Текст книги "Последний пророк"

Автор книги: Александр Каменецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

2

Я расслабился только тогда, когда мы наконец оторвались от земли. Машка летела впервые, испытывала нечеловеческий восторг. Ей до всего было дело: почему летает железный самолет, зачем пристегивают ремни, почему в небе такие странные облака. Сначала я пытался объяснять, затем отнекивался, потом просто замолчал. Не добившись от меня ничего, дочь обиженно уставилась в иллюминатор. Зазвенела в проходе никелированная тележка с напитками. Долговязая красотка в униформе предложила выпить. Синяя форменная пилотка с золотой кокардой смотрелась на ней как парижская шляпка. Пахло от девушки шикарно и приторно, словно ее саму тоже можно было заказать вместе с напитками.

– Что будем пить? – спросил я Таню.

– Минералку, – процедила она сквозь зубы.

– А ты, Еж?

– Пипси-колу, – ответила дочка, не поворачивая головы.

– Значит, так, – обратился я к ароматной форменной девушке. – Нам, пожалуйста, одну пипси-колу, одну минералку и один сухой мартини со льдом.

Она кивнула, и мы получили три толстодонных одинаковых стакана с эмблемой Аэрофлота. Их содержимое тоже оказалось сравнимым. Самым натуральным питьем была минеральная вода. И та почему-то без газа. Мы, все трое, выглядели, наверное, замученными до предела. Сборы были затеяны в последнюю минуту. Купальники, тишотки, шорты летели в чемоданы без разбору. Таня вдруг выяснила, что ей катастрофически не хватает того-то и того-то. Прыгнув в машину, ринулись искать то-то и то-то, нашли и купили совершенно другое и, разумеется, втридорога. Плюс неразбериха и нестыковки с билетами. Вдобавок у жены пошли месячные, болел живот и кружилась голова. Дочка грезила одногорбыми верблюдами, жена лежала пластом и не давала мне взять с собой ноутбук: «Еще не хватало, чтобы ты и там работал!» Но самая главная неприятность случилась в такси. Уже на полдороге ко Внукову Таня вдруг схватилась в ужасе за шею:

– Где моя руна?!

– Понятия не имею, – предчувствуя беду, мрачно отозвался д.

– Я ее забыла! Переодевалась и забыла на тумбочке! Стоп, стоп, поворачивайте обратно! – водителю. – Без руны я никуда не поеду!

Таксист пожал плечами, тормознул. Я, уже и так на нервах весь, взбесился:

– Ты хочешь, чтобы мы опоздали? Чтобы сгорели билеты? Таня, я не миллионер – сорить деньгами. Из-за какой-то побрякушки весь отпуск – коту под хвост!

– И хорошо, и ладно! – Она сразу в слезы. – А тебе все равно, что будет со мной, с девочкой! Вбил себе в голову как осел этот проклятый Хаммарат… Лети сам туда, если хочешь, мне все равно. Мы дома останемся.

– Ты суеверна, как деревенская бабка! – ору я. – * Что, ты веришь в этот дурацкий кусок железяки? Таня, приди в себя: рейс через двадцать минут! Едем, быстро! – тормошу я таксиста.

– Куда? – Улыбчивый полуседой дядька рассматривает нас в зеркало.

– Домой! – рыдает Таня. – Я точно знаю: если мы полетим без руны, будет несчастье.

– В аэропорт! – рычу я. – Не обращайте внимания, она сегодня немножко нервная.

Таня рвет на себя ручку двери, пытается выйти, ручка не поддается – ее заклинило, что ли. Я подпрыгиваю на своем переднем сиденье, как в жопу раненный, правильно говорят, Машка крутит головой, вот-вот разревется.

– Так что делать, ребята? – интересуется таксист. – Едем или как?

– Нет! – жена сквозь слезы.

– Что, пошла на принцип? Хочешь все испортить? Молчит, плачет. Я, тоже молча, киваю водителю: мол, давай, поехали, и точка. И доехали, слава Богу, и погрузились в самолет. Но до самого Каира жена смотрела на меня волком. Вытащила толстую книгу, уткнулась в нее, накуксилась, и молчок. А за иллюминатором, в небе, ослепительно синем, плыли облака, пронизанные легким солнечным светом. Такой был покой, такой простор! Так я радовался, что мы оторвались от земли, что висим в бесконечном пространстве, где нет ни человеческой сутолоки, ни Борис Борисы-чей, нету даже птиц – только солнце, синь, облака да редкие самолеты…

– Танюш, что ты там читаешь?

Молча показала мне обложку: Согьял Ринпоче, «Книга жизни и практики умирания».

– Где ты откопала? – удивляюсь.

– Наш йог дал в дорогу.

– Зачем?

– Затем, – мне адресован колючий, косой взгляд.

– А что такое ринпоче?

– Отвяжись!

– Ну-у… ну скажи-и… ну, пожа-а-алуйста!..

– Это когда душа одного гуру после смерти переселяется в другого, – неохотно бормочет.

У них интересная школа йоги. Пишут рефераты, контрольные. Хотя, чем бы дитя ни тешилось…

– И что там интересного?

– Какая разница. Ты все равно ни во что не веришь, – дернула острым плечиком.

– Я верю во все на свете! И в ринпоче поверю, только не сердись. Вот увидишь, все будет хорошо. Отдохнем, накупаемся, загорим как черти… Я бы на месте Лужкова всех гадалок к чертовой матери с улиц поубирал, чтобы народ не путали.

– Дурак. – И снова носом в книгу. Я не унимаюсь:

– А в кого бы ты хотела переселиться после смерти?

– Идиотский вопрос.

– Но ты странные книжки читаешь в самолете, честное слово.

Таню передернуло. Хотела, видимо, сказать гадость, но промолчала. Перевернула страницу.

– Вот, – ткнула мне. Я прочитал:

«Строить планы на будущее – все равно что рыбачить в сухом ущелье.

Ничто никогда не будет так, как ты хотел, так что откажись от всех своих расчетов и стремлений.

Если тебе обязательно нужно о чем-то думать – пусть это будет неизвестность часа твоей смерти…»

Если бы я встретил этого ринпоче, рассказал бы с удовольствием ему историю про Зеку. Что бы он потом написал, интересно, про неизвестность часа своей смерти?..

Объявили посадку.

– Слава Богу, – сказала жена.

Мы спустились по трапу, раздвигая телами сжиженный горячий воздух. В абсолютном безветрии он напоминал безвкусный кисель. Вдыхать невозможно, приходилось глотать. К тому же воздух не усваивался легкими. Мне казалось, что я плыву в кипятке. Чтобы поднести ладонь ко лбу и вытереть пот, требовались нешуточные усилия. Высокое и круглое небо над нами обрело свой естественный цвет. Оно выглядело без преувеличения синим. Таким, что для сравнения следовало сказать не «аквамарин» или «лазурит», а просто «небо». Ни с чем иным не сопоставлялось. В центре из-разцово-глянцевой, покатой синевы висело такое же несравнимое солнце. Все вместе напоминало вывернутую наизнанку голландскую печь. Вместо свинины с капустой печка жарила нас.

С трудом мы погрузились в автобус, который встретил нас лебединой прохладой салона, В Каире торжествовала цивилизация. Она, к счастью, начиналась прямо на взлетно-посадочной полосе. Совсем скоро мы уже сидели в божественной свежести зала для транзитных пассажиров. Ребенок получил двухлитровую фляжку грушевой воды – «пипси» отказывалась утолять жажду. Таня часто моргала и отирала лицо ароматизированной салфеткой «Клинекс». Салфетка отвратительно пахла гнилым апельсином. На стеклянную стену аэровокзала ощутимо давила жара, распиравшая пространство. Фразочка «Два мира – два образа жизни» воспринималась совершенно всерьез. Московское лето в сравнении с Каиром было зябким и пасмурным.

Европейцев я заметил немного. Среди носатых и усатых деловых арабов в свежих костюмах и галстуках белая раса выглядела сомнительно. Гадкий тип, напоминавший престарелого хиппи, лежал прямо на полу, подложив под голову рваную торбу. Жидкие сальные волосы цвета старых простыней свисали с полулысого черепа потными сосульками. Одет он был в дырявые джинсы и грязную хламиду, увешанную фольк-побрякушками. Стоптанные сандалии валялись рядом. Кажется, хиппарь обкурился. Поодаль, у газетно-жур-нального лотка, стоял высоченный, гигантского просто роста, ярко-рыжий бородач. Смертельно-бледная кожа, щедро присыпанная веснушками до кончиков пальцев, неестественно громадный выпяченный зад. Очки с бифокальными линзами. Бородач листал «Хастлер» и походил на сексуального маньяка. Во всяком случае, я решил, что он напоминает мне маньяка. В дальнем углу две пышные крашеные блондинки уплетали мороженое и громко болтали. Прислушавшись, я уловил родную речь. На груди блондинок откровенно таращился весь арабский зал. Девки ехали работать. В их физиономиях было что-то пресное, какой-то неуловимый отпечаток Тверской. Очень странные люди ожидают рейса, подумал я. Очень странные.

Вылет был через час. Семейство занималось своими делами: Таня читала, Машка спала. Удивительна эта ее особенность отключаться где придется! Ночью бы так дрыхла, ведь не уложишь. Пошатавшись по залу, я купил «Форбс» и вернулся к своим. Англоязычную прессу я встречаю редко и читаю с удовольствием. Наши magazins достигли лишь полиграфического качества. Таково мое частное мнение. Я не патриот. С обложки на меня глядело знакомое лицо. Рядом крупно: «Бомба для президента!» Внизу помельче: «Если вы считаете, что у меня есть ядерное оружие, я благодарю Аллаха за то, что он помог мне его приобрести». До сих пор не могут точно выяснить, владеет Террорист Номер Один атомной бомбой или нет. Я внимательно посмотрел на портрет. Крупный план, великолепная резкость, профессиональная съемка. Этот человек, объявивший войну Соединенным Штатам, любит позировать западным фотографам. Они его находят, ЦРУ – нет. По-моему, развал Советского Союза – единственная удачная операция доблестного CIA. С реальными врагами получается гораздо хуже.

Я, как и все, видел это лицо тысячу раз. Оно мелькало в «Новостях» едва ли не каждый день. Но рассмотреть как следует до сих пор не удавалось. Вгляделся: такие люди заслуживают долгого пристального взгляда. От них трудно отмахнуться. Они делают Историю. Мы – их пешки и заложники. Умные рабы и слуги должны изучать своих хозяев. Знать их как самих себя. Иначе в какой-то момент хозяин может стать богом, и нить, связующая обоих, навсегда прервется. Исчезнет бытовая взаимозависимость. Я, повторяю, вгляделся пристально. Знакомые мне физиономии больших злодеев редко будили любопытство. Гитлер – явно истероидный тип, психопат. Нервное, дерганое лицо, неестественно выпуклый лоб, придурковатые усики. Кошмарный сон Зигмунда Фрейда. Сталин противен физиологически, высокомерная гримаса на рябой кошачьей морде вызывает гадливость. Мао – китайская маска, о нем вообще трудно что-то сказать. Китайцы, простите, для меня все одинаковые.

Террорист Номер Один напоминал библейского патриарха. Красивое семитское лицо, неуловимо лошадиное и оттого еще более выразительное. Аристократически изысканные, благородные черты. Тонкий, с горбинкой, нос, раздуваются чувственные ноздри. Крупные, сочные губы, мечта любой женщины. Белоснежная величественная борода свободно струится на грудь. И глаза, конечно, глаза… Я твердо знаю, что есть вещи, подделать которые невозможно. Это покой и мудрость. Трижды великий актер не сыграет этого до конца. Да, покой и мудрость. Так вот, это были глаза человека, умудренного покоем. Или успокоенного мудростью. Выражаюсь сложно, но иначе не получается. Ни у кого из моих знакомых нет таких глаз. Их вообще не бывает в реальной жизни. Это мое мнение. Я лично не встречал. Только на иконах. Но христианские святые страдают, чуть не плача, а этот не был печален. Он выглядел в чем-то глубоко уверенным, очень глубоко. Знал такое, отчего жизнь не кажется ни раем, ни адом. Видел не предмет, а то, что за предметом. Или внутри его. Какую-то скрытую суть. Танькин йогический гуру напоминал шизоидного инженера-шестидесятника. Собственно, им он и был. Мутные зенки встревоженно зыркают по сторонам. Кашпировский, Чумак… Тьфу! Кто еще? Нет, никого не знаю. Террорист Номер Один – я жадно рассматривал его фото. Неужели этот человек совершил то, что совершил? Видимо, да. Как же он мог, с таким лицом, которое могло принадлежать, не знаю, Моисею, Аврааму, кто там еще?.. А если мог, то почему?

– Что ты на него уставился? – толкнула меня в бок жена. – Самолет через пятнадцать минут, а посадку до сих пор не объявляют. Может, что-то случилось? Поди узнай, не сиди сиднем.

Я послушно встал и пошел. Мы уже на Востоке, но, в семье все еще равноправие. Командует женщина.

Нашего рейса на табло не было. Я почувствовал себя неуютно. Ласковый женский голос в динамиках ничего не обещал на английском, французском и арабском языках. Самолеты летели куда угодно, но не туда, куда собирались лететь мы. Публика вела себя безразлично. Мимо шел веснушчатый сексуальный маньяк со своим «Хастлером». Я задал ему вопрос. «Каине анунг», – равнодушно бросил веснушчатый, оказавшись немцем. В общий зал из транзитного не выпускали. Для общего зала требовалась египетская виза. Пришлось скрепя сердце двигать к русскоязычным девкам. Они так обрадовались земляку, что могли бы, наверное, обслужить прямо здесь. Но знать ни черта не знали.

– У них тут вечно бардак, – уверенно заявила, тряхнув бюстом, та, что пониже, Жанна. – График вечно меняют. Сиди и жди как дурак.

– Вы, мужчина, не переживайте, – утешила вторая, щекастая Марина из Чебоксар. – Все равно полетим. А вы отдыхать, да?

Я кивнул.

– Ой, нам такого про них понарассказывали! – перебила подругу Жанна. – Такие ужасы! Вроде кочевники нападают на автобусы и берут туристов в заложники. Кошмар какой-то.

– Слушай больше, – нерешительно возразила Марина из Чебоксар.

– Смелые вы девчата, – сказал я и представил, как берберы или туареги на своих кэмелах штурмуют автобус. Эта парочка с удовольствием согласилась бы на плен. – Если что-нибудь узнаете, скажите. Мы вон где сидим.

– Ага! – ответили они дружным хором.

Мне задержка показалась подозрительной. Нормальные авиакомпании уважают график. Даже Аэрофлот. Это же, черт возьми, небо, не шоссейная дорога. Но мы стали ждать. Полчаса. Час. Два. Таня психовала, несколько раз начинала длинные сбивчивые монологи в мой адрес. («Я же говорила: не надо ехать! Я же говорила!! Вечно надо делать только как ты хочешь, как тебе нужно… Никого не слушаешь, никого не слушаешь!») Я трагически молчал. Дочка проснулась и потянула «Форбс» у меня из рук.

– Папа, а кто этот бородатый дедушка?

– Санта-Клаус, – буркнул я.

– А что здесь написано?

– «С Новым годом, дорогие ребята!» Отвяжись.

– А тут написано: пре-зи-дент, – заявил грамотный детеныш. Не зря мы отдали его в английскую гимназию.

– Ну, американского президента они тоже поздравляют…

Наконец Аллах снизошел к нам, и объявили посадку. Рейс по невыясненной причине задержали на час и сорок минут. Мы поволокли вещи к автобусу. Покатили мимо роскошных белоснежных лайнеров «Люфтганзы», «Суис Эйр», «Эйр Франс». «Боинги» и «конкорды» скользили по гладкому бетону, величаво расправив крылья, невесомо отрывались от земли. Видели сирийские, кувейтские, израильские самолеты, свернули от них вбок, в неизвестном направлении. Уже показались разноцветные приземистые ангары технических служб, красно-белые локаторы гражданской авиации и темно-зеленые – военной. За нашим автобусом с хриплым пронзительным лаем увязалась куцая дворняга. Обнаружилась вертолетная площадка, бараки вроде казарм, частные домики и кривенькие пальмы. Невинно белели вывешенные на просушку полотнища простыней.

– Куда мы едем? – Жена была как лимонка с выдернутой чекой. Отпусти – взорвется.

– Все будет нормально, – ответил я без особой уверенности.

Сделав порядочный крюк, автобус остановился у третьеразрядной взлетно-посадочной полосы. Сразу за ней начиналась бурая пустыня, отгороженная некрашеной сеткой забора. То, что я увидел, превосходило все ожидания. Нас ждал линялый и потрепанный двухмоторный самолет с выцветшим национальным флагом на боку. Винтокрылая машина выглядела как ветеран тяжелых воздушных боев. Она годилась для подвига, для какого-нибудь тарана, но не для перевозки мирных людей. Или, на худой конец, сбрасывать продукты голодающим таежникам. Опрыскивать поля ядохимикатами.

– О Господи! – Таня остолбенела. – Я на таком не полечу. Хоть режьте, я на таком не полечу.

Наши попутчики – хиппарь, немец, несколько деловых арабов и Жанна с Мариной – были абсолютно спокойны. Взяли вещи и потопали. Только моя Таня не желала трогаться с места:

– Вот тебе твой Хаммарат поганый! Давай лети! Разобьешься – и хрен с тобой! А я ребенка в эту колымагу не пущу.

– Keine Sorgen, Kollegen, – обернулся к нам с добродушной улыбкой маньяк-бородач. – Don't worry. It will be a nice trip.

– Какой там найс! – возмутился я по-английски. – The fucking machine'll bring us in hell.

– Blode Arschlocher haben leide keine anderen Flugzeuge, – с пониманием сказал немец. – Take it easy. Keep smile.

– О чем вы там треплетесь? – подала голос онемевшая было Таня.

– Иностранец говорит, что у них нет других самолетов.

– И что теперь делать? Мы же развалимся в воздухе. Нет, я не полечу, серьезно.

Машка, с любопытством глядя на великана, выступила вперед, протянула ладошку и четко, по складам сказала:

– My name is Mary. I have father and mother. I live in Moskow. What is your name?

Немец расхохотался басом и пожал моей крошке лапку:

– Gunther. My name is Gunther. Are you russians?

– Yes, – подтвердил я без энтузиазма. Ребенка от маньяка следовало держать подальше.

– Oh, Russland, Vodka, Gorbatschov! – обрадовался он. – Ihr President ist ein KGB-Beamter.

– Ваш тоже хорош, – огрызнулся я. – Все, хватит болтать. Таня, Еж, пошли!

Мы обреченно тронулись с места.

Изнутри проклятый флюгцойг выглядел не лучше, чем снаружи. Тесный, как шифоньер, салон, продавленные кресла, вытертый половичок со следами пролитых напитков. Крепко воняло казармой. Задрожав, fucking кукурузник покатил по бетону и натужно оторвался от земли. Равномерно затрясло, но только на первых порах. Затем тряска сбилась с ритма, и мы почувствовали себя в кузове грузовика на проселочной дороге. В таких грузовиках нас возили на картошку в студенческие годы. Спотыкаясь на невидимых воздушных ухабах, проваливаясь в ямы и с трудом выбираясь из них, самолет пер среди реденьких тряпичных облачков. Похоже, воздух был для него серьезной преградой. Гул стоял такой, что не было слышно собственных мыслей. На Таню я предпочитал не смотреть. Это было опасно. Одна Машка, ненормальный ребенок Маугли, чувствовала себя хорошо. Когда самолет проваливался в очередную воздушную яму, визжала от восторга. Немец глядел на нее с широченной улыбкой до ушей. Кажется, он был совсем не страшный, как и положено маньяку. Подмигивал моему Ежу.

Через час, когда мои внутренности были в состоянии коктейля, шасси коснулось земной тверди. Чувство – куда лучше оргазма. Никогда еще я не был так счастлив. У Тани просто не хватало сил разорвать меня в клочки. Дочь сияла.

Аэропорт: состояние вечного ремонта. Казалось, его построили римляне. Псевдоклассическое здание с пузатыми колоннами облепили ржавые леса, на которых копошились коричневые полуголые человеки. Кроме нашего воздушного судна на бетонке покоилась еще парочка таких же развалюх. Вдалеке стоял родной Ту-154 с эмблемой неизвестного государства. Кругом – ни души, автобуса не подали. Пассажиры гуськом потянулись к центральному входу. Жанна с Мариной громко матерились, обливаясь потом. На них жалко было смотреть. Особенно печально выглядели темные круги под мышками. Размером с чайное блюдечко.

– Ничего, – твердо сказал я Тане, которая мстительно молчала, стиснув зубы. – Ничего страшного. Ты же знаешь, все договорено, возле аэропорта нас ждет машина. Сядем и нормально поедем. Отдохнем, поедим, искупаемся. Завтра ты будешь как огурчик.

– Потом поговорим, – зловеще отвечала жена.

По словам Ариадны Ильиничны, господин Курбан обещал лично встретить нас и доставить прямо в гостиничный номер. Видимо, он любит свою невестку. Конечно, задержка рейса… Но ведь они, местные, должны быть в курсе, не так ли? Балерина сказала, что в Хаммарате уже забронирован номер люкс. Отель «Лез Оранж-Бич резот», четыре звезды. У самого синего моря. Площадка для гольфа и центр талассотерапии. У нас там большой блат. Платить будем лично господину Курбану. Примет как родных.

У таможенной стойки, напирая на нее раздутым брюхом, стоял красномордый наглый тип в зеленой форменной рубахе и фуражке с кокардой. Пуговки на рубахе трещали, готовые отлететь одна за другой пулеметной очередью. С левого запястья свисали неприлично крупные золотые часы. На мизинце правой блестел новорусский перстень. Несло от таможенника крепким сладким одеколоном, многократно умноженным на тяжелый звериный пот. Рябые дряблые щеки свисали с черепа от самой фуражки. Из пасти торчал затушенный окурок толстой сигары. Сигара тоже воняла.

Арабов пропустили без разговоров. Документы хиппаря чиновник долго рассматривал, потом грохнул штамп и махнул волосатой ручищей – проходи! Немец что-то впаривал ему на двуязычной смеси и тоже прорвался. «Fm waiting for you, Kollegen!» – крикнул нам зачем-то на весь аэровокзал.

На черта ты нужен, еще подумал я. Жанну с Мариной увели двое молодых-симпатичных в униформе с автоматами. Они явно не собирались их расстреливать. Последними оказались мы. Я выложил на стойку паспорта и спокойно застыл. По идее никаких осложнений не предвиделось. Благополучная семья приехала на отдых. Поднимать экономику Северной Африки кровно заработанными долларами. Пропустить – и дело с концом.

Таможенник долго листал паспорта, переводя сонный взгляд с фотографий на наши измученные лица. Хоть приблизительное сходство все-таки должно было сохраниться.

– Цель прибытия? – процедил он наконец на отвратительном английском.

– Отдых, – ответил я.

– Русские?

– Да. Из Москвы. Москоу, Москоу.

– Род занятий?

Мне вопрос показался странным.

– Я программист, жена – домохозяйка. Какое это имеет значение?

Таможенник посмотрел на меня без выражения:

– Все имеет значение. Приехали в первый раз? – Да.

– С какой целью?

– Отдохнуть, – напомнил я, начиная нервничать. Предъявите контракт с турфирмой и бронь на места в отеле.

– Мы едем в гости. В Хаммарат, к господину Мохамме-ду Курбану.

– Покажите гарантийное письмо от вашего Курбана.

– Что?!

– Документ, в котором он обязуется вас принять, – брезгливо ответил таможенник и с важным видом переместил окурок сигары в другой угол рта, пожевав мокрыми губами.

– У нас нет такого письма… Он осклабился, довольный:

– Ваше пребывание на территории республики незаконно.

– Как вас понимать?..

Несколько минут я безуспешно пытался объяснить этому свиному рылу, кто мы такие и как здесь оказались. Он, кажется, вообще не слушал. Затем буркнул:

– Предъявите декларацию, – и вяло махнул рукой в сторону окошка с надписью «DecIaration de devises».

– Мы не везем ничего запрещенного. Нам нечего декларировать.

– Наличные деньги?

– Триста долларов.

– И все? – Он скривился, утопив глазки в складках жира.

– Дорожные чеки «Thomas Соок» и кредитная карта «American Express».

– Предъявите.

Раздражаясь все больше, я выложил перед ним содержимое барсетки.

– Предъявите багаж для досмотра, – потребовал он все тем же безразличным тоном.

– Пожалуйста. – Наши чемоданы стояли рядом, на специальном помосте. Плюс сумка с ноутбуком.

– Откройте.

Пришлось открыть. Он с трудом вышел из-за стойки, брезгливо потянулся к вещам. Брюхо колыхалось под рубашкой. Ткнул в ноутбук коротким волосатым пальцем. Ноготь был обведен грязной каймой.

– Это что?

– Компьютер.

– Зачем?

– Я программист, собираюсь немного поработать.

– Нужно проверить.

– Что здесь происходит?! – прорвало меня. – Вы же видите, мы семья, едем отдыхать. Отель «Лез Оранж-Бич резот» в Хаммарате, по приглашению Мохаммеда Курбана. Все документы в порядке, чего вам еще надо?

Таможенник вроде и не слышал. Нагнувшись, запустил пятерню в наши трусы и тишотки. Что-то ухватил. Морда его озарилась радостью долгожданной находки. На стойке появились две бутылки подарочной «Московской», которые мы везли господину Курбану. Балерина сказала, он будет очень доволен.

– Что это? – осклабился жирный сукин сын.

– Водка. – Я старался держать себя в руках. – Не более литра спиртных напитков на человека. Подарок.

– Пусть возьмет себе, если хочет, – испуганно вставила жена.

Но было поздно. Таможенник щелкнул пальцами, и рядом с нами появились двое давешних автоматчиков. Вид у них был очень довольный. Недаром русских женщин ценят во всем мире. Автоматчики бесцеремонно взяли нас под руки.

– Вам нужно пройти.

– Где ваш начальник? Я хочу говорить с начальником! – заорал я в ответ. – Нас ждет машина. Мы должны ехать в Хаммарат.

– Сейчас будем составлять протокол, – удовлетворенно сообщил таможенник. – Следуйте за мной.

Нас завели в большую комнату с зарешеченным окошком. Стены кое-как подмазаны казенной зеленой краской. По потолку – вычурные разводы. Спертый горячий воздух пополам с застоявшимся табачным дымом. Письменный стол у окна, расшатанный стул, допотопная печатная машинка. Нам сидеть оказалось не на чем. Арабская Лубянка. Автоматчики весело взялись за чемоданы. Шмотки полетели на заплеванный пол. Они их, осмотрев, просто отшвыривали в разные стороны. Комната напоминала еврейскую квартиру после погрома. Трое перепуганных жильцов стояли, подпирая спинами сырую прохладную стенку. Сумку с ноутбуком я держал в руке. Не хватало, чтобы эти кретины полезли в компьютер и что-нибудь там натворили. Или, опечатав, заперли в сейф. Навсегда. Жирный уселся за печатную машинку, поманил меня пальцем. Жена прижимала к себе перепуганную девочку. Один из автоматчиков наступил ботинком на Машкину любимую майку с зеленым дельфином. Поверх дельфина лег грязный рубчатый след. Жирный протянул мне засаленную бумагу:

– Читайте.

Текст был написан по-арабски. С французским переводом. Я швырнул листок обратно. Хотел прямо в морду, но не решился.

– Не умеете читать?

– Не знаю французского.

– Здесь написано, что ввоз спиртных напитков – уголовно наказуемое преступление. Мы – исламская страна. Шариат запрещает употреблять спиртное. Мы обязаны заключить вас под стражу.

Его акцент был невыносим. Так же, как нас раздражает кавказское: «Панымаэшь, дарагой, ты минэ денег должен…»

– Послушайте, – сказал я, пытаясь быть убедительным. – Нас никто ни о чем не предупреждал в Москве. Если хотите, давайте выбросим эти бутылки. Или разобьем у вас на глазах. Никакой контрабанды у нас нет. Мы едем в Хаммарат, отель «Лез Оранж-Бич резот», к господину Курбану. Он ждет нас в машине. Позвоните в отель и выясните, кто мы. Нас ждут. Это какое-то недоразумение.

– Вы нарушили закон, – без выражения сказал он, раскуривая свой сигарный огрызок. – Попытка нелегального проникновения в страну – раз. Нарушение таможенных правил – два. Кто такой господин Курбан?

– Не знаю… – нехотя признался я. – Его невестка договорилась насчет нас еще в Москве.

– Невестка? В Москве? – скривился таможенник. – Что за чушь.

– За кого вы нас принимаете, в конце концов?

– С этим разберется следствие. Вы арестованы. Я остолбенел. Машка вдруг заплакала и сказала:

– Хочу писать.

Автоматчики готовились взять нас под стражу.

– Немедленно вызовите российского консула! – взвыл я, как в американском фильме. Кто бы мог подумать. – Я иностранный гражданин. Я требую встречи с российским консулом!

Эти вопли даже мне показались смешными. Ему – тем более.

– Завтра придет следователь, – непреклонно заявил таможенник, пуская вонючий дым мне в лицо. – Будете разговаривать с ним. Я не уполномочен звонить в консульство.

– Тогда я сам позвоню! Дайте номер телефона!

– Завтра, завтра… Сейчас вас проводят в камеру.

Из меня ушли последние силы. Я сдался. От жары и духоты готов был упасть в обморок.

– Сэр, – произнес очень, очень вежливо. – Мистер…

– Али, – буркнул таможенник, заправляя лист бумаги в печатную машинку.

– Мистер Али… Мы же взрослые люди… Должен быть какой-нибудь нормальный выход. Войдите в наше положение. Посмотрите: женщине негде даже присесть. Маленький ребенок хочет в туалет. Давайте искать выход. Пожалуйста.

– Закон предусматривает тюремное заключение сроком до двадцати пяти лет. – Он грохнул по клавишам. – Или штраф в размере пятидесяти тысяч долларов.

– Сколько-сколько?!!

Он поднял на меня равнодушные свиные глазки:

Я могу сделать исключение. Только для вас. Пятьсот долларов, и вы убираетесь в свой Хаммарат.

Что ж ты пугал меня своим шариатом, чертов хряк! Если только в этом все дело…

– Мамочка, писать хочу! – проныла дочь.

Я достал сто баксов и хлопнул купюру о стол.

– Вот! Все! И ни центом больше. Собирай вещи, Таня! – Это уже по-русски.

– Триста, – таможенник поглядел на меня исподлобья.

– Сто. Any cent more. I'nt wonna speak about this shit too much.

Жирный сгреб сотку и выплюнул:

– Вон отсюда. И чтоб я тебя больше не видел.

Едва живые, выползли из аэровокзала.

– Неу! – окликнул нас немец. – Problemen?

– Что здесь творится? – злобно поинтересовался я.

– Verdammte Arschlecker, – покачал он головой. – Good luck, Kollegen!

Ловко маневрируя между машинами, немчура скрылся из виду.

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – с ненавистью спросила Таня. – Это, по-твоему, нормальный отдых? Сейчас беру ребенка, и мы возвращаемся домой. Хватит с меня экзотики. Урод проклятый!

– Успокойся, пожалуйста, – потребовал я не очень уверенным тоном. – Приедем в гостиницу, будешь затевать истерики сколько угодно. А сейчас успокойся.

– Завез в какую-то дикую страну… Представляю, что будет дальше. Я же говорила… И ребенок должен все это терпеть. Давай сюда наши документы и билеты!

– Хватит! – взревел я наконец. – Приедешь в гостиницу, выспишься, поешь и езжай куда хочешь! Ребенок должен выспаться и поесть.

Таня примолкла. Она побаивается меня бешеного. Машка спряталась за мать.

– Ну и как мы доберемся до Хаммарата? Где этот твой Курбан?

– Найдется.

Площадь у аэровокзала: корявый квадрат, стиснутый со всех сторон убогими строениями в колониальном стиле. Между ними – тощие пальмы, понуро свесившие обожженные листья. Экзотика налицо. Машины, дико сигналя, несутся во все стороны сразу, уворачиваясь друг от друга. Правил движения для них не существует. Между транспортными средствами тащатся повозки, запряженные ослами, велосипедистами и пешеходами. Никто ни на кого не обращал внимания, все двигались в кипящем вареве, смешиваясь и звуча на разные лады. Прямо на нас гордо шагал драный верблюд в проплешинах, на котором восседало нечто, замотанное в пестрые лоскутья.

– Кэмел! – заорала Машка. – Папа, мама, смотрите – кэмел!

Мы уступили дорогу зверюге. Верблюд явно считал себя в больших правах, чем троица белокожих иностранцев. Прямо на заплеванном асфальте кипела торговля: фрукты, овощи, какие-то сомнительные сласти. На пылающей жаровне стоял гигантский котел, из которого валил густой вкусный пар. Молодой развеселый араб в адидасовской грязной майке шуровал в котле деревянной палкой размером с бейсбольную биту и пританцовывал. Периодически выкрикивал длинные гортанные фразы, обращаясь в пространство. Варево никто не покупал. Немного в стороне я разглядел автостоянку. Несколько желтых такси и еще какой-то транспорт. Мы пошли, раздвигая чемоданами плотную и пеструю толпу. На нас никто не обращал внимания, кроме стаи мальчишек самого грязного и паршивого вида. Лохматые, исцарапанные, костлявые и наглые. Увязались за нами, бежали впереди и сзади, дергали за рукава, гримасничали, требуя милостыни. Никакого сострадания их вид у меня не вызвал. Но жена – надо же знать мою, черт возьми, жену!