Текст книги "Время лгать и праздновать"

Автор книги: Александр Бахвалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

2

Из намерения уехать во второй половине дня ничего не вышло по той простой причине, что отправленная неделю назад на профилактику «Волга» и поныне стояла «необслуженная».

– Займаемся!.. – озабоченно прохрипел по телефону сиплый мужской голос. – К завтрему разве что!..

Предстояло как-то прожить долгий день. Взялся было за сборы в дорогу, но в доме не нашлось чемодана. Потолкавшись по магазинам, вернулся с уемистым ярко-рыжим сооружением, по-лошадиному перепоясанным широкими ремнями. Своими замками и пряжками и каким-то по-девичьи нежно-сизым шелковистым нутром чемодан взывал к щегольству, и, послушный зову, Нерецкой снова отправился в город – обзаводиться приличествующей чемодану галантереей.

Из почтового ящика торчала газета, на уголке синела шариковая строчка: «Получите иностранку», то есть журнал «Иностранная литература». Его выписывала Зоя. Журнал не пролезал в ящик, всякий раз надо было идти на почту. И он взял на себя эту обязанность – только для того, кажется, чтобы однажды в месяц услышать: «Ой, принес! Спасибо, Андрюшенька!..»

Там, где неделю назад его поджидала маленькая женщина с помятым лицом, стоял, лениво озирая двор, молодой человек с волосами до плеч и в сорочке с кружевным жабо.

«По мере огрубления девиц мужественность молодых людей перестает ощущаться ими как примета пола, вот они и напяливают брошенную девицами одежку – чем не доказательство обязательности отличий?.. Без них, надо полагать, не срабатывает нечто гормональное, затормаживаются функции организма. Может быть, и мне в глазах жены недоставало сорочки с цветочками?..»

Пробившееся солнце оживило город. По небу разливалась яркая голубизна, возбужденно шумела под ветром липовая аллея, на ее дорожки уже выбрались мамы-колясочницы и мамы-прогульщицы. Уличная толпа стала плотнее и как будто сменила настроение: люди двигались живее, охотнее, выглядели очень довольными возможностью жить в городе и ходить по его улицам.

Толпа обезличивает, и с этим ничего не поделаешь, только и остается, что искать таинственный смысл сотворения нескончаемой круговерти, частью которой становишься. Чувствуешь себя так, словно вышел за коробком спичек, а оказался вовлеченным в историческое действо: когда столько людей одинаково хорошо знают, куда спешат, это не может быть пустяком.

В сквере у парковых ворот, состоящих из частокола протазанов, скрепленных бородавчатыми боевыми щитами, мирная заводь. Заглянувшим сюда или глухота, или младенцы, или то и другое вместе помогают не замечать суету и гулкое многоголосье улицы.

У пустого, замусоренного фонтана древняя старушка в теплом пальто и свалившемся на затылок платке кормила голубей. Вставшего рядом Нерецкого она обласкала счастливыми глазами того же цвета, что и живая, отливающая сизым блеском птичья толпа у ее ног. Голуби напомнили о сидящем в клетке попугае, смахивающем на лупоглазого идиота, завернутого в смирительную рубашку и для пущей безопасности посаженного в куполообразную клетку. «Дурацкая птица, дурацкая семья».

«Искусство и животные – в крови у моих родственников», – говорила Зоя. Увлеченный попугаями папаша в кругу собирателей считался знатоком резных камней, а «для прокорма» занимался антиквариатом. По местным понятиям, это означает торговать подсвечниками. Вознамерившись приобрести уникальную византийскую гемму, неосмотрительно запустил руку в казенные суммы, был уволен с работы, долго прозябал в какой-то оценочной комиссии, затем вдруг помер на даче сестры, оставив у нее на руках малолетнюю дочь и многолетнего попугая-альбиноса, бормочущего всякую хреновину… Возможно, это порода такая – особая какая-нибудь. Послушать Зоину тетку, у нее вся живность редкостной породы – кошки, куры, собаки. Не исключено, и тараканы. В день знакомства старуха перво-наперво похвалилась молодым кобелем английского происхождения, с которым, за неимением иностранной, приходилось «вязать» доморощенную сучку. Затем речь пошла о добермане Луише, которому также предстояло свидание с сомнительной куцехвостой Рахилью. Затем – о неожиданно удачном помете у боксерши Деборы «от старичка Жермена»… Она и себя причисляла к одной из двух пород, на которые делила дачных пенсионеров. Рекомендовалась представительницей «типа СКК», то бишь «собачники, курильщики, киношники», в отличие от слабаков «типа ККС» – «кефирщиков, клистирщиков, сортирщиков». И не иначе как из ретивой приверженности к своей команде встретила Нерецкого с беломориной в зубах и отменном затрапезье, от которого густо несло псиной. Рассказывать анекдоты в стиле ее собачьих забот тоже, надо полагать, относилось к отличительным свойствам «СКК». Изложив скабрезный сюжетец, она принималась гоготать первой, дюйма на два вылупляя лошадиного размера зубы, с деснами морковного цвета. Он уезжал от нее с таким чувством, будто навестил веселую ведьму. «Не старуху надо было изучать, а племянницу… Ну да теперь все в прошлом: и пенсионерки типа «СКК», и их породистые племянницы-шлюхи».

Ему легко далось бранное слово. Очень уж стыдно было сказанных ей в тихую минуту ласковых слов, стыдно недавних, казавшихся несомненными – равно милыми чувствам и разуму причин влечения к жене, стыдно доверия к ней, уверенности в ее душевной чистоте, целомудрии… Он был обворован, раздавлен, опустошен.

Сторонница поэтапного существования и то симпатичнее – по крайней мере вся на виду, знаешь, с кем имеешь дело. А Зоя, разгадав, что «ее мальчик» пребывает рядом с ней, как в заповедной зоне, куда непозволительно входить с дурными помыслами, охотно предоставила ему воображать себя избранной личностью, человеком, на которого можно положиться. И он из кожи лез – не дай бог усомнятся в его преданности. Чем не Курослеп!..

«Не то унизительно, что я бегал за журналами, а что и бегал тоже. Одно дело платить за сожительство и другое – услужать сожительнице».

И все-таки мог бы знать, какого отношения она заслуживает: выбирая подруг, выбирают родственную стихию. Мог бы, да вот беда: склонность видеть дурное в людях не лучшим образом рекомендует наблюдателей. И ты, упиваясь своим великодушием, не позволял себе замечать дурное – ради удовольствия жить под одной крышей с… И не было бы этой мерзости конца, не появись тетка, похожая на Курослепа. Впрочем, тебя и следовало ткнуть носом, по-другому не докажешь.

Распахнутый плащ Костантии цветом напоминал нутро нового чемодана, что и побудило Нерецкого повернуться к вставшей рядом девушке. Под плащом чернела все та же блузка, те же брюки обтягивали полные ножки, которым было тесно вместе. Она придерживала за ремешок висящую через плечо сумку и вовсю улыбалась. Первым побуждением было – поскорее избавиться, дать понять, что ему не до нее, но простецкая физиономия девицы сияла таким откровенным удовольствием, что грех было сердиться.

– Здравствуйте!.. – «Что же вы не радуетесь, я же радуюсь, что вижу вас!» – так прозвучало ее приветствие.

Невольно улыбнувшись, он кивнул, наблюдая, как вскидываются и опадают под ветром длинные темные волосы, всякий раз обнажая маленькие белые уши, как вспархивает и, трепеща, льнет к нежному началу шеи у подбородка остроугольный воротник блузки.

– На работу?..

– Домой. Брала негативы. – Она дернула за ремешок сумки, блеснув золотом на пальцах. – Уже в отпуске?.. Здорово!..

Он опять кивнул и все смотрел, как мечутся ее волосы, как расплываются в улыбке темные губы, не чувствующие прилипших к ним тонких волосинок.

– Ветер!.. – весело сказала она, пытаясь укротить волосы рукой, и, повернувшись навстречу ему, к ампирным воротам, спросила: – Вы не в парк?..

– Да мне все равно.

– И я с вами! Мне тут ближе – через парк и по набережной.

Пройдя ворота, свернули к ограде, на окраинную дорожку, мощенную позеленевшим булыжником.

– Надо же – встретила!.. – Она прижала руку к сердцу. – Колотится!.. Всегда так, если что-нибудь интересное происходит. Не поверите: как вас проводила, полночи не спала!..

С наружной стороны чугунной ограды, вплотную к ней, стояли торговые палатки – пивные, овощные… От одной из них, скрытой кустарником, выбрался длинный сутулый старик в пальто с обвислыми плечами. В левой руке палка, в правой кирзовая сумка. Выбравшись на край дорожки, он стремительно шагнул к Нерецкому и вперился мутными глазами:

– Глухая балка где?..

– Где-то здесь…

– Вот она, Глухая балка!.. – Он пристукнул палкой. – Где повесили Сарычева?.. Здесь повесили!.. – И пошел прочь, деревянно подрагивая всем корпусом, отчего в сумке тоскливо позвякивали пустые бутылки, и звук этот, звук безденежья, пронизывал сумрачный басовитый шум деревьев, как тихий плач.

– Ну дедуня! Из психушки, что ли?..

– Из старости… Что насобирал за жизнь, теперь вываливается. И сейчас какой-то черепок отвалился.

Из распахнутых окон старинного одноэтажного особняка по ту сторону ограды послышалась рояльная музыка. Ей в лад в освещенной комнате согласно двигались девочки в купальниках. Но скоро музыка оборвалась и донеслись визгливые наставления.

– Бросьте умничать, сколько вам говорить!.. Кармен – это темперамент, и больше ничего! Кармен танцуют бедром, Кармен танцуют спинкой! И все!.. Встали!.. Ножку вопиюще назад! И!

И опять, заученно вздернув подбородки, «страстно» поворачивались и замирали танцовщицы… Одной правилось, другой осточертело, в окно косит, третья – Покрупнее, понескладнее других – насуплена, сосредоточена, прилежна, но меньше всех понимает, что у нее выходит, лишена грации. А рядом с ней – маленькая, пухленькая, но гибкая, вся в кокетстве, в манерах – уже представляет.

«Приматы смущают собратьев видимым свидетельством полового возбуждения, а мы являем толпам недорослей полуобнаженных людских самок и называем это приобщением к культуре. Не менее того. И в результате одни звереют от половых позывов, а другие, с оскопленным сызмальства чувством стыда, не понимают, почему на них набрасываются в подъездах, насилуют».

Дорожка вывела к ломанно петлявшей по высокому берегу Юрки бетонной лестнице, разделенной надвое беседкой, откуда можно полюбоваться низким песчаным берегом, свежо красневшими под солнцем стенами мельзавода, чуть не до половины укрытого старыми вязами, и темнеющим вдали на фоне белых домов окраин железнодорожным мостом. Расстояние превращало город в приятный глазу городской пейзаж, даже торчащие над парком дома-башни, с их пятнисто-палевыми боками, придавали общей картине что-то непременное, переставали казаться поставленными на попа дырявыми коробками.

От лестницы до стен мельзавода тянулась набережная – узкая полоса плохого асфальта, уложенного на серповидную насыпь, с нависающей над ней зеленью парковых деревьев.

Как же давно он не заглядывал сюда!.. Бетонная лестница сильно побита, на выкрошенных ступенях дрожат под ветром лужицы, а ведь он видит ее впервые. Была другая, деревянная, проложенная напрямик сверху донизу. Возвращаясь с купанья, он не однажды задавался целью сосчитать ступени, но считать надо было так долго, что он непременно сбивался – что-нибудь отвлекало.

Не сговариваясь, спустились в беседку, и тут – на безлюдье, как в сновидении о прошлом, наедине с немудрящей девицей, Нерецкой не без удивления открыл, что ему доступны не только злоба и обида, но и другие чувства… Кажется, чадный дух выветривается…

Он глубоко вздохнул, как после долгого пребывания под водой… Знакомые места умиротворяли, напоминая о юности, где было много легковесных надежд, а еще больше – тяжелых глупостей… «Тогдашние глупости извинительны, но я по сю пору умудрился сохранить мальчишеские предубеждения, по сю пору вне их все  н е  м о е. Я очень старался сохранить уважение к самому себе…»

Вверх по реке бежал тупоносый буксир, вытягивая впереди себя черную ленту дыма – точно капля туши растекалась в стакане прозрачной воды. Нерецкой следил за ним, пока он не исчез за мостом… и, кажется, забыл о своей спутнице:

– Ну, пошли?..

– Куда?..

– Вы же домой шли?..

– А вы?…

– Мне торопиться некуда…

– А мне тем более, могу хоть до ночи.

Ну вот и посильное утешение; простота девицы разве что веселила, но он и за это был ей благодарен.

– До ночи мы тут не протянем – с голоду помрем. – Нерецкой испытующе смотрел ей в глаза.

– А где протянем?.. – Девица поняла его.

– Может быть, у меня?.. – «Почему нет?» – Теперь моя очередь поить вас кофе.

– А жена-а?.. – с уличающей предосторожностью протянула она, как будто ей готовили ловушку.

Мысль о том, что дома могла появиться Зоя, вызвала некоторую нерешительность. Очень ненадолго. Он разозлился на себя – ему ли с ней считаться.

– Нет жены. Вся вышла. Ну?..

– Кто бы спорил!..

Они бросились в обратный путь так решительно, точно вспомнили, что их ждут. Вступив на лестницу, он подхватил ее под руку, где-то под мышкой неловко коснувшись концами пальцев упругого начала груди… И жадное влечение к ней, безусловно утолимое, захлестнуло его, как наркотическая потребность, держало в смятении, сбивало с толку все то время, пока они ходили по городу, толкались в магазинах, запасаясь едой и питьем, без чего, как ему казалось, о н а  не сможет обойтись. Все виделось как сквозь пелену, и то, что какой-то парень грубо схватил Костантию, потянул к себе, и ее выкрик: «Отвяжись к чертовой матери!» – отметились в сознании вызывающей гнев помехой среди других помех, которыми так досаждал ему город в эти минуты. Странная злоба овладела Нерецким, точно предстояла схватка с врагом. Протискиваясь вслед за Костантией из переполненной кондитерской, он наклонился к ее ушку и весьма повелительно предложил:

– Говори мне «ты»!

Круто вскинув голову, она обернулась, и он впервые услышал ее смех – довольный, очень напоминающий гоготание Ларисы Константиновны.

«Что-то я не так делаю… Столько хлопот, серьезности!.. Глупо. К ней нужно подступать проще, грубее, небрежнее – списки урезаны». И он, как бы проверяя себя, все чаще на ходу притискивал ее к себе, чтобы удостовериться в чувственной податливости ее крепко сбитого тела, убедиться, что развязность его приятна ей, что она знает, почему все так.

Все с той же поспешностью, как бы понятной и оправданной, шли они вдоль липовой аллеи, обгоняя стариков, молодых мам, с затаенной завистью глядящих на уличную круговерть. Держась за его локоть, она старалась идти в ногу и без конца улыбалась его просьбе поглядывать, не попадется ли на глаза черный кот с белой грудью, по-кошачьему орущему младенцу на руках толстой женщины, держащей во рту пустышку; подростку с сигаретой, сидевшему на скамье с вытянутыми на дорожку длинными ногами, как бы предоставляя их в распоряжение всем, кто захочет спотыкнуться. Вообразив себя победно бегущей куда-то, она настолько увлеклась, что не сразу сообразила, что у подъезда надо остановиться, чтобы открыть дверь.

Оказавшись в квартире, присмирела, жадно оглядывая все, ступая настороженно, передвигая ногами так, будто одолевала пружинное сопротивление тесных брюк.

– Один живешь?.. Обалденство!.. Телевизор можно?..

– Все можно! Мы хозяева!.. – небрежно бросал он, превозмогая тошнотой подступающее ощущение позора, бесчестья, падения, как будто только теперь осознал, что обманывает, лжет, оскверняется.

«Чепуха! Нужно поскорее освободить себя и сами комнаты от «предубеждений», поскорее утвердиться в праве принимать у себя дома кого вздумается!..»

Но освободиться от стыда было так же трудно, как избавиться от воздуха в комнатах. Всякая вещица в них напоминала, что он творит непотребное, оскорбляющее гнездо, в котором родился.

Волнуясь все сильнее и путанее, он скоро уже не мог разобрать, чего в нем больше – злого чувственного влечения, желания поскорее утопить все то, что оставалось на плаву после крушения иллюзий, или – запоздалого бунта против привитых матерью предубеждений, без которых, по ее словам, не бывает человека.

Неслышно вошедшая на кухню Костантия заставила вздрогнуть: показалось, жена.

– Скоро?.. – Круглые глаза недовольно глядели из-под сонно отяжелевших век. – Да брось ты все это!..

В следующее мгновение произошло то, чего уже нельзя было отдалить. Прижавшись, они замерли в поцелуе – стояли, не размыкая губ, забыв о том, что следовало сказать и не было сказано, обо всем на свете… Так в зной животные-враги пьют холодную воду, замирая в истоме насыщения влагой, сладостной всем живым, бегущим и догоняющим, правым и виноватым.

– Пожжрать не дадут!.. Хходют, хходют!.. – разнеслось по квартире.

Дремотно притихшая Костантия вздрогнула, подтянула одеяло к подбородку:

– Там кто-то!..

– Попугай. Видела клетку?..

– А… Он что, говорящий?..

– Есть грех.

– Сколько времени?.. – Она обернулась на занавешенное окно.

– Зачем тебе?..

– Так просто. – Она повернулась на бок, высвободила обнаженную руку и пригладила ему прическу, цепляя волосы золотым перстнем. – Такого парня у меня еще не было!..

«Само собой…»

– Думаешь, случайно тебя встретила?.. Неделю топталась на Сибирской – мать сказала, где ты живешь… Жарко, да?..

Тело ее было обворожительно мягкими плавными очертаниями, влекущим выражением стыдливости – той неописуемой прелестью наготы, которая только и возможна у девушек, не знающих привычки торчать на людях полуодетыми.

«Наверное, и это всего лишь в моем воображении…»

– Я тебя одну вещь попрошу, сделаешь?..

– Если смогу…

– Запросто. Завтра скажу, ладно?.. Приходи ко мне часа в два, придешь?.. Я одна буду.

Он кивнул.

– Почему у тебя нет детей?..

– Ума не хватило.

– Женился поздно?..

– В этом все дело.

– Жена пьет?..

– Нет.

– Курит?..

– Нет.

– Путается!..

– Поговорим еще о чем-нибудь.

– Чего это там в углу?.. Музыка вроде?..

– Виолончель.

– Там пианино, тут… Умеешь играть?..

– Бабка с дедом играли.

– Мать того парня, скрипача, директор музучилища… Узнала, что отца посадили, и выразилась: «Они внушают мне отвращение!» Это про нас. Я почему пошла тебя провожать?.. Гляжу, ты вроде глаз положил, дай, думаю, проверю!..

– Сердце колотилось?..

– А то!.. Полночи думала, как бы встретиться. И чтоб потом с тобой мимо той выдры, Колькиной матери, пройтиться!.. А?..

– Пройдемся. Вприсядку.

– Нет, серьезно?.. – Она криво улыбнулась: – Не с Романом же показываться ей.

– С каким Романом? Шаргиным?..

– Ну. Он тебе кто, я так и не поняла?..

Чего он никак не ожидал, так это – столь близкого приобщения к «почти родственнику».

– Он еще как с отцом работал, ко мне подкатывался. И не отстает. «Выходи, – говорит, – не пожалеешь, будешь иметь все и чуть-чуть сверху!..»

Кожу вкрадчиво огладил отвратительный холодок брезгливости. Как бы вспомнив о чем-то, Нерецкой накинул халат и шагнул к двери. У косяка обернулся:

– Так это ты о нем ночью говорила?..

– Ну.

Растерянно постояв у окна большой комнаты, он вытащил из нижнего ящика горки початую бутыль коньяка, взял фужер.

«Возжелать Курослепову избранницу!.. Кто бы мог подумать!.. Ну и что?.. Бери пример с зобатого дядьки, ему наплевать, чья Зоя жена!.. Мало кто с кем сходится к вящему неудовольствию третьих лиц, вроде тебя, которые вбили себе в голову, что если  о н  или  о н а  со мной, то ни с кем другим быть не может!.. Пора усвоить, что постельные упражнения не дают права на «мое» в человеке!..

А  ч т о  дает?.. Если я не вправе ничего присваивать, как мне отличить мать моих детей?.. Что венчает такие сближения?.. Из  ч е г о  собирать дом?..»

Он вернулся в полутьму маленькой комнаты с намерением поскорее выпроводить гостью. Опустившись на край тахты, налил коньяку, молча выпил, спиной чувствуя взгляд Костантии.

– Мне нельзя, – сказала она.

– И не надо.

Послышался бой часов. Сосчитав удары, он сказал:

– Шесть. Ты время спрашивала.

– Чего это ты сердитый?..

В ее голосе послышалась обида. Он включил лампу у изголовья, увидел белевшее в ворохе волос лицо, настороженно сощуренные глаза. «Я забыл, что нас двое, а мои беды занимают только меня».

– Почему ты решила?.. – Он принудил себя несколько раз ласково провести ладонью по ее щеке, неизменно касаясь жесткого маленького ушка. Она замерла. Широко раскрытые глаза выдавали трудные поиски ответного знака расположения.

– Я тебе тогда наврала, что к нам никто не ходит! – вырвалось у нее. – Мать всю дорогу таскает к себе разных… «Нужные мужики, – говорит, – папины друзья». Ничего себе – друзья!.. – Она зевнула и рассмеялась. – Думает, я не знаю! – Встрепенувшись, приподнялась на локте. – Не привыкла, что я дома работаю, ну и затащила кого-то!.. Иду через какое-то время по коридору, а у нее дверь немного не закрыта, и я все видела!.. Представляешь?..

«Господи, как она может! Как можно говорить так о матери и улыбаться! Что происходит с людьми!.. Гибельные мутации еще прогнозируются, а уроды уже плодятся».

«Или это я урод?..»

– Мамаша у меня своего не упустит!.. – Заметив, что ему не интересно, она играючи навалилась на него сзади, обняла. – Взял бы меня с собой в отпуск?..

Он шевельнул руками: ничего лучше и пожелать нельзя.

– Куда бы поехали?..

– Куда хочешь. На юг, на север, из варяг в греки… – Он допил коньяк из фужера. – Нынче модно в тмутаракань…

– Вот прокатились бы, ага?.. Жаль, я уже отгуляла, – весной. К отцу ездили… Был бы дядя Матвей, другое дело, а то новая заведующая – стерва, свет не видал!..

– Кофе пить будем?..

– Можно.

«Вот бы Зоя сейчас пришла!..» – подумал он, хлопоча на кухне. Ну и что?.. Увидела бы собственное подобие в лице этой девы?..

Вернувшись в маленькую комнату, застал Костантию спящей. С темных губ, раздвинутых подсунутой под щеку ладошкой, изливалась струйка слюны. Из-под пледа торчала голая ступня – маленькая, пухлая и давно не мытая.