Текст книги "Закат империй"

Автор книги: Александр Лайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

8

Праздник Веллефайн завладел миром.

Перед полуднем солнце, наконец, догнало луну, и в какое-то мгновение они едва не соприкоснулись краями. А в следующий миг светила уже расходились снова, только теперь отставала луна. И это означало, что в мир пришел светлый праздник Веллефайн. А еще – что месяц саир закончился и начался месяц азирим. Последний месяц весны.

Обычно в это время люди начинали готовиться к ночи. Сладкой ночи колдовства и любви, когда почти не остается преград для желания. Ночи, открывающей вереницу из четырнадцати шальных дней, до самого полнолуния, когда Повелитель Пределов после буйного пира вновь закроет границы между пространствами и эпохами. Обычно это было временем великого единства, когда не то что люди – целые миры спокойно двигались бок о бок, степенно беседуя о вечности и раскрывая друг другу мечты.

Но на этот раз единства в мире не было.

В Фенгеблате впервые за несколько недель выдался день без дождя. Мудрые горожане восприняли это как несомненный повод безотлагательно высказать мэру свое возмущение произволом Рассвета. На многолюдном сборище, которое даже не уместилось на площади, а выплеснулось на три соседние улицы, были заявлены требования народа, а именно: отложить Закат минимум на три месяца, а лучше бы переждать и сбор яблок; понизить налоги не менее, чем на два и семь десятых процента; восстановить дренажную систему Нового рынка; убрать наконец к чертовой матери с набережной разваливающийся остов «Гордости Бирнея», потому что бушприт уже цепляет за проезжающие фургоны; субсидировать городской дом призрения на азирим и погасить задолженность за саир, поскольку ни один приличный торговец не желает работать с этим клоповником в кредит; признать, что совет старейшин ничего не понимает в городских потребностях, неотъемлемых правах и традиционных вольностях; убрать дурака Хольфера Люнга из департамента городского благосостояния; назначить мудрого Хольфера Люнга заместителем мэра по делам города; повесить мерзавца Хольфера Люнга за регулярные растраты; учредить Фонд помощи пострадавшим от Заката и снять акциз на дамирларские продукты. Если же улицы Верхнего города, из которых дождевыми потоками повыворачивало все булыжники, не замостят, причем сегодня же, то пусть хотя бы собьют эту злополучную горгулью с собора, потому что она опять висит на одном крыле и скоро свалится кому-нибудь на голову.

Закончив стращать мэра, умеренные горожане разошлись по пивным, пивнушкам и пивнушечкам, а экстремисты собрались на набережной, где постановили учредить Комитет надзора за делами Рассвета, а потом стали пить водку. В два часа пополудни они подрались с отрядом городской стражи, пытавшимся воспрепятствовать немедленному уничтожению трех шпангоутов «Гордости Бирнея». Четыре зачинщика и один страж пострадали, но не очень серьезно, после чего обе стороны бросили шпангоут и принялись их лечить. В три часа пополудни экстремисты и стражи подрались еще раз, выясняя, кто будет ставить шпангоут на место.

В четверть четвертого отряд, нанятый и снаряженный на деньги вольного купца Рейхнера, вышел к берегу Рассвета из Ротонских ворот.

В семь часов вечера группа студентов в очередной раз попыталась проникнуть в здание Коллегии Таинств, но, потерпев очередную неудачу, вынуждена была признать, что в здании, скорей всего, нет ни одной живой души. Что касается душ мертвых, то те из них, кои оказались доступными для студентов, были неразговорчивы и замкнуты.

В восемь часов начался сильный пожар на складе компании «Вейссе и Вейссе», занимавшейся арендой и реализацией неинкассированных артефактных мощностей.

Больше ничего интересного в городе за этот день не произошло.

* * *

Никогда еще столько ротонских гвардейцев не собиралось в родной столице. Двенадцать тысяч отборнейших бойцов дворцовых гвардий всего Континента единой колонной двигались по улицам Пяастиэ, а за ними горделиво выступали три тысячи конных воинов – необыкновенная охрана светлой королевы Аальгетэйте.

Сегодня их возглавляла сама королева, и щеки конных гвардейцев пылали от возбуждения и гордости. Мгновенный Эскадрон был ядром армии, которая шла покорять Рассвет.

Военачальники и маги почтительно следовали за светлой королевой, оберегая ее сзади. Рядом с ней, стремя в стремя, держался только один всадник. Это была личная охранница, наиболее доверенное лицо королевы, знаменитая Сигрилль Лучница, пришедшая однажды с самого дальнего севера во дворец пешком и ставшая верной подругой властительницы в тот час, когда все остальные друзья пытались забыть само имя королевы.

Покинутой союзниками Альге тогда было столько лет, сколько сейчас – ее дочери, смешливой и смышленой Лайме.

Только тогда самой Лайме еще не было. И ее отец, мудрый Каэнтор, скажи ему кто-нибудь о возможности появления на свет такой принцессы, долго и удивленно посмеивался бы.

Альге никогда не была красивой. Скорее, наоборот. Ее можно было считать едва ли не безобразной. Но острый ум и неукротимый дух зажигали ее глаза таким огнем, а улыбка так изменяла лицо, что слишком крупный рот, слишком крупный нос, слишком пегие и слишком тусклые волосы, слишком грубый мужской подбородок, слишком массивные бедра, слишком крупные руки… все это почему-то переставало иметь хоть какое-нибудь значение.

На ежегодных конкурсах в праздничную ночь Терен-Велькс, на тех самых конкурсах, которые так любили жители свободной Ротоны, светлая Альге дважды завоевывала гордый титул «Прекраснейшей», и это ни у кого не вызывало удивления. Справедливости ради следует заметить, что скандальный антититул «Уродливейшей» она получала пять раз, и это никого не обижало. Даже саму Альге. Напротив, ротонийцы, или ротены, как они сами предпочитали себя называть, ужасно гордились своей удивительной правительницей. И, чтобы достойно завершить ее описание любому чужеземцу, напоминали, что самый желанный для любой девушки титул «Соблазнительнейшей женщины Ротоны» светлая Альге завоевывала семнадцать раз, из них девять – подряд.

Сегодня стальная воля опальной и возлюбленной, прекрасной и безобразной, беспощадной и милосердной светлой королевы вела ротенов на Восток. И жители Пяастиэ вышли на улицы, чтобы в последний раз глянуть на женщину, которую уже давно обожествляли. Без всяких Рассветов.

Наверное, со стороны это больше напоминало парад. Только не обычный военный, и не праздничный карнавальный, а въезд в город великого триумфатора. Вернувшиеся из чужих земель гвардейцы не стали менять походную форму на традиционную ротонскую, синюю с серебром. Они добыли из вещевых мешков, переметных сум и вьюков самые роскошные одежды, которые у них были – парадные мундиры покинутых стран. И теперь, предваряя Мгновенный Эскадрон, по улицам Пяастиэ шли благородные Львы Дамирлара в багряных сердасах и белоснежных матуфах; шли неистовые хигонские Лабрисы в коричневых кожаных куртках с лохматыми эполетами из медвежьей шкуры на правом плече; шагали черно-желтые Шершни Умбрета в своих невероятных шлемах, где на длинное и широкое переносье, идущее до самого хауберка, опускались два сетчатых забрала – левое и правое; чеканили шаг Смарагды Нортении, сверкающие золотыми аппликациями по изумрудно-зеленой ткани; и легкие белые хитоны элитного легиона «Дайретский Ветер» вовсе не казались в таком окружении чужими и непривычными. И еще много разных цветов и оттенков сменялись один за другим в необычно длинной колонне, а объединяли их – серо-стальной цвет оружия и цветы, летящие к воинам из окон. Благодатно теплая, безоблачная весна заставила Ротону цвести обильно и долго. И цветы Веллефайна устилали воинам дорогу к Восточным Воротам.

А конники набросили на плечи церемониальные облачно-белые плащи с золотым шитьем и лазоревым подбоем. Плащи развевались над крупами лошадей, и казалось, что само небо упало на улицы Пяастиэ, чтобы следовать за светлой Альге.

Королева подняла руку. От группы свиты отделился человек в нежно-розовом плаще и поспешно приблизился к повелительнице. Толпа радостно загудела в предвкушении. Это был великий менестрель Лон Кейдим, человек, судя по всему, не имевший ни рода, ни родины. По имени его невозможно было догадаться, из какого места Континента он начал свой путь к славе. Только методом последовательного отрицания можно было выяснить хоть что-то. Например, вероятность того, что он коренной ротен, была мала. Впрочем, в остальных странах его тоже не воспринимали как соотечественника. Что не мешало ему везде быть особенно желанным гостем.

– Пой, Лон, – приказала королева.

Менестрель поклонился и весело оглядел притихшую толпу. А потом негромко запел.

– Я не стану вспоминать, отправляясь в путь-дорогу, как ты вежливо и строго хоронила боль мою. Я не стану вспоминать о проказах и причудах, об ушибах и простудах и о гибели в бою. Я забуду о цветах на душистых абрикосах, о твоих роскошных косах, отгонявших горе прочь, я забуду о мечтах, поцелуях и приветах, о закатах и рассветах, и о том, что дарит ночь…

Он пел все громче и громче, а Мгновенный Эскадрон все приближался к воротам города, за которыми пешие когорты уже строились для последнего салюта по обе стороны дороги. Дальше всадники должны были двинуться рысью, чтобы побыстрее перевалить горы и уйти в пустынные степи Нищих Земель. А пехотинцы под предводительством маршала Ууленвейка собирались выступить только завтра утром. Они пойдут медленно, никуда особенно не торопясь. Но светлая королева будет знать точно – только ее спину прикрывают двенадцать тысяч преданных бойцов. Только ей одной из всех соискателей есть куда отступить. Потому что само ее королевство, словно ожившее, двигалось вслед за ней. Через Пстерские горы и те земли, сами названия которых говорили о предстоящих днях – Земли Скудные, затем Нищие, а потом – Безлюдные.

– Я не стану вспоминать… – разносилось над крышами Пяастиэ.

Горожане завороженно слушали, упиваясь каждым мигом Праздника Весны. Праздника, который в этом году должен был закончиться так невероятно, так соблазнительно, что и сравнить было не с чем. На ум приходили только голубые сумерки детских тайн, когда за окном безмятежно и покойно кружится снег Терен-Велькса, а взрослые, радостно смеясь, разговаривают и пьют горячий вадинк у пылающего очага, а ты, уже получив по-особенному вкусный мандарин в золотой бумаге, умиротворенно смотришь на горы сквозь дырочку в морозных узорах, только что протаянную теплым медяком, и думаешь – я не буду спать. Сегодня я не буду спать и обязательно увижу, как шустрый маленький Тиг первым заглянет в комнату и позовет остальных, как Аркентайн достанет из Неистощимой Коробочки подарок и положит его под веткой омелы на стене, а добрая Увенэ подойдет, чтобы погладить меня по голове. Интересно, нужно ли будет тогда притвориться спящим? Или можно будет раскрыть глаза и сказать: «Я тоже тебя люблю, милая Увенэ»?

Вот какую сказку подарила ротенам светлая королева: в третий азирим городской капитан Шочитли Йоню должен был возглавить всех желающих отправиться к берегу Начала. Всех без исключения желающих, даже если это будут дряхлые старики и грудные дети. Капитан кряхтел и чесал назатыльник на кольчужной бармице, но в глазах его ясно читалось: для тебя, моя королева, я готов возглавить торжественный марш буфетов и комодов. Верхом на белой табуретке.

Королевство поднималось, чтобы последовать за своей королевой.

– Я не стану вспоминать…

Горожане понимали, что Лон, как всегда, поет о главном. О том, что придется оставить здесь и забыть навсегда, забыть и никогда не возвращаться к нему, потому что возвращаться будет некуда. О том, что нужно помнить вечно, иначе – что же у тебя останется? И куда тебе идти? И зачем?

И пока Лон пел, людям казалось, что они наконец-то поняли главное: уверенность настоящего зиждется на вере в будущее. А будущее должно быть полнокровным, счастливым и опасным уже хотя бы для того, чтобы не осквернить память о прошлом. Когда мы были маленькие, а горы – такие огромные; а горе и счастье были – настоящими.

– Я спою о вечных льдах, о морях и Океане, о пустыне и тумане…

Светлая Аальгетэйте приподнялась в стременах и из-под арки ворот последний раз оглянулась на прекрасный город.

– Я спою о городах, о цветеньи анемонов, о паденьи бастионов и о людях, что верны…

– Вперед! – приказала Альге, и Сигрилль ударила коня пятками, дерзко вырываясь вперед.

– Йе-е-йо!!

Мгновенный Эскадрон пустил лошадей рысью. Широкая дорога лениво змеилась по предгорьям Пстерского хребта, медленно уходя вверх.

Кто-то в толпе у ворот крикнул:

– Ротона будет первой!

Горожане одобрительно закричали, и из нестройного гула родилось и загремело, заглушая песню Лона:

– Альге – Свидетель! Альге – Свидетель! Альге – Свидетель!

И двенадцать тысяч рукоятей ударялись в двенадцать тысяч щитов, поддерживая ритм. Альге на мгновение придержала коня, но не захотела оборачиваться. Чтобы в ее глазах не смогли увидеть слез.

Праздник Веллефайн продолжался.

* * *

В Клер-Денуа дрались. Дрались третий день, дрались уже ни за что, дрались просто так. От глубины чувств, переполняющих жителей. Чувств, рисующих мир в черном и багровом. Дрались от злобы, ненависти и бессилия.

Вообще-то поначалу веселые и неунывающие нортенийцы очень обрадовались, узнав, что их король покинул столицу и двинулся на Восток. Им было приятно, что король, наверное, спасется. Лестно, что богом следующего мира станет нортениец, к тому же их король. Да и вообще хорошо, когда начальство не висит над душой, а занято где-то вдали своими делами.

Нортенийцы вышли на улицы, покричали «ура» и стали пить вино. Вина они выпили много.

Потом кому-то пришла в голову мысль пошуметь и порезвиться. Добрые денуазены предались этой идее со всей искренностью чистого сердца. Шумели они до полуночи, а потом устали и очень удивились, что городская стража не гонит их по домам отдохнуть. Пошли искать стражу, но не нашли.

Тогда взломали винные погреба лена д'Амюзи. Лен не протестовал, и вообще его не оказалось в городе. Его дворни и домочадцев – тоже.

Денуазены выпили пол-бочки пенного ламуаза и почувствовали себя брошенными и одинокими. Тогда они пошли к королевскому дворцу и устроили мертвым окнам кошачий концерт.

Утром уже грабили лавки. Время от времени обнаруживалось, что хозяин лавки жив, здоров, находится в городе, и даже не очень счастлив погрому. Тогда денуазены ужасно смущались и шли дальше, сложив на мостовой у разбитой двери все награбленное. Иногда они спьяну ошибались и выкладывали награбленное в предыдущем доме. Небогатый бакалейщик Жювер, с трудом наскребший денег на обучение сына в Умбрете, был немало поражен, когда вместе с его селедкой, тремя дюжинами свечей и пылкими извинениями ему вернули футляр со ста семьюдесятью четырьмя крупными бриллиантами из мастерской Рива Ронсана, общей стоимостью около двенадцати миллионов.

Днем перед хозяевами извиняться перестали.

Вечером пытавшихся протестовать избивали.

Ночью с саира двадцать шестого на двадцать седьмой убили хозяина кабака «Два стакашка», пытавшегося закрыть свое заведение после полуночи.

Утром двадцать седьмого резали друг друга, пытаясь поделить добычу.

Днем стали грабить жилые дома. Сопротивлявшихся убивали.

К вечеру стали требовать, чтобы кто-нибудь повел их на Восток.

Ночью две партии сошлись в смертельной стычке за своих предводителей. Каждая желала, чтобы поход возглавил их кандидат. Во время сражения оба предводителя были убиты.

Двадцать восьмого был штурмом взят монастырь святого Боргейза. Монахи сопротивлялись отчаянно, среди них оказались хорошие знатоки Искусства и два десятка отставных военных. Денуазены потеряли более десяти тысяч человек. Трупами были буквально завалены все подступы к монастырю. Но чудовищные потери только разъярили горожан.

К вечеру им удалось разрушить северную стену монастыря и по трупам идущих впереди ворваться внутрь. Все сто с лишним монахов были убиты. Людей в рясах или хламидах к этому часу убивали уже по всему городу на месте, едва замечали. Целью нападающих были известные всему континенту погреба монастыря с многолетними запасами выдержанного боргеза. Монастырь, давший напитку свое имя, перестал существовать; уникальные виноградные лозы, дававшие драгоценный боргезский сок – сожжены или вытоптаны во время приступа. Восьмидесятилетний королевский боргез, ради которого Мастера Деревьев позволяли раз в два-три года срубить дерево в священной дубовой роще, потому что благородный сок не терпел иных бочек, кроме столь же благородных дубовых; напиток, который подавался высшей знати Континента во время венчания Арни Нортенийского и Мэрчин Хигонской; напиток, капля которого стоила в тридцать раз дороже капли эликсира молодости, – этот самый боргез победители пили кружками, зачерпывая прямо из бочки с вышибленным дном, и закусывали вяленой рыбой.

К утру двадцать девятого саира денуазены убивали уже по привычке. Люди с безумными глазами шли по городу, уничтожая все, что им не нравилось.

Горел собор Дом-Деми, переживший вторжение пятьсот тринадцатого года и великий пожар шестьсот девяностого. Горела галерея Ээльтивейте, и с ней – величайшее собрание рукописей, таблиц и карт, картин и статуй на всем Континенте. Горел королевский дворец.

В саду Тонодасайи Раи О Седзи на камнях, расставленных самим мастером Сосредоточения, жарили мясо ручной косули, изловленной здесь же, и танцевали с кружками вина в руках. Бледное, прозрачное пламя над пылающим королевским дворцом время от времени извергало неожиданно черные, жирные даже на вид клубы копоти. Дым заносило в сад Тонодасайи, он пролетал над поверхностью крошечного озера, сокрытого в самом дальнем восточном углу, и тогда знающему человеку могло бы показаться, что над гладью Зеркального Спокойствия собираются черные тучи. Но знающих людей среди обезумевших горожан не было.

Только в одном квартале города было тихо и спокойно.

Денуазены боялись даже приближаться к церкви святого ад-Джаваха и резиденции ордена Рассвета.

Трупы тех, кто не боялся этого три дня назад, тихие мусорщики в серых фартуках вынесли поутру за пределы квартала.

* * *

«Возлюбленные собратья государи властители мира! Воля моя такова, чтобы со дня сего не называли более Хигон в списках Конфедерации, ибо я отвергаю уложения договора, но буду чтить мир и союзы, в составе империи Хигоном принятые и одобренные.

Оттого слагаю я с себя венец д'Альмансиров, принятый мной от властителя Джавилима Дамирларского, сообщая о том и провозглашая, что по уложениям Конфедерации надлежит прославить нового императора, властителя Арни Нортенийского, коему передаю я всю полноту власти над содружеством, и объявляю его верховным повелителем Дамирларского королевства, Нортенийского королевства, Альянса Гетмендийских герцогств, Объединенного королевства Умбрет и территорий Западной Сенейи, протектором Дайрета и Фидии, покровителем Старых Графств и Северных Княжеств.

Милость моя и благоволение -

В день первый азирим

Гедемах, король Хигона»

* * *

В гавани Тренг-Роверо было шумно. В гаванях всегда шумно, а на Островах гавани шумны вдвойне. Здесь не любят делать тихо то, что можно сделать громко и весело.

Сегодня в гавани швартовалось двенадцать кораблей. Одиннадцать продолжали погрузку. Двенадцатое судно, судя по всему, готовилось на заходе солнца поднять паруса.

Во всем мире такие суда называют барк. Впрочем, во всем мире также знают, что моряк-островитянин может и в драку полезть, если услышит, что это название отнесли к его судну. Островитяне признают за ними только звучное и красивое имя «арлента».

Арлента «Дерзость» готовилась к отплытию. Человек, сидящий на кнехте пирса у самого ее борта, ожидал последних матросов, то ли отпущенных прогуляться, то ли посланных в город.

Однако сейчас вместо ожидаемых матросов к нему приближались трое незнакомцев, сошедших с самого крупного корабля в гавани – фрегата «Синий бык». Лица их, впрочем, выражали подчеркнутое дружелюбие. Но человек, сидящий на кнехте, не спешил полагаться на это.

– Светлый вечер, мастер, – приветливо сказал идущий первым.

– Светлый, – равнодушно ответил сидящий.

– Меня зовут Апейрош, – сказал подошедший. – Фрис Апейрош. Я капитан «Синего быка» и флагман нашей эскадры. А вы, если я правильно понимаю, Денге Илано, капитан «Дерзости»?

– Предположим, – недовольно сказал сидящий, подобрал камешек и бросил его в кнехт по противоположной стороне пирса. – Ну и что дальше?

– Простите за дерзкий вопрос, мастер, но – если это, конечно, не секрет – куда вы идете?

– Секрет, – коротко сказал Илано. – А вам на кой?..

Подошедшие переглянулись.

– Ладно, – сказал Апейрош, – начну я. Мы идем к Рассвету. Послезавтра вся эскадра выходит в море для того, чтобы добраться до берега Рассвета.

– Невозможно, – сказал Илано и снова замолчал.

– Раз берег Рассвета называется берегом, значит там есть и море, сказал Апейрош. – А раз это самый последний из всех берегов – значит, это берег Океана. А где есть Океан, там могут ходить наши суда.

– Невозможно, – повторил Илано.

– Почему же?

– Чтобы выйти к вашему берегу, надо обойти Континент. А если бы Континент можно было обойти по Океану, это уже давно бы сделали. А раз этого никто не сделал, значит, это невозможно.

– Все однажды делается впервые, – улыбнулся Апейрош.

– Не это. Северный путь закрыт льдами. Тысячи лиг льда вам не одолеть даже с очень мощным лоцманом. Я ходил сквозь льды с самим Торосанаги Туамару. Он три дня крошил белые поля и руками, и взглядом. Он высылал перед кораблем демонов. Он зажигал торосы таким жарким огнем, что вода вокруг кипела, и мы ели вареную рыбу, зачерпывая ее прямо из-за борта. Он заставлял воду подниматься, ломая лед. На пятый день он сошел с бака, шатаясь и сказал: «Спать. Больше не могу.» И мы повернули обратно, и еле вырвались из ледяных тисков.

– Мы пойдем южным путем.

– А на юге вас ждут рифы, там, где Пстерский хребет уходит в воду. И бешеное течение, которое выносит безумцев прямо на рифы. А если вы вздумаете взять мористее, то попадете в воды, где нет ветра и нет течений, а водоросли плавают прямо по поверхности Океана, как ряска в болоте. Там можно простоять в полном штиле полгода, и не почувствовать ветерка. И хорошо еще, если вам удастся уйти оттуда на шлюпках, бросив корабли. В этих плавучих зарослях очень трудно грести. А еще южнее становится так жарко, что вода густеет, будто кисель. Там надо очень много пить, пресная вода кончается уже на второй или третий день, а потом оттуда ветром выносит мертвые корабли с экипажами сушеными, как тарань. И по всему Океану опять рассказывают страшные легенды о вечных скитаниях проклятого богами капитана-некроманта. А потом начинаются безумные края нескончаемых ураганов, где волны в тихую погоду выше мачты, а в бурю их гребня просто не разглядеть. А потом земля Белых Призраков. Когда-то давно я был знаком с одним человеком… возможно, вы слышали – Вальдера Биик.

– Капитан Биик! – воскликнул Апейрош. – Конечно, слышали.

– Так вот Биик полагал, что вдоль берега Южной Земли можно пройти. Он назвал бы вам единственно возможный путь для вашего предприятия – отсюда прямо на юг, сквозь жару, сквозь бури к снежным пустыням, к призрачным южным берегам. Потом на восток, вдоль границы непостижимого. Биик говорил, что там, хоть и очень холодно, но в море льда немного, хотя встречаются льдины величиной с плавучий город с башнями. А потом, если удастся пройти несколько тысяч миль и уцелеть – опять на север. Опять сквозь бури. Опять сквозь жару. И тогда, если у дальнего берега нет непроходимых рифовых полей… тогда, может быть… Но для этого вам надо было отчаливать не через два дня, а два года тому назад.

– Мы пойдем у самой кромки рифового поля Пстеры, – сказал Апейрош. Мы проскочим по границе мертвой воды и водоворотов.

– Вы погибнете, – сказал Илано и встал, разминая спину. – Но это ваше дело. Когда смотришь с мостика, вода везде разная. Когда тонешь – она везде одинаковая. А зачем вы это мне рассказываете?

– Я приглашаю вас присоединиться к нам, – сказал Апейрош. – Разве вам не хочется первым обогнуть Континент?

– Это невозможно, – упрямо сказал Илано. – И у меня рейс.

– Неужели такой известный капитан, как Денге Илано, променяет славу и приключение на обычный фрахт? – спросил Апейрош, глядя в небо. – Разве зря вы назвали свою арленту «Дерзость»?

Илано набычился.

– У меня не фрахт, – брезгливо сказал он. – Я выполняю свободный рейс. За свои собственные деньги.

– С этого мы и начинали разговор, – вздохнул Апейрош. – Так куда же вы все-таки идете, Денге? Какие секреты могут быть в дни Заката?

Илано помолчал, наливаясь краской и недовольно пыхтя.

– Я иду на Запад, – вдруг сказал он. – На самый дальний Запад.

– Куда? – пораженно переспросил Апейрош.

– Куда слышали, – буркнул Илано и снова прочно уселся на кнехт. – Вас я с собой не приглашаю. Да и у вас свой рейс.

– Мастер, – сказал Апейрош, – на Западе ничего нет. Только вода. Вода, вода, и снова вода, а потом еще много воды. Причем эта вода даже с мостика выглядит все время одинаково.

– Не мелите ерунды, – строго сказал Илано. – По-вашему, что – солнце в воду садится? На крайнем Западе есть блаженная земля богов. Место, куда уходят боги, когда их срок на земле истекает. Я знаю. Однажды меня занесло очень далеко на Запад, и я видел… видел эти скалы, прозрачные и сверкающие, как стекло. Или хрусталь. Может, они и вправду из хрусталя? Но это неважно. Говорю вам, на Западе есть земля. И если нам что-то грозит – а с этим я не прочь и согласиться – то отступать нужно именно туда. В землю блаженства, где не властны земные беды.

– Вы сошли с ума, – решительно сказал Апейрош.

– Может быть, – согласился Илано. – Но иду я все-таки на Запад, хотите вы того или нет.

– Посудите сами, капитан, – быстро заговорил Апейрош, – если там, на Западе, и впрямь края, куда уходят боги, то разве есть туда доступ смертным? Вы не сможете найти путь в землю богов. Она будет маячить на горизонте, как мираж в пустыне, но приблизиться к ней не удастся.

– Да нет там ничего, – подал голос один из капитанов, сопровождавших Апейроша. – Пусто и все.

– Но если и есть в той стороне блаженная земля, и путь туда откроется вам, то возврата назад уже не будет! Из таких мест не возвращается никто! И посудите сами, чем же она тогда отличается от Страны Мертвых?

– А я и не собирался возвращаться, – фыркнул Илано. – Если там блаженство, так что ж я, дурак, что ли?

– Да нет там ничего, – повторил безымянный капитан.

– Ладно, проваливайте, – сказал Илано. – Вон мои дармоеды плетутся. До свиданья, Апейрош, а вернее – прощайте, потому что теперь уж мы точно никогда не увидимся, даже если у обоих задуманное получится. Вы уж там на Востоке тогда кукуйте, а я буду кренговаться на Западе. Все, пока. Пора мне.

– Я последний раз прошу вас, Илано, – умоляюще сказал Апейрош, останавливаясь у самого края сходен. – Оставьте свою затею и присоединяйтесь к нам. Двенадцать – счастливое число. Мы дойдем до восточного берега!

– Ерунда этот ваш Рассвет, вот что я вам скажу, – сказал Илано, останавливаясь на середине трапа. – Посмотрите на Восток, посмотрите! Что вы увидите там? Пустыню! Пустыню и ничего больше! Там везде суша, со всех сторон! Человек не может жить без океана, Апейрош, запомните. То, что они там придумали, будто мы когда-то давно жили посреди Континента – чушь! Чушь, бред, и ничего, кроме бреда! Нет, Апейрош, не так все было, совсем не так. С Запада мы пришли, с Запада пришли мы, говорю вам! – под парусами или на веслах, неважно – и на Запад уйдем. Океан привел нас к этому берегу, и Океан укажет нам дорогу обратно. А теперь прощайте! – он быстро поднялся на борт и исчез на полубаке.

– Он сошел с ума, – деловито сказал безымянный капитан.

– Или умнее всех, – тихо сказал Апейрош.

Матросы с арленты убрали сходни. Маняще запел кабестан.

– Расплавленная медь, – задумчиво сказал третий капитан. – А ведь действительно интересно, куда опускается солнце?

* * *

На ежемесячном открытом заседании Континентальной палаты счетных и мерных единиц был наконец-то принят единый эталон Силы. Дискуссия, длившаяся не одно десятилетие, завершилась победой сторонников медиаметрического подхода. За единицу было принято количество Силы, необходимое для нейтрализации природной силы тяжести на уровне моря, в пространстве площади круга радиусом в один метрический шаг. В честь предложившего ее впервые ученого новая единица получила название один нерваль, в сокращенном написании – 1нв.

* * *

Умбретский караван двигался на первый взгляд небыстро, но очень уверенно. Король Каэнтор уступил всю власть, на которую мог бы претендовать, троице августалов; и те наглядно демонстрировали мощь знания, силу умения и преимущество идеальной организации. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно. Они не высылали вперед разведчиков, выискивающих место для ночлега. Они знали место, где проведут эту ночь, с точностью до камешка, они показывали его желающим на карте, они рассчитывали время в пути до минуты и расстояние до шага. Они напоминали студентам и аспирантам о костре заблаговременно, так что те, кто шел пешком, начинали подбирать хворост и сушняк для костра еще по дороге, а те, чья очередь была отдохнуть на обозных телегах, принимались чистить, резать и обдирать все, что в этом нуждалось, и воду набирали в заранее намеченном месте, просто проходя мимо него, так что по команде «Стой! Ночлег!» костры оказывались сложенными и разожженными едва ли не мгновенно, а еще миг спустя на них уже оказывались котлы, рашперы, решетки и сковороды. Воины королевского отряда жутко завидовали и постепенно начинали подражать студентам.

До вечера оставалось уже немного. Аспиранты то и дело наклонялись за веткой или щепкой, на телегах заканчивали перебирать крупу для каши. Воины опять завидовали, на этот раз тому, что студентам сегодня выпало место в середине каравана. После них щепок и веток на обочинах не оставалось.

Впереди каравана, как всегда, шагом двигались шестеро всадников. Три августала, король, принцесса Лайме и телохранитель короля, добродушный молчаливый бородач по прозвищу Умбретский Тигр. Наверное, было у Тигра и какое-нибудь имя. Давно. В детстве. Но теперь даже самые близкие друзья его почти забыли. Тигр всегда Тигр.

Всадники непроизвольно выстроились красивым клином. Впереди, небрежно бросив поводья на высокую луку седла, ехал задумчивый Мирти Кайбалу. Привычно подбоченясь левой рукой и поглаживая изящный эфес, блистательный Кабаль разглядывал крупный рубин, переливающийся багрянцем в холеных пальцах правой. Этот камень подарил ему на прощание друг, сверкающий лен Вольмер дан Чентри. Лен не хотел расставаться с друзьями-августалами, но Закат все-таки разлучил их. Навсегда. Дан Чен не мог ехать, хотя августалы и приглашали его, а король удостоил личного посещения для убеждающей беседы.