Текст книги "Закат империй"

Автор книги: Александр Лайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– С ума сойти можно, – повторял Нерваль. Глаза его и впрямь были немного безумными. – Какая ловушка, какая ловушка, коллеги! Восторг!

– Ага, – ошарашенно сказал Вельстрем. – А тот я… ну да. Щас.

Он протопал к своему месту, опустился на колени, неуклюже повозился под креслом и снова встал.

– Н-ну… вот, – с легкой неуверенностью сказал он, разворачивая измазанное кровью и эктоплазмой письмо. – Клосси, сучья мать!.. да, господа, сучья мать… так. Щас. Клосси, сучья мать! Или ты торопишься очень быстро, или мы уходим без тебя. Твой Мирти. И еще тут печать вверху, я ее знаю. Это Умбретская Башня, я там был…

– Что скажете, коллеги? – устало сказал Альрихт. – Ваш вердикт?

– Я уже не помню, кто там у нас свидетельствовал, так я скажу, поднялся Мегиш. – За такие письма рвут голову без разговоров, коллеги, так я предлагаю так и сделать, – он сел.

Фиолетовый шквал забушевал раньше, чем Альрихт успел задать соответствующий вопрос.

– Вопрос Клосса Этерно, островитянина, рассмотрен, – сказал гроссмейстер, поглядывая на Клегена. Тот не возражал. – Решение принято. Теперь, коллеги, нам предстоит совершить последнее, неприятное, но необходимое деяние. Мы должны решить, как мы поступим с виноватыми. А затем… э-э, собственно поступить. Ваши предложения?

– Распылить обоих, – кровожадно сказал Вельстрем, шурша чем-то под столом. – А что они сделали?

– Я не был бы столь категоричен, – деликатно сказал Миштект, вытирая лоб. – Гроссмейстер призывал нас к терпимости, и я склонен с ним согласиться. Не стоит обагрять руки кровью в преддверии Рассвета, коллеги, это тяжким грузом ляжет на наши сердца. Я предлагаю лишить обоих памяти. Полностью. И отпустить.

Чистые руки хочешь, подумал Альрихт. Какие же мы нежные, ах, боже, прямо хоть не заругайся при них, а то покраснеют. Чистые руки и холодные ноги. То есть сухие. Грязные, но сухие. Ну, ты у меня еще будешь бедный, голубчик ротонский, символ процветания, декшасс, жирный безмозглый бздыч, гундящий под окном. Почему ж я так ненавижу голубей? Голуби-то тут при чем? А, ничем они, голуби, не лучше людей. Такие же тупые паразиты.

Встал Мегиш. Губы его были сжаты в тонкую прямую линию.

– Я убежденный противник всяких мучений, – сказал он решительно. Оторвать голову – это да, можно, особенно если за дело. Но я не хочу, чтобы живое существо, такой же сын Эртайса, как и мы с вами, бродило во тьме Заката и Ночи, не понимая, что с ним происходит, где искать кров и пищу, как защититься от угрозы. Это бесчеловечно. Я взываю к вашему милосердию, коллеги, и требую – убить. Сжечь, и все. Если кому-то кажется мало – пусть придумает больше. Но больше не надо.

– Мы хотели защититься от утечки информации, – деловито сказал Шаддам. – Может быть, убить и заточить душу?

– Больше похоже на правду, – решительно поддержал Клеген. – Я за.

– Милосердие и предосторожность, – вдруг заговорил молчаливый Тузимир, прекратив писать. – А что, если заточить – и все?

– Кто придумает темницу, откуда нельзя сбежать? – пробормотал сильно запачканный дергунчиком адепт, имени которого Альрихт не знал.

– Есть такая темница, – приветливо сказал Тузимир. – Во времена правления Цагатарна Хигонского один из братьев наших в монастыре Эдели совершил великий грех супротив справедливости, и покарали его довечным заточением. Так до сих пор не вышел, хотя, говорят, силен был безмерно.

– А что сделали? – настороженно спросил Нерваль.

– Закатали в таку саму бутыль, как мы вестимое проклятье словили, да упхнули в Ничто, – благовоспитанно пояснил Тузимир. – В большое Ничто, то есть, что промежду малыми Ничтами. Там и обретается посейчас.

– Да что ж он там жрет? – испуганно спросил Вельстрем, даже трезвея немного от серьезности происходящего.

– А там же времени никакого нет. Обретается в безвременье, для суетного света недосягаемый.

– Это, кажется, подходит, коллеги, – осторожно сказал Мегиш. Нерваль кивнул. Клеген поразмыслил над чем-то и тоже склонил голову.

Альрихт быстро обвел взглядом тех немногих, от кого можно было ждать толкового слова. Нерваль, Мегиш, Клеген, Тузимир, Миштект, Номатэ, Вельстрем… все, пожалуй. Семеро из семидесяти. И все. Кошмар! И ведь это лучшие из лучших, умнейшие из умнейших! Еще он сам, Этерно и Морена. Но этих можно не считать. А остальные? Позор! Безмолвное стадо! Трясина, декшасс!

– Коллеги, кто согласен с приговором, предложенным коллегой Тузимиром и поддержанным коллегой Мегишем?

Дружное фиолетовое свечение было сдержанным и даже несколько траурным. Клеген встал и ожидающе повернулся к Альрихту. Гроссмейстер тоже встал.

– Господин Клеген, я прошу вас приступить к церемонии.

Клеген скорбно поклонился.

– Братья по ложе, коллеги-адепты! – возгласил он приглушенным голосом. – Вот перед вами предстали двое, преступившие наши уложения. Как они приносили великие клятвы служения нашему слову и делу, так можно и должно нам их судить, и присужденное свершить. Были они рассмотрены и дела их оценены, и признано, что виновны, и приговорено, что будут они заточены в силовые коконы высокой энергии, и отправлены в ультрацедент навеки веков. Нет ли им защитника и заступника?

Ложа молчала.

– Нет ли им утешителя или избавителя?

Никто не шелохнулся.

– Тогда сим утверждаю – да свершится!

Коротко полыхнул фиолетовый салют. Альрихт положил руки на Темное Пламя. Над его головой стало разгораться зловещее свечение.

Очень, очень хотелось повернуться и глянуть на дерзкого Ирчи – как он там сейчас? Но гроссмейстер не позволил себе слабости.

– Коллеги! – сказал он поначалу слабым, но с каждым словом крепнущим голосом. – Во имя наших клятв и заветов – едины ли мы ныне в нашей воле?

Фиолетовая тишина.

– Цельны ли наши помыслы, совершенно ли слияние наших душ?

Молчание, только ореол согласия стал ярче.

– Вручаете ли вы мне вашу Силу, наделяете ли вы меня правом свершить за всех?

Темное Пламя исторгало волны мощи, и фиолетовый пожар заставлял защиту стен пылать.

– Да будем мы единым телом, да будет дух наш слит воедино в едином устремлении! По праву, которое вверено мне, велю вам направить всю Силу свою в едином усилии, в едином порыве, по великому праву гроссмейстера говорю и утверждаю: так да будет!

Левой рукой Альрихт сжал третий талисман жезла, правая возлежала на Темном Пламени, и гроссмейстер завершил провозглашение решительным кивком головы.

– Да свершится ныне по слову моему!

Холодный огонь, захлестнувший комнату, был уже просто ослепительно белым, разве что в темных углах оставался бледно-сиреневым. Беззвучная дрожь пробежала по ложе – и пламя согласия погасло. И стало тихо.

И ничего не случилось.

Потом Альрихт на нетвердых ногах спустился с подиума и подошел к приговоренным.

– Ирчи, – сказал он дрогнувшим от нежности голосом, – Ирчи, как ты? Прости, Клосс. Прости, Ирчи. Я знал, знал, конечно, что ты высматривал в Ринфе. Я знаю, кто там у тебя живет. Я тоже проверял – именно потому, что пришли Уртханговы вояки. С ней все в порядке, Ирчи. Еще сегодня утром было все в порядке. А тебе, Клосс, мне даже сказать нечего. Просто… У меня не было другого варианта, ребята. Простите, что не распутываю вас сразу. Не хочу, чтобы вы полезли драться. Рты сейчас раскрою, толь…

Альрихт замолчал и утомленно сел на край стола.

– …ко не надо сразу меня перебивать, – сказал встающий Клеген. – Мне и так трудно, поймите. Голова раскалывается, я ж ни…

Клеген направился к двери.

– …когда раньше не пробовал такого делать, – сказал Нерваль, обходя подкову стола. – Так вы мне уж голову не морочьте, дайте договорить.

Нерваль раскрыл верхнюю половину коконов. Клосс посмотрел на него с интересом. А Морена даже не посмотрел, он был занят. Он дышал.

– Так вот получилось, – сказал Вельстрем. – Мне нужна была казнь. И приговор. Иначе не получилось бы.

– А единственный способ отделить вас от остальных, который я придумал – это сделать вас обвиняемыми, – сказал Тузимир.

– Простите, если можете, – сказал Номатэ и полез в карман. – Вот. Ах ты, ч-черт! Это ж не тот карман!

– Вот, – сказал Альрихт. – Господи Эртайсе, что ж он с собой носит?

Номатэ брезгливо положил на стол какую-то заговоренную кость с обрывками гнилых жил на ней.

Морена одурело и затравленно озирался.

– Ничего не понимаю, – дрожащим голосом сказал он.

– Я, кажется, понимаю, – сказал Этерно с любопытством. – Это ты, Альрихт? Ответь сам, пожалуйста.

– Да, Клосс, – гордо сказал Альрихт и захохотал. – Это все – я! Теперь я.

Он широким жестом обвел ложу.

– Я исполнил Великий Ритуал Единения, но в последний миг инверсировал его. Вот этой штуковиной, – он вытащил из кармана третий талисман жезла. И… да, конечно, еще… драться не будете?

– Не будем, – решительно сказал Клосс.

Одним движением Альрихт сорвал с них остатки коконов и протянул каждому по амулетику.

– Держите. Мало ли что…

– Что это? – непонимающе спросил Морена.

– Модификаторы. На ваши имена. Если я погибну, или что еще – заберете себе… – он запнулся. – Ну, тела, что ли…

– Кажется, соображаю, – прошептал Морена. – Это все ты… семьдесят штук тебя?

– Нет, – компетентно сказал Этерно. – Альрихт один. Но у него теперь семьдесят тел. Он слил их силу воедино, а сверху – правом гроссмейстера решать и свершать – посадил свою волю и свое сознание. Так?

– Именно так! – счастливо захохотал Альрихт. – Только теперь у меня легкий приступ оправданного раздвоения личности. То есть, рассемиде… декшасс, семидетя… десятирения, вот! Вопросы есть?

– Что такое «декшасс»? – мгновенно спросил Этерно.

– Значит, ты в порядке, – радостно сказал Альрихт. – Декшасс – это сраное дерьмо. Не то, которое в заднице, а которое уже в куче. Вот это все, – он могучим усилием воли заставил все свои тела подпрыгнуть одновременно. Пол дрогнул. – Это все декшасс. Теперь уже навсегда. Пойдемте, ребята, нам надо сейчас сделать еще одно очень важное дело.

Вошел Клеген, неся три стакана глинтвейна.

– Чуть в косяк не врезался, – обиженно сказал он. – При…

– …выкать надо, – закончил Альрихт.

Морена еще секунду озадаченно смотрел на него, а потом закружился в сумасшедшем танце.

– Хей!! – заорал он так, что глинтвейн в стаканах пошел волнами. Братва, победа! Алька сделал фраеров! Домашний мальчик, кто бы думал?

– Был мальчик, – сказал Альрихт и вдруг врезал Миштекту ногой по яйцам. Со всей дури.

– Ты что?!.– охнул Этерно. – Альрихт, беззащитного бить…

– Дурак ты, адепт, – беззлобно сказал Миштект, сгибаясь и ужасно морщась. – Ты никогда не пробовал стукнуть по яйцам самого себя?

* * *

Они стояли в Ритуальном зале, втроем. Правда, Альрихта было очень много, но большую часть себя он аккуратно разогнал под стенки, а перед Кругом Призыва и вовсе оставил одного – собственно Альрихта.

– Я все-таки не понимаю главного, – честно сказал Морена. – Я не понимаю механизма этого безобразия.

– Ну проще гвоздя, мать твою, – вяло сказал Альрихт.

– Да что ты мне про гвоздь? – возмутился Морена. – Ты мне принцип скажи! Формулу, в конце концов! Я ж не девочка из борделя, которой все на пальцах показывать надо!

– Ну смотри, суть Единения в чем? Один есть воплощение всех, их воля, их рука и слово – так?

– Ну так… предположим. В принципе так.

– Ты сам хотел принцип, – раздраженно сказал Альрихт. – Теперь не придирайся к словам. Инверсируем эту формулу. Что получается? Все есть воплощение одного, его воля, руки и слова. Все. Один – это я.

– А казнить нас зачем?

– Ну ты странный. По уставу ложи гроссмейстер – карающая длань правосудия. Все радостно прыгнули в обряд Единения, тут я его и вывернул наизнанку. Самый простой способ, чтоб никто не догадался и не попробовал воспрепятствовать. А если бы я взял кого-нибудь другого в преступники, тебе пришлось бы участвовать в Единении, и схлопнулся бы ты со всеми под меня. Так что обвинил я именно тех, кого нужно было оставить.

– Тебя могли прослушать, – заметил Этерно. – Или просветить. Вот шуму было бы! Заговор гроссмейстера против всей Коллегии!

– Во-первых, Клосс, заговор власть предержащего – пусть даже одного против всех – это уже никакой не заговор, а просто произвол властей, фыркнул Альрихт. – А во-вторых, я две недели ни о чем не думал.

– Как не думал? – поразился Клосс.

– Очень просто. Раскрылся настежь, перешел на чисто чувственное восприятие мира, и отдал рассудок на растерзание эмоциям. Ни на одной мысли больше чем на секунду не задерживался. Как щепка в водовороте, ужас! – Альрихт поежился. – Чуть с ума не сошел. Но выдержал. Зато теперь, наверное, сойду точно. Ох, ребята, какая это сильная штука! Но страшная. Я вот только что сам себе в глаза смотрел. Обалдеть! И Силы слишком много, тоже страшно с непривычки. Я ведь никогда с большими потоками не работал, теперь немножко чумею. Знаете, чувствуешь себя едва ли не всесильным. Тут вам будет легче, если…

Гроссмейстер замолчал.

– У тебя словесный понос, – меланхолично сказал Клосс.

– А ты думал? Две недели выговориться не мог, не думал, не слушал, все как в тумане… черт, а теперь все троится и четверится, и перед глазами пляшет… я их заставляю с закрытыми глазами стоять, потому что если я еще раз наши затылки увижу, я точно рехнусь. Сразу.

– А где нам будет легче? – спросил любопытный Морена.

– Что – легче? – не понял Альрихт.

– Ну, ты начал что-то про Силу, а потом сказал, что нам будет легче. И замолчал. То есть оборвался.

– А-а, – Альрихт потряс головой, как будто пытаясь вытряхнуть воду из уха. – Ты привык работать с Силой, Ирчи, у тебя ее уже много. Как ты Нерваля врезал, когда тебя скручивали… – гроссмейстер засмеялся.

– Хотел бы я на тебя посмотреть, – обиделся Морена. – Хватают и тащат, обзывают гадостно, кто-то меня еще ногой стукнул… в буквальном смысле. Рук им было мало, понимаешь…

– Это от нехватки мозгов, – задумчиво сказал Альрихт. – Да, так я о чем говорю – тебя мощный поток, наверное, не так ошеломит. Ты и сам умеешь накапливать много энергии. И пропускать ее через себя. А я раньше пробовал только с тем, что в аккумуляторах накопится, да сколько там в тех аккумуляторах… – он грустно помолчал, вспоминая что-то. – Слушай, что я тебя спросить хотел: как на старосенейском твое имя будет? Ирсей?

– Иркис, – сказал Морена. – Имя действительно очень старинное. Так кого-то еще во времена Переселения звали. А, вспомнил! Философ из первых медиокритиков, Иркис Алентерийский, помнишь?

– Я помню, – сказал Клосс. – Пять апорий прогресса. Могучий был мужик, за то и убили.

– А его убили? – заинтересовался Морена.

– Аксис Тенгр, которому Иркис застил, пообещал, что накормит гада непримиримыми противоречиями. И накормил. Обмазал ноги глиной по колено, поставил в котел с расплавленным оловом, а котел бросил в море. Вместе с оловом, глиной и философом, конечно.

– Фантазер, – неодобрительно сказал Альрихт. – Хотя замысел был интересный. Но лучше получилось бы, если б в море только окунуть, а потом поставить на главной площади и посмотреть, что будет.

– Тогда надо было глиной язык обмазать, – серьезно сказал Клосс. – И в маленький такой тигелечек – представляешь?

– Добрые вы, ребята, прямо сил нет, – сказал Морена. – Ты зачем себе по Миштекту врезал?

– Как звучит! – восхитился Альрихт. – Врезать себе по Миштекту. Наступить себе на Нерваль. Песня!

– Так зачем?

– Как минимум по двум причинам, – Альрихт поднял два пальца и стал их значительно загибать. – Первая: я не собираюсь на этом свете неистово плодиться. И уж во всяком случае, не Миштектом. Вторая: я был на него очень зол. Просто невероятно зол. И хотел отвести душу. Это были причины. А следствие получилось только одно, зато полезное.

– Интересно, какое?

– Я был вполне близок к тому, чтобы впасть в истерику от долгого перенапряжения, а потом – расслабления. Начиналась совершенно дикая реакция. Ну и… получилось так, как если б экзальтированной девице с обмороками по щекам надавать. Очнулся и сам на себя посмотрел с большим удивлением.

– А род тогда как произносился? – невпопад спросил Этерно.

– Какой еще род? – Альрихт нехорошо поглядел на него.

– Не твой, Иркиса. Морениос? Моранис?

– Вот еще лингвисты на мою голову, – в пространство сказал Альрихт. Прекращайте вы эту ерунду, декшасс! Надоело, декшасс! На носу важное дело, все внимание нужно в кулак собрать, а они историей с ономастикой занимаются!

– Так и было – Морена, – охотно сообщил Ирчи. – Иркис Морена.

Он поднял с освященного поставца восковый мелок и аккуратно написал на полу у границы круга: Irchis Morenae.

– Голова есть? – заорал Альрихт, от возмущения забывшись. Стены загудели от слаженного взрева семидесяти с лишним глоток.

Этерно схватился за уши. Морена выронил мелок.

– Ты соображаешь, что делаешь? – сказал Альрихт уже в семьдесят раз тише. – Ты понимаешь, где ты пишешь? Ты вообще в своем уме? Или раньше меня тронулся? Так не торопись в дверь перед папой!

– Ну что может произойти? – пожал плечами Морена. – Максимум – мы вызовем меня, – он заржал. – Нет, сумасшедший дом! Интересно, до нас, идиотов, кому-нибудь приходило в голову вызвать себя?

– А между прочим, шикарная идея, – загорелся Клосс. – Эх, жалко, что академическая наука, кажется, переживает сумеречный кризис…

– Точно, сумасшедший дом, – сказал Альрихт, отстраненно глядя перед собой. – Это у тебя кризис, Клосс. Сумеречное состояние души и рассудка. Ирчи! Сотри немедленно, сучья мать!

– Должен обратить ваше внимание, господин гроссмейстер, проникновенно сказал Клосс, – что предаться ономастическим изысканиям было предложено именно вами.

– Мало ли какую ерунду я могу предложить? – злобно сказал Альрихт. Все сразу продолжать надо, что ли? Ирчи! Сотри быстро и начинаем!

– Стираю уже, стираю, – пробурчал Морена, ползая по полу на корточках. – Не кричи.

– Если на вас не кричать, хрен мы что сделаем до самого Заката! – с вдохновением странствующего проповедника возгласил Альрихт и чихнул. Сквернословием дело делается, потому иначе лень и разгильдяйство скорый верх берут!

– Цитата? – поинтересовался Клосс.

– Цитата, – вздохнул Альрихт. – Не помню, откуда. Да какая разница откуда, если правда?!

– Все, стер, – Морена выпрямился и вытер руки о колени. – Хороший мелок, въедливый. Начинаем, что ты там хотел?

– Ритуал Призыва. На полной мощности. Постараемся выйти на тринадцатый уровень, или даже выше.

– Вызвать бога? – охнул Морена. – Ну ты вообще! Кто из нас с ума сошел, интересно?

– Бога не бога, а если мы обеспечим тринадцатый, лучше даже четырнадцатый уровень, то будет очень даже неплохо, – обнадежил Альрихт. Вы не удивляйтесь так, кстати. С этим парнем, – он нежно коснулся Темного Пламени, – я и один девятый-десятый уровень отработать могу. Теперь думайте: защиту ложи Вельстрем как делал? Силами ложи, правильно? Причем даже не всей. И взял двенадцатый уровень, хорошо взял, в полную силу. А теперь больше двух третей ложи будет работать так слаженно, как эти лентяи еще никогда не работали – это вам не сети Истины плести! Техника у меня, скромно скажем, совсем неплохая. Плюс вы вдвоем на усилении воли – прикидывая на глаз, можно и пятнадцатый уровень взять. Поехали. Ключ на имя наложу я, так что следите только за точностью. Точность нам нужна самая высокая, а потом еще чуть-чуть точнее. Помоги, Эртайс – начали!

Альрихт взмахнул жезлом.

И Морена заговорил нараспев на древнем языке заклинаний, который полагали вообще самым древним из языков Континента. По преданию, это был язык одного из величайших народов прошлого мира, пронесенный сквозь Закат, Ночь и Рассвет самим Эртайсом. И предание звучало правдоподобно до истинности, потому что на каком же еще языке проклинать, заклинать и чаротворствовать, как не на языке Господа, Создателя нашего? И на каком же языке говорить богу, как не на языке своей родины и своего детства?

А Клосс медленно обходил Круг, зажигая свечи по периметру, и благословенный огонь-охранитель тепло мерцал в его ладони. Он шептал могучие заклятия Границ, и чувствовал их мощь с наслаждением. Он проводил ладонью над линией Круга, и сама линия вспыхивала там, где прошла его рука. Он не торопился, но твердо знал: к тому времени, как Морена закончит первую песнь, Круг должен быть завершен. И он будет завершен.

Альрихт стоял у жертвенника, свершая великое приношение. Его руки двигались размеренно и почтительно; благовония и плоды земные, кровь и плоть встречались с огнем в надлежащем порядке и в нужный срок. И семьдесят мистов с закрытыми глазами стояли вокруг, и с изумительной одинаковостью они делали усиливающие знаки.

Первая песнь была закончена, и Морена начал вторую, а Клосс сменил Альрихта у жертвенника, и теперь гроссмейстер возносил молитву всем богам, и семьдесят мистов в унисон повторяли слова благодарения.

Отзвучала третья песнь, и четвертая, и пятая, и были названы великие Знаки, и призваны Стихии, и установлены Границы. Шестая песнь была неслышной, без мелодии и без слов, и ей соответствовали заклятие Тишины и Немая Молитва. А Семьдесят опустились на колени и замерли в сосредоточении, направляя энергию к мастеру ритуала.

И коротко, как сполох зарницы, ударила и угасла седьмая песнь Морены. Клосс сверкнул в воздухе знаком Беспрекословного Повиновения. Семьдесят вскрикнули и замерли в позе почтения.

Альрихт прижался лбом к теплой грани Темного Пламени и шепотом назвал имя в обрамлении ключей. Всего одно короткое слово.

Клосс похолодел и вздрогнул. Ему показалось, что он расслышал имя и узнал его. Ледяные струйки пота вдруг побежали вдоль позвоночника. Он посмотрел на Альрихта, словно пытаясь беззвучно спросить что-то, и чуткий Альрихт, как видно, уловил его взгляд. Потому что повернулся на миг и безмолвно опустил ресницы. И Клосс решил, что если он выживет сегодня, то больше никогда и ничего не будет бояться. Потому что есть пределы даже у страха.

Едва заметно колыхнулся сгустившийся воздух в центре круга. Альрихт сделал знак Ключа, и сразу – знак Открытых Дверей. Тяжко вздохнула земля. Воздух на мгновение ярко вспыхнул, совершенно ослепив мастера. И произошло еще что-то, для чего не хватало человеческих чувств и слов.

Когда глаза гроссмейстера снова привыкли к полутьме, разгоняемой только светом Круга, призванный уже стоял перед адептами, с неподдельным интересом изучая всех троих. Потом заговорил.

– Смелые люди ходят по краю дня, – сказал он с коротким смешком.

Худощавый, давно не стриженый мальчик лет тринадцати, с темными серьезными глазами. Светловолосый. С исцарапанными загорелыми руками и разбитой коленкой. Он присел на корточки в самой середке Круга Призыва и грустно глянул на комариный укус у локтя. Ему явно хотелось почесать назойливо зудящий красный волдырек, но он сдержался. Только послюнявил палец и потер укушенное место.

– Кто это? – пораженно спросил Морена. Негромко, хотя все-таки достаточно слышно. Мальчик мельком посмотрел на него, но потом вернулся к укусу.

– Зачем звали? – осведомился он, не отвлекаясь от своего главного занятия. – Только не говорите мне, что вы ошиблись. Я разочаруюсь.

– Я хотел говорить с тобой, – сказал Альрихт. Голос у него был противно дребезжащий. Он откашлялся и повторил:

– Я хочу говорить с тобой. Сейчас.

Мальчик встал и подошел к границе Круга.

– Сейчас? – со скрытым неодобрением переспросил он. – Сейчас тебе со мной говорить рано. Подожди.

– С каждым днем у тебя будет все меньше времени, – сказал Альрихт. Близится Закат. Говорить нужно сегодня, потому что завтра времени на разговоры уже не будет.

Мальчик потер нос и посмотрел на Альрихта оценивающе.

– Ладно, говори, – согласился он и вышел из Круга.

Морена издал невнятный звук и попятился. Клосс быстро пробежался взглядом по Границе – не допустил ли он где-нибудь ошибки?

– Граница не нарушена! – непроизвольно сказал он вслух.

Мальчик посмотрел на него скептически. Как паук на тощую муху.

– Так надо, – сказал он поучающе. – Для меня нет границы, потому что в любую минуту я могу понадобиться и с той стороны, и с этой. И пожалуйста, поменьше больших букв. Не люблю глупого пафоса. Говори, мастер таинств. Побыстрее и попонятнее. Что тебе надо?

– Я хочу, чтобы ты не принял меня до Рассвета, – сказал Альрихт. – Я хочу победить.

Мальчик засмеялся и сел на край жертвенника.

– Кто ты такой, чтобы побеждать? – спросил он без злости. И без насмешки, с хорошей и светлой улыбкой. – И почему ты?

– Я тот, кто не боится говорить с тобой и надеется договориться, ответил Альрихт напряженно.

– Нам не о чем договариваться, – сказал мальчик, взял из чаши ядрышко ореха и с удовольствием сжевал его.

– Это нельзя трогать, – честно предупредил Морена. – Это жертва.

– Это жертва мне, – сказал мальчик. – Я ее принял. Я ее съем.

– Вот это очень спорный вопрос, – сказал Морена. – Даже если ты тот самый бог, которого хотел вызвать наш мастер, все равно точно неизвестно, твои это орехи или Эртайса.

– Я не бог, – со странной интонацией сказал мальчик, – но если ты так хочешь, я возьму орехи с собой и поделюсь с Эртайсом. Не трать время, мастер. Я не склонен выполнять твоей просьбы. Даже если этого действительно окажется достаточно для твоей победы, в чем я сильно сомневаюсь. Но почему я должен хотеть твоей победы? Какая мне разница, кто победит?

– Если ты поможешь мне, тебя ждет плата, – сказал Альрихт. – Если откажешь – я попытаюсь привести в исполнение одну угрозу.

Мальчик посмотрел на него с гораздо большей симпатией.

– Какова плата, я догадываюсь, – сказал он, улыбаясь. – Вряд ли ты придумал что-нибудь новое. Но вот чем ты можешь грозить мне? Это забавно. Я выслушаю тебя с удовольствием.

– Плата старая, – согласился Альрихт. – Но большая. Я заплачу тебе шестьдесят жизней, которым не вышел срок.

Мальчик огляделся.

– Я вижу здесь семьдесят шесть таких, – сказал он. – Но это уже числа, числа; обычный предмет торговли. Говори же скорей угрозу, мне интересно.

– Я создам мир, где тебя не будет, – просто сказал Альрихт.

Мальчик высоко поднял брови.

– Это невозможно, ты знаешь, – сказал он со сдержанным упреком.

– Ты хочешь сказать – немыслимо, – поправил Альрихт.

– И значит – невозможно, – настойчиво сказал мальчик. – Если Свидетель не в силах представить мир без меня, то такого мира никогда не будет. Немыслимо, невозможно… Не вижу никакой разницы, кроме чисто философской.

– Ты прав, – сказал Альрихт. – Но я учил философию старательно. Если разница все-таки существует, то должны быть и практические различия. Их просто надо найти. Или придумать.

Мальчик внимательно посмотрел на него.

– И что ты придумал?

– Я не в состоянии представить мир, где тебя нет и не может быть. Но я могу представить мир, где ты бессилен.

Мальчик замер. Он долго стоял неподвижно, потом придвинулся к Альрихту, взял его за руку и доверчиво заглянул в глаза. Снизу вверх.

– Разве ты сможешь?.. – шепотом спросил он, замолчал и опустил голову. – Да. Вижу. Ты – сможешь.

– Ты Смерть? – чужим голосом спросил Морена. – Почему мальчик?..

– Я – Предел, – отрешенно сказал мальчик, глядя сквозь Морену. – Для вас предел чаще всего кладет смерть, так что можешь меня называть и так.

Он шагнул к Клоссу, разглядывая его лицо.

– Ты любишь Границы, – сказал он, и лицо его засияло удивительным, неярким, но добрым светом. – Ты понимаешь. Границы – это тоже такие маленькие пределы, но их можно переступать. И тогда оказывается, что с той стороны все очень похоже. Даже если все наоборот.

Он резко повернулся к Альрихту.

– Я понимаю, что ты придумал, мастер. Ты хитрый. Ты хочешь превратить все пределы, до которых дотянулся человек – в границы. Чтобы можно было прыгать через них, туда-сюда, как в скакалки… Выйти из смерти обратно в жизнь, пройти тупик насквозь, разрешить неразрешимое… Да, такое человек представить в состоянии. Хотя и не всякий. И даже ты не сможешь представить одновременно предел пределов – и бесконечность…

Он снова сел на жертвенник и бесцеремонно сгреб горсть орехов.

– Все равно плохо, – задумчиво сказал он. – Та часть меня, которую вы называете смертью, очень ослабеет, а это отнимет силу и у старости, и у осени, у зимы, у разрушения – у всего, что пугает людей приближением к Пределу… Я не хочу, чтобы так было. Мир бессмертных, которых можно только убить, потому что они не хотят умирать сами, мир убитых, но воскресающих людей и богов… Это угроза. Ты убедил меня. Хочешь орех?

– Это жертва, – стеснительно сказал Морена.

– Я угощаю мастера. Всех вас. Берите, что хочется. Подойди ко мне, пожалуйста. Ты, с лицом, как у древних. Кто ты?

– Я не хочу говорить тебе свое имя, – вежливо сказал Морена. – Ты знаешь, почему.

– Ты не хочешь, чтобы я властвовал над тобой, – понимающе кивнул мальчик. – Я хочу знать: ты такой храбрый потому, что глупый? Или потому, что не хочешь терпеть владычества страха над собой? Не хочешь, чтобы страх поставил тебе предел, за который не шагнуть?

Морена подумал.

– Очень соблазнительно сказать, что не хочу терпеть, – медленно проговорил он. – Но я ведь знаю, что есть для меня неисполнимое, есть и то, чему я позволяю в какой-то степени властвовать над собой… Наверное, все-таки глупый. Мне страшно бояться, понимаешь? Страх очень ослабляет человека, а слабости я очень боюсь.

– Ты не очень глупый, – решил мальчик. – Спроси у меня то, что хотел.

– Почему ты – ребенок?..

– Почему я ребенок. Только я не ребенок. Я мальчик.

– Почему ты мальчик?

– Мы очень любим быть кем-то, человек с древним лицом. Могучим воином в черном шлеме с глухим забралом. Бесстрастным и беспощадным. Правда, здорово? Или прекрасной и загадочной женщиной с бледным лицом. Или красавицей с чахоточным румянцем, черными губами и горящими глазами, у-у! Сильная и соблазнительная, в лохмотьях, на фоне паутины, а поцелуй ее несет смерть!

Мальчишка непорочно засмеялся, покачивая ногой.

– Белая тень в лунном свете, далекий вой в ночи, серые призраки склепа, проклятие прошлого, верный друг-оборотень, который в урочный час уничтожит тебя! Демон, поющий в урагане, тихая смерть, которая приходит с шорохом травы, ребенок… вот он, ребенок! Белокурые волосики колечками, невинная улыбка, и глаза, – он мелко захихикал и погрозил Морене пальцем, – глаза! Глаза недетские и внимательные, то зажгутся дьявольским лукавством, а то станут пугающе пустыми – так?

Он понизил голос и наклонился вперед, заговорщически улыбаясь Морене.

– Мы выбираем то, что влечет вас, маг. Запомни это, запомни навсегда и передай дальше, сквозь Рассвет! Чтобы вы не испугались прежде срока, чтобы поближе подошли к пределу, даже сквозь страх – мы принимаем облик того, что вас манит. Или наоборот, не знаю. Здесь трудно понять, что было раньше. Может быть, вас манит то, в чем может таиться предел.

Мальчик соскочил с жертвенника и заглянул в другую чашу.