Текст книги "Генерал Деникин. Симон Петлюра"

Автор книги: Александр Козлов

Соавторы: Юрий Финкельштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Над каганцем. Лічить гроші

Коло ліжка, клятий…

Чортова кишеня».

Прекрасно передал Т. Шевченко это чувство черной, лишенной логики и смысла, а потому непобедимой и непримиримой злобы, передал так ярко, что характер его личного отношения едва ли вызывает сомнение. Истинный сын своего народа, он был рупором его чувств – во всем их разнообразии. Тем не менее, будучи образованным, исключительно одаренным человеком, 011 сумел подняться над морем народных страстей и дать им достаточно объективную оценку: «Бандит (злодій), разбойник или гайдамак – такими остались гайдамаки после Колийвщины. Такими и помнят их до сих пор».

После разгрома восстания:

«Розійшлися гайдамаки,

Куди який знає:　

Хто до дому, хто в діброву,　

З ножем у холяві,　

Жидів кінчать. Така й досі

Осталася слава».

Не стоит полностью отождествлять народ и народного поэта: ему удалось, хотя и с трудом великим, вырваться из цепких объятий прошлого и призвать к единению вчерашних непримиримых врагов: «Сердце болит, а рассказывать нужно: пусть видят сыновья и внуки, что отцы их ошибались, пусть же братаются опять со своими врагами. Пусть рожью-пшеницей, как золотом, покрыта, не размежеванною останется навеки от моря и до моря славянская земля». (Т. Шевченко. «Предисловие к поэме «Гайдамаки», написанное postfactum», «Кобзарь»).

Итак, да будет мир между народами-братьями – русскими, украинцами, поляками. Веками они беспощадно резали друг друга, заключая и нарушая союзы, призывая на помощь то турок, то татар, то шведов, то немцев. Пора бы и помириться. Но как быть с евреями, с жидами то есть? Как быть с теми, кто во всей этой многовековой вакханалии всегда был жертвой и никогда – палачом? Если внутриславянские счеты худо-бедно свести как-то можно (кровь за кровь, смерть за смерть), то расчеты с евреями неизбежно заводят в позорный, преступный тупик, из которого за тысячелетия, кроме физического истребления, был найден только один спасительный, «идеологический» выход – АНТИСЕМИТИЗМ.

* * *

Поражает невероятная жестокость многих «освободительных» войн, в ходе которых зверски уничтожались сотни тысяч людей, никоим образом к этой борьбе не причастных. Гайдамаки резали, вешали, жгли и поляков, и своих единокровных братьев-украинцев, принявших католицизм (униатов), и, конечно же, евреев. Поляки сажали на кол, резали и жгли гайдамаков, мирных православных крестьян и, опять-таки, евреев. Для многих целью войны была сама война как форма существования вне жестких рамок обыденности.

Кровавая вакханалия не вела к победе и не завершалась ею, так как победой обычно называют достижение определенной цели, а такой существенной цели, соизмеримой с огромностью потерь, как правило, не было.

Ведомые беспредельным стремлением к беспределу, полки сходились в чистом поле, чтобы в кровавой сече добыть право пустить на поток и разграбление города, села, местечки и барские усадьбы. Пока были силы, победа над общим врагом перерастала в схватку между вчерашними союзниками и единомышленниками. Вероломство и бессмысленная жестокость – верные спутники «гайдамацких» движений во всех уголках Земли и во все времена.

Война живет войною и кормится войной. Она естественно затухает не после победы одной из сторон, а в результате полного истощения бойцов и превращения в пепелище арены раздоров. На это уходило сто лет, тридцать, семь, иногда и меньше. Кончался порох в пороховницах, не хватало кровавого вина, выпадали зазубренные мечи из онемевших рук победителей и побежденных, и они, смутно понимая, чем же завершилась сеча, покорно просовывали головы свои в спасительное ярмо повседневности. До поры…

Три «гайдамацких периода» знала украинская история: хмельничина, колийивщина и петлюровщина. Второй от третьего отделен полутора веками тревожной для еврейского населения жизни, которую прорезали погромы, хотя и тяжкие, но несопоставимые с гайдамацкими. Болотный огонь антисемитизма то тлел, то разгорался, выкуривая за кордон еврейские семьи и целые общины. Тем не менее, к началу гражданской войны оставалось в Украине, особенно правобережной, достаточно евреев для Большого Погрома.

По минному полю

«Если не хватает великих людей в бурные исторические эпохи, их выдвигают обстоятельства». Ельвеций

Революционная весна 1917 года застает С. Петлюру в Киеве. Он вместе с Владимиром Винниченко возглавляет в Центральной Раде украинских социал-демократов. По воспоминаниям современников, Петлюра не был силен в ведении дискуссий, но охотно выступал на митингах, где нужно было не доказывать, а зажигать сердца яркими лозунгами. Он был подвижен, энергичен, умел расположить к себе. Безусловно, он хотел добра своему народу, мечтал о свободной, процветающей Украине и всячески способствовал культурной революции, которая успешно началась после февраля и прогрессировала при Центральной Раде и даже при Скоропадском.

В. Королев, сподвижник С. Петлюры, так характеризовал своего шефа: «Действительно, чем объясняется безграничное моральное воздействие С. Петлюры? Без сомнения, это его огромная энергия, его фанатическая любовь к стране, его искренний демократизм и его глубокая вера в силу нации, не говоря уже о его честности и бескорыстности, признанных даже его врагами» («Pogromchik» р.41).

Аналогичную характеристику мы встречаем у Арнольда Марголина и ряда других современников, сотрудников и соратников С. Петлюры. От них отличаются оценки Вл. Винниченко, но это отчасти можно объяснить их острым соперничеством в высших эшелонах власти. Об антисемитизме пока ни слова.

Трудно сказать, что Петлюра, перефразируя формулу К. Станиславского, любил больше: «себя в революции» или «революцию в себе». Вероятно, он и сам того не знал. Его гипнотизировали образы знаменитых народных лидеров, а в стремлении войти в историю этаким украинским Гарибальди или Боливаром нет ничего предосудительного. Может быть, его манили лавры Наполеона, и потому «к решающим и сложным политическим вопросам он всегда подходил с точки зрения интересов армии». 10 ноября 1917 г. он активно участвовал в захвате штаба округа, сохранившего верность Временному правительству, поддержав от имени Центральной Рады инициативу большевиков. Еще раньше, когда начался развал фронта и тысячи солдат кинулись по домам, С. Петлюра всю свою энергию отдал организации национальных воинских частей, которые стали опорой Директории и помогли сбросить власть немецкого ставленника гетмана Павла Скоропадского.

Характерны названия этих формирований, частично доставшихся от гетмана: это Сичевые стрельцы во главе с Е. Коноваль-цем и А. Мельником, Серожупанная дивизия, бригада Запорожских казаков. Воскрешается память о славных и кровавых годах Богдана Хмельницкого, гайдамаках Железняка и Гонты. Желто-голубые знамена, такие же длинные «языки» на папахах, широкие шаровары, старые казацкие песни – все бралось на вооружение и должно было вдохновить новых гайдамаков, как они себя нередко называли. Становится все заметнее, что С. Петлюра, человек совершенно штатский, всей душой тянется к делам военным, а в политических дебатах, которых в ту революционную пору хватало, чувствует себя крайне неуютно.

Все больше у него замечаются диктаторские замашки. Так, Вл. Винниченко возмущен, что С. Петлюра призвал войска гетмана перейти на его, Петлюры, сторону, а не сторону Директории, назначившей его своим Верховным атаманом. 1918 год, первый год украинской автономии, заканчивался в атмосфере все нарастающего хаоса. Две силы напирали на УНР (Украинскую Народную республику), чтобы вернуть ее в лоно «единой и неделимой»: с севера – большевики, с юга – деникинцы. Немалая угроза нарастала и с запада, где обретшие независимость старые «друзья» – поляки были готовы использовать смутное время для нового передела Украины. Недолго длился период, о котором Вл. Винниченко потом с грустью вспоминал: «Воистину, мы в это время были богами, которые брались из ничего сотворить новый мир». «Из ничего» собирались сотворить новый мир и большевики, но они хоть в общих чертах представляли себе программу действий и те силы, на которые можно опереться.

Стоило только захватить власть и отпраздновать победу, как тут же начался раскол в лагере победителей: Вл. Винниченко хотел создать разновидность советской системы, чтобы лишить Москву притягательной для пролетариев силы, ее «грома и молнии», как он выражался. С. Петлюра был сторонником парламентской демократии с ярко выраженным национальным уклоном.

Шесть армий практически одновременно сражались в Украине: петлюровская, большевистская, белая, Антанты, польская и махновская. Временные блоки создавались и распадались, солдаты перебегали из лагеря в лагерь, темные страсти все грознее и отчетливее вырывались на поверхность и совладать с ними многие из участников побоища не умели или не хотели. Нужны были чрезвычайные меры, чтобы в таких условиях обуздать разбушевавшуюся стихию, а не оказаться щепкой в мутном потоке.

В петлюровской армии, плохо организованной и недисциплинированной, часто не знавшей, кого и что она защищает, было лишь две силы, удерживавшие ее от полного развала и самоликвидации: авторитет Головного атамана и возможность пограбить. Идейных, национальных мотивов хватило ненадолго. В воздухе пахло Большим Погромом, а малые уже шли повсеместно. Под давлением Красной Армии Директория 2 февраля покинула Киев и перебралась в Винницу. Вскоре Вл. Винниченко подал в отставку, и С. Петлюра фактически сосредоточил в своих руках всю гражданскую и военную власть. Теперь он отвечал за все и управлял, насколько это было возможно, всем.

Чтобы внушать другим свои взгляды, надо их иметь в достаточно конкретном, ясно сформулированном виде. Убежденный националист, С. Петлюра мечтал о национальном единстве всех социальных групп, стараясь не замечать острейших противоречий между крестьянами и крупными землевладельцами, у которых землю то отбирали и делили (сразу после Февраля), то почти всю вернули, отобрав у только что получивших ее крестьян (при П. Скоропадском). Теперь начинался «третий передел» – многовато для двух лет свободы. В городах заметная часть населения ориентировалась на большевиков с их привлекательными в своей простоте лозунгами. С. Петлюра рассчитывал на помощь Антанты, однако Антанта решила поддержать белое движение, боровшееся за «единую и неделимую» и видевшее в национал-сепаратисте Петлюре своего злейшего врага.

Давно замечено, что нет ничего слаще борьбы за высокие идеалы (в том числе и национальные) и нет ничего горше, чем выйти победителем в этой борьбе. Оказавшись на вершине, ты должен решать проблемы, не решенные твоими предшественниками, почему они и рухнули; ты вынужден отвечать за все, подвергаясь нападкам и ударам со всех сторон.

Ты вдруг лишаешься многих соратников, так как они поспешили незаметно «слинять», убоявшись ответственности или чувствуя свою несостоятельность. Так исчез весной 1919 г. Вл. Винниченко.

Опытные политики знают, что сама борьба приносит куда больше дивидендов, чем решительная победа. Можно у той системы, против которой борешься, выторговать уступки, добиться льгот, частичного, а иногда и полного удовлетворения самых разнообразных требований. Но не нужно рушить эту систему, пока она не изжила себя полностью и, главное, пока ее нечем заменить.

С. Петлюра не был серьезным политиком, но отличался смелостью и склонностью к романтике. Ведь так все хорошо начиналось: и «рiдна мова» зазвучала повсеместно, откуда-то появились кобзари и бандуристы, войско одеждой своей, усами и прическами стало напоминать Богданово воинство. Не хотелось обижать и другие народы: создали специальный Секретариат по делам национальностей, в котором вице-секретарем по еврейским делам был Моисей Зильберфарб – это еще при Раде и гетмане. При Директории появилось целое Министерство по еврейским делам во главе с Абрахамом Ревуцким, которое занимало одну комнату в отеле (декабрь 18-го – февраль 19-го). Он пытался что-то сделать для прекращения погромов, но не добился ничего. Ему на смену пришел Пинхас Красный, исполнявший роль не министра, а лакея при Петлюре. Потом и он сбежал к большевикам.

Поначалу удалось добиться существенных успехов на культурном фронте, а также издания циркуляров и указов, ломавших национальные ограничения практически во всех областях. Более двухсот евреев приняли участие в работе высоких государственных органов, среди них – Арнольд Марголин, осуществлявший функции главного представителя Директории в странах Антанты. Нет оснований сомневаться в искреннем желании С. Петлюры установить в Украине, очищенной от большевиков и русских монархистов (те и другие – «за единую и неделимую», только разных цветов), социальный и национальный рай с приоритетом, само собой, и под покровительством украинской нации. Но как далеки мечты от реальности!

Не было в истории Европы, а может, и мира другого клочка земли, где одновременно действовало бы столько антагонистов, где бы власть так часто (иногда ежедневно) переходила из рук в руки, где невозможно было предвидеть события на день вперед, где жизнь человеческая стоила бы так дешево, а возможность мгновенного обогащения путем грабежа была столь безгранична. Хаос и погром шли рука об руку.

Еврейское население в городах и местечках, не очень разбираясь в политических программах, на опыте последнего десятилетия больше рассчитывало на защиту со стороны рабочих дружин (события 1905–1907 годов в промышленных городах), чем на покровительство хмельных и разудалых хлопцев, чей вид и повадки будили давние и не очень давние воспоминания: погромы Украину никогда надолго не покидали, а в конце XIX и начале XX века стали особенно регулярны. Уход заметной части еврейской молодежи в ряды большевиков был исторически закономерен, как до этого стремительный рост «еврейского присутствия» в Народной воле, у эсеров и социал-демократов.

Пока что Украина стала местом одного Большого Погрома, к которому руку приложили все участники грандиозного побоища. Все – это не значит в равной мере, с одинаковыми результатами.

* * *

По свидетельству многих историков и современников, самыми жестокими и беспощадными были белогвардейские, деникинские погромы. Организованные и руководимые «сверху», они совершались и при наступлении, и при отступлении. «Мы воюем не с большевиками, а с еврейством», – заявляли энтузиасты этого движения. Заступничество отдельных офицеров за евреев и попытки остановить резню встречали резкий отпор начальства и приводили к их удалению из армии. Все это не помешало А. Деникину в его фундаментальном труде «Белая армия» назвать погромы Директории «особенно свирепыми и кровопролитными» (А. Деникин. «Белая армия»). Мир потрясло опубликованное в 20-е годы письмо Степана, одного из штабных офицеров генерала Шкуро, своему другу Косте с предложением поразвлечься вечерком, наблюдая, как их общий друг Денис будет сжимать череп маленького жиденка, которого он прозвал «комиссаром», при помощи этакой короны и бамбуковой палочки, пока череп не треснет. Обещали присутствовать дамы – Ирина Петровна и Анна Николаевна. Я пересказал текст, а не процитировал его, чтобы избежать ряда деталей. По моим сведениям, проверка этого документа доказала его подлинность (полностью – в книге «Pogromchik»).

Безусловно, не все в армии Деникина были подобны автору этого письма и его другу Косте. Но и редким исключением они не являлись. Нравственный уровень многих участников белого движения оставлял желать лучшего; это в значительной мере облегчило победу большевикам. Как там поется: «Четвертые сутки пылает станица…»? Пожары в еврейских местечках, где понятия не имели ни о большевиках, ни о меньшевиках, не затухали месяцами. А потом затухали сами собой: выгорело все дотла. Хочу верить, что «поручик Голицын и корнет Оболенский» не были к этому причастны.

Осторожно, господа! Мы идем по минному полю нашей истории.

По этому полю своими ногами прошел не одну сотню верст убежденный монархист и антисемит, в недавнем прошлом депутат Государственной Думы и редактор реакционной газеты «Киевлянин» Василий Витальевич Шульгин. Один из зачинателей добровольческого движения, он отличался не только большой личной смелостью, но и ее редкой разновидностью – «талантом искренности», что заставляет с особым доверием воспринимать его автобиографические записки, в частности, о гражданской войне.

«Белое дело» погибло, – с горечью констатировал он. – Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов».

«Почти бандиты» потому не крали, что были богаты, а как обеднели, то сразу узнали дорогу к сундукам «благодарного населения».

Если бы только грабили… Исполняя карательные функции, батарея расстреливает весь боезапас: дальше везти не на чем, мулы падают. «Трехдюймовки работают точно, отчетливо… Чью хату зажгло? Чьих сирот сделало навеки непримиримыми, жаждущими мщения… «бандитами»?… для облегчения мулов. По всей деревне. По русскому народу, за который мы же умираем…»

Но и это еще не предел. Вы еще не забыли письмо Степана милому другу Косте? – Тогда продолжим. Цитата дается без купюр:

«В одной хате за руки подвесили… «комиссара»… Под ним разложили костер. И медленно жарили… человека…

А кругом пьяная банда «монархистов«…выла «Боже, царя храни».

Если это правда, если они есть еще на свете, если рука Немезиды не поразила их достойной смертью, пусть совершится над ними страшное проклятие, которое мы творим им, им и таким, как они, – растлителям белой армии… предателям белого дела…убийцам белой мечты…».

Напомню еще раз: мною не изменен ни один знак.

Еще совсем недавно со страниц «Киевлянина» В. Шульгин метал громы и молнии на головы большевиков, комиссаров, евреев. Обычно все три категории объединялись в одно понятие – жиды, хотя, в отличие от многих коллег, В. Шульгин употреблял и слово «евреи». Радуясь тому постоянному страху, в котором жили евреи при Деникине, он, тем не менее, погромов не одобрял: «Погромы опаснее для русских, чем для евреев… потому, что они нас развращают…»; «Тот, кто ограбит еврейскую квартиру… сделает вред русскому делу».

Проблема «чистых рук» постоянно волновала В. Шульгина, и главную причину крушения добровольческого движения он видел в его нравственном крахе. «Увы, орлы не удержались на «орлиной» высоте. И коршунами летят они на юг, вслед за неизмеримыми обозами с добром, взятым… у «благодарного населения».

«Надо отдать им должное», «приходится признать», «к чести тов. надо сказать»… – все чаще и чаще встречается на страницах повести по мере того, как автор, с болью в сердце, рисует неумолимый рост преимущества красных над погрязшей в грабежах и погромах, потерявшей цель и идею белой армией. «Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную…» – это слова белого генерала А. М. Драгомирова, с которым солидаризируется В. Шульгин. «Белые» в краденых кожухах – это уже не белые. Юный белогвардеец с винтовкой в руках бегает среди развалин, чтобы пристрелить «жида», только в том и виноватого, что он жид, – это признает сам молодой человек, с «явно кокаиновым» лицом, на котором все пороки».

– Где же «белые»? – горестно вопрошает автор.

На таком фоне «красные» выглядели даже респектабельно.

«…Сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу «белых»; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, производили обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никогда не обижала – это нужно засвидетельствовать – ни еврейского, ни христианского населения… Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы это думаем. Да, они пока не обирали, не расстреливали, не грабили».

Личность командира? – В партизанских или полупартизанских войсках она играла роль куда большую, чем в частях регулярных. Об этом нужно хорошо помнить, говоря о Петлюре и его сподвижниках.

«Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он (Котовский) собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на глаза».

– Надо отдать справедливость и врагам, – заключает В. Шульгин.

Многого не договаривает рассказчик, и не потому, что он скрывает правду, а потому, что сама правда настолько противоречива и неоднозначна, что любое упрощение наносит ей непоправимый вред. Почему «красный командир большевистской формации» вызывает у В. Шульгина явное доверие? Даже об одесской Чрезвычайке, покончившей с бандитизмом, он говорит с уважением! А для родных грабителей и погромщиков не находит слов жалости и оправдания: они измарали и погубили «белое движение», сбили с курса «лебединую стаю», тогда как «красные, начав почти что разбойниками, с некоторого времени стремятся к святости».

Если писатель действительно честен, он неизбежно время от времени противоречит самому себе. Вот так и с В. Шульгиным. Взять хотя бы вопрос о допустимости или недопустимости самосуда, которого он не раз касался, выступая с думской трибуны. Тогда, поддерживая Столыпина, В. Шульгин осуждал террористов и оправдывал деятельность военно-полевых судов, выносивших им смертные приговоры. Как же теперь, в условиях гражданской войны?

В Одессе деникинскими офицерами был убит начальник деникинской же контрразведки полковник Кирпичников. Офицерский патруль расстрелял его ночью на улице – отнюдь не по ошибке. Шульгин намекает, что был этот полковник личностью мерзкой. Тем не менее, он безоговорочно осуждает самосуд: «… производить самосуд – значит отрицать суд. Отрицать суд – значит отрицать власть. Отрицать власть – значит отрицать самих себя… белые пошли против белых понятий». Но ведь пятью страницами раньше В. Шульгин призывал «деву Немезиду» обрушить свой меч на головы изуверов, жаривших «комиссара» и распевавших при этом «Боже, царя храни»! Вспоминается пушкинское: «Где Зевса гром молчит, где дремлет меч закона…» – и прославление карающего кинжала в руках той же богини мести – девы Немезиды. Что это, как не призыв к самосуду? Вообще-то нельзя, но иногда можно? После беспощадного осуждения «губителей белого движения», «грязных» – призыв не спешить с расстрелом комиссаров:

«Это я пишу для тех, кто обуян жаждой расстреливать комиссаров. Смотрите, не расстреляйте в припадке святой мести тех, кто, ежедневно рискуя головой, спасал жизнь вашим близким и друзьям».

А после такого гуманного призыва – рассказ о своей готовности прикончить кое-кого, причем отнюдь не комиссарского звания: «Если бы его как-нибудь выманить из вагона и пойти с ним в черную ночь, то я бы его не мучил, но застрелил бы как собаку: «Хай злое не живе на свити».

Вот и попробуйте тут свести концы с концами… Все это я припомнил не случайно. Меня интересует такой вопрос: как бы поступил антисемит В. В. Шульгин (напомню, дядя А. Шульгина – петлюровского министра), будь он членом жюри присяжных на процессе Шварцбарда? Осудил бы его как «черного мстителя», поправшего закон, или оправдал, как посланца «девы Немезиды», действовавшего по принципу: «Пусть злое не живет на свете»?

Антисемитизм был широко распространен в белой армии. Он поддерживался и пропагандировался «сверху», что подтверждают воспоминания бывших корниловцев, дроздовцев, марковцев. Заглянем в двухтомный фолиант, составленный полковником Марковского пехотного полка В. Е. Павловым из двух сотен устных и письменных свидетельств его однополчан, а также из мемуаров лидеров Добрармии и штабных документов.

Чувствуется демократизм, либеральная ориентация ряда офицеров, пытавшихся осмыслить пройденный путь, попять причину горького поражения. Особенно это заметно в главах II тома – «Белая идея и жизнь», «Кризис белой идеи». Вот отрывок, касающийся деятельности Освага (Осведомительного Агенства), совмещавшего функции Политпросвета и Смерша:

«Перед Армавиром он (солдат-ставрополец) был ранен, и потом из госпиталя его забрали в Осваг для подготовки из него низового пропагандиста… Он поделился со мною тем, чем его напичкали. Оказалось, что все сводилось к масонскому наговору и «Сионским протоколам», и это он должен был внушать мужикам и рабочим для того, чтобы объяснить задачи и цели Добрармии. Меня поразила бессмысленность этой пропаганды. Направлять крестьян и рабочих против масонов высоких степеней и сионских мудрецов, сидящих за границей, казалось форменным абсурдом. Те были вне нашей досягаемости, а вот этим (крестьянам и рабочим. – Ю. Ф.), которые стояли на распутье – кому помогать, – вся эта чепуха была безразлична в высшей степени».

Интересен этот фрагмент не только потому, что в нем четко определено главное направление белогвардейской пропаганды, но и потому, что сам офицер-рассказчик, столь критически оценивший деятельность Освага, искренне и наивно признался в своем антисемитизме. Он ничуть не сомневался в реальности «сионских мудрецов» и прочих исчадий ада. Его лишь смущала их отдаленность и недосягаемость, «заграничность». Стоит «недосягаемых» заменить вполне досягаемыми «жидами», которые совсем рядом, в городах и местечках, – и пропаганда станет конкретной и действенной, произойдет то, что произошло в местах проживания евреев и деятельности белогвардейцев. По количеству организованных погромов деникинцы превзошли всех, уступив по общему количеству лишь петлюровским атаманам.

Когда в конце 19-го и начале 20-го года казаки и солдаты белой армии стали тысячами разбегаться по домам или переходить на сторону красных, многие поняли, что большевики переиграли белых в значительной мере за счет несопоставимо лучшей организации пропагандистской работы: «…у большевиков они (пропаганда и агитация) сыграли роль огромную, и нечто подобное должно было быть и в Добрармии. Об этом говорил и генерал Деникин, но когда армия уже отходила».

Перестраиваться, в том числе отказываться от антисемитизма, в 20-м году было уже поздно. Оказалась несостоятельной попытка заменить решение кардинальных политических и экономических проблем кликушеским заклинанием: «Бей жидов – спасай Россию!». Антисемитизм сыграл с белым движением, как и с рядом других, злую шутку, отравив и развратив души участников.

«Грабежи, спекуляция, нахальство и бесстыдство разложили дух армии. Грабящая армия – не армия. Она – банда. Она не может не прийти к развалу и поражению». Эти беспощадные слова принадлежат не красному комиссару, а духовному наставнику деникинской армии, последнему протопресвитеру Русской армии и флота о. Георгию Шавельскому». А теперь говорит начальник штаба Добрармии генерал И. П. Романовский: «Грабежи – единственный стимул для движения казаков вперед: запретите грабежи, и их никто не заставит идти вперед».

По свидетельству о. Шавельского, пример «нижним чипам» подавали их прославленные вожди: «… грабежи, с молчаливого попустительства Главного командования, развивались все больше… Кубанский герой-генерал Шкуро и донской – генерал Мамонтов – сами показывали пример». Стоит ли удивляться, что казаки этих «вождей» в делах погромов не знали себе равных!

Поминая недобрым словом продразверстку и ревтрибуналы, не будем забывать и о другой стороне, где правили кровавый пир отнюдь не ангелы. «Вслед за вождями грабили офицеры, казаки, солдаты. За частями тянулись обозы с награбленным добром… Тыл в свою очередь не отставал от фронта». «Общее развращение дошло до бесстыдства. У большинства как будто мозги перевернулись».

В унисон с В. В. Шульгиным, монархистом и антисемитом, духовный пастырь Добрармии называет главной причиной краха всего белого движения его политический и духовный распад, а в результате – грабежи, погромы, зверства. Как бы еврейское население ни относилось к лозунгам большевиков, казацкие шашки и добровольческие штыки гнали его в лагерь коммунистов, где расформировывались погромные полки (например, 6-й и 9-й в Украине) и довольно исправно расстреливались виновники бесчинств.

Вторая погромная сила – махновцы. «Материал» в армии по сути тот же, что и у С. Петлюры, – украинское крестьянство, но политические установки, идущие от «батьки» и его ближайшего окружения, совершенно иные. Нестор Махно – убежденный анархист-интернационалист, ученик Прудона, Бакунина и Кропоткина – считал, что хорошей власти не бывает. Он видел свою задачу в том, чтобы дать возможность трудовому народу – рабочим и крестьянам – самим решать свою судьбу и организовывать трудовую жизнь. Цель армии – создать и защитить такую возможность. Махно круто обходился с буржуазией и помещиками любой национальности, включая евреев, но беспощадно карал тех, кто обижал бедный люд.

В его окружении было немало евреев, и это не марионетки, как у С. Петлюры, которые должны были создать привлекательный для Антанты антураж. Помощником председателя Гуляй-Польского ВРС (Военно-революционного совета) был Коган (зарублен деникинцами). Начальником контрразведки – Л. Задов (Зиньковский). В культпросвет отделе – Елена Келлер, Иосиф Эмигрант (Гетман), Я. Алый (Суховольский). Список может быть продолжен. Что привлекло этих людей в ряды махновцев и годами удерживало их там? – Подлинное, а не декларативное равенство.

Суровому испытанию интернационализм батьки Махно подвергся уже на заре повстанческого движения – весной 1918 года, когда после подписания Брестского мира на юг Украины двинулись немецкие (точнее, австро-венгерские) войска вместе с отрядами Центральной Рады. По инициативе Ревкома был создан вольный Гуляйпольский батальон с еврейской («центральной», как ее называли) ротой. Всеми уважаемый старый доктор Абрам Исакович Лось организовал санитарный отряд и лазарет. Оружие и боеприпасы получили от красных. Пока что анархо-коммунистов на периферии большевики привечали, хотя именно в это время их подвергли разгрому в Москве.

Тем временем местные украинцы-шовинисты готовили переворот, чтобы вместе с «братьями-немцами» и посланцами Рады «вызволить Украину от ига кацапив». Воспользовавшись отсутствием Н. Махно, они разгромили Ревком, арестовали соратников «батьки», причем, как сообщил Нестору его друг Б. Веретельник, «подлые негодяи обманным образом заставили еврейскую роту исполнить гнусное дело». К чести Н. Махно, он разгадал смысл провокации, целью которой был захват власти руками евреев, чтобы потом над ними же учинить расправу. Прием не новый и почти всегда безотказный.

Только в августе сумел Н. Махно пробраться в родные места. До этого он побывал в Москве, где встречался и дискутировал с В. Лениным и Я. Свердловым. Общение с еще не добитыми анархистами особой радости ему не принесло. И вот теперь он узнал о гибели старшего брата Емельяна, расстреле немцами многих его товарищей, сожжении родного дома. Заметил Н. Махно рост антисемитизма и той «злобы, которой Гуляй-Поле еще не переживало. Я собирался с силами, – писал он в своих воспоминаниях, – чтобы преодолеть эту заразу, привитую преступлением одних и глупостью других, самих же евреев».