись. И все стало, как и до того.

Поэтому огонь над Башней никого не заинтересовал. Не девка же, в конце концов. Горит – и пусть себе горит. Значит, так сегодня надо.

Пламя разогнало легкие белые облака над Академией, и в получившуюся дыру, как в голубую замочную скважину, заглядывало любопытное небо.

В самом средоточии пламени, в алтарном зале верхнего этажа, несколько очень серьезных парней склонились над кристаллами следящих устройств. Только здесь становилось понятно – и то не сразу – что бушующее пламя никого не обжигает и даже ничего не нагревает, хотя холодным его назвать вряд ли бы кто решился. Но это был какой-то иной, не испепеляющий жар.

А на алтаре лежало тело светлейшего сана Деррика дан Сина, лена д'Эльмон. Сверкающий лен был убран роскошнее, чем для погребения, и в изголовье его стоял пылающий, похожий на факел, скипетр со знаком Воли, а в ногах – два ритона с эликсирами Пути. Один голубоватый, с дымчатой жидкостью, помеченный знаком Отправления. Другой темно-фиолетовый, с густым коричневым настоем, со знаком Возвращения. И на голову лена был возложен венец с золотыми дубовыми листьями и огромным опалом-джиразолем в центре. А на жемчужно-белой мантии, в которую облачили благородного дан Сина, шелком и серебром в надлежащем порядке были вытканы все руны Власти и Охраны, но только знака Запертых Дверей не было среди них. И двенадцать церемониальных курительниц окружали алтарь, и двенадцать адептов коленопреклоненно застыли возле них, склонив лохматые головы в расслабленности глубочайшей концентрации.

И все это было обведено кругом, отмеченным мириадом пляшущих огоньков, и безмолвное пламя, окутавшее башню, не проникало в границы круга, так что казалось, будто лен лежит в прозрачном куполе, вокруг которого кипит огненный океан.

А у дальней стены, где в двенадцати основных и семи дополнительных нишах-резонаторах были натянуты тугие жильные струны, как в храмовых апсидах, юноша в золотистой тунике щипаря высокого ранга равномерно дергал одну и ту же струну, и низкий гул наполнял башню, задавая особый гипнотический ритм всему, что происходило внутри.

– Пять и семь, – сказал смуглый парень у хрустального экрана регистратора энергии. Изумрудик в самом низу деревянной рамы, до той поры безмятежно сиявший, как капелька росы на солнце, мигнул и почти незаметно потускнел.

– Добавь, – властно сказал юноша в каноническом белом одеянии верховного ритуал-мастера. – Фардж! Сучья мать, не спи там! Видишь, что утечка?

– Нет никакой утечки, – хладнокровно ответил высокий бенарит, уверенно кладя ладонь на ведущий жезл распределителя. – И я все время добавляю. Падение не по мощности, а чисто по напряжению. Я ж не могу его все время компенсировать, шина полетит.

– Пять и шесть, – нервно сказал смуглый. Изумрудик под его экраном совсем померк, зато тревожным светом налился солнечный лучистый хризопраз. – Сделайте что-нибудь, кто там за цепью смотрит!

Дверь в зал распахнулась, и запыхавшийся Леттем пропустил вперед невозмутимого Хурру.

– Пять и пять! – заорал смуглый, подкручивая что-то в невообразимой мешанине амулетных цепочек. – Руки у кого-нибудь есть в этой башне, мать вашу? Таська, ну смотри же ты!

– Правда, Тася, – поддержал Фардж, еще подавая вперед жезл. – Это у тебя что-то.

– Да все у меня в порядке, – обиженным басом сказал Тася из-под стола с эфироспектрометром. – Идет вырождение по базовой эфира, а почему, понять не могу. Цепи в норме.

– Может, прилипала повисла? – доброжелательно предположил Фардж. Проверь намордники.

– Эстас, если ты пропустил ремору, я тебя поляризую, – мертвым голосом сказал ритуал-мастер.

– Здравствуйте, мальчики, – сказал Хурру, подходя к нему со спины. Почему греются силоводы? Хочу услышать Фарджа.

– Подается мощность в полтора раза выше расчетной, – четко ответил бенарит. – Потеря напряжения в эфирных цепях. Есть подозрение на паразитную нагрузку.

– Не думаю, – ласково сказал Хурру. – Никто не пробовал убрать четность на синхронизации? Хочу услышать Жювера.

Ритуал-мастер озадаченно уставился на главную панель.

– Козлы свинозадые! – вдруг завопил он, становясь белым, как собственная одежка, и бешено перебрасывая ключи из одного ряда гнезд в другой. – Кто закоротил Воду на Воздух?

– Я, – недоуменно ответил парень с пекторалью протектора на груди, до сих пор молча сидевший у зеркального психоамплификатора.

– На кой ляд?

– Так мы ж горизонт событий как проходили? На панталасс-дуале и проходили! По модели «где небо, сливаясь с безбрежной водой, предел полагает смертным»…

– А потом почему не убрал?

– Не знаю! – наливаясь краской вины, заорал протектор. – Забыл! А ты почему не скомандовал?

– Да, – сказал Хурру. – Земля скоммутировалась с Огнем по умолчанию, а Эфир повис в нескомпенсированной асимметрии. Пять на два не делится, мальчики. Овальд, что с дистанцией?

– Сто сорок три по реальному пульсу, – быстро ответил смуглый, оставив в покое амулеты.

– Успеем, – решил Хурру. – Жювер, ты запомнил предыдущую позицию?

– Да, – угрюмо сказал ритуал-мастер. Ему было стыдно.

– По моей команде Тийми уберет четность, а ты восстановишь развертку по первоначальному образцу. Эстас, следи за балансом тоже. Фардж, снимай мощность, медленно, но непрерывно. Давай!

– Пять и четыре, – напряженно предупредил Овальд.

– Снимай-снимай. Внимание! Четность!

Протектор быстро выхватил из лунки сверкающую голубым перемычку. Жювер мгновенными, отработанными движениями стал перемещать ключи обратно, беззвучно шевеля губами, как видно, что-то проговаривая про себя. Фардж, упрямо стиснув челюсти и наморщив лоб, тащил на себя упруго сопротивляющийся жезл.

– Пять и два! – испуганно крикнул Овальд.

Эстас, растопырив пальцы, изо всех сил удерживал на месте повисший в воздухе огненный знак Веры. Жювер непослушными руками вгонял на место последние камни. Тийми замер, зажав в кулаке кристалл стабилизатора.

– Есть! – выдохнул Жювер, отрываясь от панели. – Протектор! Тим!

– Пять ноль, – дрожащим голосом сказал Овальд. – Ребята!..

Стабилизатор включился почти мгновенно, и Тийми метнулся к пластинам усилителя.

– Ым-м!! – непонятно вскрикнул Эстас и потерял знак.

– Четыре девять, – простонал Овальд.

– Вываливай мешок, Таська, – сквозь зубы, но все так же флегматично сказал Фардж. – Вали, я говорю.

– Да! – ликующе спохватился Эстас и снял затвор с резервной конденсаторной батареи.

– Пять один, – оживая, сказал Овальд. – Пять три…

– Есть баланс, – с красивой легкостью сказал Тийми.

– Пять и пять…

– Расход расчетный, – прогудел Фардж и снял руку с жезла.

– Есть синхронизация? Таська?! – крикнул Жювер от своей панели.

– Эфир стабилен, – с трудом проговорил Эстас. Он только что выяснил, что прокусил губу. – Вырождение ноль. Так… синхронизация по эфиру! Есть полная синхронизация по пяти линиям!

– Пять девять, – как будто сам не очень веря в свои слова, сказал Овальд. Но хризопраз под экраном угасал, а изумрудик весело наливался прежним светом. – Шесть ноль. Шесть ноль. Люди! Шесть ноль стабильно!

Он с силой откинулся на спинку кресла, крепко зажмурился и с наслаждением, всей грудью вдохнул пылающий воздух.

– Вот и хорошо, мальчики, а теперь работать, – с удовлетворением сказал Хурру. – Кстати, Леттем, будь добр занять свое место. Овальд, дистанция?

– Девяносто восемь, – Овальд опять подался к экрану, словно ныряя вперед, и потряс головой, пытаясь заново собраться.

Леттем прочно уселся в кресло супервизора тайнодействий и вывел в воздух суммарное распределение сил. Хурру стал за его спиной, наблюдая, но не вмешиваясь больше.

– Дистанция до пределов мира, – потребовал Леттем, разворачивая проекцию в плоскости субрезонансов. По краям изображения кое-где поблескивали кровавые капли, указывая на опасную близость к великим запретам.

– Не больше двадцати, но скорость падает, – отрапортовал Овальд.

– Жюв, готовь кексик… по счету «три»…

Жювер поспешно развернул гексаграмму Металла и взял из лотка два соответствующих ключа.

– Гекса готова, – сообщил он.

– Ты, неуловимый, стремительный, как ртуть, свободный дух, да войдешь ты в этот мир и да сольешься с ним именем Металла, и не отринуть тебе мой призыв вовек, – вдохновенно произнес протектор и повернул жертвенник коммутатора к шестому знаку круга стихий. – Ты Деррик дан Син, прозываемый также д'Эльмон. Я знаю тебя, дух, и призываю тебя.

– Можно! – Овальд, не отрываясь от экрана, махнул рукой.

– Раз. Два. Три! – ровно сказал Леттем, и Жювер вставил ключи в панель. Эстас судорожно вцепился в реостат, но тут же успокоился, едва перемещая ползунок плавными движениями.

– Отлично, – прокомментировал он, переводя дыхание. – Чуть танцует, но с большим запасом прочности.

– Вот когда четность не помешала бы, – заметил Фардж, убирая подачу энергии едва ли не наполовину. – Прокол схлопнулся корректно, потерь нет, диффузия не отмечена.

– Металл сбалансирован, – доложил протектор. – Есть слияние по шести позициям.

– Дистанция?

– Стабильная внешняя орбита. Прогнозируемое естественное схождение с орбиты – двадцать восемь. Двадцать семь. Двадцать шесть.

– Приготовить семерку! – Леттем быстро разворачивал в пространстве над столом графики компараторов, добиваясь максимального совпадения с предстартовым состоянием.

Жювер отточенным жестом сшиб за панель гексаграмму и вставил в следующий разъем радужно искрящийся семиугольник Жизни.

– Гепта готова! – с непроизвольной торопливостью выпалил он.

– Смело могу сказать, – напутственно пообещал ему Хурру, – что если кое-кто допустит преципитацию, Син этому кой-кому голову оторвет.

– Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

– Дисбаланс по Огню, – бесстрастно сказал протектор.

Эстас суетливо сделал несколько пассов.

– Баланс по Огню, – не меняя интонации, сказал протектор.

– Тринадцать…

– Готовься! – Леттем дошлифовывал последние детали траектории схождения.

– Ты, бессмертный, преисполненный жизни, свободный дух, да войдешь ты в это тело и да сольешься с ним именем Жизни, и не отринуть тебе мой призыв вовеки веков, – с особой размеренной торжественностью произнес Тийми. Правой рукой он делал усиливающие жесты, левой поворачивал жертвенник к седьмому сектору круга. – Ты воистину Деррик дан Син, прозываемый также д'Эльмон. Я знаю тебя, и я узнал тебя.

На жертвеннике вспыхнуло фиалковое пламя. Щипарь двигался вдоль ниш, и жильный перегуд становился все выше и выше.

– Четыре!

Жювер застыл, будто схваченный парализующим заклинанием, приготовив ключи и пристально глядя на спину Леттема. Только едва уловимое дыхание и подрагивающие ресницы выдавали в нем живого и свободного человека.

– Три!

Фардж чуть-чуть повысил подачу энергии. На пол-деления, не больше.

– Два!

Эстас прикоснулся к предохранителю, словно проверяя, на месте ли тот. И быстро вернул руку на юстировочный дискос.

– Один!

Никто даже не дышал. Только щипарь вытворял у ниш что-то настолько уж немыслимое и невероятное, что казалось – звучат не жильные струны, а сам воздух то ли поет, то ли стонет от невыносимого напряжения.

– Ноль! – пронзительно выдохнул Овальд, и одновременно с ним Леттем скомандовал: – Давай!

Жювер мгновенно вставил ключи в панель, буквально вонзая их в гнезда, и тут же Тийми крикнул «Контакт!», и Фардж опрокинул жезл, обрубая силоводы и сбрасывая подачу на нули, а потом сразу вырвал жезл из прорези.

– Питание ноль. – неторопливо сказал он и обернулся.

Эстас, закрыв глаза, скользил кончиками пальцев по поверхности дискоса. Странная вибрация, пронизывающая воздух вокруг него, становилась все слабее и слабее, а потом исчезла совсем.

– Полная синхронизация, – не раскрывая глаз, сказал Эстас, и только потом снял руки с дискоса и выдернул предохранитель.

Жильный гул тоже уплывал, растворялся в пламенеющем воздухе, и сам воздух угасал, темнел, становился все обычнее и обыденнее. Все смотрели теперь на Тийми, который медленно-медленно двигал корректирующий диагност по ободу круга.

– Жизнь сбалансирована, – сказал он наконец в полной тишине. – Полное слияние по семи позициям.

И в тот же миг погасли бесчисленные огоньки, очерчивающие алтарный круг. У стен зала сгустилась темнота.

А в центре зала, на алтаре, чуть заметно шевельнулся благополучно вернувшийся из внебытия Деррик дан Син, благородный лен д'Эльмон.

Хурру подался было к нему, но остановился и положил руку на плечо Леттему. Тот встал и повернулся к учителю. В глазах его был немой вопрос. Остальные пятеро как-то незаметно собрались сзади и тоже ждали.

– Нормально, – сказал Хурру успокаивающе. – Все нормально. А ты, Фардж, так даже просто хорошо. Ты правильно понял, что исследователь должен уметь справляться со своими нервами и чувствами. Эстас у нас пока еще слабоват… в этом отношении. Ты бы ему посоветовал что-нибудь. А тебе, Эстас, я сразу скажу: нет единых для всех рецептов. То, что тебе предложит Фардж, следует рассматривать не как совет, тем более не как распоряжение, одобренное ректором, а как материал, который призван помочь тебе разобраться самому. Хочу услышать от тебя постановку задачи.

– Обнаружить источники повышенной психической реагентности, – не очень уверенно начал Эстас. – Дифференцировать возникающие конфликты по генезису – от избыточной возбуждаемости или от недостаточного торможения. Найти методы контролируемого воздействия на ситуацию… ну, я не знаю, сан – вроде все?

– Не все, но для начала сойдет, – поощрительно кивнул Хурру. Кстати, обрати внимание: когда ты заботишься о научной добросовестности, а не о том, как ты выглядишь в глазах товарищей, ты волнуешься гораздо меньше. Подумай и об этом. Должно помочь.

Адепты у курительниц встали и глубоко поклонились алтарю. Потому что Деррик дан Син открыл глаза и попытался сесть.

– Идем, – решительно сказал Хурру и направился к центру зала.

Со второй попытки лен д'Эльмон сел и свесил ноги с края алтарной плиты. Роскошная мантия в это мгновение выглядела на нем, как ночная рубашка. Лен даже зевнул и потянулся, разминая плечи.

Хурру шагнул в ритуальный круг и подошел к Деррику. Аспиранты почтительно остановились на границе.

– Как ты, Син? – участливо спросил Хурру.

Сверкающий лен зевнул еще раз, во всю благородную пасть.

– А ничего, – небрежно сказал он, щуря небесно-голубые глаза. – Спать хочется. Есть хочется. Это я устал, наверное. Кто в эфире насвинячил, признавайтесь? Опять Эстас?

Аспиранты переглянулись и дружно вздохнули. Среди вздохов ясно выделилось чье-то разборчивое бурчание: «Кто сказал, что не заметит?»

– Это я, мейрессар Деррик, – горько сознался Жювер. – Прохлопал асимметрию… то есть наоборот.

– «Наоборота» я не понимаю, – высокомерно сказал Син и встал. – Что значит «наоборот»? Не прохлопал?

– Запросил четность для нечетного числа позиций, – покаянно сказал Тийми. – Только, августал, это не он, а я. А он не виноват. И ведь что интересно, третью позицию проскочили без проблем, а на пятой пошел разнос, и вообще… трудно было.

– Мерзецы, – покровительственно сказал Син. – Нечестивцы. Прокатали августейшего иерарха мордой по эфиру, как пьянчугу по булыжникам. А я ведь всегда говорил, Тийми, нет у тебя ни мозгов, ни совести, и в конспекты ты креветки заворачиваешь.

– Мейрессар! – взмолился Жювер. – Да Тим здесь вовсе ни при чем, это ж я ритуал вел! Я, соответственно, и лопухнулся…

– Один из вас, вне всякого сомнения, лопух, – величаво сказал Син, обнимая Хурру за плечи. – Но негодяи оба.

– Августал, ритуал-мастер не может один уследить за всем, – тихо и настойчиво сказал Тийми. – Да у него на панели и индикатора четности нет.

– С учетом тонкого различия ваших обращений ко мне, – засмеялся Син, – один из вас получит нахлобучку от светской власти, другой же – от духовной. Какая кому достанется – выбирайте сами.

– А по научной части? – дерзко спросил Овальд.

– А если кому-то покажется мало, обратитесь к сану Кайбалу, милостиво разрешил Син.

Дверь в зал раскрылась, и в зал вошел человек, каждое движение которого выдавало в нем постороннего. Он был в темной куртке с золотыми позументами, модных лосинах с косыми галунами и удобных сафьяновых полусапожках, однако без меча. Держался этот человек с привычным достоинством, но оглядывался по сторонам весьма нерешительно, чтобы не сказать – робко. Едва заметив стоявших рядом Хурру и Сина, он быстрыми и мягкими шагами пересек разделявшее их пространство и остановился на границе круга, несколько в стороне от аспирантов.

– Приветствую вас, почтенный сан Хурсем, – сказал он вполголоса. Мое почтение, лен. Я не потревожил вас… э-э, не вовремя?

– Рад видеть в Башне, граф, – приветливо отозвался Син. – Отнюдь, отнюдь. Мы уже завершили начатое. Чему я обязан приятностью встречи?

– Король послал меня испросить разрешения войти, – приглушенно сказал граф, – если он не станет помехой. Так я могу передать его величеству…

– Даже и передавать ничего не следует, – мягко сказал Син. – Просто пригласите его величество оказать нам честь.

Граф поспешно направился к двери. Аспиранты разочарованно переглянулись.

– Значит, сегодня анализа не будет? – для порядка уточнил Леттем.

Син подумал.

– Полного анализа не будет, – сказал он. – Но если вам хочется просто послушать мой рассказ, то оставайтесь рядом. Я думаю, что королю хочется того же самого.

Граф снова появился в двери. На этот раз он держался куда увереннее, и дверь оставил открытой.

– Его величество король Умбрета Каэнтор Морейг! – провозгласил он.

На пороге появился плотный человек среднего роста, недавно начавший седеть, одетый куда скромнее графа или Сина. Его аккуратный коричневый костюм – впрочем, шитый из отменного сукна – скорее напоминал ректорскую одежду Хурру. Король резко махнул рукой, пресекая начавшуюся было волну поклонов, и торопливо прошел вперед.

– Светлый вечер, саны, – сказал он чуть хрипловатым голосом. Говорят, Деррик, вы сегодня затеяли нечто… экстраординарное даже по меркам Башни. Удалось ли?

– Вполне, консар, – Син вежливо склонился.

– Поздравляю, – искренне сказал король. – Лучшей вести для меня не могло быть. Вы благополучны?

– Вполне, консар, – с улыбкой повторил Син. – Изволите ли пройти в более удобную комнату, чтобы услышать подробности?

– Изволю ли? – с горячностью воскликнул король. – Вы невыносимы, Деррик! Отчего же, спрашивается, я здесь? Разумеется, изволю! А также требую, дозволяю, желаю и приказываю!

– Леттем, – сказал Хурру, – распорядись немедленно приготовить малый аудиториум, король Каэнтор желает слушать рассказ лена д'Эльмон.

– О демон, вечно церемонии! – огорченно сказал Каэнтор. – Будьте проще, Хурру, я прекрасно выслушаю Деррика и здесь!

– Ваше величество, – убедительно сказал Син, – рассказ длинный. Простите, но я изрядно утомлен опытом, и упражняться в элоквенции предпочитаю сидя.

– Ох, ради богов, простите, Деррик! – Каэнтор огорченно всплеснул руками. – Умоляю простить меня, я так невнимателен! Разумеется, я готов идти куда угодно, в любое место, где вам будет удобно.

– Я не заслуживаю вашего внимания, консар, – Син снова поклонился. Однако я безмерно благодарен вам за снисходительность к верному слуге вашего величества.

– Ах, оставьте! – возмущенно сказал Каэнтор. – И вы туда же, д'Эльмон! Извольте говорить простым человеческим языком, без этих нескончаемых каденций дворцового церемониала! Я изнемогаю от непрестанных расшаркиваний и славословий. Все на свете я начинаю воспринимать, как очередную попытку оказать мне надлежащие почести. Только что я едва не вмешался бестактнейшим образом в ваши действия, и это оттого, что во мне воспитывают эгоцентризм самого дурного толка. Я потерял всякое чувство меры, я утратил изящество речи и ясность мысли из-за своей окаянной королевской жизни! Вы видите, дорогой друг, до чего может довести монарха назойливая забота со стороны придворных – да-да, граф, это именно к вам относится! К вам и вам подобным, ко всем моим до остервенения преданным подданным! Они полагают, Деррик, что перед королем следует перемещаться исключительно на цыпочках и в полупоклоне; они говорят так изысканно и изощренно; самую простую мысль они облекают в такие сложные и бесконечно длинные периоды, оснащают такими куртуазными ритурнелями и предваряют такими ужасными самоуничижительными пролегоменами, что я совершенно теряю нить рассуждения! Неужели для здорового, молодого человека естественно так изъясняться, граф? Вы меня порой пугаете, право!

– Вы хотели приказать, консар, – негромко заметил Хурру, – оставить лишнюю церемонность и позволить вам отдохнуть?

– Бальзам для слуха, души и сердца, – король блаженно закрыл глаза. Скажите еще что-нибудь, Хурру! Скажите вслух – неважно, что! Только здесь, у вас, еще можно услышать иногда короткие и простые слова, собранные в осмысленные фразы!

– Идемте, консар, – с облегчением сказал Син. – Все готово.

Он отстал от короля на несколько шагов и шепнул Хурру на ухо:

– Надо почаще вытаскивать беднягу из дворца. С каждым разом он сбрасывает эту накипь все труднее.

– А то, – хмыкнул ректор. – Судя по нескольким фразам, он вчера еще и нортенийского посла принимал. Одно это… деяние… требует недельной релаксации. Про негодяев спроси, Син. Самое время.

Син догнал короля и конфиденциально нагнулся к его правому уху.

– Консар, – сказал он, – если вы не против, я возьму с собой аспирантов, обеспечивших ту часть моего опыта, которая исполнялась в нашем мире. Им тоже необходимо послушать, а мне бы не хотелось повторять рассказ дважды.

– Конечно! – безапелляционно сказал Каэнтор. – Конечно, Деррик. Ох, да!.. Забыл! Это ведь я должен был тебя просить, Деррик. Напрочь забыл! Прокляни, господь мой, этих придворных, ибо я не вправе проклясть малых, отдавших себя под руку и защиту мою. Прокляни, а затем прости в великом милосердии своем: и не казни сурово, но мощно вразуми не морочить голову своему королю!

– Не могу, – твердо сказал Син.

– А это я и не тебе, это я Эртайсу, – Каэнтор мстительно посмотрел в потолок. – Да-да, господь мой, нечего там, понимаешь, прятаться! Ты сотворил этот мир таким, каким он есть – вот и объясни мне, неразумному помазаннику твоему, на кой хрен тебе, старому солдату, понадобилась эта неудобосказуемая вычурность?!

– Это как раз понятно, – сказал Син. – Старому солдату осто… надоел мат-перемат и словарный запас в триста боевых единиц. Что вы хотели спросить, консар?

– Спросить, – король остановился. – Да, спросить! То есть, просить, и вот о чем: Деррик, со мной пришла дочь. Ты пустишь ее посидеть с аспирантами, послушать? Она будет вести себя очень тихо.

– Королю нет нужды просить, – Син пожал плечами. – Король велит.

– Деррик! – с досадой поморщился Каэнтор. – Я приказываю там, где уверен в своих приказах. Она не помешает?

– Нет, – лаконично ответил Син.

– Ей можно это услышать?

– Консар, – устало сказал Син, – если вы решите пересказать принцессе мой доклад, ну, скажем, завтра – я смогу вам запретить? Или вы имеете в виду, не повредит ли ей это слышать? Не берусь судить. Описания извращенных соитий, во всяком случае, не предполагается.

– Ясно, – сказал король через паузу. – Извини, Деррик. Безвылазно проведя неделю во дворце, я сильно тупею. Вчера еще посол Нортении приходил, с этой… как она называется… неофициальный комментарий к меморандуму…

– Никогда не знал, – честно сказал Син. – Есть специальное название?

– Есть, – обреченно сказал Каэнтор. – И я его еще час назад помнил, когда накручивал хвост министру внешней политики. Ладно. Нам вверх или вниз, Деррик?

– Вниз, консар, – Син начал спускаться первый, пошатнулся и взялся за перила. – Ох ты! Голова, оказывается, кружится. И заметная ригидность.

– Что заметное? – Каэнтор подхватил Сина под левый локоть и пошел рядом, поддерживая августала.

– Ригидность, ну, потеря гибкости членов. Мышцы закоченели.

– У всех свои слова, – философски заключил король. – И всегда трудные, и всегда непонятные, и всегда забываются.

– Это точно, – вздохнул Син. – Ой, консар, чуть медленнее…

– А я тебе говорил – выпей отвара жалейки, – сказал идущий сзади Хурру. – Говорил?

– Да говорил, – неохотно сказал Син.

– Что ж ты не выпил, урод?

– Да вот не выпил как-то, – просто сказал Син, взъерошивая волосы. Волосы были очень светлые, с заметной рыжинкой, и сильно вьющиеся. – То ли забыл, то ли не захотел. Наверное, не захотел.

– Ну и урод, – возмущенно сказал Хурру и тоже провел рукой по волосам. – Будешь теперь до утра маяться.

– Шиш тебе, – браво сказал Син. – Я пива выпью и спать лягу. Мы пришли, консар. Прошу.

В аудиториуме было тихо и уютно. Леттем ходил вдоль стен, зажигая факельцы. Десяток тяжелых стульев вокруг овального стола в центре ожидал гостей. На столе было пусто. Даже подсвечника не было.

Король остановился на пороге.

– Надо кого-то послать за Лайме, – озабоченно сказал он. – Эх, не догадался я графу велеть быть рядом…

– Овальд, найди мейрифей Каатль и проводи сюда, – сказал Хурру. – Не тревожьтесь, консар, это недолго.

– Да-а, – с доброй завистью сказал Каэнтор. – Молодым лестница – не забор. Не то, что нам, старым тюфякам.

– Молодым и забор не очень-то вредит, – глубокомысленно сказал Син, потирая небритую щеку. – Да вы-то чего жалуетесь, консар? Вы ж на пятьдесят лет меня моложе, вам самое время через заборы прыгать!