Текст книги "Генерал Деникин. Симон Петлюра"

Автор книги: Александр Козлов

Соавторы: Юрий Финкельштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

7 июля Деникин, в точном соответствии с планом верховного командования, перешел к активным действиям. Три дня артиллерия Западного фронта громила германские позиции, и, нанеся им значительный урон, расчистила путь своей пехоте. Ринувшись в наступление, русские войска прорвали первую полосу обороны немцев. Людендорф, касаясь этой операции Западного фронта, потом отмечал: «Из всех атак, направленных против прежнего Восточного фронта (Эйхгорна), атаки 9 июля, южнее Сморгони, у Крево были особенно жестоки… Положение в течение нескольких дней представлялось очень тяжелым. Пока наши резервы и артиллерийский огонь не восстановили фронта. Русские оставили наши траншеи». И не без удовлетворения констатировал: «Это не были уже русские – прежних дней».

Армии Западного фронта не сумели развить несомненного успеха в июльском наступлении. А произошло следующее. Согласно штабному отчету одного из корпусов, составленному по горячим следам, выступавший за передовыми полками 201-й Потийский полк, достигнув первой линии окопов своих войск, далее наотрез отказался наступать. Следовавшая за ним 134-я дивизия внезапно натолкнулась на переполненные солдатами окопы. Образовалось скопление – «куча мала». Обнаружив это, немецкая артиллерия тотчас накрыла район скопления людей сильным артиллерийским огнем. Войска залегли в щелях, неся потери. Находившиеся уже в расположении противника, не получив поддержки, войска вынуждены были отступать, хотя немцы не оказывали на них сильного давления. Ряд полков 29-й дивизии, посланной в подкрепление, также отказался наступать. А с началом ночи солдаты, уставшие и изнервничавшиеся, в обстановке длительного фронтового затишья привыкшие к братаниям и митингам, под грохот орудий устремились в тыл, бросая пулеметы, оружие, снаряжение. К утру на неатакованной противником первой линии остались лишь полковые штабы с командирами и немногочисленные горстки солдат.

С горечью Деникин заключал об итогах операции: «Никогда еще мне не приходилось драться при таком перевесе в числе штыков и материальных средств. Никогда еще обстановка не сулила таких блестящих перспектив. На 19-ти верстном фронте у меня было 184 батальона против 29 вражеских; 900 орудий против 300 немецких; 138 моих батальонов введены были в бой против перволинейных 17 немецких.

И все пошло прахом».

Еще более драматичные события развернулись в это время на Юго-Западном фронте, находившемся на главном направлении летнего наступления русских войск. Германские войска, быстро получив серьезное подкрепление, перешли в мощное контрнаступление по всем направлениям этого фронта. Особенно тяжелый удар они нанесли по 11-й армии, успевшей вклиниться в их оборону. Армия не сумела устоять. Дрогнув, она вскоре обратилась в паническое бегство, создав тем самым угрозу всеобщего обвала на Юго-Западном фронте. Генерал Гутор впал в отчаяние. Потребовалась немедленная его замена. В ночь на 8 июля главнокомандующим Юго-Западного фронта стал генерал Корнилов.

Заняв должность, Корнилов явочным порядком немедленно ввел на своем фронте смертную казнь, отмененную Временным правительством 12 марта, и военно-полевые суды; приказал расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя их трупы с соответствующими надписями вдоль дорог и на видных местах; сформировал особые ударные батальоны из юнкеров и добровольцев для борьбы с дезертирством, грабежами и насилиями; запретил в районе фронта митинги, требуя разгона их силой оружия.

9 июля комитеты и комиссары 11-й армии, охваченные паникой, доложили Временному правительству «всю правду о совершившихся событиях»: «…Немецкое наступление… разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей… определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу – на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника… На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них – здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными… Положение требует самых крайних мер… Сегодня главнокомандующим, с согласия комиссаров и комитетов, отдай приказ о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду… содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает Россию и революцию».

Корнилов послал Временному правительству несколько телеграмм, сразу же облетевших всю страну. В одной из них, 11 июля, говорилось: «Армия обезумевших темных людей бежит… Я заявляю, что отечество гибнет, а потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах для сохранения и спасения армии и для ее реорганизации на началах строгой дисциплины, дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имевших право видеть лучшие дни». Другая гласила: «Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному ее назначению защиты Родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего».

Не признавая борьбы классов и партий, Корнилов усматривал источник зла в слабости правительства и распущенности солдатских масс. Таких же воззрений придерживались Деникин и другие, ставшие его ближайшими сподвижниками. Вдохновляемый широкой поддержкой, Корнилов высоко взметнул знамя борьбы. Князь Г. Е. Львов не выдержал такого напора и подал в отставку с поста премьера Временного правительства. Заменивший его Керенский приказал Корнилову «остановить отступление… всеми мерами». Секретную телеграмму от 11 июля о необходимости приостановки наступления в полосе Юго-Западного фронта в целях переформирования армии на следующий день опубликовала газета «Русское слово». Буржуазия и офицерство развернули антиправительственную кампанию. Реагируя на требования генерала и его сторонников, 12 июля правительство восстановило смертную казнь, вместо военно-полевых судов, однако, образовав военно-революционные суды. В тот же день Корнилов приказал войскам Юго-Западного фронта приступить к организованному отступлению на рубеж русской государственной границы, оставляя Галицию и Буковину.

Имя генерала Корнилова стало популярнейшим в стране. Его телеграммы правительству и решительные действия на фронте произвели огромное впечатление. У одних они вызвали страх, у других – злобу, у третьих – надежду. На фронте его поддержали комиссары и комитеты, особенно после того, как он развернул бескомпромиссную борьбу с беспардонной агитацией армейских большевиков. В военных кругах почувствовали, что центр тяжести морального воздействия на армию и страну переносится в Бердичев, где располагался штаб Юго-Западного фронта. Установился неписаный порядок, при котором из Бердичева в штабы других фронтов поступали копии «требований» или уведомлений о принятии там Корниловым какого-то сильного и яркого решения, а спустя некоторое время оно облекалось в силу закона или приказа, приходившего из Петрограда или Могилева.

Споры о личности Корнилова, начавшись в то время, продолжаются и сейчас. Симпатизировавшая ему либеральная печать, подчеркивая его «гениальные способности», героизм, самоотверженность, заговорила о нем как о спасителе Родины и революции. Левые средства массовой информации обрушились на него с жесткой критикой. Большевистские газеты выступали с однозначной его оценкой как душителя революции с бонапартистскими, диктаторскими наклонностями. В этом же ключе рассматривалась личность Корнилова и в советской историографии. Для вящей убедительности негативные, уничижительные оценки его деятельности и личных качеств были даны в мемуарах бывших соратников и сослуживцев генерала, но впоследствии служивших большевикам. Тот же Брусилов уверял, что «это начальник лихого партизанского отряда – и больше ничего», его потолок – корпус. Генерал Е. И. Мартынов, под началом которого одно время служил Корнилов, писал о нем следующее: «…отличаясь упорным трудолюбием и большой самоуверенностью, он по своим умственным способностям был заурядным средним человеком, лишенным широкого кругозора. Он никогда не был в состоянии объять всю сложную обстановку современной войны и даже не всегда мог охватить в целом одну стратегическую операцию. К тому же ему не доставало организаторского таланта, а по запальчивости и неуравновешенности своего характера он был вообще мало способен к планомерным действиям».

От компрометации Корнилова не удержался и Керенский, ранее всячески способствовавший его продвижению вверх. Впоследствии, в сентябре 1917 г., на вопрос Комиссии по расследованию корниловского мятежа, как генерал оказался во главе фронта, Керенский ответил: «Нужно сказать…и Алексеев, и все отнеслись к назначению Корнилова очень отрицательно и мне пришлось…оказать всевозможное давление».

Однако Корнилов, безусловно, был неординарной личностью. Не гений, по обладатель целого ряда выдающихся качеств, объективно возвышавших его над другими военачальниками и притягивавших к нему тех из них, кому импонировали его спелые и решительные действия по спасению армии и России от развала и крушения, кто сам испытывал внутреннюю готовность к тому в соответствии со своими взглядами и убеждениями.

Среди последних центральное место занимал Деникин. Он высоко ценил Корнилова, его большие способности воспитывать войска, крайнее упорство в проведении операций, беззаветность в служении Родине. Находясь с ним на одном служебном уровне, он тем не менее отдавал ему пальму первенства, признавал его лидерство, трезво сознавая его сильные и слабые стороны. А. И. Деникин видел, что Корнилов оценивает обстановку глубже и смотрит дальше всех. Впоследствии он подчеркивал: «…мероприятия, введенные генералом Корниловым самочинно (на Юго-Западном фронте. – А. К.), его мужественное, прямое слово, твердый язык, которым он, в нарушение дисциплины, стал говорить с правительством, а больше всего решительные действия – все это чрезвычайно подняло его авторитет в глазах широких кругов либеральной демократии и офицерства; даже революционная демократия армии, оглушенная и подавленная трагическим оборотом событий, в первое время после разгрома увидела в Корнилове последнее средство, единственный выход из создавшегося отчаянного положения».

Обстановка на фронте к середине июля сложилась критическая. Оценивая ее, Деникин, проводя совещание с командующими армиями, тогда откровенно заявил: «У нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее». Но, подчеркнул он, одни репрессии, провозглашенные Временным правительством, «не в силах вывести армию из того тупика, в который она попала». Что же делать? В поисках определения мер, считал Антон Иванович, необходим объективный анализ причин создавшегося положения. И в этой связи он предостерегал: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это не верно. Армию развалили другие, а большевики – лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма». Кто же тогда главные виновники? И Деникин говорит прямо: «Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования».

Теперь, считал А. И. Деникин, необходима открытая и непримиримая борьба за возрождение армии, а значит, за спасение революции и России.

Конфронтация

Новый глава правительства и военный министр А. Ф. Керенский приказал Брусилову провести 16 июля в Ставке совещание, пригласив на него по своему усмотрению авторитетных военачальников для выяснения состояния фронта, последствий июльского разгрома русских войск и разработки направлений военной политики на будущее. Ставка не рекомендовала Корнилову оставлять свой фронт, где в тот момент решалась судьба 11-й, 7-й и 8-й армий. Деникин, получив вызов, по пути из Минска в Могилев решился, исходя из катастрофического положения страны и армии, «не считаясь ни с какими условностями подчиненного положения, развернуть на совещании истинную картину состояния армий во всей ее неприглядной наготе».

Приняв доклад Деникина о прибытии в Ставку на совещание, Брусилов бросил ему фразу: «Антон Иванович, я сознаю ясно, что дальше идти некуда. Надо поставить вопрос ребром. Все эти комиссары, комитеты и демократизация губят армию и Росси. Я решил категорически потребовать от них прекращения реорганизации армии. Надеюсь, вы меня поддержите?» Такое заявление удивило и обрадовало Деникина, примирило его с Верховным, и он мысленно исключил из своей речи критику в адрес Ставки.

Совещание открылось с опозданием. Потом выяснилось, Брусилов и его начальник штаба генерал-лейтенант А. С. Лу-комский (1868–1939), задержанные срочными оперативными делами, своевременно не встретили на вокзале министра – председателя Керенского, а тот, сидя в поезде, ожидал их, пока не приказал через своего адъютанта немедленно прибыть к нему для доклада. Это очень вывело Керенского из себя. Кроме него, на совещание прибыли Брусилов и Лукомский, Алексеев и Рузский, главнокомандующий Северным фронтом генерал от инфантерии В. Н. Клембовский, Западным – Деникин и Марков, а также адмирал А. С. Максимов, генералы К. И. Величко, И. П. Романовский, комиссар Юго-Западного фронта, бывший видный эсеровский террорист Б. В. Савинков и два-три молодых человека из свиты Керенского. С краткой приветственной речью к участникам совещания обратился Брусилов, ограничившись в ней общими и неопределенными заявлениями.

Первым получил слово А. И. Деникин. Свое намерение генерал осуществил полностью. Его речь была обстоятельной, откровенной, нелицеприятной и содержательной, по общему признанию, оказала на присутствующих ошеломляющее воздействие. Внимание собравшихся было приковано к выступающему с первых же слов его речи: «С глубоким волнением и в сознании огромной нравственной ответственности я приступаю к своему докладу; и прошу меня извинить: я говорил прямо и открыто при самодержавии царском, таким же будет мое слово теперь – при самодержавии революционном».

Далее, оперируя фактами, почерпнутыми на Западном фронте, Антон Иванович указывал, что в период затишья обстановка в его частях казалась вполне благополучной. Но как только они получили приказ о выходе на исходные позиции для наступления, «заговорил шкурный инстинкт, и картина развала раскрылась». Около десяти дивизий вообще отказались сниматься с насиженных мест. Потребовался почти месяц для уговоров бунтующих войск. Но боевой приказ выполнила только часть дивизий. 2-й Кавказский корпус и 169-я дивизия полностью разложились. В полках бесперебойно работало по 8–10 самогонных спиртных заводов. Царили пьянство, картежничество, буйство, грабежи, иногда происходили убийства. Расформирование их лишило фронт 30 тыс. штыков еще до начала операции. Введенные им на смену две дивизии почти целиком тоже отказались наступать.

Попытки морально-нравственного воздействия не увенчались успехом. Не помог и приезд Верховного главнокомандующего. После бесед с комитетами и выборными от частей он вынес впечатление, что «солдаты хороши, а начальники испугались и растерялись…» «Это, – подчеркнул Деникин, – неправда. Начальники в невероятно тяжелой обстановке сделали все, что смогли. Но г. Верховный главнокомандующий не знает, что, оказав ему восторженный прием, митинги продолжались и не менее восторженно встречали призывы других ораторов не слушать этого «старого буржуя» и площадную брань в его адрес. То же самое происходило и с выступлениями военного министра. При вручении им Потийскому пехотному полку красного знамени участники митинга клялись «умереть за Родину», но на другой день наступать отказались и на 10 верст ушли от поля боя.

Разлагающую роль играют комитеты и комиссары, хотя и среди них иногда встречаются приносящие пользу делу. Но как институт, они вносят двоевластие и разлагают войска. И Деникин рассказал о трех комиссарах Западного фронта. Один, может быть, и честный человек, но утопист, совершенно не знающий жизни, заявляет, что он для Западного фронта как военный министр, которому подчиняются все начальники. Другой, балансирующий между меньшевизмом и большевизмом, считает солдатскую декларацию недостаточной в деле «демократизации» армии и требует ее усиления: отвода и аттестации начальников, запрета на применение оружия против трусов, свободы слова и на службе (митингов и прочих собраний). Третий, нерусский, обрушивает град отборных ругательств на «революционных воинов», но они исполняют его требования. Комитеты, внесшие в управление армии многовластие, многоголовие, дискредитацию армейской власти, требуют предоставления им правительственной власти, полномочий военного министра и совета рабочих и солдатских депутатов, применения оружия против начальников. Некоторые из комитетов выразили недоверие Временному правительству и квалифицировали наступление на фронте как «измену революции». На важнейшем ударном участке Западного фронта только перед самым началом операции по их требованию были отстранены от командования командир корпуса, начальник штаба и начальник дивизии, а по всему фронту – 60 начальников, от командиров корпусов до командиров полков. Начальники, опекаемые, контролируемые, возводимые, свергаемые и дискредитируемые со всех сторон, не могли властно и мужественно вести войска в бой.

Вскоре после назначения Керенского военным министром, сообщил Деникин, между ними состоялся диалог:

– Революционизирование страны и армии окончено. Теперь должна идти лишь созидательная работа…

Я позволил себе доложить:

– Окончено, но несколько поздно…

Такие откровения стали явно выводить руководителей совещания из равновесия. Брусилов прервал: «Будьте добры, Антон Иванович, сократите ваш доклад, иначе слишком затянется совещание». Деникин, поняв смысл замечания, возразил: «Я считаю, что поднятый вопрос – колоссальной важности. Поэтому прошу дать мне возможность высказаться полностью, иначе я буду вынужден прекратить вовсе доклад».

Наступило молчание. И Деникин продолжил доклад. Далее, детально анализируя декларацию о правах солдат, он показал ее исключительную роль в разложении армии. Особенно той части, которая открыла бесконтрольный поток печатной продукции на фронт. Ссылаясь на сведения «Московского военного бюро», докладчик сообщил, что с 24 марта по 11 июня туда было заброшено около 150 тыс. экземпляров социалистических изданий, в том числе газет большевистских – 14 971 экз. «Правды», 63 525 экз. «Солдатской правды» и 63 066 экз. меньшевистского «Социал-демократа» (подсчет мой. – А. К.). А через солдат эта литература хлынула в деревню.

Значительную часть своей речи Деникин посвятил защите чести русского офицерства и генералитета, без самоотверженности которых не может быть доблестной армии. Воинская декларация, подчеркнул он, запретила наказание солдат без суда, но лишила защиты командиров, которых теперь преследуют, унижают, оплевывают. В присутствии главы правительства и военного ведомства, не считаясь с последствиями, генерал произнес беспощадные слова: «Высшие военачальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются, как домашняя прислуга. В одной из своих речей… военный министр, подчеркивая свою власть, обмолвился знаменательной фразой: «Я могу в 24 часа разогнать весь высший командный состав, и армия мне ничего не скажет». В речах войскам им говорилось: «В царской армии вас гнали в бой кнутами и пулеметами… водили… на убой, но теперь драгоценна каждая капля вашей крови. Я, главнокомандующий, стоял у пьедестала, воздвигнутого для военного министра, и сердце мое больно сжималось. А совесть моя говорила: «Это неправда!» Когда Соколова, напомнил Деникин, нещадно избили солдаты, военный министр грозно осудил толпу негодяев и выразил сочувствие потерпевшему. Но когда однорукого генерала Носкова, в 1915 г., будучи полковником водившего полк на штурм неприступной высоты, две роты теперь растерзали, я спрашиваю господина министра: «Обрушился ли он всей силой своего пламенного красноречия…силой гнева и тяжестью власти на негодных убийц, послал ли он сочувственную телеграмму несчастной семье павшего героя?»

Ставка больно хлестнула нас телеграммой: «Начальников, которые будут проявлять слабость перед применением оружия, смещать и предавать суду…» Но боевых офицеров, готовых жизнь положить за Родину, этим не испугаешь. Другое дело – старшие начальники. Они, мужественно заявил Деникин, разделились на три категории: одни, не взирая на тяжкие условия жизни и службы, скрипя сердце, до конца дней своих исполняют честно свой долг; другие опустили руки и поплыли по течению; а третьи неистово машут красным флагом и по привычке, унаследованной со времен татарского ига, ползают на брюхе перед новыми богами революции так же, как ползали перед царями.

А офицеры честно исполняют свой долг. Соколов, окунувшись в войсковую жизнь и испытав на себе ненависть боготворившихся им темных сил, сказал: «Я не мог и представить себе, какие мученики ваши офицеры… Я преклоняюсь перед ними». И действительно, при царизме даже считавшиеся преступниками не подвергались таким нравственным пыткам и издевательствам, как теперь офицеры, гибнущие за Родину, со стороны темной массы, руководимой отбросами революции.

Их оскорбляют на каждом шагу. Их бьют. Да, да бьют. Но они не придут к вам с жалобой. Им стыдно, смертельно стыдно. И одиноко, в углу землянки, не один из них в слезах переживает свое горе…Многие… выходом из своего положения считают смерть в бою…Мир праху храбрых! И да падет кровь их на головы вольных и невольных палачей».

Далее Антон Иванович четко сформулировал меры, которые, с его точки зрения, могут еще спасти развалившуюся армию и вывести ее на истинный путь: 1) Временное правительство должно осознать свои ошибки в отношении офицерства, которое искренне и радостно приняло революцию; 2) столица, не знающая армии, должна прекратить военное законотворчество и возвратить все полномочия Верховному главнокомандующему, ответственному лишь перед Временным правительством; 3) оградить армию от политики; 4) отменить солдатскую «декларацию» в основной ее части. Постепенно изменяя функции комиссаров и комитетов, упразднить их вовсе; 5) вернуть власть начальникам. Восстановить дисциплину и внешние формы порядка и приличия (отдавать честь старшим и т. п.); 6) производить назначения на высшие должности не только по признакам молодости и решимости, но и с учетом боевого и служебного опыта; 7) создать из отборных, законопослушных частей резервы во всех родах войск как опору против военных бунтов и ужасов предстоящей демобилизации; 8) учредить военно-революционные суды и ввести смертную казнь в тылу для военных и гражданских лиц, совершивших тождественные преступления. Конечно, резюмировал Деникин, эти меры скажутся не сразу, ибо «…разрушить армию легко, для возрождения нужно время».

Генерал считал, что продолжение войны необходимо не взирая ни на что, даже если потребуется отступление на дальние рубежи. Пусть союзники сейчас, говорил он, не рассчитывают на скорую нашу помощь наступлением. Но обороняясь и отступая, мы отвлечем на себя крупные силы общего противника, который иначе сначала раздавит союзников, а потом добьет и нас. «На этом новом крестном пути, – говорил Деникин, – русский народ и русскую армию ожидает, быть может, много крови, лишений и бедствий. Но в конце его – светлое будущее.

Есть другой путь – предательства. Оп дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей… Но проклятие предательства не даст счастья. В конце этого пути – политическое, моральное и экономическое рабство.

Судьба страны зависит от ее армии».

Заключительный аккорд дерзкой и патриотической речи, обращенный к присутствовавшим чипам Временного правительства во главе с премьером, прозвучал как призыв, и наказ, и заклинание, и страстное обличение: «Ведите русскую жизнь к правде и свету – под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.

Но вы – вы втоптали наши знамена в грязь.

Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.

…Если в вас есть совесть!»

В зале установилась звенящая тишина. Присутствующие оцепенели. По словам Керенского, «все генералы не знали куда деваться». Первым пришел в себя министр-председатель. Глотая горькую пилюлю, Александр Федорович вскочил со стула и, протягивая руку закончившему речь оратору, сказал: «Благодарю вас, генерал, за то, что вы имеете смелость высказать откровенно свое суждение». Позднее, отвечая на вопросы следственной комиссии, Керенский указывал, что Деникин «наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую разделяли все», сказал все, что накопилось у генералов и против нового строя, и против него, военного министра. Разница состояла лишь в том, что Алексеев, Брусилов, Рузский, хотя и кипели, но более искушенные в разных тонкостях, сдержали себя, а Деникин, прямой и простой солдат, сказал то, что не могло бы быть сказанным при старом режиме. По его заключению, в своей речи Деникин впервые сформулировал тогда программу реванша и музыку военной реакции, вдохновлявшей тех, кто потом присоединился к корниловскому движению. «Я, – говорил Керенский, – протянул руку Деникину не потому, что был согласен с ним по существу, а чтобы разрядить накалившуюся атмосферу и показать, что свобода суждений куда важнее личных нападок, что правительство, действительно подчинившее свою деятельность праву, закону и правде, может и должно спокойно выслушивать всякое честное и свободное мнение».

Но участники совещания не поняли тогда внутренних высоких помыслов А. Ф. Керенского и, следуя собственному опыту, сочли за благо уклониться от дальнейшего обострения анализа обстановки и ограничились общими суждениями, хотя в целом они солидаризировались с деникинской речью. Клембовский, как выход из безнадежного положения, предложил упразднить единоначалие и поставить во главе фронта своеобразный триумвират из главнокомандующего, комиссара и выборного солдата. Алексеев ограничился одобрением основных положений доклада Деникина. Рузский сопоставлением старой и революционной армий разгневал Керенского, обвинившего его в стремлении к восстановлению самодержавия, хотя именно этот генерал сыграл значительную роль в подталкивании царя к отречению от престола. Отсутствие в выступлениях генералов, по заключению Керенского, «стратегического и политического горизонта» раздосадовало его и произвело на него удручающее впечатление.

Большой резонанс на совещании вызвала зачитанная телеграмма Корнилова. Главком Юго-Западного фронта, перекликаясь с Деникиным, требовал введения смертной казни в тылу, главным образом для обуздания распущенных солдатских банд запасных частей; восстановления дисциплинарной власти начальников; ограничения круга деятельности войсковых комитетов; воспрещения митингов и противогосударственной пропаганды всяких делегаций и агитаторов на театре военных действий. Но, в отличие от Деникина, он предлагал введение в корпусах института комиссаров с правами утверждения приговоров военно-революционных судов и чистки командного состава. Керенский с облегчением воспринял послание Корнилова. В нем, по его оценке, «было некоторое более объективное отношение к солдатской массе и к командному составу». На фоне Алексеева, Рузского и Деникина, показавших «отсутствие всякого стратегического и политического горизонта», Корнилова он воспринял как «человека, шире и глубже смотрящего на положение вещей», по позднейшим его уверениям, по стилю телеграммы он тогда уже понял, что автором ее является кто-то другой.

Брусилов на совещании отсиделся, промолчал.

Заключительную речь произнес Керенский. Оп говорил о неизбежности стихийности в демократизации армии, обвинил генералов в приверженности к старому и в сведении всех причин поражения летнего наступления к революции и ее влиянию на солдат. Как говорил он позже, «вино ненависти к новому затуманило старые мудрые головы». Для них «в прошлом все было прекрасно». «Россия и Временное правительство, – считал министр-председатель, – остались без совета и помощи вождей».

Таким образом, совещание не достигло своей цели. Все его участники разошлись с тяжелым чувством. И Деникин тоже, но в глубине души у него теплилась надежда, что голос генералов все-таки услышан.

Уклонение от активной работы на совещании Брусилову, по-видимому, представлялось самой оптимальной позицией. Однако Керенский расценил ее крайне отрицательно, как показатель того, что Верховный не знает, что ему делать дальше и как продолжать курс с большим уклоном не на командный состав, чего требовали генералы, а на солдатскую массу. На совещании Брусилов, подчеркивал Керенский, «не противопоставил ничего своего этим разговаривающим генералам». Он не был контрреволюционером, по при отсутствии у него ориентировки и больших колебаниях, делал вывод военный министр, «оп не может дальше руководить армией». Усиливавшаяся угроза германского наступления требовала срочной замены Верховного.

Выбор оказался чрезвычайно узким. Назначение человека с программой Деникина, считал премьер, сразу бы вызвало «генеральный взрыв во всей солдатской массе». Оставаясь с Брусиловым, значило идти «навстречу событиям в полной пе-известности». Продолжение операций на отдельных направлениях фронта создавало опасность усиления разрухи и распыления армии. Выбор со всей определенностью пал на Корнилова, только что отмеченного производством в чип генерала от инфантерии, который совсем недавно, 11 июля, предложил «немедленно прекратить наступление на всех фронтах», а 16 июля, как тогда показалось Керенскому, отмежевался от «контрреволюционного генералитета». Кроме того, это совпадало и с возникшим тогда планом Керенского сформировать новый состав правительства «па принципе утверждения сильной революционной власти». И в этой связи Корнилов рассматривался также как кандидат на должность Верховного главнокомандующего, М. М. Филоненко – Верховного комиссара при нем, а Б. В. Савинков – на пост Управляющего военным министерством.