Текст книги "Последний пророк"

Автор книги: Александр Каменецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

– Что ты делаешь?! – вырвалось у меня беспомощно, на вдохе.

– Ухожу, – короткий, спокойный ответ.

Черт, черт возьми – от меня никогда в жизни еще не уходила жена! Вообще никто никогда не уходил, собрав вещи в чемодан или, как сейчас, в спортивную сумку. Только в кино я видел подобные сцены, а теперь все происходило на самом деле, притом в точности как в кино! Таня методично швыряла тряпки в утробу «рибока», с размаху, не складывая, как попало. И молчала. Самое ужасное, что молчала. Нужно было ей что-то сказать немедленно, переубедить, сбить пыл, но как? Как?!

– Послушай, ну… давай поговорим? Перестань, ну прошу тебя, сядь… Давай поговорим, я все тебе объясню. Потом, хочешь, позвоню в кассу, скажу, что билеты ты потеряла, у них же там, наверное, все отмечено…

– Нам не о чем с тобой разговаривать! – такую банальность она выпалила мне в ответ.

Знаете, я не писатель. Настоящий писатель, он бы развил эту сцену, чего-нибудь длинное, трагическое придумал, чтобы слезы из глаз. Но когда описываешь то, что действительно было, что происходило с тобой на самом деле… Как встал я немым столбом, ошарашенный, так и стоял. Наблюдая, как Таня с трудом застегнула свою сумку, переоделась, сверкнув трусиками, в черную тишотку и джинсы, протопала в прихожую, влезла в растоптанные сникерсы и ушла. Вот так все просто, и развивать нечего. Совершенно лишился дара речи, соображения, не знал, что предпринять, как быть. Язык, блядь, отсох! Потом целую ночь, задним умом крепкий, перебирал варианты диалога, нашел тьму нужных, точных слов, фраз… Эх ты, лопух, казнил я себя, достаточно было просто отнять у нее эту проклятую сумку, наорать, крепко схватить, опрокинуть в постель, зло делать любовь, со слезами, со стонами… Ведь Таня любит, она сама мне говорила, жесткую мужскую руку, любит покоряться, чувствовать себя немного изнасилованной… Эх ты, лопух, компьютерный человечек! Какой же ты мужик на самом деле?.. Тряпичная кукла, у которой только и есть твердого, что голова, а все остальное – мятый пестрый ситчик… Кончилось тем, что спустился в ночной ларек, купил бутылку водки, пил и плакал до утра. Лучше бы в театр, ей-богу!..

…Машина идет хорошо, ровно. В прошлом году взял себе «шевроле». Может, надо было потребовать у полковника «ягуар»? Недавно видел рекламу: икс-тайп, два, два с половиной и три литра на шесть цилиндров, трехлетняя гарантия без учета километража, встроенная мультимедиа-система. Красиво. Двадцать восемь тысяч, дешевле нормального джипа. Думаю, мистер Джордан за такую работу платит еще больше. Капитализмус, как говорил один мой немецкий коллега. Я купил у него забавную пиратскую разработку на СеВIТ-е в Ганновере. Они там смешно говорят: Ханнофа. Что-то восточное. Двадцать восемь тысяч за две недели круглосуточной работы. Банк «Финансьель интернасьональ», тоже, видимо, жулики. Они даже не почешутся, потому что я работаю честно. Как порядочный человек. Честно и чисто.

Это называется троянец, троянский конь. Могу даже сказать, как официально зовется подобный крак: вирус с функцией «интернет-червя» и несанкционированного удаленного администрирования (Backdoor). Внедряется в любой Windows, заражает РЕ ЕХЕ-файлы, HLP-файлы, библиотеку работы с сетями WSOCK32.DLL и дает возможность несанкционированной загрузки из инета дополнительных плагинов. Для внедрения в память вирус инсталлирует себя как резидентный системный драйвер. Он выделяет блок Windows VxD памяти, помещает туда свою копию и перехватывает низкоуровневые функции доступа к файлам (IFS API). Для работы на уровне системных драйверов используется старая шутка с Interrupt Descriptor Table. Ну, что дальше-то… После заражения библиотеки WSOCK32.DLL получаем доступ к функции «SEND» и внедряем в нее процедуру, которая посылает резидентной копии вируса инструкцию на распространение по локальной сети. Достаточно войти в любой компьютер банка, чтобы все было тип-топ. Когда вирус внедряется в систему, он создает в корневом каталоге диска С: свой файл, куда записывает код «троянской» программы. После запуска этого файла программа регистрирует себя в качестве «сервиса», и ее нельзя увидеть в списке активных задач. Затем копирует себя в системную директорию Windows и регистрирует этот файл в секции автозагрузки системного реестра. После этого программа связывается с моим компьютером и загружает оттуда дополнительные модули, которые будут использоваться для собственно крака. Если говорить проще, я таким образом получаю собственный доступ к системе, как говорится, «удаленное администрирование». Дальнейшее, простите, дело техники. Не станем углубляться, для неспециалиста это сложно. Они, в своем банке, даже не знают, что произошло. Бедные… Красиво получилось, вряд ли наш черный полковник сможет по достоинству оценить. Жаль.

Чувствую себя отвратительно. Две недели – сигареты и кофе. Чугунная голова, изжога, руки дрожат. Можно подумать, выхожу из запоя. Кстати, надо будет хорошенько надраться после всего этого. На выходных непременно… Только с Таней бы помириться, ноги ей буду целовать, чтобы простила, помириться надо, да… А самое главное, я такой же мерзавец, как они все. Мерзавец, слуга мерзавцев. Гнуснее всего, что слуга. Маленький яйцеголовый человечек. Карманный Билл Гейтс. Дрессированная крыса с красным дипломом мехмата МГУ, да-с! С красным. Я даже научный коммунизм сдал на «отлично». Это называется: любимая работа, призвание… Называется. Дурень грабит на большой дороге, умный – за монитором компьютера. Разницы – ноль. Я не ханжа, не надо так думать. Меня звали в аспирантуру, у меня все материалы для кандидатской. Плюс жена и дочь. И доллар постоянно растет. И уже успел втянуться… Таня если подаст на развод, я убью ее, честное слово!

А «шевроле» так хорошо идет, ровненько…

Борис Борисович выглядел гораздо загорелее, свежее и элегантнее, чем положено обыкновенному успешному человеку. Даже галстук зачем-то надел по такой жаре. Без павлинов, с неброской вышивкой на темно-синем фоне «Yves Saint Laurant». Белая рубашечка, строго, но со вкусом. Демаскировался, нюх потерял, старый хрен. Перед ним на столе – ноутбук «Sony Vaio», милая игрушка. Моя любимая модель – с черно-белым корпусом. Они могут себе позволить. С такими деньгами, которые спрятаны на Азорских и прочих романтических островах, позволить себе можно все. Вплоть до собственного спутника.

– Рад вас видеть, мой юный друг, – роскошно улыбнулся он, пожимая мне руку. – Знаете, я горжусь нашей страной. Какие специалисты, а! И почему мы живем в таком дерьме, когда в России полно специалистов? У нас ведь даже простой самогонный аппарат что ни возьми – произведение искусства. Я когда в Москву приехал, денег-то на выпивку не было. А жили мы в общежитии, в Быкове. Ну, значит, соберем в субботу по пятьдесят копеек, и бегу я к Михал Исаковичу. Он по соседству проживал. Музыкант, значит, трубач. Старенький уже, на пенсии. Так он что придумал – он из своей трубы сварганил самогонный аппарат. И такой продукт получался – слеза! Как вспомню, до сих пор жалею, что Михал Исаковича забрали. Погорел он на самогоне. Но аппарат – я бы его в музей сдал, честное слово. А чего – пусть люди смотрят, гордятся своей Родиной. Хороший был человек, хоть и еврей…

Борис Борисович замолчал. Даже глаза прикрыл – показывал, как одолели его воспоминания. Я решил сразу прекратить балаган.

– Значит, так, – сказал холодно, располагаясь за столом и раскуривая свою «Мальборо-лайтс», будто готовился отдавать распоряжения. – Докладываю: операция прошла успешно. Денег нет, счета нет, ничего нет. В банке паника, служащие выпрыгивают из окон.

– Уточните, – бровью не повел Борис Борисович.

– Давай без этого, ладно? – не удержался Кирилл, выбивая пальцами по столу дробь: там-та-да-дам-там-пам-пам.

– Извиняюсь, извиняюсь… Все сделано, как вы просили. Счет ликвидирован, его больше не существует и не было никогда. Клиент за номером таким-то в списках не значился. Деньги переведены по указанным вами реквизитам. Теперь я убедительно просил бы вас перевести их еще куда-нибудь, и как можно скорее.

– Приятно, приятно слышать, – снисходительно произнес полковник, наслаждаясь тембром своего бархатного голоса. – Я когда в институте занимался, был у нас такой преподаватель, Ремусов. Он как любил делать: говорит-говорит, потом замолкнет на полуслове, поднимет кого-нибудь и потребует: «Иванов, продолжите мою мысль». Вот так и учились. А вы мысль хорошо продолжаете, вы бы Ре-мусову экзамен легко сдали…

– Стараюсь, – хмыкнул я. – Мне совсем не улыбается лежать в какой-нибудь вонючей подворотне с пулей в башке. Не люблю плохое кино.

– А вы ходите в кино хорошее, – с ухмылочкой ответил Борис Борисович и подмигнул, не утруждая себя прочей мимикой. – Особенно триллеры смотреть не советую. Вот Дань-ка мой, внук – если в фильме не стреляют, ему неинтересно. А слово «театр» через «и» пишет, паршивец…

– Давайте так: мы сейчас освобождаем кабинет, а вы отдаете соответствующий приказ. Это мое условие. – Мне удалось достаточно твердо сделать свое заявление.

Борис Борисович снова улыбнулся – точь-в-точь кот, довольный тем, что надкушенная мышь еще жива:

– Условия здесь ставлю я. А вы, мой юный друг, напрасно беспокоитесь, напрасно. Знаете, как нас учил Рему-сов: случайности происходят только с тем курсантом, который неправильно себя ведет. Если вы будете правильно себя вести, доживете до глубокой старости в мире и здравии. Это мудрость. Учитесь, пока старики живы.

На этих словах он открыл свой дипломат, вынул бутылку тяжелого стекла – коньяк. Я, в свою очередь, – мини-диск.

– Вот, можете проверить. Проинсталлируете диск, это минут пять – семь. Сначала программа запросит код доступа. Наберете 1917…

– Почему эта цифра? – удивился Борис Борисович.

– Ну, мы же им как бы революцию устроили… – усмехнулся я. – В пределах одного отдельно взятого буржуазного банка.

– Правильно! Я, знаете, человек старых взглядов, убеждения менять поздно. И к международному империализму отношусь по-прежнему плохо. Возьмите, например, диссидентов. Что они знали о капиталистическом мире? Только то, что им внушило ЦРУ через радиоприемник. Хотели, понимаешь, свободы! А ее, друзья, не существует. Есть осознанная необходимость. Вот у империалистов, например, была необходимость – развалить Советский Союз. И они это сделали. Теперь, понимаешь, бомбят кого хотят, запугивают. Желают власти над всем миром. Вот так, значит, желали диссиденты свободы для своей страны, а вышло, что боролись они за свободу американских ястребов. Их же вызывали куда положено, объясняли, объясняли… А они неправильно себя вели. – Он помолчал. – Ну, идите сюда, покажите мне, как это все тут делается…

– Вот, – я протянул ему ЕС-карточку «Sparkasse Hannover», которую купил у того же немца. Кажется, его звали Йорг. – Этот номер. Программа должна запросить номер актуальной кредитной карты. Уже появилось окошко?

– Да, – кивнул Борис Борисович. – А что у вас за карта?

– Моя рабочая. Специально для таких фокусов.

– Опасный вы человек. – Он ввел код и чиркнул по мне быстрым холодным взглядом.

– Вы тоже.

– Теперь?

– Ваш номер счета. После этого появится сообщение: «Данный счет не обнаружен. Уточните…» и чего-то там еще. Вы понимаете по-немецки?

Спустя пару минут сукин сын убедился в моем триумфе.

– Как вы это сделали?! – Он качал головой, проедая глазами монитор. – Это же практически невозможно. Я специально консультировался.

Пришлось демонстративно пожать плечами:

– Знаете, есть такой анекдот. Встретились однажды хакер и ламер. Ламер показывает хакеру свой алгоритм и говорит: «Что-то в программе ничего не клеится. Скажи, пожалуйста, где тут у меня ошибка?» Хакер смотрел-смотрел, а потом отвечает: «В ДНК».

Кирилл гыгыкнул. Борис Борисович отстраненно улыбнулся – не понял профессионального юмора.

– Он у нас гений, – сказал Кирилл.

– Поздравляю, – сказал полковник.

Коньяк оказался прекрасным. Я, видно, был на таком взводе, что совершенно не опьянел. Борис Борисович тоже. Они там все, наверное, такие, что лучше бы гвозди делать.

– Знаете что, – он убрал пустую бутыль под стол, – переходите работать к нам. С такими специалистами мы горы можем своротить.

Я поднял на него глаза:

– Ну уж чего-чего, гражданин начальник…

Борис Борисович смолчал, давая понять, что шутка не удалась.

– Интересно, а если бы у меня не получилось? – задал я неизбежный вопрос. – Что тогда?

– Я вам тоже, мой юный друг, веселый анекдотец расскажу, – охотно ответил он, убирая в чемоданчик свой ноутбук. – Из жизни. Был у меня один сослуживец, Ларионов по фамилии. Этот Ларионов страдал запорами. И вот однажды поехал он к теще на дачу. Дача старая была, а сортир – ну просто развалюха. Сидел-сидел в этом сортире целый час, тужился-тужился, а потом доска под ним наконец не выдержала, и – хрясь! И не стало человека, захлебнулся. Мы потом на похоронах не знали, смеяться или плакать. Так вот, мой юный друг… Если бы у вас не получилось, вы бы оказались – в дерьме!

Борис Борисович запрокинул голову и захохотал, резко содрогаясь всем телом, как эпилептик, и притопывая левой ногой.

Когда полковник убрался, Кирилл подошел ко мне, молча обнял. Кажется, довольно искренне. Он выглядел как человек, чудом избежавший справедливого наказания.

– Хочешь добрый совет? Уезжай в отпуск. Куда-нибудь в Таиланд или на Багамы. Я все оплачу.

– Ты хотел сказать, уезжай из Москвы?

– Билеты, виза – проблем не будет. Но связь держи, не пропадай, понял?

Понял, конечно, понял.

* * *

Я вышел из офиса и неожиданно попал в лето. Оказалось, оно давно уже наступило. Наверное, для всех, кроме меня. Воздух был горяч и влажен, насквозь пропитан ароматом цветущей липы. Его можно было резать на части и продавать за границу, как нефть. Небо горело, словно раскаленный купол мечети в Бухаре, – ездили туда в шестом классе. Василий Блаженный был невероятен, как мираж в пустыне. В мире существовали птицы, и они пели, перекрикивая автомобильные гудки. Пенились, фыркая и топорщась, струи фонтанов. Красивые девушки в джинсах клеш гуляли в одиночку, парами и стайками. Хотелось пить, есть, целоваться, бежать куда-нибудь сломя голову без важной цели. Хотелось удить рыбу. Разуться и идти босиком. Пригласить вон ту, длинноногую, на платформах, в ближайшее кафе. Покурить травки. Подраться. Прыгнуть с парашютом. Испечь торт.

Мне вдруг пришло в голову, что я жив. Это было что-то вроде открытия: жив! Существую. Отдельно от компьютера, от работы, от всего остального. Как будто наконец проснулся, вынырнул из затянувшегося бреда, пришел в себя после комы. Я наблюдал свою эйфорию: выходит стресс, едет крыша. Лучше всего приехать поскорее домой и лечь спать. Но вместо этого оставил машину на паркинге и набрал номер родителей жены. Удивительно: Таня сама сняла трубку – впервые за две недели. «Привет, – сказал я, сдерживая скачущее сердце. – Можно, сегодня я сам заберу Машку с танцев?» – «Да… А что случилось?» – «Все хорошо. Слава Богу, все хорошо. Все кончилось», – и кожей ощутил буквально, как она пожала плечами и, может быть, улыбнулась.

Впервые за последний год я шел пешком. Необычное чувство. Мы все живем в каком-то сумасшедшем Вавилоне, думал я. Ведь произойти может все, что угодно. Кто-то раскурочит какую-нибудь важную систему, и на нас упадет ракета. Или на американцев. Или сойдет с орбиты спутник. Или обвалится доллар. Кто он, вон тот смуглый усатый парень, что садится в автобус? Что у него в спортивной сумке?

Булка хлеба? Взрывчатка? В фирме этажом ниже недавно убили коммерческого директора. Исполнительный директор пропал без вести. И неизвестно, что будет завтра со мной лично.

Хороший фильм «Матрица», думал я. Подозреваю, что на самом деле все именно так и есть. Мир – бесконечные колонки цифр. Машинные коды. Единицы и нули в неисповедимой последовательности. Безупречная трехмерная графика, супердостоверные спецэффекты. Герой старой игры «Цивилизация» создает свой собственный мир, не подозревая, что и он, и его мир одинаково созданы кем-то третьим. Ведь должен существовать и Вселенский Программер. Но в его матрице нет обязательной функции Help. Некуда кликнуть мышью, чтобы получить разъяснение происходящему. Если оно, это разъяснение, есть. И если кто-нибудь не влез в эту программу десять миллионов лет назад и не сотворил того же, что я с банком «Финансьель интернасьональ». Хотя нет, это лирика, лирика, лирика… Это всего лишь Кирилл пересказывал мне когда-то содержание книг писателя Пелевина, от которого сам балдеет.

У подъезда хореографической школы, на аккуратно расчерченном асфальте стояли три или четыре машины. Красный джип «вранглер», я запомнил, лиловая гоночная «тойота» и «опель-астра». Рядом с красным джипом лежал умный рыжий зверь. Громадный азиат, мохнатый, с черной влажной пастью. Псу было жарко, язык свисал между желтых длинных клыков. При виде меня собака вздрогнула, но не двинулась с места. Всю жизнь мечтал завести себе что-то подобное, волосатого зубастого теленка. Из дверей школы выпорхнула крохотная девчушка в джинсиках, с растрепанной желтой гривкой. «Джохар!» – позвала она птичьим голоском. Азиат послушно вскочил и оскалился. С ближайшей лавочки поднялся, покуривая, высокий бритый мужчина. Красная бычья шея распирала ворот тишотки. Телохранитель, пес и дитя погрузились в джип. Интересно, могла бы она жить без мужчины и собаки? И нужна ли, например, моей дочери такая же судьба?

У самого входа меня мягко перехватил вежливый молодой человек в камуфляже и неуставных английских ботах. Кобура на ремне выглядела настоящей. И курортные очки в пол-лица.

– Простите, вы к кому? Я объяснил.

– Минуточку, я уточню. Подождите, пожалуйста, здесь. Он вернулся совсем скоро:

– Проходите. Класс на втором этаже, в самом конце коридора.

Школа была старая, переделанная из особняка. Пузатые колонны, лепнина, настенная роспись, восстановленная, я так думаю, в последние годы. Обнаженные античные герои выглядели целомудренно. Фаллосы козлоногих сатиров тщательно задрапированы тканью. Сатиры дули в свои свирели, вокруг них водили хороводы грудастые нимфы, похожие на нянечек детсада. Новенький, надраенный до флотского блеска паркет слепил, отражая солнечные водопады из распахнутых окон. Казалось, кто-то нарочно выплеснул на пол ведро воды. Из-за дверей с бронзовыми гнутыми ручками доносилась ритмичная музыка, вызванная простыми комбинациями клавиш. Задорные женские голоса повторяли на разные лады: «И-ии – раз! И-ии – два! Сделали шажочек, повернулись, и-ии – раз!» В вестибюле второго этажа еще один камуфляжный читал газету. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. На первой полосе газеты красовалась фотография украинского истребителя «Су-27», который врезался в толпу на авиашоу во Львове. Погибли – 83, из них 23 ребенка. Ранены – 116. На груди охранника висел бейдж с украинской фамилией Лысенко.

Осторожно скрипнув дверью, я заглянул в зал. И без того большой, он раздавался вдвое из-за зеркал. Маленькие девочки в смешных разноцветных трико и чешках терялись в зеркальном кубе. Свою я не заметил, она, видимо, была ближе к центру, а мне открывался ближний угол. Строгий хрипловатый голос давал отсчет: раз-два-три – левая нога! Раз-два-три – правая нога! Девочки, сосредоточенно пыхтя, выполняли одно и то же несложное движение. По-моему, оно им удавалось неплохо, но строгий голос требовал еще и еще. Милые круглые щечки налились пунцовым, крохотные ноздри раздувались, мокрые прядки прилипли к наморщенным лбам. Тяжелая взрослая работа, муштра. Почему моя Машка так рвется на эти тренировки? «Остановились! – потребовал женский голос. – Лепешова не держит спину. Муртазина, куда ты все время косишься? Черкасова, подойди сюда. Все посмотрели на Черкасову. Она единственная делает правильно. Покажи нам еще раз, чтобы все видели. Раз-два-три – левая нога! Раз-два-три – правая нога!»

Я умилился и скрипнул дверью громче, пытаясь разглядеть невидимую мне Черкасову.

– Добрый день, – сказали за спиной.

Высокая стройная женщина лет сорока протягивала мне ладонь, унизанную тяжелыми кольцами. Длинная черная юбка до пят, белая блуза тонкого льна – экостиль, толстая витая цепь с овальным кулоном лимонного золота на балетной жилистой шее. Жесткие черные волосы затянуты на затылке в тугой узел. Осанка и грация коронованной особы. Слишком подвижная и легкая для обыкновенного человека. Настолько, что реально ощущался вес ее украшений. Впервые в жизни я видел перед собой балерину и поневоле выпрямил спину, напрягся, как солдат в строю: раз-два-три – правая нога! Рядом с такой женщиной хотелось выглядеть.

– Вы отец Машеньки?

– Так точно.

– Я Ариадна Ильинична, директор школы.

– Очень приятно. – Пожимать руку дамам я не привык, но кисть у нее оказалась сильная, мужская.

Ариадна Ильинична улыбнулась. Свое лицо она носила с достоинством, как венецианскую камею.

– Обычно за Машей приезжает Татьяна Павловна…

– Теперь моя очередь.

– Хорошо, что вы зашли, – улыбнулась она и взяла меня под локоть. – Нам надо бы поговорить. Идемте в мой кабинет. До конца занятий еще целый час.

Единственное, что отличало эту комнату от обычного офиса, – дюжины полторы фотографий хозяйки разного формата, занимавших целую стену. В белоснежной пачке, с цветами, в компании Плисецкой, Лиепы, Барышникова и почему-то Горбачева. Михаил Сергеевич целовал ей руку. Может, она ждала того же от меня?

– Интересные снимки. – Я уважительно изучал иконостас. – А на этом фото, простите, кто?

– Наташа Макарова, – снисходительно объяснила Ариадна Ильинична, бросив короткий взгляд на снимок. – Мы с ней в Нью-Йорке, на Пятой авеню. Снимал сам Хельмут Ньютон. Хотя в общем-то случайно получилось. Хельмут покупал в «Блумингсдейле» собачьи консервы и не мог разобрать мелкий шрифт. Обычно все вредные химические элементы пишут такими маленькими-маленькими буковками. – Она смешно показала двумя пальцами, насколько эти буквы малы. – Наташа говорит: «Давайте я вам помогу». Такой совершенно неприметный пожилой человек, обыкновенный пенсионер в очках. Мы прочитали все, что было на этой этикетке, он поблагодарил, а потом вдруг сказал: «Хотите, девушки, я вас сфотографирую на память?» Вот так просто. Достал «мыльницу» и щелкнул. Наташа дала ему свою визитку с адресом. Еще обиделась, что он никак не прореагировал на ее имя. А потом звонит мне вдруг среди ночи: «Аричка, это же был сам Хельмут Ньютон!»

К сожалению, я не знал ни ее, ни его.

– А вот, если я не ошибаюсь, Березовский?

– Да, Боря. Он здесь такой молодой…

Мы посмотрели друг на друга и промолчали.

– Хотите кофе? – наконец предложила она.

– С удовольствием.

Ариадна Ильинична удалилась и скоро принесла на фарфоровом подносике две крохотные расписные чашки, от которых поднимался сумасшедший незнакомый аромат.

– Прошу.

Ее движения были так грациозны, точны и безукоризненны, что по ним можно было бы, наверное, проверять начертание геометрических фигур. Притом что сам балет я не понимаю и не люблю. Взял чашку – внутри, на донышке, чернела густая клейкая масса на полглотка.

– Что это? – Напиток показался мне странным.

– Кофе, – улыбнулась она, продемонстрировав без стеснения здоровые, чуть желтоватые зубы. – Который подают в арабских кофейнях. Мне специально присылают зерна. Вообще-то странно: Москва – такой большой город, а хороший кофе найти невозможно.

Я пригубил: дикая, непереносимая горечь. Лучше уж нюхать, чем пить. Она засмеялась:

– Вы просто не привыкли.

Скрепя сердце я проглотил отраву. Эффект оказался поразительным и наступил практически сразу. Примерно так действует кокаин. Не стоит удивляться, что с этими напитками они становятся камикадзе.

– Можно еще?

– Нельзя. – Отставная балерина поднесла к губам чашечку, смакуя. – Могут быть проблемы с сердцем.

Она придвинула ко мне большую бронзовую пепельницу с инкрустациями в стиле «Тысячи и одной ночи»:

– Не стесняйтесь, курите.

Я закурил и почувствовал себя человеком, размяк.

– Мне хотелось бы поговорить с вами о Машеньке. Она очень способная девочка. Не просто способная, а одаренная. У Машеньки исключительная, врожденная культура движения. Такие дети всегда редкость.

– Спасибо за комплимент. Боюсь, вы преувеличиваете.

– Ничуть. Маша может стать талантливой балериной. Мне кажется, это ее судьба.

– И что же?

– Балет – это трудно. – Она вздохнула и бросила взгляд на свой иконостас. – Очень трудно. Тяжелая ежедневная работа на износ. Но зато и большой успех.

– Если честно, сложно всерьез думать о будущем восьмилетнего ребенка.

– Именно сейчас об этом и следует думать! – довольно резко возразила Ариадна Ильинична. – Потом будет поздно.

– Чего же вы хотите от меня?

– Маша… – Она замялась. – Маша – трудная девочка. Неуравновешенная, вспыльчивая. Мне кажется, ей не хватает родительской заботы, внимания. Она дискомфортно ощущает себя в семье. Вы понимаете, о чем я?

– Понимаю.

– Подумайте об этом, пожалуйста. Девочка должна чувствовать, что ее поддерживают. Не только материально, разумеется. Ребенок очень впечатлительный, и любая, вы меня понимаете, размолвка между родителями может нанести серьезную психологическую травму. Маше нужно привить дисциплину, осознание цели. Семья должна в нее верить. Но вам, наверное, кажется, что есть заботы и поважнее…

– Да нет… – Я почувствовал неловкость. – Вы правы. Но приходится слишком много работать. Без этого не обойдешься.

– Вы, простите, кто по специальности? Если не секрет, конечно?

– Программист. Никаких секретов.

– Вот как? – Она вдруг заинтересовалась. – Приятная неожиданность.

– В каком смысле?

– Полюбуйтесь на это чудо. – Ариадна Ильинична кивнула на компьютер, стоявший на специальном столике в углу. – Неудобно просить, но раз уж вы здесь… Наша вечная головная боль. Я ведь к технике и близко подойти боюсь. Записала на бумажке, какие кнопки надо нажимать, и жму. А больше – упаси Бог.

– И что с вашей техникой?

– Понятия не имею. Сломалась. – Ей очень шла эта кокетливая гримаска.

– Вы – важное лицо, с вами надо дружить, – усмехнулся я, с дикой неохотой усаживаясь за машину. – Моя мама, например, всегда носила в школу конфеты. Она работала на «Красном Октябре».

– Вы, наверное, были плохим учеником, – обоснованно предположила Ариадна Ильинична.

– Еще хуже, чем вы думаете. Знаете, что я однажды учудил?

– Даже не могу представить.

– Насыпал в туалет дрожжей.

– О Боже!

– Это было после того, как получил двойку за сочинение об образе Евгения Онегина. Русичка заявила, что я его оклеветал.

– Чем же вам так не понравился бедный Онегин? – Балерина красиво всплеснула руками, звякнули кольца.

– Всем. Я честно написал, что считаю Онегина богатым бездельником. Богатым, ленивым и скучным.

– Так прямо и написали? – захохотала она, хлопая в ладоши.

– Да. Мы жили в коммуналке в Долгопрудном, мать полдня пропадала в цеху, а вечерами шила на заказ лифчики соседкам. Отец нас бросил, когда мне было три года. Я его почти не помню. Так что пришлось расти циником.

– Так что же насчет дрожжей?

– Да ничего особенного. – Войти в систему я по-прежнему не мог. – Дело было вечером. А наутро случился потоп. Все это… в общем, школу залило. Меня должны были выгнать, но некого было послать на городскую математическую олимпиаду. Мать все районо закормила шоколадом… Что вы сделали с компьютером, Ариадна Ильинична?

Она замялась:

– Кажется, что-то не то, верно?..

– Признавайтесь.

– Я хотела навести порядок в своих файлах… У меня кругом хаос – и дома, и вот в компьютере… Вечно забываю, что где лежит, потом целый месяц не могу найти книгу или брошку. Ужасно рассеянная. Там есть одна программа… ну, такая синенькая табличка…

– DOS, – подсказал я.

– Да, совершенно верно. Хотела рассортировать все по отдельности: служебные документы, письма, отчеты. Стала копировать, копировать, а потом оно все вдруг как-то разом пропало…

– Ясно. – Теперь было действительно все ясно. – Вы нажимали вот эту клавишу, F6?

– Не помню… А что, ее нельзя нажимать, да? Святая простота, безупречная.

– Нажимать-то можно. Вы, я так думаю, пытались перенести системные файлы.

– Какие?

– Господи… Директории, где лежит, скажем, ваш Windows. Их трогать с места нельзя. Иначе – вот, пожалуйста.

– Что, все пропало? – Она перепуганно уставилась на меня.

– Боюсь, что да, – печально подтвердил я. – У вас там было что-нибудь серьезное?

– Да как вам сказать… И что, действительно ничего-ничего нельзя сделать?

– Надо бы заново отформатировать жесткий диск и реинсталлировать Windows. Другого выхода я не вижу. У вас загрузочная дискета есть?

– Что-что?

Я хотел засмеяться, но сдержался. Я вежливый.

– Вот, ищите. – Несчастная балерина вывалила передо мной груду компакт-дисков. – Ужасно, просто ужасно. Умирающего Лебедя станцевать гораздо проще. Однажды я на спор выполнила фуэте сто раз подряд без остановки.

– Можно спросить, почему вы ушли со сцены? – спросил я, не отрываясь от монитора.

– Замуж вышла. – Я услышал щелчок зажигалки, потянуло дорогим табаком. – Потом дочка родилась. Сами понимаете.

– У вас тоже дочка? – почему-то обрадовался я. – Сколько ей?

– Шестнадцать.

– Танцует?

– Нет. Муж хочет, чтобы она стала юристом. Или занималась международной торговлей.

– А вы?

– Ну какая разница. Мужчина – глава семьи.

– Не всегда…

– Вы не согласны?

– Я за равноправие.

– Многие женщины думают иначе. Особенно на Востоке.

– Но мы-то с вами на Западе.

– Увы. – Ариадна Ильинична звякнула браслетами у меня за спиной. – Я недавно ездила к дочке в Лондон, она там учится в колледже, и знаете что? Мне не понравилось. Раньше, когда мы выезжали с труппой, все казалось так волшебно… А теперь совсем наоборот.

– У нас что, лучше?

– Повеселее. Но Эмине нравится там. Она по-английски говорит лучше, чем по-русски. Ее бойфренд – сын какого-то макаронного магната. Недавно разбил отцовский «феррари».

– Дорогой мальчик. А у вашей дочки интересное имя.

– У моего мужа еще интереснее: Аль-Факих аль-Латеф Мохаммед Юсуф Курбан. Я до сих пор сбиваюсь.

– Богато звучит. – Программа наконец начала грузиться. – Все, минут через двадцать закончим. Он у вас шейх?

– Нет, – покачала головой балерина. – У него в Москве бизнес. Включим кондиционер? А то слишком жарко.

Я кивнул. Супруга экзотического араба вынула из ящика стола пульт. Комната наполнилась равномерным вкрадчивым гудением. Повеял прохладный бриз. Я встал, потянулся, похрустел косточками. Отер пот со лба.

– Вы очень бледный, – заметила Ариадна Ильинична. – У вас такой усталый вид. Неужели вам на работе не дают отпуска?