Текст книги "Генерал Деникин. Симон Петлюра"

Автор книги: Александр Козлов

Соавторы: Юрий Финкельштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Разумеется, на ритм, строй и порядок офицерской жизни оказывает влияние тот или иной социальный уклад, по лишь отчасти. Независимо от эпохи, общественных катаклизмов, офицерская жизнь, офицерский мир сохраняют свои устойчивые черты. Здесь свои законы и правила, в большом и малом, в общем и частном опирающиеся на столетиями отшлифованные и потому, как гранит, прочные традиции, передающиеся из поколения в поколение. Описанные во всех деталях А. И. Куприным («Поединок»), П. Н. Красновым («От двуглавого орла к красному знамени»), кстати, современниками и чуть ли не однокашниками по юнкерству и армейской карьере М. И. Драгомирова, М. В. Алексеева, А. А. Брусилова, Л. Г. Корнилова, А. И. Деникина, – эти правила и установления во многом перекочевали и в Красную армию. Пусть даже ее строители, неистовые революционеры-большевики, руководствовались основополагающим принципом «Интернационала»:

«Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем».

И, действительно, многое подверглось разрушению, превратилось в пепелище, но дух офицерской жизни в значительной мере все-таки сохранился. Существует он и поныне, разумеется, в несколько трансформированном виде. Ведь стержень его в конечном итоге определяется не только и даже не столько господствующими идеологиями, сколько самим образом жизни людей и их профессиональными обязанностями. Последние же, в свою очередь, предопределяются военной присягой, воинскими уставами и инструкциями, волей старших командиров, приказы которых не обсуждаются, а подлежат беспрекословному выполнению точно и в срок. В этих рамках формируются мировоззрение и мировосприятие офицера, его представления о чести и долге, правах и обязанностях.

В пору становления Деникина как офицера служба строилась по формуле «за веру, царя и Отечество»; в советское время видоизменились первые две ее части, и офицер присягал на верность «марксизму-ленинизму, партии Ленина-Сталина (КПСС), социалистической Родине». Неизменными при этом оставались верность Отечеству и долгу, готовность во имя этих священных понятий стоически переносить тяготы и лишения, а если потребуется, то безоговорочно отдать и саму жизнь – то, что дается человеку только один раз. И переносили, переносят, и отдавали, отдают. Во все времена – по велению свыше, в том числе, как выяснилось впоследствии, по неразумию корыстных, жестоких бездарей. И на сопках Манчжурии в русско-японскую войну, и на равнинах Восточной и Центральной Европы в обе мировые войны, и в зыбучих песках, каменистых ущельях Афганистана, и в горных теснинах Чечни… Во всех бесчисленных и бессмысленных схватках XX века.

К офицерской службе безраздельно прикипали преимущественно выходцы из разночинной социальной среды. При всей скудности материального обеспечения офицера, особенно в начале его карьеры (жалованье Антона Деникина, например, составляло 51 рубль в месяц), оно, тем не менее, превосходило заработки учителей, врачей, чиновников многих других ведомств. Привлекательностью обладала и пенсия офицера по старости. Плохо или хорошо, по она обеспечивала прожиточный минимум среднему звену, приличный уровень старшим офицерам и высокий – генералам. Рассчитывать на большее разночинцам не приходилось, за плечами у них ничего другого не было. Иное дело – дворяне. Владея имениями с обширными земельными участками, они могли себе позволить досрочное увольнение со службы, если она по тем или иным причинам переставала их удовлетворять. Поэтому первые, разночинцы, надев погоны, до конца усердно тянули офицерскую лямку. Вступив на тропу профессионального воина в силу своего патриотизма, они настойчиво развивали и приумножали офицерские традиции, принося в жертву личную свободу. Порой, к сожалению, от избытка чувств или бесконтрольности доводили свое служебное рвение до фанатизма и абсурда. На такой извращенной почве и вырастают солдафоны, исповедующие принцип: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Так было, есть и, наверное, еще долго будет…

Кадровый офицер – обладатель не только совершенно особой строевой выправки, выделяющей его из всей остальной массы, но и носитель особенных морально-нравственных качеств, принципов, мировоззрения, взглядов на окружающую действительность. Он по-своему воспринимает мир, иначе, под иным углом зрения, взирает на него, истолковывает, измеряет его другим аршином. Он руководит посредством приказов: отдает их и сам выполняет. На том держится армия любого государства. И всюду офицер – главный ее стержень, мотор и двигатель.

В эпоху, когда юный Антон Деникин попал в офицерскую среду, последняя воспринимала Отечество даже слишком горячо. Родине, царю были преданы всей душой. Существовавший государственный строй рассматривался как предопределенный, не вызывающий ни сомнений, ни разнотолков. Офицерство не проявляло особенного любопытства к общественным народным движениям, с предубеждением относилось как к левой, так и к либеральной общественности. В ответ первая платила ему враждебностью, а вторая – заметным отчуждением.

Впрочем, офицерство не представляло собой монолита. Существовала некоторая рознь между родами войск. Гвардейцы и кавалеристы, недолюбливая друг друга, свысока смотрели на всех остальных, полевые артиллеристы косились на кавалеристов и конных артиллеристов, последние сторонились полевых артиллеристов, а пехотинцы вообще чувствовали себя ущемленными и исподлобья глядели на всех без исключения. В неформальной обстановке возникали ссоры, приводившие, случалось, к дуэли с трагическим исходом. Самое незначительное умаление чести и достоинства вызывало болезненную реакцию. Закон тогда еще допускал дуэли. В крупных частях они разрешались по решению судов чести, в мелких, где их не было, – командира части. К одной из дуэлей был причастен и А. И. Деникин.

Однажды 2-я Артиллерийская бригада, совершая поход, зашла в город Седлец, где квартировал Нарвский гусарский полк. Подпоручик-артиллерист Катанский, порядочный и образованный, но обладающий буйным правом, столкнулся на корпоративной почве с гусарским корнетом, поляком Карниц-ким, и оскорбил его. Последний потребовал дуэли. Всю ночь заседали секунданты. Как старший подпоручик, Деникин тоже приложил усилия, чтобы предотвратить, не исключено, кровавую развязку. На рассвете, когда трубачи сыграли бригаде «Поход», дело закончилось примирением. Однако в Нарвском гусарском полку это сочли недопустимым. Карницкий оказался перед угрозой отчисления из полка. В суд чести 2-й Артиллерийской бригады прибыла воинственно настроенная делегация Нарвского полка. Артиллеристам, при участии Деникина, удалось выгородить Карницкого, только после этого суд чести оправдал его, и корнет был оставлен на службе в гусарском полку.

Куда более печально завершился другой случай. Штабс-капитан 2-й Артиллерийской бригады Славинский в присутствии двух конно-артиллерийских поручиков за столом в ресторане Брест-Литовска «неуважительно отозвался об их роде оружия». В воздухе запахло дуэлью. Славинский, человек храбрый и великолепный стрелок, одумавшись, проявил гражданское мужество и принес свои извинения, что удовлетворило оскорбленных офицеров. Но подполковник Церпицкий, командир конной батареи, потребовал от подчиненных поручиков вызвать Славинского к барьеру. С разрешения бригадного суда чести последний принял вызов. Перед дуэлью волновался весь лагерь. Особенно возмущались тем, что капитану противостоят двое. Всю ночь не спали ни офицеры, ни солдаты. Дуэль состоялась на рассвете. Стрелялись на опушке леса неподалеку от лагеря, на пистолетах в две очереди через четверть часа, с дистанции в 25 шагов. Первому поручику Славинский нанес тяжелую рану в живот. Конники, являя строптивость, отказались от помощи бригадного врача и бригадной лазаретной линейки, с запозданием отвезли раненого в госпиталь, где он через двое суток скончался в тяжких мучениях. А тем временем дуэль продолжалась. Все нервничали. Славинский, мрачно куря папиросу за папиросой, предложил через секундантов второму дуэлянту принести свои извинения. Поручик отказался их принять. Славинский тем не менее выстрелил в воздух. Вторая дуэль закончилась без крови. Следствие по этому делу признало поведение Славинского джентльменским. Кары посыпались на подполковника Церпицкого, спровоцировавшего эту бессмысленную кровавую схватку.

С командирами в бригаде Деникину не очень-то повезло. Сначала ее возглавлял генерал Сафонов, один из характерных типов прежних времен. Добрый, слабый и несведущий, он поддерживал сердечные отношения со всеми офицерами, что подкупало их и побуждало работать на совесть, дабы не подвести добрейшего старика и бригаду. Но через год он умер, а сменивший его генерал, невежественный, грубый и никому не подававший руки, с первых же шагов противопоставил себя всем. Он не интересовался ни бытом, ни службой, в батареи просто не заходил. Просиживал один в канцелярии, откуда сыпались ругательные, безграмотные предписания, запросы, приказы, взыскания на офицеров. Этот произвол вызвал озлобление и апатию у тех, на ком держалась бригада. Одни уходили из нее, другие впадали в пьянство, азартное картежничество. Дрязги и ссоры стали обычным явлением. Случились три самоубийства.

Положение еще более обострилось с появлением в бригаде нового батарейного командира, подполковника, темной и грязной личности. Офицеры, отчаявшись, решились на небывалое – перестали отдавать ему честь и не подавали руки. Однако этот штабс-офицер не унимался. Тогда обер-офицеры провели тайное собрание. Так как коллективные заявления считались преступлением, капитан Нечаев, старший из присутствовавших, подал рапорт по команде от имени всех обер-офицеров. Начальник артиллерии приказал уволить подполковника в запас. Но наверху сочли возможным перевести его в другую бригаду. Узнав об этом, 28 обер-офицеров, вопреки уставу, подписали коллективный рапорт и направили его Великому князю Михаилу Николаевичу, главному артиллерийскому начальнику армии, с просьбой «дать удовлетворение их воинским и нравственным чувствам, глубоко и тяжело поруганным». Петербург отреагировал быстро. Подполковник был выгнан со службы, покрывавшие его начальник артиллерии корпуса и командир 2-й Артиллерийской бригады отправлены в отставку. Обер-офицерам за коллективные действия объявлены выговоры.

Служба в артиллерийской бригаде, расквартированной в маленьком городе Белу Седлецкой губернии, протекала уныло и однообразно. При всей своей обособленности, она тем не менее тесно переплелась с жизнью местного населения, численность которого достигала примерно восемь тысяч человек (около пяти тысяч евреев, остальные – поляки и немного русских). Вся торговля, поставки, подряды, мелкие комиссионные кредиты контролировались евреями. Без них нельзя было и шагу ступить. Они крутились возле офицеров, помогали им доставать все необходимое по хозяйству, давали долгосрочные кредиты для покупки мебели и одежды, ссужали деньги под вексель.

Сама община местечковых евреев внешне казалась открытой. В действительности же она была совершенно замкнутой, внутренние порядки отличались специфичностью. Вместо государственных фискальных органов функционировало обложение с негласными нотариальными правами, свой суд и расправа, своя система религиозного и экономического бойкота. Из интеллигенции был лишь один доктор. Все евреи крепко соблюдали «старые законы» и обычаи. Мужчины носили длинные «лапсердаки», женщины – уродливые парики. Детей обучали в своих патриархально-средневековых «хедэрах» – школах, которые, однако, не давали никаких прав для продолжения образования. Только некоторые учились в гимназиях, по окончании коих покидали Белу.

Отношения между офицерами и евреями строились на деловой основе, носили ровный характер. Случавшиеся изредка буйные выходки строго пресекались командирами. Инциденты, как правило, погашались вознаграждением потерпевших. На памяти А. И. Деникина произошел только один чрезвычайный случай, потрясший городок. Немолодой подполковник бригады влюбился в бедную еврейскую красавицу. Он взял девушку к себе в дом и дал ей хорошее домашнее образование. Но, соблюдая внешние приличия, вне дома с ней не показывался. Это вполне устраивало и военное начальство, и еврейскую общину. Но когда прошел слух, что девушка собирается принять лютеранство, еврейская общественность буквально взорвалась. С угрозой убить «вероотступницу» толпа ворвалась в квартиру, но, к счастью, не застала ее там. Затем, подкараулив, напала на подполковника. В конце концов, последний женился и был переведен в другую бригаду.

Поляки сторонились офицеров и жили замкнуто. Но мужчины в городском клубе, ресторане и других общественных местах вступали в контакты с русскими. Играли с ними в карты, выпивали. Большую терпимость к военным проявляли дамы. Офицеры, надо отдать им должное, вели себя тактично. Трений на национальной почве не возникало.

Русская интеллигенция в Белу была малочисленной, состояла из гражданского и военного элемента. В кругу ее и вращались офицеры, выходя в «свет». Проводили свой досуг, знакомились, заводили дружбу, влюблялись и женились, ссорились и расходились. Из года в год вокруг одного и того же крутились разговоры, анекдоты, шутки. Ничто не нарушало привычного течения серых будней. Как в произведениях А. Н. Островского, А. П. Чехова, А. М. Горького. По-настоящему повеселиться и серьезно поговорить можно было только в двух-трех домах. Тех, кого не устраивало это, поочередно собирались друг у друга. По вечерам играли в винт, распивали пиво и увлеченно пели песни. Попутно разрешались и «мировые вопросы», по на элементарном уровне, без анализа причин и следствий.

В такой обстановке пребывал А. И. Деникин с осени 1892 года. Но быт не поглотил его. Прежде всего потому, что ему пришлось заниматься самообразованием. Дело в том, что Киевское училище не давало серьезной артиллерийской подготовки, и он вынужден был много работать, чтобы устранить пробелы в знаниях. Его старание получило высокую оценку, и в конце первого года службы Деникин получил назначение на должность учителя бригадной учебной команды по подготовке унтер-офицеров («сержантов»). Тем не менее, как считал сам Антон Иванович, первые два года его офицерской службы прошли весело и беззаботно.

На третий год он решил поступать в Академию Генерального штаба. Пришлось забыть о пирушках и прочих заманчивых жизненных соблазнах. В порядке подготовки к вступительным экзаменам пришлось повторить весь курс училищных военных наук и проштудировать по расширенной программе такие общеобразовательные предметы, как языки, математика, история, география и другие.

В жизни Деникина началась полоса настоящего подвижничества и академической страды. Но тем не менее, согласно преданию, именно тогда он познакомился с семьей Василия Ивановича Чижа, бывшего офицера-артиллериста, а теперь местного податного инспектора, и… влюбился в его жену, страстно и надолго. Однако, будучи человеком воспитанным и чрезвычайно выдержанным, он затаил свои чувства глубоко в душе. Но и не видеть возлюбленную он тоже был не в силах. Поэтому стал ходить к Чижам, подружился с хозяйкой дома. Под влиянием нерастраченного отцовского чувства привязался к их маленькой дочурке Асе, родившейся в год производства его в офицеры. На Рождество, когда девочке уже исполнилось три года, дядя Антон подарил ей забавную куклу с открывающимися и закрывающимися глазами, в ту пору настоящую диковинку. Она очень понравилась Асе, и это навсегда врезалось в ее память. Тогда, видимо, в подсознании и завязался узелок, постепенно разраставшийся в тугой узел. Девочка росла и преображалась в девушку на глазах безнадежного и безутешного холостяка.

В Академии Генштаба

Вступительные экзамены в академию сдавались в два этапа. Сначала при штабах округов. По всем округам набиралось порядка 1500 претендентов. На первых экзаменах отсеивалось около 1000. Остальные, 450–500 офицеров, допускались к заключительным испытаниям непосредственно в самой академии. По результатам конкурса отбирали 140–150 человек. Среди них оказался и А. И. Деникин. Осенью 1895 года он приступил к занятиям.

В ту пору в России существовало четыре академии, готовившие военных специалистов высшей квалификации: Генерального штаба, Артиллерийская, Инженерная и Юридическая. Первая, Академия Генштаба, готовила командиров с широким образованием для службы в Генеральном штабе и считалась самой престижной. Выпускникам ее присваивался своеобразный титул, как знак высочайшего класса: например, «Полковник Генштаба». Из числа ее выпускников формировалась армейская элита, – цвет генералитета. Достаточно указать, что ко времени первой мировой войны подавляющее и большинство высоких командных должностей в Русской армии занимали именно выпускники Академии Генштаба: 25 % – командиры полков, 68–77 % – начальники пехотных и кавалерийских дивизий, 62 % – командиры корпусов.

Многие годы Академию Генштаба возглавляли выдающиеся военные мыслители и полководцы. В 1878–1889 годах ею руководил Михаил Иванович Драгомиров (1830–1905). Выпускник этой академии 1856 года, в русско-турецкой войне (1877–1878) он командовал дивизией. Внес большой вклад в разработку военной теории. Следуя принципам А. В. Суворова в обучении и воспитании войск, в области военной педагогики и тактики Драгомиров придерживался прогрессивных взглядов, хотя вместе с тем недооценивал значение новейшей военной техники и совершенствования оружия. В 1889 году на посту начальника Академии Драгомирова сменил Генрих Антонович Леер (1829–1904), ее выпускник 1854 года, участник Кавказской войны (1817–1864), с 1865 года – профессор Академии Генштаба и Инженерной академии. В 1887 году он, признанный военный теоретик и историк, был избран членом-корреспондентом Петербургской академии паук. Его труды по стратегии, тактике и военной истории оказали большое влияние на характер буржуазных военных реформ и развитие военного искусства во второй половине XIX в. С 1896 года Леер – член Военного совета Главной редакции «Энциклопедии военных и морских паук», для которой подготовил «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней». В том же 1896 году получил высшее воинское звание генерала от инфантерии.

Но в 1898 году в Академии Генштаба многое поменялось. Ставший тогда военным министром генерал-царедворец А. Н. Куропаткин, пользуясь расположением молодого царя Николая II, сразу же развернул кампанию против Леера. Не потому, что тот был уж очень стар, как полагал А. И. Деникин, указывавший, что Лееру якобы тогда уже было около 80 лет (в действительности – 69), а из-за зависти к чужим успехам и талантам. Авторитет Леера в военных кругах был бесспорен. Куропаткина это раздражало. С помощью интриг он вскоре сместил Леера и добился назначения начальником Академии Генштаба своего близкого друга генерала Сухотина, который был под стать своему патрону. Такой же грубый, властный, из рук вон плохой организатор, тот сразу же обрушился на своего предшественника с резкой критикой и приступил к ломке его методов и системы обучения.

Кризис, давно и вяло назревавший в недрах Академии Генштаба, теперь с яростной силой прорвался наружу. Стало очевидно: некогда передовые идеи уже перестали работать, сделались достоянием истории, из двигателей прогресса превратились в тормоз, безнадежно устаревшую догму. Долгие годы фундамент академического образования составляло учение о вечных неизменных основах военного искусства, единого для всех эпох – от Цезаря, Ганнибала до Суворова, Кутузова и Наполеона. Большой вклад в его разработку внес Г. А. Леер. Однако темпы, вызванные промышленной революцией и стремительной капитализацией, перевернули не только хозяйство развитых в экономическом отношении стран, но и породили коренные перемены в области военной.

Па историческую арену выступили регулярные армии, положившие конец эпохам вооруженных пародов. Насыщаемые новейшей техникой, они обрели невиданное доселе могущество и перестали вписываться в рамки существовавших научных представлений о войне. К концу XIX века обнажилась несостоятельность коренного из них – учения о роли крепостей в обороне страны. Даже специалисты-теоретики военного дела не поспевали за стремительным бегом времени. Не говоря уж о Сухотиных и Куропаткиных, вовсе неспособных к строительству современной армии. Обязанные заниматься этим в силу должностных обязанностей, они и впрямь возомнили, что не человек украшает кресло, а наоборот, – кресло человека.

А. И. Деникин был одним из компетентных очевидцев этого кризиса, достигшего на его глазах высшей точки. Вне академических степ, свидетельствовал он, шли горячие споры, в военной печати много писали о необходимости модернизации армии. Однако в Академии Генштаба эта важнейшая тема не находила отклика. Парадокс заключался в том, отмечал Деникин, что военная история, подробно рассматривая все сколько-нибудь значительные войны с древнейших пор, хранила почтительное молчание относительно русско-турецкой войны 1877–1878 гг., тогда самой последней по времени и, следовательно, наиболее показательной во всех отношениях. Эта война оставалась, по сути, неисследованной, поскольку в верхах генералитета никак не могли решить щекотливой проблемы: уместен ли нелицеприятный анализ боевых операций, если живы еще многие из их участников? А ведь в Главном штабе с давних пор имелась соответствующая историческая комиссия.

Лишь в 1897 году, по желанию государя, подполковник Е. И. Мартынов (1864–1932), тогда лектор Академии (в 1910 году – генерал-лейтенант, с 1918 года в Красной Армии, преподаватель ее Военной академии при Генштабе), прочел специальный доклад на эту тему в присутствии старейшего генералитета. Затем свой доклад, в развернутом виде, он повторил перед слушателями Академии, а однажды – в присутствии Великого князя Михаила Николаевича, главнокомандующего на Кавказском театре военных действий. Подчеркнув доблесть войск и талант некоторых полководцев, Мартынов вместе с тем смело обрисовал пороки ведения этой войны, пусть и победоносной.

Вероятно, это сильно задело наиболее влиятельную часть аудитории. Но докладчик не дрогнул. Перед очередным выступлением он обратился к аудитории: «Мне сообщили, что некоторые из участников минувшей кампании выражают крайнее неудовлетворение по поводу моих сообщений. Я покорнейше прошу этих лиц высказаться. Каждое слово свое я готов подтвердить документами, зачастую собственноручными, тех лиц, которые выражали претензию». На призыв никто не откликнулся. Несмотря на заинтересованность, проявленную царем, подготовка истории русско-турецкой войны 1877–1878 гг. была снова отложена и увидела свет только в 1905 году.

Академию Генштаба лихорадило. Делались попытки преобразовать ее направленность. То в специальную школу комплектования Генерального штаба, то в военный университет, призванный обеспечить потребности Генштаба, и всей армии «для поднятия ее военного образования». Но ни одно из начинаний не увенчалось успехом. Академия в целом сохранила свои классические устои.

Академическое обучение продолжалось три года. Первые два целиком заполнялись лекционными курсами по военным и общеобразовательным паукам. Последние были представлены широким кругом дисциплин. Изучались языки, история с основами международного права, славистика, государственное право, геология, высшая геодезия, астрономия, сферическая геометрия. В общем, учебный план первых двух лет был чрезвычайно перегружен, по заключению А. И. Деникина, едва посильный «для обыкновенных способностей человека». Не менее тяжким был и третий год обучения. На нем сосредотачивалась вся тяжесть самостоятельной работы по военным паукам. Слушатель представлял и защищал три отчетных сочинения, претенциозно называвшихся диссертациями.

В стенах академии царила строгая учебная дисциплина, какие-либо поблажки слушателям исключалась. Порой, однако, преподаватели грешили чрезмерным субъективизмом. Испытал это на себе и Деникин, что едва не обернулось для него жизненной катастрофой. На первом году обучения при сдаче экзамена по истории военного искусства (принимался комиссией, каждый член которой заслушивал ответ только по своему разделу, а потом выставлялась общая оценка) ему достался вопрос и о Ваграмском сражении во время австро-французской войны, произошедшем 5–6 июля 1809 года. Армия Наполеона (170 тысяч человек, при 584 орудиях) разбила тогда австрийскую армию эрцгерцога Карла (110 тысяч человек и 452 орудия), что вынудило побежденных заключить с Францией Шербрунский мирный договор.

Профессор Баскаков прервал ответ Деникина очень скоро: «Начните с положения сторон ровно в 12 часов». Отвечающий смысла этой реплики не понял. Вроде бы в тот час никакого перелома в сражении не намечалось… Дальнейшее изложение событий экзаменатор слушал с нарастающим раздражением и наконец бесстрастно-презрительно повторил: «Ровно в 12 часов». Потом, глядя поверх собеседника, добавил: «Быть может, вам еще час подумать нужно?» Деникин ответил: «Совершенно излишне, господин полковник».

Сообщавший итоговые оценки, выставленные экзаменаторами после длительного обсуждения, заключил: «Кроме того, комиссия имела суждения относительно поручиков Иванова и Деникина и решила обоим прибавить по полбалла. Таким образом, поручику Иванову поставлено 7, а поручику Деникину – 6 1/2».

Это была катастрофа, ибо для перевода на второй курс требовалось не менее 7 баллов. Покраснев, Деникин не удержался от дерзости, выдавив: «Покорнейше благодарю комиссию за щедрость». Охваченный отчаянием, он тем не менее нашел единственно спасающее решение: чего бы это ни стоило, добиться возвращения в бригаду и поступить в академию снова. Через три месяца он вторично сдавал приемные экзамены. По двум дисциплинам получил высшие баллы: математике (11 1/2) и сочинению (12). Это предопределило успех: по общему количеству баллов Деникин занял 14-е место, опередив 136 соперников. Снова потянулись академические годы.

Годы пребывания в Петербурге стали важнейшими в жизни А. И. Деникина. Вращение в ранее недоступных для него высоких сферах общества, контакты с представителями разных политических течений, достаточно глубокое знакомство со столичной интеллигенцией значительно расширили его общий кругозор, подтолкнули к осмыслению роли и места в жизни России главных социально-политических тенденций. С молодым задором взирал он на окружающий мир, смело окупался в него, подвергая анализу.

Важнейшим для Деникина событием явилось приобщение к высшему свету. Посещение Зимнего дворца дало возможность увидеть царя, его семью, приближенных, свиту высших сановников. Это было незабываемо! Первая встреча с венценосцем состоялась на открытии офицерского «Собрания гвардии, армии и флота», которому придавалось большое значение. В громадном зале – сам император Николай II, великие князья, высший генералитет, много рядовых офицеров.

Профессор Академии Генштаба полковник Золотарев произносит с кафедры речь об Александре III, основателе данного Собрания. Напоминание о заслугах Александра III, выдвинувшем лозунг «Россия для русских» и призывавшим к отказу от всех обязательств перед Гогенцоллернами, к расширению отношений с другими западными державами, вызвало, однако, среди германофильствующей сановной знати саркастические улыбки и глухой шепот неодобрения, сопровождавшийся двиганием стульев. Сам же государь, подойдя к докладчику, тепло поблагодарил за «беспристрастную и правдивую характеристику» деятельности его отца. Непочтительность сановников к покойному родителю Николая II покоробили самые искренние монархические чувства молодого и зоркого Деникина.

Глубокий след оставили в его сознании и балы в Зимнем дворце, проводившиеся для высшей родовой и служебной знати. Более доступными были первые балы, открывавшие сезон. На лих приглашалось до полутора тысяч гостей, в том числе офицеры столичного гарнизона и военных академий. Академии Генштаба выделялось двадцать приглашений. На провинциалов великолепие дворца производило особенно ошеломляющее впечатление. Широко распахнутыми глазами смотрели они на невиданную по грандиозности и импозантности феерию бала, на блеск военных и гражданских мундиров, пышность дамских нарядов, на церемонность придворного ритуала. Удивлялись и тому, что ослепляющая обстановка не подавляла публику, не вызывала никакого стеснения. Неожиданностью стала и доступность Зимнего дворца. Охрана пропускала приглашенных, не глядя в их удостоверения. Совсем упрощенным был доступ в Зимний 26 ноября, в праздник святого Георгия, когда на молебен и к царскому завтраку приглашались все столичные кавалеры этого ордена.

Бал начинался с того, что придворные чины слаженно и быстро расчищали середину громадного зала, образуя широкий круг. Затем раздвигались портьеры, и из соседней гостиной под звуки полонеза выходили попарно государь и государыня, другие члены царской семьи. Они обходили живую стену круга, приветливо кивая собравшимся. По завершении начального церемониала царь с царицей садились в соседней открытой гостиной и беседовали с отдельными гостями; пары кружились внутри круга, а остальная публика согласно придворному этикету просто стояла в зале (стулья в нем отсутствовали). 26-го ноября торжества начинались с «Высочайшего выхода», к которому допускались все желающие офицеры. К этому моменту вдоль пути во дворцовую церковь выстраивались живые шпалеры. Между ними из внутренних покоев, наглядно демонстрируя боевую славу России, двигалась в церковь процессия ветеранов всех предшествующих войн, замыкавшаяся государем, государыней и вдовствующей императрицей (женой Александра III и матерью Николая II).

Деникина и его спутников, как писал он сам, не особенно-то интересовали танцы. Куда любопытнее было наблюдать за происходящим в гостиной, кто и как подходил к государю, и какое было при этом выражение лиц, как смотрела государыня и так далее. Известно – случайности тут исключены, каждая аудиенция песет в себе определенный смысл, входящий в большую политику, служит показателем прочности или, наоборот, ненадежности положения сановника. Вместе с тем проворные молодые гости в офицерских мундирах успевали отдать посильную дань и царскому шампанскому, переходя от одного «прохладительного» буфета к другому.

А после танцев все приглашенные переходили на верхний этаж, в залах которого уже ожидали сервированные для ужина столы. За царским столом и в соседнем зале места занимались по особому списку. Остальная публика рассаживалась произвольно, без соблюдения чинов. В конце ужина, во время кофе, царь обходил все залы, изредка останавливался у столиков и заводил беседы.