Текст книги "Генерал Деникин. Симон Петлюра"

Автор книги: Александр Козлов

Соавторы: Юрий Финкельштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

А Деникина, помимо всего, неотступно преследовали тревожные мысли о судьбе молодой жены. Ксения Васильевна умоляла его взять ее с собой. Но он решительно отказал ей в этом. Расстроенная и со слезами на глазах, она случайно столкнулась с Корниловым. Узнав в чем дело, он пообещал переговорить с Деникиным. Но тот и ему сказал, что присутствие жены в обозе будет мешать его борьбе с противником. Корнилов понял своего соратника. Ксению Васильевну под девичьей фамилией Антон Иванович поселил в меблированной комнате дома богатой армянской семьи. В Ростове она никого не знала, но, к счастью, никто не знал и ее. Однако шагавшего в первой шеренге колонны Деникина терзали тяжелые мысли: как все сложится у Ксении, оставшейся без всякой защиты, не выдаст ли какой негодяй большевикам его сокровище на позор и смерть?

Впереди извивалась змеей пустынная белоснежная дорога. Добровольческая армия двинулась на Кубань. Одни это называли Первым кубанским походом, другие – «Ледяным». Оп длился 80 дней, с 9 (22) февраля по 30 апреля (12 мая) 1918 г. За это время около 4 000 добровольцев покрыли 1 200 километров, петлей обогнули степную равнину Кубанской области, побывали в горных аулах Северного Кавказа, провели в жестоких боях 44 дня, похоронили сотни своих воинов, вывезли около 1 500 раненых, числено выросли до 5 000. Пробивались через сплошное окружение многочисленного противника, лишь изредка останавливались передохнуть на несколько дней. Боеприпасы с бою добывали у красногвардейцев.

Впоследствии Деникин, возвышенно и красочно живописуя этот поход, писал:

«Мы уходили.

За нами следом шло безумие. Оно вторгалось в оставленные города бесшабашным разгулом, ненавистью, грабежами и убийствами. Там остались наши раненые, которых вытаскивали из лазаретов на улицу и убивали. Там брошены наши семьи, обреченные на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя…

Мы начинали поход в условиях необычайных: кучка людей, затерянных в широкой донской степи, посреди бушующего моря, затопившего родную землю; среди них два верховных главнокомандующих русской армией, главнокомандующий фронтом, начальники высоких штабов, корпусные командиры, старые полковники… С винтовкой, с вещевым мешком через плечо, заключавшем скудные пожитки, шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу… Уходили от темной ночи и духовного рабства в безвестные скитания…За синей птицей. Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе, – те, кто пока еще не проснулись…

В этой последней фразе как раз и заключен весь глубокий смысл Первого Кубанского похода. Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к явлению, в котором все – из области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия – малая числом, оборванная, затравленная, окруженная – как символ гонимой России и русской государственности.

На всем необъятном просторе страны оставалось только одно место, где открыто развевался трехцветный флаг – это ставка Корнилова…».

13 мая Добровольческая армия расположилась в станицах Егорлыкской и Мечетинской Донской области, к юго-востоку от РостоваСимонДону, почти на стыке с Кубанской областью и Ставропольской губернией.

Закончился ее Первый Кубанский («Ледяной») поход, полный драматизма и трагедий.

По сути, по большому счету, тех целей, которые выдвигались организаторами похода в самом начале, он не достиг ни в политическом, ни в стратегическом плане. И в этом нельзя не согласиться с Д. Леховичем. Действительно, вопреки надеждам, он не вызвал широкого антисоветского движения среди казаков. Не удалось добровольцам захватить и Екатеринодар, столицу Кубанского войска, второго по величине среди всех российских казачьих войск, что имело бы для них большое моральное и военно-политическое значение. Более того, не став опорой и базой для дальнейшего развертывания белого движения, этот важный стратегический пункт обернулся для добровольцев первым сокрушительным поражением, едва не ставшим местом их полного краха. Во многом оно было следствием крупных тактических просчетов Л. Г. Корнилова, попытавшегося с ходу, без необходимой предварительной разведки, что называется не зная брода, захватить такой крупный центр, как Екатеринодар, насыщенный значительными силами советских войск. До самого конца он продолжал упорствовать на своем недостаточно взвешенном решении, отвергая все другие варианты выхода из создавшегося положения. Историография белого движения не рискнула отметить здесь совершенно очевидное проявление корниловского авантюризма. Фактический материал, представленный А. И. Деникиным и другими авторами – очевидцами событий, дает немалые основания для такого вывода.

Добровольческая армия избежала полной катастрофы под Екатеринодаром в апреле 1918 г., как совершенно очевидно, только и исключительно благодаря смелому и, пожалуй, единственно верному маневру в создавшейся критической ситуации, предпринятому А. И. Деникиным, новым ее командующим. Он искусно, проявляя военную хитрость и находчивость, вывел ее из-под прямых ударов противника. Уклоняясь от больших схваток, к минимуму свел потери в живой силе, вдохнул в нее подорванную было веру в себя, укрепил моральный дух и поднял боеспособность. Добровольческая армия превратилась в катализатор белого движения на всем Юге России. Как магнит, она притягивала к себе антисоветские силы. Ядро армии, ее костяк составили офицеры – те, кто не смирился с большевизмом, отказался от скрытого выжидания исхода борьбы, как сделали это десятки тысяч других. Добровольцы осознанно выбрали путь бесчисленных лишений, сопряженных с ежеминутным риском для жизни.

Знания, помноженные на опыт войны, мировой и гражданской, позволили в короткий срок пересмотреть традиционные формы ведения боя. Хронический недостаток снарядов и боеприпасов исключал возможность предварительной артподготовки и огневого сопротивления наступающих и поставил перед необходимостью разработки новой тактики организации и ведения боя. Учитывая слабость организации красных войск, добровольцы перешли к атаке их густыми цепями по всему фронту своего наступления при слабой артиллерийской поддержке. Как правило, красные психологически не выдерживали лобовой атаки. Кроме того, их открытые фланги и тыл позволяли добровольцам наносить внезапные удары и добиваться успехов. Основы такой тактики закладывались под руководством Корнилова. Деникин, а также Романовский, Марков, Неженцев, Боровский, Казанович, Богаевский, Кутепов, Тимановский и другие военачальники их развили, дополнили и конкретизировали. Но реализация, оттачивание этой жесткой тактики достигалась дорогой ценой – возраставшими потерями в живой силе.

В память о Первом кубанском («Ледяном») походе добровольцы учредили знак – меч в терновом венце.

А позднее, уже в изгнании, А. И. Деникин выразил уверенность: «Когда над бедной нашей страной почиет мир и всеисцеляющее время обратит кровавую быль в далекое прошлое, вспомнит русский народ тех, кто первыми поднялись на защиту России от красной напасти».

Политика «непредрешения»

Природный талант, данный Богом, помноженный на выработанное им самим высокое трудолюбие, позволил А. И. Деникину в годы войны с Германией запять одно из первых мест в ряду ее выдающихся полководцев. Участвуя во всех российских революциях и гражданской войне, он обрел бесценный политический опыт, раскрывший перед ним целый мир, которого ранее он не знал. Все эти качества находившегося в расцвете сил генерала возвышали его в антибольшевистском лагере над сонмом государственных и политических мужей, несомненно помеченных талантами, мудростью и знаниями.

К лету 1918 г., в годину труднейших испытаний, Антон Иванович стал общепризнанным лидером Добровольческой армии и Белого движения в целом.

Тогда Деникин пришел к выводу, что в сложившейся ситуации внешнеполитическая ориентация обрела роль фактора, определяющего не только место России в международном сообществе, по и ее дальнейшее внутриполитическое и государственное устройство, все ее будущее. Он считал, что ставка на Германию повлечет за собой усиление сил монархизма и в конечном итоге возрождение самодержавия. К таким перспективам Деникин относился отрицательно, считая эту форму государственного устройства в России исторически исчерпавшей себя. Будущее своего Отечества связывалось им с республиканским, парламентским строем по одному из вариантов, уже отработанному, испытанному и апробированному цивилизацией западного типа.

Но ни одному из них Антон Иванович пока не отдавал предпочтения. И в этом заключалось то главное, что предопределяло сущность его внешнеполитического курса – на установление, развитие и расширение отношений со странами Антанты – союзниками России. В их лице он усматривал дополнительную гарантию, облегчавшую выход России на путь прогресса, которым давно уже следовал цивилизованный мир.

Таково было глубокое личное убеждение командующего Добровольческой армии. Вместе с тем, будучи реалистом, он отлично осознавал, что путь к этой цели усеян отнюдь не лепестками роз. Потому что многим из его окружения перспективы России рисовались в ином свете. И не по конъюнктурным соображениям, не под давлением сложившихся обстоятельств, а в силу их менталитета, образа мышления, мировоззрения. Перемены, вылившиеся в катастрофу, рассматривались ими как следствие свержения династии и попыток утвердить либеральную демократию, перевести Россию на рельсы республиканского правления. Сторонники социальных преобразований, независимо от политических окрасок, рассматривались ими лишь в одном черном цвете.

Вопреки стереотипам советской историографии, Белое движение было не монолитным, а разноликим явлением с глубокими внутренними противоречиями. Достаточно указать, что главные его составляющие расходились между собой по коренным вопросам. Одни стояли за реставрацию монархии в России, другие – за развитие в стране либерально-демократических основ. Все это подрывало Белое движение, лишало его внутренней и внешней опоры.

В состоянии смятения пребывали все его слои, не исключая самих «верхов». Интересны в этом отношении письма М. В. Алексеева к П. И. Милюкову. В первой декаде июня 1918 г. он писал: «Общее настроение мыслей и желаний в армии – монархическое, претендуют на то, чтобы этот лозунг объявить во всеобщее сведение». Судя по всему, сам генерал не возражал бы против этого, к чему его призывал и Милюков, но его останавливала негативная реакция союзников, которая, как он был убежден, непременно последует. Такой поворот поставил бы Добровольческую армию в положение, что называется «между молотом и наковальней»: союзники отвернутся от нее, а заключение договора с немцами невозможно, потому что никому не удастся «сломить психологическое настроение и доказать массе» такую необходимость.

Настроение армии стало для генерала тем щитом, которым он отражал натиск Милюкова, развивавшим его в надежде пробить брешь на этом важном участке фронта добровольческого командования, чтобы склонить его на прогерманские позиции. Через три педели Алексеев снова писал Милюкову, подчеркивая: «Как общее явление – глубокое сознание, что немец – враг, с которым счеты не покончены, что он является отцом и творцом большевизма, доведшего нашу Родину до гибели… Армия в лице всех своих офицеров так нервно относится… что малейшее уклонение руководителей в сторону соглашения с немцами поведет за собою фактическое исчезновение основного кадра нашей армии, они разойдутся и будут искать работы там, где не будет участвовать немец… Распыления и самоуничтожения армии, при уклоне к немцам, – избежать невозможно».

При таких настроениях в Добровольческой армии Алексеев не мог не ориентироваться на союзников. Хотя лично у него имелся к ним немалый счет. Прежде всего именно в них усматривал генерал главных виновников учинившейся в России смуты. Эту глубокую обиду он пронес в своей груди, в сущности, до последнего вздоха. С риском для себя и своего дела он выплеснул ее в письмах начальникам военных миссий союзников в России в июне 1918 года. Рассказывая о жизни, боевой работе, целях, задачах, идеологии Добровольческой армии, обходя стороной, однако, промонархические настроения многих ее элементов, он акцентировал внимание на двух ее главных врагах, неразрывно связанных между собой: большевизме и, согласно его терминологии, германизме. При этом Алексеев не смог отказать себе в удовольствии не бросить союзникам открытый упрек в том, что именно они своей политикой способствовали возникновению «обоих зол». Оп обвинял их в том, что в 1917 г. они безответственно сделали ставку в России на левые партии, переоценивая значение последних, хотя всем была видна их беспомощность и неспособность править государством, чем помогли проложить большевизму дорогу к власти, что в конечном итоге привело к исчезновению России как партнера Антанты по коалиции.

Теперь же, разъясняя российскую ситуацию, генерал подчеркивал, что «пока большевистское правительство не сойдет со сцены, невозможно рассчитывать на прекращение гражданской) войны, на восстановление порядка, на возрождение загубленной государственности, на создание способной к борьбе армии». При этом, предостерегал он, советская армия до конца будет оставаться орудием большевизма. Отсюда, резюмировал он, следует вывод: «как для нас, русских, не уклоняющихся к германской ориентации, так и для вас всех наших союзников, большевизм и советское правительство) исконный, опасный и ближайший враг». Более того, без его разгрома невозможно покончить и с германизмом.

Из сказанного генералом следовало, что первоочередная задача в России должна состоять в борьбе с большевизмом. Только после его ликвидации станет возможным, считал он, и разгром его ближайшего союзника, немцев. При этом, ориентировал союзников Алексеев, необходимо иметь в виду, что беда заключается в том, что значительные круги российского общества сейчас склоняются в сторону германизма, особенно на Дону. Потому что, разъяснялось в письмах, именно от «немца» ожидают уже сегодня ликвидации беспорядков, бесправия и гражданской войны, «забывая, что это может привести к немецкому рабству завтра». «И тут, – снова Алексеев пускал критические стрелы, – союзная наша дипломатия упустила время и возможность поддержать наиболее прочные консервативные круги нашего общества, продолжая свою игру с нашими левыми течениями, невзирая на то, что эти течения не выдержали госуд(арственного) экзамена».

Но суровая действительность безжалостно требовала искать поддержки у критикуемых. И генерал, скрепя сердце и смиряя свой норов, заверял военные миссии: «Добровольческая армия стоит твердо на принципе верности союзникам…» Но именно из-за этой верности, подчеркивалось в письмах, чтобы союзники глубже прониклись своим долгом, она многое теряет, так как «постепенно отклоняется от тех рус(ских) кругов, кот(орые) должны поддержать ее материально и обеспечить ее существование». Правда, оговаривался генерал на случай, чтобы не заподозрили его в преднамеренном преувеличении, армия эта, собственно, еще и не армия как таковая, а всего-навсего пока лишь дивизия, но и ту, припугивал он стращая союзнические военные миссии, «придется распустить из-за недостатка средств в ущерб как интересам России, так и всего союзного дела». Хотя, тут же подчеркивал генерал, повышая ее значимость, сейчас она, возросшая численно и нравственно сплоченная, представляет собой «серьезную силу, прилив в которую офицеров и казаков принимает планомерный и усиленный характер». Средства на ее содержание – это в рублях миллионов 15 на два – три ближайших месяца – теперь, указывал Алексеев, могут дать только союзники, для которых эта сумма – сущий пустяк. Что поделаешь – суровая действительность заставляла смирять гордыню и глотать обиды. Ради дела, которому посвятил себя, Алексеев, почти коленопреклоненно, умоляюще заключал: «Я надеюсь, что работа моя, моих сотрудников и соратников принесет пользу не только моей многострадальной, искалеченной родине, по и всему делу союза. Поэтому, скрепя сердце, я протягиваю к Вам руку за помощью».

В Добровольческой армии, состоявшей сплошь из офицеров и генералов, каждый из которых мнил себя стратегом, царила гнетущая обстановка. Все испытывали недовольство, выдвигали претензии на что-то особенное, не отдавая себе отчета в его сущности. Всем хотелось командовать, но командовать было некем и приходилось становиться в строй в качестве рядовых. Полное неудовлетворение положением, неясность перспектив создавали тяжелейшую атмосферу, со всех сторон давившую на командующего. Антону Ивановичу приходилось непрерывно маневрировать и лавировать, прежде чем сделать шаг вперед, требовалось на два шага отступить назад. Даже обнародовать цели и задачи армии, как они понимались им и его ближайшим окружением, было предельно опасно. При яром фанатизме не только в ней, но и во всем антибольшевистском лагере, это могло обернуться всеобщим взрывом, способным «погубить ребенка в колыбели». Чтобы не остаться генералом без армии и вывести ту, которую он возглавлял, к намеченной цели, требовались предельная осторожность и осмотрительность, точно рассчитанная тактика.

Всем ходом событий А. И. Деникин был поставлен перед необходимостью повести за собой Добровольческую армию и вслед за нею и все разнородное Белое движение. Через подводные камни и рифы, что называется между Сциллой и Харибдой. Прежде всего для этого нужна была предельно взвешенная и осторожная политика. В качестве таковой Антон Иванович и его единомышленники избрали тогда только-только обозначившуюся так называемую линию «непредрешения», которая, собственно, не успела еще обрести сколько-нибудь четко выраженные контуры.

Следует заметить, что в научной литературе эта политика не получила достаточно полной и объективной разработки. Хотя российская эмиграция, главным образом конца 20–30-х годов, не раз обращалась к ней. Несколько позднее, уже во втором ее поколении, она подверглась осмыслению как исторический опыт в целях разработки программных установок военно-политических организаций, продолжавших надеяться на крушение большевизма и на свое возвращение в СССР, или в Россию.

Наиболее пристальному рассмотрению непредрешение как политика подверглась деятелями Национально-Трудового Союза Нового Поколения (НТСНП), возникшего в 1930 г. и позднее неоднократно менявшего свое название. Что касается советской историографии, то в ней эта проблема практически не обозначалась. Не принесли заметных перемен в этой области и постсоветские начинания. Лишь в самое последнее время ее коснулся, но тоже, по сути, вскользь, попутно, М. В. Назаров в весьма разностороннем и основательном своем исследовании «Миссия русской эмиграции».

Критически переоценивая опыт старшего эмигрантского поколения, непосредственных проводников непредрешенчества 1918–1920 гг., его повзрослевшие сыновья расценивали в 30-х годах эту политику как тактическое стремление их отцов к объединению сил Белого движения на чисто «отрицательной» платформе: против большевиков, независимо от предпочтения монархии или республики. В этом критики усматривали также и элемент скромности ее носителей, их отказ от навязывания пароду своей воли. Тем более, считалось, такая позиция была оправданной в армии, в которой не место политическим разделениям. В «Курсе национально-политической подготовки» (Часть IV. Белград, 1938.) НТСНП разъяснялось: «Сущность «непредрешенчества», по истолкованию его проповедников, заключается в непредрешении образа правления в Национальной России, каковой будет разрешен самим русским пародом, согласно его чаяниям. Однако, помимо формы правления, «непредрешенчество» оставляет скрытым и целый ряд других, гораздо более важных вопросов: вопрос социального строя, вопрос земельный, вопрос рабочий, национальностей, взаимоотношения труда и капитала и ряд других».

В целом эта характеристика непредрешенчества передает его основное содержание, но не полностью, представляет его в несколько схематизированном, упрощенном виде. Самое главное, она обедняет его природу, не показывает тех, кто стоял за ним, его роль и значение в конкретных исторических условиях набиравшей размах гражданской войны, ребром снова поставившей вопрос, каким путем идти России дальше: возвратиться к монархии или, переведя стрелку, перейти на дорогу, проторенную пародами, создавшими европейскую цивилизацию. Иначе говоря, решить для себя вопрос, неотвязно стоящий перед Россией и совершенно явственно просматривающийся в ее истории со времен Ивана Грозного, над которым также бились Петр Великий и царь-реформатор Александр II и который по наследству достался потомкам XX века, прошедшим через горнило гигантских потрясений, загнавшим страну в тупик, и передающим его, являя бессилие, как эстафету своим наследникам в третье тысячелетие.

На долю Деникина и его сподвижников выпала трудная миссия. На маленьком полустанке всей армейской массой заскочить в потерявший управление поезд, мчащийся по громадным ухабам с гигантской скоростью, чтобы вырвать руль из рук фанатиков, опьяненных призрачным успехом социальных утопий, и, сбивая темп, задать ему нормальное движение, предотвратив тем самым грозящее ему крушение. Исполнению этой исторической миссии и должна была способствовать политика непредрешения.

Главная ее задача состояла в исключении из повестки дня широких, публичных дебатов по вопросам о формах и сущности будущего правления и государственно-политического устройства России, расширение которых с неизбежностью привело бы к расколу их участников, к развалу Добровольческой армии и всего Белого движения. Первой жертвой стали бы силы, ориентировавшиеся на западную цивилизацию, поскольку их социально-политическая платформа не обладала сколько-нибудь широкой и устойчивой базой. Потенциальные ее сторонники сами еще с опаской взирали на неведомые им государственно-общественные ценности и институты. В отношении других слоев населения тем более не приходилось строить иллюзий. В такой ситуации шансы монархических, авторитарных и откровенно диктаторских сил, жаждавших железной руки, оставались более предпочтительными. Механистическое, стихийное развитие процессов скорее всего и привело бы именно к таким последствиям.

Антон Иванович Деникин, осознававший груз своей исторической ответственности за исход Белого движения, это прекрасно понимал. Наседавшим назойливо на него с требованием открыто изложить цели и задачи Добровольческой армии он неизменно напоминал одну простую истину: прежде чем делить шкуру медведя, его сначала надо убить. А в официальном порядке ссылался на то, что форму правления и сущность государственно-политического устройства России полномочно определить лишь Учредительное собрание, которое после разгрома большевизма изберет весь народ.

Такова была позиция главнокомандующего Добровольческой армией. Политику непредрешения в сложившейся обстановке он считал самой честной и не видел ей никакой другой альтернативы. Такая политика позволяла обойти острые углы и притушить политические страсти, раздиравшие Белое движение, которое еще само пребывало в аморфном, зачаточном состоянии, и создать вполне устойчивую почву для образования широкого фронта борьбы с большевизмом – главнейшим его врагом. Все остальные соображения носили подчиненный характер.

Примечательно, что политика непредрешения встретила понимание у союзников и вызвала одобрение с их стороны. Они, вероятно, уже осознали, что менталитет россиян с неизжитыми еще средневековыми традициями, правами, моралью, психологией не в состоянии пока воспринять ценности европейской цивилизации. Больше того, излишняя настойчивость способна оттолкнуть даже наиболее предрасположенных к Западу, как это уже случалось в 1917 году.

Л. Н. Новосильцев, проведший переговоры с представителями союзников по поручению добровольческого командования, касаясь этой стороны дела, очень волновавшей российских деятелей, успокаивал их: «Союзники не ставят себе задачей установление какого-либо строя в России, но, видимо, из политических группировок им наиболее симпатичен Национальный центр, с которым они все время в политическом контакте».

Болезненнее и острее, часто с открытым недовольством, воспринималась политика непредрешения в кругах Добровольческой армии и всего Белого движения. В знак протеста очень многие офицеры, ратующие за возрождение монархии, демонстративно провозглашали монархические лозунги, исполняли царский гимн, носили романовские ордена и медали и проч. Даже поступая на службу советской власти, генералы и офицеры, по заключению Алексеева, часто не теряли надежды на то, что большевизм изживет себя и каким-то чудом, сам по себе, переродится в монархию, но без участия немцев.

Получив письмо М. В. Родзянко с рядом предложений о конструкции будущей власти в России, А. Деникин, даже не вдаваясь в их рассмотрение, ответил ему в конце июня 1918 г., что конкретизация «платформы» Добровольческой армии «несколько преждевременна», неприминув добавить также: «во главе армии стоят два лица, действующие в полном единении и единомыслии». И тут же проинформировал об этом Алексеева. Таким ходом Деникин приобщал старшего генерала к позиции, в подходе к которой он проявлял колебания и непоследовательность, превращал в своего союзника и заручался его поддержкой.

Мучительный и трудный выбор жребия состоялся. Теперь предстояла решительная битва за воплощение поставленных целей, борьба с большевизмом не на жизнь, а на смерть.

Быть или не быть?! Такой вопрос выдвинула сама история. А Деникину предначертала поиск на него ответа, поместив в центр судьбоносных российских событий.

Начало крестного пути

Широкие круги общественности белого стана, особенно Юга России, в середине 1918 г. жаждали похода на Москву, чтоб поскорее покончить с советской властью. Деникин тоже считал, что только там, в сердце России, будет поставлена последняя точка в разыгравшейся трагедии.

Но, в отличие от абсолютного большинства, он понимал, что Добровольческая армия, главная надежда, в данный момент к этому не готова. Опа еще малочисленна, плохо вооружена и материально не оснащена. Но самое главное – у армии нет тыла, способного на устойчивой основе обеспечить ее потребности, которые с началом похода начнут неимоверно возрастать. Такой базой в сложившейся ситуации может быть только Северный Кавказ, его громадные людские и материальные ресурсы. Ключ – Кубань. Хотя и казачья, неустойчивая, с колеблющимся правительством, по очень богатая: русские составляли большинство населения. Более того, впереди – еще Ставропольская и Черноморская губернии, чисто общерусские, составят надежное ядро плацдарма, на котором Добровольческая армия, умножившись и окрепну в, развернет свои боевые порядки.

Приступ – Кубань. Только она. Вопреки сложившемуся мнению. Наперекор суждению даже Михаила Васильевича Алексеева, высшего авторитета. К такому заключению пришел А. И. Деникин. Не из-за фрондерства, противного его природе, а по скрупулезному расчету. Его поддерживали ближайшие и самые верные соратники. О вызревшем решении знали только единицы. Когда точно оно родилось, документальных свидетельств пока не обнаружено. Всего вероятнее – в начале июня. Но еще до окончательного принятия решения командующий приступил к всесторонней подготовке похода.

С середины мая к Краснову потекли от немцев потоки оружия и снаряжения. До конца июня войско Донское получило И 651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 88 пулеметов, около ПО тыс. артиллерийских снарядов и почти 11,6 млн. патронов. Правдами и неправдами Деникин сумел заполучить от общего количества треть снарядов и четверть патронов. На первый случай это уже было кое-что и весьма существенное.

Но на первом плане стояла задача морально-политической и идеологической консолидации Добровольческой армии. Страсти вокруг монархической идеи охватили весь ее офицерский корпус, причем ее сторонники составляли явное большинство. Самые фанатичные покидали ее ряды в поисках новых кумиров. В армии создавались тайные организации. Скандалы сотрясали все ее структуры. Один из них разродился на заседании совета при командующем. По свидетельству Деникина, генерал Марков резко осудил такие настроения. Но это задело Дроздовского. Не выдержав, он вспылил: «Я сам состою в тайной монархической организации. Вы недооцениваете нашей силы и значения».

И, словно в подтверждение тому, вскоре действительно подал голос из Крыма представитель дома Романовых великий князь Николай Николаевич, бывший Верховный главнокомандующий в период войны с немцами, среди офицеров и генералов весьма известная и популярная личность. Князь П. М. Волконский, его представитель, прибывший к Алексееву, в беседе сообщил, что Николая Николаевича грызет и угнетает мысль, будто своей телеграммой в начале марта 1917 г. он подтолкнул царя Николая II к отречению от престола и тем самым невольно способствовал гибели монархии, а теперь ему бы хотелось загладить свой грех – принять участие в боевой работе Добровольческой армии.

Деникин живо представил последствия прибытия великого князя в армию. Дело будет заключаться не только и не столько в том, что своим именем он затмит создателей и руководителей Добровольческой армии, что, разумеется, также крайне опасно, по и неминуемо вызовет разногласия и противоречия в ее верхах, а главное – он, вольно или невольно, по превратится в знамя монархизма. Такая открытая демонстрация приверженности монархии неизбежно усилит прогерманскую ориентацию, испортит отношения с союзниками. Сверх того, и опаснее всего, это оттолкнет антимонархические широкие слои российской демократии, даже казачество, всех сторонников республиканского строя. И в конце концов все это закончится развалом Добровольческой армии и политическим крахом Белого движения в целом.

По решительному настоянию Деникина, просьба великого князя была отклонена. Он же тотчас, без всякого промедления, разработал и собственноручно написал Наказ о целях и задачах Добровольческой армии. Специально выделенные агитаторы распространили его по городам и весям. Новый документ гласил: «I. Добровольческая армия борется за спасение России путем: 1) создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; 2) беспощадной борьбы с большевизмом; 3) установления в стране единства государственного и правового порядка. II…Добровольческая армия не может принять партийной окраски…III. Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом и станет отражением воли русского народа… IV. Никаких сношений ни с немцами, ни с большевиками. V. Привлечение вооруженных сил славян желательно, но это не должно вести к нарушению единства и целостности русского государства».