Текст книги "Закат империй"

Автор книги: Александр Лайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

В-третьих, из всех предложенных ему лошадей Глиста без разговоров выбрал немолодого чубарого мерина. Это было достойно пера. Не понять только, летописца или живописца. Как только Глиста, сдержанно говоря эвфемизмы, поднялся в седло, как выяснилось, что пятна и подпалины чубарого по цвету совпадают с пятнами и подпалинами на глистьем балахоне. Теперь чубарый выглядел благородным белым, которого нерадивый наездник долго гонял по болоту.

Тем не менее, конем своим Глиста был очень доволен, ласково звал его Мерзавчик и кормил волшебными травками. Конь тоже сильно привязался к магу, хотя злоязычный Томори и говорил, что это, значит, травки были еще те. Он, Томори, таких тоже видел – ни дня без травки.

Глиста добрался до офицеров, развернул Мерзавчика и поехал рядом. Спектакль закончился.

– Я новости привез, – сказал он, шмыгая и сопя. – И еще я, кажется, простыл. Буду вечером лечиться.

– Как можно простыть по такой жаре? – возмущенно поразился Томори.

– Именно по жаре, – сказал Глиста. – Здесь распаришься, а в фургоне сквозняк дикий. И убрать его нельзя, вытяжка ведь нужна, а то мы там очумеем от курений.

– Какие новости? – спросил Уртханг. – По маршруту или по претендентам?

– А что по маршруту? – Глиста пожал одним плечом. – С маршрутом все нормально. Претенденты, конечно. Сразу могу тебя порадовать: гроссмейстер Коллегии, очевидно, действительно сошел с ума. Предельная неустойчивость ментальной картины его сознания, которая отмечалась в начале саира, теперь показывает все признаки распада личности. Он, кажется, уже плохо видит мир. У него все троится и расплывается перед глазами. Точный диагноз поставить не могу, потому что экран у них очень сильный. Почти в пять раз сильнее нашего.

– Ответного дерьмопада боятся, сволочи! – агрессивно сказал Томори.

– Уж я не знаю, чего они там боятся, но ментальные тени я отследить еще могу, а пролезть внутрь не рискну, – сказал Глиста. – Так что радуйся, один претендент у нас чокнутый. Если это тебя радует.

– Не уверен, – прохладно сказал Уртханг. – Лучше б он совсем умер.

– Насчет умер, – компетентно сказал Глиста. – Есть у нас и умер. Совсем умер генерал ордена Эртайса. То есть насмерть умер, тебе на радость.

– Вот это да! – Томори сделал такое движение, что потерял правое стремя. – Норма-ально! Я так понимаю – не от старости?

– Правильно понимаешь, – сказал Глиста. – От холодного железа.

– И кто же теперь?..

– Пока неясно. Но сегодня они, кажется, тоже не выступят. И последнее… только мне говорить не хочется.

– Да говори уж, – проворчал Уртханг.

– Сегодня твой Джави покинул пределы Дамирлара. Полагаю, вопрос о том, можно ли это считать охотой или военными играми, следует закрыть. Он идет на Восток, капитан.

– Я понял, – кивнул Уртханг. Лицо его оставалось бесстрастным.

– Я тогда поехал обратно? – спросил Глиста, скособочившись на другую сторону. – Я себе отвар грею, сейчас долбанем по простуде.

– Езжай, – сказал Уртханг, пристально глядя вдаль.

– Мерзавчик, именем Пантеона – левое плечо вперед! – попросил Глиста и ускакал, обходя хвост колонны по правую руку.

– Пантеон, – задумчиво сказал Тори, словно что-то вспоминая. – Ник, как ты думаешь – откуда остальные боги берутся?

– Не понял? – Уртханг все смотрел вперед, в сизое марево горизонта.

– Ну, Свидетель – это понятно. А вот все остальные откуда? В Храме выдают? Или он их сам создает? А тогда зачем? Да что ты там уже увидел?!

– Вон видишь – светлое пятнышко? Три пальца влево от дороги?

– Ага. Ну и что это?

– Это скала Сокола. Завтра увидим Пстерские горы.

– Во как, – серьезно сказал Томори. – Однако быстро идем.

– Остальные придут неизбежно, – сказал Ник. – Откуда – не суть важно.

– Какие остальные? – удивился Томори. Он уже успел забыть, о чем говорил. – Остальные – кто?

– Остальные боги, – грустно сказал Уртханг. – Понимаешь, никакой бог не в состоянии долго выдерживать одиночество, Тори. Никакой. И вообще… негоже богу быть одному.

* * *

Жрец храма Эдели в Гезрее, что на севере Хигона, ушедший рано утром с двумя незнакомцами, и к самому вечеру не вернулся. Верховный жрец храма начал было волноваться, а потом махнул рукой. Не маленький уже, небось, не потеряется. Но чтобы быть справедливым, приказал послушнику завтра заглянуть в городскую лечебницу, на кладбище и в тюрьму, а если там пропавший жрец не обнаружится – назначить ему малое покаяние на четвертый азирим.

* * *

Понтифекс Брега оглядел притихших куриалов и начал читать:

– Всем истинно верующим, кто усомнился в последние дни, как же именно следует вести себя перед лицом Заката, перед судом господа нашего Эртайса – благословение наше и наставление. Мы разъясняем и полагаем незыблемо, что Закат есть воля Господня, и противиться ему будет нечестивой ересью. Однако каждый праведный может и даже обязан всеми силами своими споспешествовать замыслу Господню, что зачтется ему превыше покаяния и молитв, наравне с благими деяниями. Оттого наставляем вас не впадать в грех гневливости и не предаваться пороку, но смиренно исполнить все, что назначено легендами и предначертаниями от Господа нашего. И благоволение Господне да пребудет с тем, кто исполнит начертанное. Милостью Эртайса понтифекс Брега разъяснил.

Понтифекс свернул свиток и положил на стол.

– Благословляю вас, братья мои, – сказал он и направился к выходу.

– Погодите, Брега! – крикнул Блудиспех, примас Хигона. – В вашем разъяснении нет главного! Споспешествовать Закату, исполняя начертанное – это тихо сидеть в углу, крушить все вокруг, приближая Закат, или исполнить предвещание о Рассвете?

Брега на секунду замедлил движение, полуобернувшись к курии.

– Мне казалось, там сказано все, – чистым голосом сказал он. – Ищите в сердце своем.

И он вышел из зала.

Он торопился. Его ждали кони и слуги.

Понтифекс, непристойно семеня, слетел по витой лестнице и бросился к малому выходу. Хламида сильно мешала.

За дверью горячился отобранный еще вчера вороной дамирларский жеребец. Его придерживали за крепкую узду двое. Понтифекс оглянулся, плюнул на приличия и полез в стремя, задирая хламиду до пояса и смущая окружающих голубенькими теплыми подштанниками.

– Вперед! – крикнул он, стукнув дамирларца по крупу святым жезлом. Вперед, сучьи дети, к Восточным воротам!

Дверь малого выхода распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся Блудиспех. Глаза у него были дикие.

Понтифекс бросил в него символ пастырской власти и торопливо пустил вороного вскачь.

* * *

Коборник тащил рыцаря чуть ли не на спине. Младший рыцарь Тах уже не мог идти сам. Он был бледный и желтый одновременно, пусть даже такое сочетание и кажется на слух немыслимым. В лице его не оставалось ни кровинки, а кожа пожелтела и сухо обтянула скулы. На лбу непрерывно выступала липкая испарина. Рыцарь мог только стонать. И уже трижды просил Коборника остановиться. Ему все время хотелось блевать. Но блевать было нечем. То, что находилось внутри рыцаря, вылетело еще на первой остановке.

Коборник негромко чертыхался. Он догадывался, что именно происходит с рыцарем, нет, даже не догадывался, а серьезно подозревал. Но думать об этом не хотелось. Хотелось одного: поскорее дойти до берега реки, где стояли легкие дощатые кинкады летнего загородного лагеря, положить рыцаря на кровать и отдохнуть. Хоть полчасика. Хоть минутку отдохнуть. Хоть бы секундочку.

Кинкады были уже близко, среди листьев то и дело мелькали веселенькие желтенькие крыши. Навстречу по тропинке шел Младех, быстро и нервно стегая себя по сапогу прутиком. Он остановился шагах в трех от Коборника и сумрачно кивнул.

– Чего ты киваешь? – зло сказал Коборник. – Что там? Выяснили что-нибудь?

– Выяснили, – сказал Младех. – Оттого и киваю.

– Ну?

– Хигонка, Вихол. Без сомнения, хигонка. Надо мастеров звать. Лидарта уже кровью рвет.

– Что будем делать?

– Я отведу роты на дальний приречный луг, попробуем разбить там палатки. Черт, еще эта толпа на поле, не пробиться ведь…

– Ты толпе объяви, что хигонка, – злорадно сказал Коборник. – Ох, потопчут они друг друга! Не праздник, а прямо… праздник какой-то!

– Объявлю, – сказал Младех. – Тебе помочь?

– Ты бы лучше не прикасался, – с досадой сказал Коборник.

– Да я уже все равно прикасался, – равнодушно сказал Младех. – Кто за мастерами пойдет?

– Пошли кого-нибудь, – попросил командор. – Мне еще трех человек отвести надо.

Тах захрипел и рванулся к кустам. Его опять тошнило.

– Давай помогу, – сказал Младех. – Вдвоем мы их быстро…

К вечеру в лагере умерли уже три человека. Первым умер Лидарт, потом старший рыцарь Набрих и рыжий Габун.

За несколько минут до захода солнца рыцаря Таха вдруг перестало рвать, и он встал, шатаясь и хватаясь за стены. Встал, побрел на веранду штабной кинкады и лег среди трупов.

Он знал, что это значило.

* * *

В полутемной комнате было тихо. Почти тихо. Два десятка людей почтительно молчали, ожидая, когда заговорит немолодой человек, сидящий в кресле у окна. Тот не торопился.

Когда тишина стала уже немножко раздражающей, он, наконец, шевельнулся и сказал:

– Меня не интересует все, что вы тут наговорили. Я хочу знать цифру. Одну простую цифру. Сколько стоит Рассвет?

– Пусть простит меня уважаемый Аха-бан, – негромко сказал один из присутствовавших. – Мы не очень хорошо понимаем по недоумию нашему, что почтенный вкладывает в эти слова. Рассвет очень трудно купить. И мы не беремся судить, сколько запросят боги.

– Да не собираюсь я с ними торговаться! – презрительно сказал человек в кресле. – Ладно. Спрошу так: я хочу, чтобы к Рассвету на ступенях Храма стоял один человек. Тот, кого я назову. Сколько это стоит? Имя человека вас не должно интересовать. Предположим, это закрытый паланкин, а внутри человек. Донести паланкин в целости, сохранности и комфорте до Храма. Сколько?

Собравшиеся молчали. Потом один робко сказал:

– Такой путь – не столько деньги, сколько Сила, Аха-бан.

– Сила – это просто деньги, Маруш, – сказал человек в кресле. – У меня в подвале Силы на пятьдесят миллионов. Если надо – будет еще. Говорите цифру, злиться буду!

Собравшиеся молчали.

– Хорошо, – спокойно сказал человек в кресле. – Скажем еще иначе. Я даю вам тридцать тысяч человек. Я даю вам пять тысяч проверенных бойцов, уже пивших кровь. Я даю вам на пять миллионов лучшего оружия. Я даю вам миллиард золотом и камнями. Я даю вам на пятьдесят миллионов Силы. Если чего-то будет не хватать – скажите, я добавлю. Вы занесете мне человека в Храм? Понимая, что если не сделаете – я вас и за Рассветом достану?

Собравшиеся опустились на колени.

– Приказывай, уважаемый, – сказал Маруш.

* * *

После полудня Меррен ан-Назир встал с дивана, на котором провел последний час, и неторопливо начал одеваться. Не только в ткань и заклятия, но и в сталь.

– Дюберри! – крикнул он призывно.

Паж появился тотчас же. Да, Дюберри больше не был монахом. Ничуть. Паж как паж, в Нортении таких тысячи. Только лицо чересчур умное. И глаза чересчур грустные. Больные глаза.

– Помоги застегнуть, Дюберри, – ласково сказал Меррен.

Паж молча стал протягивать ремни сквозь пряжки.

«Он стал бледным», – подумал Меррен. – «Очень бледный юноша, который всегда молчит. Иногда мне кажется, что в нем что-то сломалось. Может быть, он не нужен? Если он сломался, если не выдержал уже сейчас – может быть, он теперь не нужен?»

Дюберри затянул последнее крепление и остановился рядом с великим магистром.

– Что-нибудь еще, мейрессар? – спросил он безжизненно.

– Одевайся, – ворчливо, но добродушно сказал Меррен. – Через часок выходим. Собирай вещи, что у тебя там скопилось…

– У меня ничего нет, – бесстрастно сказал Дюберри. – Я буду готов через десять минут, мейрессар.

– Можешь не торопиться так. Ладно, иди. Дюберри!

– Я слушаю, мейрессар.

Меррен помялся, ощущая неожиданную и непривычную для себя неловкость. Потом собрался с духом.

– Ты в последние дни бледен и грустен, мой Дюберри, – сказал он мягко. – Я хочу знать, почему? Мне нужно это знать. Что тебя тревожит?

– Кровь, – сказал Дюберри.

Меррен чуть не поперхнулся. Все, что мальчишка пережил за последние недели, не приучило его к крови? Вот это да! Не ждал…

– Ты ее по-прежнему боишься? – внимательно спросил он.

– Я ее не люблю, – сухо сказал Дюберри.

– Ну, предположим, я ее тоже не люблю, – усмехнулся Меррен. Разумеется, кроме той, которая бежит в моих жилах. Да и то – только пока она бежит там, а не по земле. Но это не заставляет меня чахнуть на глазах у друзей и подчиненных. Так в чем же дело? Что тебя гложет?

– Зачем? – спросил Дюберри, сцепив зубы.

– Что – зачем?

Дюберри закрыл глаза, борясь с чем-то внутри себя. И ему удалось превозмочь это, чем бы оно ни было. Когда он открыл глаза снова, это был почти что прежний Дюберри. Искренний и открытый.

– Зачем это все, мейрессар? – спросил он, обводя движением руки внешнюю стену. – Зачем кровь на улице? Зачем они жгут?..

– От страха, малыш, – тихо сказал Меррен, притягивая мальчишку к себе за плечо. – Им очень страшно. Скоро все они умрут, а драться за свою жизнь не с кем. Врага нет. Они дерутся с мертвыми вещами и друг с другом, потому что больше драться не с кем.

– Это значит, что у них нет цели, – сказал Дюберри, поднимая голову и глядя лену в глаза. – Мы… я тоже убивал, – он поглядел на собственные руки, словно видел их впервые. – Да, мейрессар, я убивал. Но я знал, зачем я это делаю, и понимал, что иначе нельзя. И то… было трудно. Убивать – это, оказывается, плохо. И грязно. Но если знаешь, зачем – еще можно прорваться через грязь, терзаясь, мучаясь, казня себя, но хотя бы веря – что человек должен выйти из грязи, чего бы это ему не стоило. Но зачем прыгать в грязь и барахтаться там, если ты никуда не идешь? У них нет цели, мейрессар!

– У них никогда не было цели, малыш, – сказал Меррен и повернулся на звук. В дверь вежливо скреблись.

Магистр прошел к двери и отворил ее. С ручки сорвался малютка-нетопырь, сделал круг по комнате и приземлился на плечо Меррена. Прижался крошечной мордочкой к мочке уха и возбужденно запищал.

– Я тебя тоже люблю, – сказал Меррен. – Ну тише, тише, уже скоро идем. Совсем скоро идем.

– Разве может жить человек без цели? – настойчиво переспросил Дюберри. – Разве хорошо ему, когда в жизни нет смысла?

– Может, Дюберри, может, – вздохнул Меррен. – Прекрасно он может жить и вовсе без смысла, и с маленьким скучным смыслом, и с великим смыслом, и с фальшивым смыслом… Плохо ему, страшно ему, но живет… Человек вообще на диво живучая тварь, наверное, потому, что его так легко убить. Его все время убивают – голод, болезни, пожары, наводнения, враги, звери, сама смерть, наконец… а он все цепляется за жизнь, цепляется… уже неплохо научился цепляться, надо признать, порой и не оторвешь. А цель – что цель… Цель – это здорово, мой Дюберри, когда есть из чего выбирать, и когда умеешь выбирать. У тех, что спалили монастырь Боргейз, тоже была цель – и что? Разве от этого стало меньше крови или больше счастья?

– Иногда мне кажется, что я понимаю, – сказал Дюберри. – Или почти понимаю. А потом вдруг начнешь говорить себе это вслух – и все. Ты заблудился среди слов, а смыслы куда-то ушли, и понимание теряется, теряется… Тогда мне тоже становится страшно, мейрессар. Я думаю, вот то, что сейчас происходит – это ведь губит весь наш мир? Все горит, всех убивают… скоро здесь будут только скелеты в закопченных руинах. Я думаю – Закат губит людей, или люди губят сами себя в преддверии Заката? Может быть, это хитрая ловушка богов – объявить о Закате, а люди друг друга сами перебьют? И никакого очищения мира не надо, никакого обновления – мы сами все сделаем. Ведь до храма должен дойти один? В живых должен остаться – один? И если в храме ничего не случится, то что тогда станет делать этот герой – один?!

Меррен бережно обнял его за плечи.

– Я тоже этого боюсь, – почти что шепотом сказал он. – Теперь тебе должно стать легче, намного легче. Теперь мы будем бояться этого вдвоем, а вдвоем даже бояться не так страшно.

Дюберри выпростался из объятий и снова заглянул магистру в глаза.

– Спасибо, мейрессар, – дрогнувшим голосом сказал он.

– Иди, малыш, – сказал Меррен. – Одевайся, собирай свое «ничего нет», а потом сходи во флигель и предупреди первую команду, чтобы предупредила остальные. Не торопись, но и не медли. Иди!

Когда дверь за Дюберри закрылась, Меррен взял со стола свои кольчужные перчатки и внимательно посмотрел на дамирларское клеймо.

– Хотел бы я знать, откуда он их притащил, – сказал он вслух.

Нетопырь проникновенно пискнул. За окном, из-за крыш соседних домов поднимался новый столб дыма.

– Да, – сказал магистр, – да, крошка. Закат и люди, люди и Закат… «И поднимутся в неразумии своем друг на друга, и истребят сами семя свое, и вот: белена и пустыш на рухнувших храмах их. Но праведный и разумный спасется.»

Он решительно натянул перчатки и шагнул к двери.

* * *

Солнце уже лежало на горизонте, с каждым мигом опускаясь все ниже и ниже. Оно оставляло потрепанный и покачнувшийся мир. Мир мог отдохнуть от света и жара и приготовиться к ночи. Но ему было не до того.

Пылал Клер-Денуа, и шумел Гезрей. Тревожился Фенгеблат и праздновал Пяастиэ. Молчал Нараэто. Бурлил Сирранион. Эскадра в Тренг-Роверо подняла вымпелы, салютуя уходящей дерзкой арленте.

На окраине Умбрета, в западном крыле своего замка, у западного окна молча сидел больной человек и смотрел на заходящее солнце.

Человека звали Вольмер из рода Вольмер, повелитель Чентри. Славный Вольмер дан Чентри по прозвищу Секач. Старый вепрь, который никогда не боялся охотников. Отважный путешественник и большой знаток старины.

В руке он держал монету, и последние лучи уходящего дня золотым светом лились на золото. Это была редчайшая монета мира, уникальнейший экземпляр его богатейшей коллекции. Прапрадед Вольмера, такой же Вольмер дан Чентри много лет назад добыл эту монету на юго-востоке и тайно приобщил к семейной сокровищнице. Такая монета в мире была всего одна.

Неважно, сколько она стоила. Много, но для уникального экземпляра это не играет особой роли. Старый дан Чентри забрал ее у бандитов, опустошавших в то время Дайрет – был самый разгар Горной Войны. Бандиты отняли монету у человека, которого храм Эртайса в Ринфе послал за ней в Алентер. В Алентер монета попала после штурма башни Лунного Ножа. А туда ее негласно доставили еще во время Переселения. Дальше имена обладателей монеты терялись, а в местах, где она побывала, давно никто не жил. Но легенда о ней сохранилась.

Это была единственная монета прежнего мира. Монета, которая оказалась в кармане у Эртайса, когда он вошел в храм Начала. Монета, которую он подарил, как талисман, одному из первых жрецов Себя, и которая долгое время хранилась у самых разных алтарей Всемогущего, как величайшая реликвия. Уходили века, рушились города, а монета все дарила благодать храмам Творца, пока, наконец, в пламени Континентальной войны и сумятице Переселения не была потеряна.

Хотя и не для всех.

Дан Чентри поднес монету поближе к глазам, любуясь работой. Яркие блики играли на древней чеканке, подчеркивая правильный благородный профиль, четко прорисованные волнистые волосы. Неизвестный правитель был совсем молодым. И по кругу бежала надпись, сделанная на языке Искусства древнейшими рунами, пришедшими еще из прежнего мира – «Сон Делим ад'уэсти Трестентай». Сон Делим, владыка Трестенты. Простой и красивый герб на аверсе – звезда над скрещенными мечами. Все.

Дан Чентри сжал монету крепко-крепко. Все правильно. Все так и должно быть. Есть вещи и люди, которым суждено проходить сквозь миры. Таким нужно держаться вместе.

Если все получится так, как он предполагал, эта монета попадет и в следующий мир. Для нее уже третий. Да, черт побери, да! Ему, старому Вольмеру, трудно ходить. Ему и дышать бывает трудно! В конце концов, ему больше ста лет! И он не маг, как эти…

Дан Чентри тяжело закашлялся. И все-таки. Старый вепрь не собирался сдаваться кому бы то ни было. Ни охотникам, ни даже самой смерти. Он не может идти на Восток. Ну и ладно. Есть ведь и такие, которые могут. Например, старый добрый Син. Как дразнился вредный Кай век назад? «Син и Чен – кот и щен!» Да, правда. Бывало, и ссорились. Теперь-то что…

Он положил драгоценную монету на подоконник и раскрыл маленькую сердоликовую шкатулку, выложенную изнутри бархатом. И достал из нее то, что для него было драгоценнее всего на свете, драгоценнее всех монет коллекции, вместе взятых, и всех, вместе взятых, самоцветов сокровищницы.

Это был крупный рубин. Двойник подаренного Мирти Кайбалу.

Солнце неожиданно ярко ударило в прекрасный древний камень, по комнате разлетелись густые блики, и профиль Сона Делима на мгновение окрасился кровью.

Идите, августалы. Идите. И доберитесь до цели, ради всех богов! И тогда, тогда… глупый Кай уже успеет привыкнуть к камню, он будет настроен и подготовлен…

Всякий образованный человек знал, что в сорок пятом году прошлого века дед короля Каэнтора создал специальный отряд противоментальных гвардейцев, готовых в любую секунду отразить астральный десант противника или нанести превентивный удар.

Но даже Умбретский Тигр, знавший вообще все на свете, что имело хоть какое-то отношение к безопасности владык Умбрета, не знал, что в этом отряде была еще и группа особого назначения. Всего три человека. И руководил ей лучший астральный десантник Умбрета, ученик генерала Котовира Око, сорокалетний Вольмер дан Чентри.

Дойди до Храма, Кай, шептал старый Чен. Дойди, я тебя умоляю. В этой ставке – моя жизнь. Ты только дойди. А я не промахнусь…

* * *

Солнце рухнуло за горизонт. И почти сразу вслед за ним зашла луна.

Была ночь Веллефайна, когда люди ликуют, шутят и радуются будущему.

Было новолуние. Ночь обещала быть теплой, темной и звездной.

Была весна. Жаркая упоительная весна в год Рассвета.

Был месяц азирим. Последний месяц весны.

Последний месяц.