Текст книги "Генерал Деникин. Симон Петлюра"

Автор книги: Александр Козлов

Соавторы: Юрий Финкельштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Из письма А. И. Деникина К. В. Чиж:

«16 декабря 1915 года. Вот уже четыре месяца не имею своего угла. В одной комнате 3–4 человека. Конечно, пользуясь привилегиями начальническими, мог бы устроиться лучше, но зато стеснил бы до крайности других. А тут хочется побыть одному и нельзя. Сосредоточиться, подумать, наконец, просто ни о чем не думать… Кругом кричат телефонисты; шум, смех, говор моей штабной молодежи, всегда веселой и жизнерадостной. Впрочем, меня это стесняет лишь в дни безделья – затишья, когда становишься сердитым и ворчливым. Когда же начинаются бои, все эти мелочи жизни совершенно бледнеют, и весь с головой и сердцем уходишь в дело.

Пишу ужасно нескладно. Потому что шесть глаз смотрят под руку и три головы не без ехидства думают: что это генерал, письма которого отличаются телеграфической краткостью, пишет уже четвертую страницу?»

Последние слова – не просто рассказ о буднях фронтовой жизни. Быть может, сам того не осознавая, Деникин в изящной полушутливой манере поведал своему адресату о куда более важном и значимом. Автор письма явно взволнован, хотя и пытается скрыть это: в его строках есть несомненный намек на развитие и углубление завязывающихся с Ксенией Васильевной отношений…

Вскоре Антон Иванович получил сильно обеспокоившее его известие о тяжелой болезни матери. Воспаление легких, осложненное плевритом, уложило Елисавету Федоровну в постель и временами сопровождалось потерей памяти. Деникин, тотчас попросив отпуск, отправился в Киев, но ненадолго – дела требовали его неотлучного присутствия на фронте.

6 февраля 1916 года, по-видимому, с дороги, Деникин сообщил Ксении Васильевне: «10-го (января) заболела тяжело моя мать воспалением легких. 24-го удалось вырваться в отпуск. До 5 февраля просидел возле нее. Устал нравственно и физически. Исход неопределенный. Иногда надежда, иногда нет. Впереди жуткая пустота и подлинное одиночество. У меня ведь никого нет, кроме нее». Некоторое время спустя, 12 февраля, судя по всему, из командировки, он написал ей о болезни матери более подробно: «Мечтал об отпуске. Пришел он раньше времени, по не на радость: 2 недели у постели больной матери безвыходно, неделя в командировке. Был второй кризис, почти агония; длилось так четыре дня. И пошло на улучшение. Правда, явилось осложнение – плеврит. Возраст почтенный – 73 года, все это тяжело очень переносится. Чувствую себя совершенно разбитым физически и уставшим нравственно. Еду в великолепную санаторию – свою дивизию. Там все пройдет быстро».

Деникин, конечно, понимал, если не знал достаточно точно и исчерпывающе, что снова надвигается жаркая фронтовая пора. Не исключено, до него уже дошли слухи о решении межсоюзнической конференции, состоявшейся в Шантилье в декабре 1915 года, подготовиться к нанесению одновременного удара по Германии с запада и востока в середине июня 1916 года. Главный удар предполагался в районе Соммы силами союзников.

С целью ликвидации этого укрепленного района немцы сосредоточили на направлении главного удара по фронту в 15 километров тройное превосходство в пехоте и в четыре с половиной раза – в артиллерии. 21 февраля 1916 года они нанесли внезапный удар. Однако ожидаемого успеха не добились. Но в районе Вердена развернулись ожесточенные бои. Немцы, не теряя надежды на победоносный исход, перешли к методичному наступлению, с каждым днем наращивая удары. Главнокомандующий французской армии маршал Жозеф Жоффр (1852–1931), участник еще франко-прусской войны 1870–1871 годов, обратился к русскому командованию с просьбой отвлечь немецкие резервы на себя. Ставка, недолго думая, уже в марте бросила в наступление войска двух своих фронтов – Северного и Западного. Разработка операции велась наспех. Среди бездорожья, тающих снегов, в непролазной грязи русские войска буквально захлебнулись. И операция в целом закончилась провалом. Это тяжело отразилось на моральном духе и психологическом состоянии армии, осложнило подготовку предстоящего в июне наступления. Но атаки на Верден ослабли.

А в это время на Юго-Западном фронте, в состав которого входила Железная дивизия Деникина, искали виновников зимних провалов. Козлом отпущения был объявлен В. Драгомиров. Его сместили с поста начальника штаба фронта и послали командовать 8-м корпусом. Главком Иванов обрушился с обвинениями на Брусилова. Его начальник штаба Ломновский, обиженный несправедливостью, оставил свой пост и принял под свое начало 15-ю дивизию. Ставка, однако, стала на сторону Брусилова. На линии Юго-Западного фронта в это время продолжались позиционные бои.

Из письма А. И. Деникина К. В. Чиж:

«4 марта 1916 года. 2 марта ранен навылет легко в правую руку осколком шрапнели; кость не задета, сосуд пробит, но, молодчина, сам закрылся. Даже температура не поднимается выше 37,4. Ложиться не надо. Продолжаю командовать».

Одновременно он все пристальнее вчитывался в ответные письма Ксении Васильевны, пытаясь найти в них «ответа на вопросы незаданные и думы невысказанные». А они уже назрели и невольно начинали срываться с копчика пера, обретая характер робких полупризнаний. Нет, на бумаге все выходило не так. Слова не могли передать всех его чувств. И, конечно, Ксения Васильевна не догадывается о том, что творится в его душе, а раз так, то и не может ответить ему. Ответить на неотвязный, мучающий его вопрос. Деникин вчитывался в ее письма в надежде обнаружить в них то, что было ему так необходимо, по… напрасно. Он никак не мог обрести решительность и мужество. Боевой офицер, генерал, не раз смотревший смерти в глаза, бросавший в огонь сражений тысячи людей, он теперь испытывал робость и совершенно не свойственные ему колебания. В еще одном мартовском письме он чуть было осмелел, достаточно прозрачно обмолвившись: «Я не хочу врываться непрошеным в Ваш внутренний мир».

А тут опять резко ухудшилось здоровье матери. Доктор, считая, что конец близок, вызвал Антона Ивановича в Киев. 27 марта, сообщая об этом Ксении Васильевне, он писал: «По-видимому, он (доктор. – А. К.) ошибся во времени. Идет медленное умирание, но определить конец нельзя. Мне не придется закрыть глаза бедной старушке, так как через 4–5 дней возвращаюсь в дивизию. В исходе третий месяц тяжелого, беспомощного положения ее. А кругом кипит жизнь, светит яркое солнце и надвигается радостный праздник. Никакое неверие не может развенчать обаяния этого праздника весны, Воскресения, возрождения. Встретим Пасху на позиции, в маленькой церковке, укрытой в лощине, но привлекающей изрядно внимание австрийцев».

Под влиянием ли нахлынувших весенних настроений, то ли томимый страхом неумолимо приближающегося одиночества, то ли под напором обуревавших его чувств, он наконец отважился на необычное откровение: «А мысль, – заключал он письмо, – будет далеко, далеко, разделенная между двумя дорогими образами – догорающим и тем, другим, который так близко вошел в мою жизнь».

В ответных письмах Ксении Васильевны по-новому зазвучали ноты теплоты, внимания, нежности. Однако они выражали не влюбленность, а скорее просто теплое отношение к тому, кто когда-то был любимым «дядей Антоном», кто относился к поколению ее родителей, в ком видела она верного друга, готового всегда ей подставить плечо. Опа высоко ценила его безупречную честность, боевую доблесть. Но и только. Антон Иванович, конечно, понимал это. Тяготила его и большая разница в возрасте между ним и Ксенией, и собственная репутация неисправимого холостяка: ведь надо будет как-то объяснять, почему он до сих пор не женат. И все-таки он понимал, что момент назрел и больше медлить нельзя, нужна решительность, иначе никогда уже не обрести своего счастья. И пусть даже она не ответит на его порыв, как ему хотелось бы. Что ж… В конце концов, говорят же люди: «Стерпится – слюбится».

И 4 апреля 1916 года, под звуки доносившихся откуда-то с дальних позиций пушечных раскатов, пулеметной дроби и одиночных ружейных выстрелов, Антон Иванович написал письмо, в котором наконец-то прямо затронул «тот не высказанный, по давно уже назревший вопрос». «…Вы, – обращался он к ней, – большая фантазерка. Я иногда думаю: а что, если те славные, ласковые, нежные строчки, которые я читаю, относятся к созданному Вашим воображением идеализированному лицу, а не ко мне, которого Вы не видели шесть лет и на внутренний и внешний облик которого время наложило свою печать. Разочарование? Для Вас оно будет неприятным эпизодом. Для меня – крушением… Письмо придет к Пасхе. Христос Воскресе! Я хотел бы, чтобы Ваш ответ был не только символом христианского праздника, но и доброй вестью для меня».

Но как Антон Иванович ни готовил Ксению Васильевну к этому событию, его предложение оказалось для нее все-таки неожиданностью. В весьма сдержанном по тону письме от 12 апреля она не отказала ему, но просила повременить с ответом. Чтобы, подчеркнула, свыкнуться с мыслью о возможности замужества, лучше узнать, осмыслить Антона Ивановича как вероятного мужа. Только тогда, говорилось в письме, она примет окончательное решение. Антона Ивановича, готовившегося даже к худшему, тем не менее взволновала такая неопределенность в ответе. И он решил действовать решительнее. Ксения Васильевна стала теперь для него той вожделенной крепостью, которую он хотел бы взять так, как никакую другую. Благо, фронтовое затишье позволяло ему писать письмо за письмом на протяжении нескольких педель. В них Антон Иванович упорно уговаривал свою избранницу стать сначала его невестой, а уж потом навсегда связать с ним свою судьбу. Но до этого никому ничего не говорить, даже ее родным. В одном из писем он убеждал Ксению: «То, что я написал 4-го, я не говорил еще никому ни разу в жизни. Вы поймете мое нетерпение, с каким я ждал ответа, хотя и условного; мое волнение, с каким я вскрывал Ваше письмо. Письмо от 12-го… такое осторожное и такое рассудочное. Быть может, так и надо. Я же, обычно замкнутый, недоверчивый, немножко отравленный анализом, я изменил себе, открыв Вам душу». И пока решалась судьба, боевой генерал испытывал, по его словам, «такое напряженное настроение, как во время боя, исход которого колеблется».

Тем временем в командовании фронтом и армией произошли значительные изменения. 5 апреля 1916 года вместо Иванова, отстраненного от должности, главнокомандующим Юго-Западного фронта стал А. А. Брусилов. 8-ю армию возглавил А. М. Каледин.

14 апреля в Ставке состоялся военный совет, на котором присутствовали Верховный главнокомандующий Николай II, главнокомандующий Северного фронта А. Н. Куропаткин, Западного – генерал от инфантерии А. Е. Эверт (1857–1926), Юго-Западного – А. А. Брусилов, а также начальники фронтовых штабов, начальник штаба Ставки Алексеев, Великий князь Сергей Михайлович, генералы Иванов, Шувалов. По докладу Алексеева, военный совет определил направление главного удара – Вильно, далее Берлин. Эта задача возлагалась на Северный и Западный фронты. В их распоряжение передавалось 70 % всех российских сил, остальные 30 % сосредоточивались на Юго-Западном фронте. Куропаткин и Эверт выражали сомнения в успехе штурма сильно укрепленных позиций противника. Фронту Брусилова надлежало держаться пассивно, пока не будет достигнут результат на главном направлении. Но его главнокомандующий выразил несогласие с такой тактикой и отводимой ему роли, настаивая на необходимости наступления, в успехе которого он не сомневается. Алексеев осудил настроения Куропаткина и Эверта и поддержал решимость Брусилова. После совещания Иванов обращался к царю с просьбой отменить предложение Брусилова, ссылаясь на усталость войск. Но Верховный главнокомандующий отказался менять планы летней операции. В Верденском сражении в это время союзники успешно отражали наступление немцев. Последним лишь в отдельных пунктах удалось вклиниться в их оборону, всего на 7 – 10 км. Весной 1916 года австрийцы перебросили значительные силы с русского (Юго-Западного) фронта против Италии.

Готовя дивизию к наступлению, Деникин торопился окончательно выяснить отношения с Ксенией Васильевной, поставить все точки над «I». И Ксения Васильевна, к великой его радости, после не очень долгих раздумий сказала «да». 24 апреля, получив от нее ответ, он тотчас отправил ей письмо. «Пробивая себе дорогу в жизни, я испытал и неудачи, разочарования, и успех, большой успех. Одного только не было – счастья. И как-то даже приучил себя к мысли, что счастье – это нечто нереальное, призрак. И вот вдали мелькнуло. Если только Бог даст дней. Надеюсь… Думаю о будущем. Теперь мысли эти связнее, систематичнее, а главное, радостней. Теперь я уже желаю скорого окончания войны (прежде об этом не думал), но, конечно, поскольку, поскольку в кратчайший срок можно разбить до основания австро-германцев. Иначе не представляю себе конца. В одном только вопросе проявляю недостаточно патриотизма, каюсь: когда думаю об отдыхе после войны, тянет к лазурному небу и морю Адриатики, к ласкающим волнам и красочной жизни Венеции, к красотам Вечного города. Когда-то, 10 лет тому назад, я молчаливо и одиноко любовался ими – тогда, когда мой маленький друг Ася была с бабушкой на Рейне. Вы помните? Вы одобряете мои планы?»

А спустя несколько дней, еще не совсем веря в обретенное счастье, снова объяснялся: «Никогда еще жизнь не была так заполнена. Кроме дела, у меня появилась личная жизнь. Иногда я задумываюсь над неразрешенным еще вопросом наших отношений (собственно, один остался) и гложет меня сомнение. Все о том же. Мне ли Ваша ласка или тому неведомому, которого создало Ваше воображение?» А потом, утверждая ее в правильности сделанного ею выбора, подчеркивал: «Если в нашей жизни счастье в очень большой степени будет зависеть от меня, то оно почти обеспечено. Ни перевоспитывать, ни переделывать Вас, моя голубка, я не собираюсь. Сумею ли подойти – не знаю, но кажется мне, что сумею, потому, что я люблю Вас. И в думах одиноких, острых и радостных я вижу Асю женой и другом. Сомнения уходят и будущее светлеет». И еще раз: «Вся моя жизнь полна Вами. Получила новый смысл и богатое содержание. Успех для нас. Честолюбие (без него полководчество немыслимо) – не бесцельно. Радости и горе – общие. Я верю в будущее. Я живу им. Совершенно сознательно».

К концу весны отношения Антона Ивановича и Ксении Васильевны обрели полную ясность. Они стали женихом и невестой. Но, по настоянию Антона Ивановича, свадьбу отложили до окончания войны. Ибо, считал он, на войне всякое бывает, и ему не очень хотелось, чтобы любимое им существо, в сущности, не осознав себя его женой, осталось бы вдовой. Вся его жизнь обрела новый смысл. Он с радостью смотрел в будущее, словно бы не замечая окружавшую его грязь, грохот, смерть, кровь и страдания.

События на фронтах первой мировой войны разворачивались тем временем драматически. Австрийские войска к середине мая 1916 года сломили сопротивление итальянцев. Предвидя катастрофу, союзники обратились с просьбой к русской Ставке немедленно развернуть наступление своих войск против Австро-Венгрии, чтобы заставить ее спять войска с итальянского фронта. Юго-Западный фронт получил приказ – не дожидаясь июня, нанести внезапный удар. Численность его войск достигала 573 тысячи человек при 1 770 орудиях; противостоявшая им австро-венгерская армия насчитывала 448 тысяч человек и 1 301 орудие.

22 мая (4 июня нов. ст.) 1916 года предрассветную тишину разорвал огненный шквал русской артиллерии, обрушившийся на передние позиции австро-венгерских войск. По окончании артиллерийской подготовки войска Юго-Западного фронта под командованием А. А. Брусилова ринулись в наступление и прорвали позиционную оборону противника протяженностью в 550 км и в глубину на 60—150 км. В историю этот мощный удар вошел как Брусиловский прорыв. Австро-венгры в ходе его потеряли полтора миллиона человек, русские – 500 тысяч. Наступление совершалось сразу всеми четырьмя армиями фронта: 8-й – Каледина, 11-й – Сахарова, 7-й – Щербачева, 9-й – Крымова. На направлении главного удара находилась армия Каледина, а в самой этой армии – Железная дивизия Деникина.

Но противник никак не мог определить направление главного удара русских войск. Наступление их развивалось одновременно на нескольких узких участках, где создавалось превосходство над противником: в пехоте в 2–2,5, в артиллерии – в 1,5–1,7 раза. Это обеспечивало быстрые темпы тактических прорывов с последующим их развитием ла фланге и в глубину и перерастанием в стратегические операции. В этом состояла новизна брусиловской стратегии. Противник лишался возможности перебрасывать войска на наиболее опасно атакуемые участки. Один из очевидцев тех событий отмечал: «Эта форма прорыва имела то преимущество, что лишала противника возможности определить место главного удара и маневрировать резервами; поэтому наступательная сторона могла полностью применить внезапность удара, скрыв свои намерения, и держать скованными силы противника на всем фронте во время операции».

Войска Юго-Западного фронта наступали очень активно. Противник, кроме живой силы и техники, потерял еще 25 тысяч кв. км своей территории и оказался в катастрофическом положении. Чтобы спасти своих союзников австро-венгров, немцы вынуждены были перебросить 18 дивизий из Франции на русский фронт. Это сразу позволило англо-французским войскам активизироваться на Западном фронте. 1 июля они перешли в наступление на реке Сомме (Север Франции). Впервые в истории войн была задействована колонна из 32 танков. Но прорвать позиционную оборону противника она не смогла, хотя, в соответствии со всеми канонами теории, методически атаковала на одном узком участке фронта. При этом сами нападавшие потеряли 794 тысячи человек, в то время как немцы – 538 тысяч. Тем не менее, почувствовав, что силы их на исходе, германские войска перешли к обороне на всем Верденском плацдарме. Румыния, решив, что Германия уже проиграла, объявила ей войну. Не получив своевременной поддержки и исчерпав резервы, Юго-Западный фронт Брусилова не сумел развить свой успех, хотя 15 (28) июля пытался возобновить общее наступление.

В этих событиях Железная дивизия, находясь в авангарде 8-й армии, пробивавшей дорогу всему Юго-Западному фронту, снова продемонстрировала свою доблесть. Начальник ее, генерал-лейтенант А. И. Деникин, совершил личный подвиг и, как полагалось в таких случаях, удостоился весьма редкой награды – «Георгиевского оружия, бриллиантами украшенного». В начале сентября Антон Иванович получил новое повышение – был назначен командующим 8-м армейским корпусом. Так – объективно, по достоинству – были оценены его боевые заслуги в первой мировой войне.

Близко знавшие Деникина в ту пору свидетельствуют, что он имел добрые отношения с другими командирами, радовался их успехам, никогда не интриговал, справедливо оценивал те или иные поступки своих товарищей по службе. Бывший начальник оперативного отделения и генерал-квартирмейстер 8-й армии Брусилова, сменивший Антона Ивановича на этом посту, в частности, оставил исчерпывающую характеристику Деникина. О боевых его качествах в ней говорится: «Не было ни одной операции, которой он (Деникин) не выполнил бы блестяще, не было ни одного боя, которого он не выиграл бы… Мне часто приходилось говорить с Деникиным по аппарату, когда нужно было согласовать действия генерала Деникина с соседями и особенно выручать их в тяжелом положении. Не было случая, чтобы генерал Деникин сказал, что его войска устали, или чтобы он просил помочь ему резервами…»

Далее генерал характеризует отношения Деникина с подчиненными и начальниками: «Перед войсками он держал себя просто, без всякой театральности. Его приказы были кратки, лишенные «огненных слов», но сильные и ясные для исполнения. Он был всегда спокоен во время боев и всегда лично был там, где обстановка требовала его присутствия. Его любили и офицеры и солдаты… Он никогда не ездил на поклон к начальству. Если его вызывали в высокий штаб по делам службы, то он держал себя со своими высшими командирами корректно, но свободно и независимо. Он не стеснялся в критике отдававшихся ему распоряжений, если они были нецелесообразны, но делал это мягко, никого не задевая и не обижая… Деникин всегда расценивал обстановку трезво, на мелочи не обращал внимания и никогда не терял духа в тревожную минуту, а немедленно принимал меры для парирования угрозы со стороны противника. При самой дурной обстановке он не только был спокоен, но готов был пошутить, заражая других своей бодростью. В работе не любил суеты и бессмысленной спешки».

Высоко оценивал сослуживец и личные качества Антона Ивановича. «В частной жизни, – писал он, – генерал Деникин был очень скромен, никогда не позволял себе никаких излишеств, жил просто, пил мало – рюмку-две водки, да стакан вина. Единственным его баловством было покурить хорошую сигару, в чем он понимал толк… В товарищеском кругу он был центром собрания… так как подмечал в жизни самое существенное, верное и интересное и многое умел представить в юмористической форме».

27 октября 1916 года Деникина постигло тяжелое горе. На 73-ем году жизни скончалась его мать Елисавета Федоровна. На похороны в Киеве приезжала и Ксения Васильевна. Возвращаясь на фронт, с дороги, он написал ей: «Последние педели имели огромное значение в моей жизни, положив резкую грань между прошлым и будущим. Горе и радость. Смерть и жизнь. Конец и начало. И неудивительно, что я вышел несколько из равновесия, выбился из колеи». Но его ждали и новые перемены.

Вступление слабой и беспомощной Румынии в войну с Германией многие тогда, в том числе и Деникин, считали ошибкой. Справедливость их точки зрения вскоре подтвердилась. Германия, дабы преподать наглядный урок всем сомневающимся в ее силе, двинула против Румынии свои войска и к концу декабря 1916 года захватила большую часть ее территории, включая столицу Бухарест. У союзников по Антанте образовался новый фронт – Румынский. Россия, оголяя другие участки боевых позиций, двинула туда двадцать своих дивизий. В их числе оказался и 8-й корпус Деникина, перед которым была поставлена задача: «двигаться по бухарестскому направлению до встречи с противником и затем прикрыть это направление, привлекая к обороне отступающие румынские части». Завершив передислокацию корпуса и успев набраться новых впечатлений, Деникин в первом же из Румынии письме невесте заметил: «Неприветливая страна, неприветливые люди и порядочный хаос, общее убеждение: ругали свои порядки, по чужие многим хуже».

До Румынского фронта, оторванного от центра России еще больше, чем Юго-Западный, начали докатываться слухи, а потом и вполне достоверная информация о нарастающих на родине беспорядках, о возникших противоречиях в стане союзников. С одной стороны, это беспокоило Деникина, а с другой – ему казалось, что все постепенно наладится. Во всяком случае, чрезвычайной тревоги он еще не испытывал, что, в частности, нашло отражение в его письмах к невесте, с которой к концу 1916 года они перешли на «ты». 2 января 1917 года он писал Ксении: «Вот и праздники прошли. Вяло, скучно, тоскливо… продукты, выписанные к праздникам, не поспели, встречать было печем… В 23… залег в постель, вооружившись историей Востока (читаю систематически историю). Не правда ли, оригинально!» Но после этого кое-какие вести его все же серьезно взволновали. И он с тревогой отмечал: «Какие же нравственные силы будет черпать армия в этой разрухе? Нужен подъем. Уверенность…» (7.01.1917); «На родине стало из рук вон худо. Своеручно рубят сук, на котором сидят спокон веку… Отношения с союзниками налаживаются плохо. Друг другу не слишком верим».

Теперь, испытывая немалое беспокойство, Деникин чутко прислушивался к нараставшим в России толчкам, и все равно гром, грянувший в столице и возвестивший о начавшейся в стране революции, оказался для него внезапным. Первые сообщения, однако, у него особой тревоги не вызвали. 4 марта 1917 года он писал невесте: «События развернулись с неожиданной быстротой и с грозной силой. Дай Бог счастья России». Но валом поступавшая информация о происходящем в центре, вызвав эхо в войсках, очень скоро убедила его, что поначалу возникшие радужные иллюзии были напрасны. Через четыре дня Антон Иванович изложил Ксении Васильевне свою оценку сущности происходящего: «Перевернулась страница истории. Первое впечатление ошеломляющее благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но, в общем, войска отнеслись ко всем событиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, по в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения:

1) возврат к прежнему немыслим;

2) страна получит государственное устройство, достойное великого народа: вероятно, конституционную ограниченную монархию;

3) конец немецкому засилию и победоносное продолжение войны».

Но бурный революционный поток стремительно потащил российский корабль на подводные рифы. Его новые капитаны плохо держали руль в руках. 18 марта без всякого объяснения причин Деникина срочно вызвали с фронта к военному министру Временного правительства А. И. Гучкову. Проезжая Киев, он услышал выкрики мальчишки-газетчика на перроне: «Последние новости… Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего!» Эта новость его весьма поразила. И хотя царя на посту Верховного уже сменил М. В. Алексеев, выдающийся военачальник, теоретик и практик, которого он, Деникин, хорошо знал лично, пугали масштабы ответственности, сложность стоящих перед ним задач, далеко выходивших за чисто военную область.

Новые правители остановили свой выбор на Деникине не случайно. Алексеева они считали «человеком мягкого характера», к тому же ему пришлось долго общаться с Николаем II, что по тем временам компрометировало его. В Деникине импонировали и широко известная его твердость, и доблесть, и решительность, и почти крестьянское происхождение, и его смелая критика бюрократии в печати. Последнее рассматривалось как выражение его левых взглядов, а все вместе, считала новая власть, – залог верности Деникина революции. Такой человек, с одной стороны, мог служить подпоркой неустойчивому Алексееву, а с другой – вызвать доверие к Ставке у российской демократической общественности. Но власть заблуждалась. Деникин не хотел расставаться с любимой строевой работой и подниматься на столь высокую штабную ступеньку, хотя само предложение льстило его самолюбию. Оп долго отказывался в военном министерстве и еще решительнее – при личной встрече с Алексеевым, сразу почувствовав его настороженность и отчужденность. Потом оказалось, что это была естественная реакция Верховного на ультимативное требование Гучкова принять Деникина. А тогда лишь после того, как Антон Иванович, не переносивший в отношении себя какой-либо двусмысленности, заявил Алексееву, что отказывается принять назначение, тот спохватился и переменил топ. «Будем работать вместе, – сказал он, – я помогу вам; наконец, ничто не помешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, уйти в первую открывающуюся армию». На том и решился вопрос.

Деникин приступил к работе в Ставке, располагавшейся в заштатном белорусском городишке Могилеве, неподалеку от Минска. Революция, которая, по его словам, «родила бурю и вызвала злых духов из бездны», вынесла его на самый Олимп российской армии, о котором еще недавно он не думал и не мечтал.

Осмысление крушения самодержавия

Падение Российской монархии, одной из старейших в Европе, в считанные дни весной 1917 года потрясло современников. Потомки неустанно пытаются разобраться в причинах свершившегося. А. И. Деникин приступил к их осмыслению, когда на его глазах с грохотом рушились «обломки самовластия», и занимался этим всю оставшуюся жизнь. Объективно, основательно и всесторонне изучал он суть дела, решительно отметая примитивные, лживые измышления о «жидомасонах», «измене», «шпионах», якобы перевернувших былое мироздание (некоторыми это с упоением перепевается по сию пору). Его взгляды и сегодня представляют значительный научный интерес. Показательно, что сам он в 1921 году, представляя «Очерки русской смуты», полагал, что его размышления о тех событиях, особенно о роли армии в них, «должны послужить большим и предостерегающим уроком для новых строителей русской жизни». Он провидчески подчеркивал: «После свержения большевизма, наряду с огромной работой в области возрождения моральных и материальных сил русского народа, перед последним с небывалой еще в отечественной истории остротой встанет вопрос о сохранении его державного бытия».

Крушение русской самодержавной государственности прежде всего, считал А. И. Деникин, было результатом неизбежного исторического процесса, завершившегося Февральской революцией. Многие философы, историки, социологи предвидели надвигавшиеся потрясения, но никто не ожидал, что народная стихия с такой легкостью и быстротой сметет все устои прежней жизни. И правящие классы, ушедшие в сторону без всякой борьбы; и интеллигенцию – одаренную, но слабую, лишенную почвы, безвольную, которая сначала сопротивлялась словесно, а потом покорно подставила шею под нож победителей; и 10-миллионную армию, развалившуюся за 3–4 месяца.

В свою очередь, все это, по мнению А. И. Деникина, было следствием крушения насаждавшейся на протяжении многих поколений идеологии по формуле: «За веру, царя и отечество». Потому что, перво-наперво, к началу XX века пошатнулась веками устоявшаяся религиозность русского народа. «Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении – народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научился, его ли научили, видеть единственную цель и смысл жизни». Прибывавшая в армию молодежь к религии относилась еще равнодушнее. А казарма, отрывая ее от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верой и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного воспитания. Казарменные порядки возводили христианскую мораль, религиозные беседы, исполнение обрядов в «обязаловку» и «принудиловку». Посещали церковь – словно исполняли повинность.

Причину падения религиозности в пароде А. И. Деникин связывал с недостатками Русской православной церкви (РПЦ). Многие ее деятели проявляли высокую доблесть и мужество, во в целом она не сумела обеспечить высокую религиозность, создать прочную связь с войсками. Духовные руководители, подчеркивал Антон Иванович, оторвались от парода и превратились в служащих правительственной власти, разделили с нею ее недуги. В войсках голос пастырей замолк с первых дней революции.