Текст книги "Дао Кенгуру"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

15. Технология быстрого формирования Древних Обычаев.

2 сентября. Полдень. Небо над Тихим океаном между Японией и Микронезией.

«Апельсиновоз» – треугольник «летающее крыло» 30-метрового размаха с грузовым трюмом размером как салон среднего автобуса, ползло на юго-восток на высоте 4000 метров. По меркам авиации XXI века, лететь со скоростью 200 узлов значит «ползти». Полетное время «Апельсиновоза» от Японии до острова Косраэ примерно 10 часов.

Но штаб-капитан Корвин (в данный момент – командир экипажа, состоящего из двух человек, включая его, как первого пилота) привык выполнять рейсы именно с такой скоростью. Да, это в два с лишним раза медленнее, чем на модерновых лайнерах, зато экономично и безопасно. А в полете можно попить кофе, почитать прессу, послушать хорошую музыку, посмотреть кино, и поиграть в шахматы со вторым пилотом. Но, на третьем часе полета этот пилот, очень молодой креол, мичман Буги Эксум по прозвищу Зомби задремал, и это понятно: на Кюсю мичман Эксум занимался проверкой мини-пивоварни, которая далее была загружена в трюм, и уже завтра должна была на острове Косраэ украсить семейное домохозяйство Бюлофф-Хаффнер-Ингер-Шторх (БХИШ).

Здесь требуются пояснения. Молодые германцы – неохиппи у себя на родине были «протестными», не признавали социальных институтов, учрежденных государством, в частности, буржуазного института семьи, и принципиально строили личную жизнь по принципу псевдо-первобытной общины. Но в Меганезии не было ни государства, ни его институтов, и такой протест не имел смысла. Вот почему община неохиппи, осевшая на восточном берегу острова Косраэ, структурировалась по фактически-семейным группам. Именно по группам, а не по «классическим» парам (подчеркнем это). И группа БХИШ оказалась первой, решившейся (после долгих консультаций с товарищами) в бытовом смысле выделиться из псевдо-первобытного стойбища в нечто вроде семейного хутора.

Можно было просто купить сборный коттедж, и заказать у надежной местной бригады филиппинцев строительство «под ключ», но ведь это «не кавайно», а, следовательно, не годится. Требовался ритуал, и желательно – древний, с мифологическими корнями и с возможностью, в соответствие с древним обычаем «позажигать» всей толпой. Если без древнего обычая, то будет просто пьянка с танцами (что, опять-таки, «не кавайно»). И, рассудив на псевдо-первобытном совете, что шеф Корвин, как уроженец Косраэ, и как эрудированный чел, наверняка знает нужный обычай, они обратились к нему.

…На самом деле, Джон Саммерс Корвин был хорошим авиа-инженером, менеджером-организатором среднего авиационного и яхтенного производства, грамотным боевым офицером резерва, и даже (как оказалось) талантливым военным контрабандистом. Но мифология и этнография – это было не его. К мифам (или псевдо-мифам) Tiki Корвин относился, как к удобной игре для взрослых людей. Иногда при случае, он с чувством восклицал: «О, Мауи и Пеле, держащие мир!», или рассказывал какой-либо сюжет из сборника Ахоро О'Хара «Эпос и мифы Tiki». Иногда он вникал в какие-то мифы или обычаи (например, если требовалось решить социально-производственный вопрос с этническими туземцами, или со своими компаньонками по дому), но изобретать некие обычаи по созданию семьи для коллектива германских неохиппи – это перебор…

…И, тем не менее, Корвин понимал, что со стороны выглядит именно тем субъектом, который знает обычаи и практически может их объяснить. Аргументы? Пожалуйста!

Во-первых, Корвин – единственный из авторитетных местных уроженцев, который не занимает никакой публичной должности. Значит он – неформальный лидер.

Во-вторых, Корвин – директор самой крупной фирмы на восточном берегу Косраэ, а германские неохиппи осели именно тут.

В-третьих, Корвин – глава домохозяйства, выглядящего, как мифическое.

В-четвертых, Корвин нашел и привез на Косраэ самых настоящих туземцев утафоа…

…Тут штаб-капитана оторвал от непростых жизненно-философских мыслей негромкий скрипучий голос молодого мичмана.

– Кэп, я что, опять заснул?

– Да, Буги, ты заснул. И это нормально. Вспомни, что тебе говорили доктор Винсент и доктор Дюбуа на Бора-Бора. После твоего ранения период глубокой реабилитации, как минимум, год. Организм должен разобраться, что к чему, где-то подрегулировать себя, провести контрольные тесты, короче: это нормально, что ты иногда вдруг засыпаешь.

– Э-хэх… – откликнулся Буги Эксум Зомби и, расстегнув пеструю гавайку, растеряно погладил ладонью жуткий шрам почти в центре грудной клетки. 8 месяцев назад, при новогоднем захвате Новой Каледонии, штурмовик – «крабоид» пилота Буги попал под зенитный огонь одного из последних сопротивлявшихся французских подразделений, и рухнул в лес. При падении шток штурвала пробил тело пилота насквозь, а от вспышки остатков спиртового топлива, на нем оплавился защитный жилет и шлем-маска. Шансы выжить у Буги Эксума было, выражаясь по-флотски, «чуть меньше, чем ни хрена», но организм молодого креола, родившегося на юге Флориды, оказался упорным, а затем экстремальная медицина совершила научно-обоснованное чудо.

Из госпиталя на Бора-Бора мичман вышел с прозвищем «Зомби», из чего следует: даже светила медицины, такие как док Винсент и док Дюбуа, были удивлены успехом.

– Выше нос, мичман! – с легким оттенком инструкторской строгости сказал Корвин. В далекие доисторические времена (конкретно: три года назад) Корвин был первым авиа-инструктором Буги Эксума. И, пройдя курс первичной реабилитации после выхода из госпиталя (а это произошло в июне), Буги немедленно отправился на Косраэ. Он был уверен: первый инструктор поможет бывшему подопечному снова «взять крылья»...

– Я стараюсь, кэп, – ответил мичман, – но ты слишком меня жалеешь.

– Ты еще поучи меня учить, малыш, – буркнул Корвин.

– Нет, правда, кэп. Ты позволил мне дрыхнуть на посту второго пилота.

– У тебя реабилитация, Буги. К тому же, ты вчера пил пиво.

– Нереально было не пить, кэп. Прикинь: я ведь покупал мини-пивоварню, и отказаться дегустировать пиво, сваренное на этой модели, было бы свинством. И я выпил пинту.

–Так, Буги! Я ничего не говорю про эту пинту пива. Все ОК. Но тебя предупреждала медицина, что в твоей ситуации повышенная сонливость после алкоголя – это норма.

– Да, кэп, у тебя на все есть ответы, а скажи, если бы я проспал до встречи с бутылкой? Неужели и тогда бы ты меня не разбудил?

– Тогда бы разбудил. В одиночку подбирать бутылку, это слишком напряженно.

– Это точно, – согласился молодой мичман, а потом бросил взгляд на экран контроля заданий, – до точки рандеву еще почти час. Может, ты отдохнешь, кэп, а я порулю?

– Валяй, – лаконично согласился Корвин.

Он успел выпить кофе и прочесть свежие новости, а потом на экране замигала ярко-желтая точка: бортовой локатор опознал бутылку. Термин «бутылка» – условный. Он означает: предмет или человек, которого надо подобрать по пути в открытом море. В данном случае был второй вариант: человек. Точнее, человек на лодке – маленьком надувном «зодиаке» веселого лимонного цвета (такие лодки часто используют, как спасательные шлюпки на малых любительских яхтах). До момента рандеву, ни штаб-капитан Корвин, ни мичман Буги, не знали, кто такой «бутылка», и только когда они посадили «Апельсиновоз» на воду и подогнали поближе к надувной лодке…

– Блин! Это же Скорцени! – выдохнул мичман, – Aloha, флит-кэп!

– Aloha oe, – спокойно, но с приятным оттенком дружелюбия ответил «бутылка».

Хелм фон Зейл, он же Скорцени, бывший капитан самообороны Германского Самоа, а теперь флит-капитан INDEMI, действительно был похож на знаменитого германского коммандос оберштурмбанфюрера Отто Скорцени, только не такой рослый. А так, все совпадает: характерно-гармоничное телосложение, возраст около 40 лет (столько было Отто Скорцени в апогее карьеры), даже шрам на левой щеке, и главное – выдержка. Не каждый, даже смелый человек сможет много часов находиться один в надувной лодке посреди океана, оставаясь спокойным, будто рыбачит в лагуне в полумиле от пирса.

– Кофе, мультифрукт, сэндвичи? – спросил Корвин, когда фон Зейл влез в люк.

– Благодарю, коллега. Просто покажите камбуз, и взлетайте, а я сам себя обслужу.

– Кэп, – обратился Буги к Корвину, – а давай я взлечу и порулю, а ты пообщаешься.

– ОК, – согласился штаб-капитан, понимая, что мичману хочется почувствовать себя автономным пилотом, – взлетай и рули, но только не тряси наше крылатое корыто.

– Ясно, кэп! Наливайте чашки до дюйма от краев, и ни капли не прольется при взлете!

…Через 5 минут, фон Зейл, глядя на поверхность кофе в чашечке, наклонившуюся в направлении против крена, отметил:

– А у парня рефлексы не хуже, чем у дельфина. Немногие из тех, кто долго гостил на другом берегу Стикса, может этим похвастаться.

– Да, – Корвин кивнул, – и немногие страны могут похвастаться таким фантастическим созвездием экстремальных медиков.

– Это тоже верно, – согласился флит-капитан INDEMI, – причем не только в отношении экстремальных медиков. Мы достойно пограбили научный ресурс Первого мира. Но, к сожалению, скоро сезам закроется, уж не знаю как надолго.

– А как скоро?

– Вероятно, в этом месяце, Корвин. Хочешь знать больше?

– Пожалуй, хочу, если это не топ-секрет.

– Не топ, – ответил фон Зейл, – просто, конфиденциальные данные, которые должны по запросу быть доступны всем офицерам, вызванным из резерва, и работающим в сфере инновационного производства двойного назначения.

– Это про меня, – подтвердил штаб-капитан.

Хелм фон Зейл кивнул, и сделал глоток кофе.

– Я излагаю в общих чертах. Игра в нерешительного бухгалтера, случайно выбранного главным боссом Океании, начинает разваливаться. На Раратонга и Табуаэране удается продолжать шоу. На Мануаэ и Манра вообще проблем нет, они необитаемы. Науру, в принципе, тоже необитаем – жители уехали весной, там только нелегалы и ооновские мигранты. На Бора-Бора проблемы локализованы в зоне элитных отелей, и наружу не выходят. На Атиу мы колючей проволокой отгородили яванских мигрантов. По ходу, действует. Но на Тинтунге декорации трещат, скоро дело дойдет до Верховного суда, а правила ты знаешь: суд разрешает шоу до первого сигнала о нарушении Хартии.

– Знаю. Но я пока не понял, какая в данный момент обстановка в зонах шоу.

– Обстановка… – флит-капитан INDEMI отхлебнул еще кофе, – …Всех она интересует. Полагаю, тебя удивило, что я оказался в роли «бутылки».

– Удивило. Но, я догадываюсь, что ты был на переговорах с кем-то, кто очень старался засекретить контакты. По стилю похоже на китайские триады и на компартию КНДР.

– Да на второй ответ, – сказал фон Зейл, – этот хитрый лис встречался со мной на очень скромной рыболовной шхуне. А вечером меня вежливо оттолкнули от борта, снабдив некоторым запасом воды, еды, сигарет и коньяка. А рацию мне, конечно, не дали.

Корвин с некоторым удивлением посмотрел на офицера-разведчика.

– Вечером? Значит, ты дрейфовал без связи почти 20 часов?

– Да. Именно столько, сколько нужно хитрому лису, чтобы надежно скрыться.

– Хэх! А хитрый лис, это кто в данном контексте?

– Генерал Джегал Кан-Мун, интересный фигурант, он входит в пятерку допущенных непосредственно к уху Великого Продолжателя.

– В смысле, – уточнил Корвин, – к персоне Председателя Ким Чан-Чхо?

– Да. Отсюда и меры секретности. Хотя, разведка США все равно потом узнает.

– Ясно, Хелм. Параноидная секретность всегда дырявая.

– Да, ты прав. А теперь о содержании беседы. Поскольку режим КНДР авторитарный, в отличие от финансово-олигархических режимов Первого мира, разведка КНДР выдает рапорты, меньше искажая реальное ради желаемого. И Ким Чан-Чхо понимает, что мы целенаправленно дезинформируем западных оффи.

– А он знает, что оффи завязли, поскольку загнали большие инвестиции в Меганезию?

Хелм фон Зейл налил себе еще кофе, и кивнул.

– Да, Ким Чан-Чхо это знает. У него неглупые аналитики. Они даже оценили, сколько времени может длиться наша игра, и через сколько времени после овергэйма начнется серьезная война Западного альянса против нас.

– Хэх! И что получилось у этих северокорейских мыслителей?

– У них получилось: овергейм – уже в сентябре, а война в начале нового года.

– Блин! – буркнул Корвин, – Опять война вместо новогодних праздников.

– Опять, – откликнулся флит-капитан INDEMI, и стал как-то слишком сосредоточенно перемешивать сахар в своей чашечке кофе. Корвин вспомнил, что во время новогодних американских бомбардировок на Самоа погибла семья фон Зейла: жена и двое детей.

Ну, что тут можно сказать? А ничего. Корвин молча достал из шкафчика на стене две чашечки и бутылку самопального шнапса. Плеснул немного в чашки. Хелм фон Зейл коротко кивнул и взял в руку чашечку. Выпили. Закурили по сигарете.

– Такие дела Корвин.

– Да, Хелм, такие дела.

– У меня отпуск с завтрашнего дня, – продолжил фон Зейл, – как обычно перед войной. Полтора месяца. А что с этим делать – черт знает. Если поеду домой… Хотя, какой, к чертям, дом? Там, в Лотофаго на Самоа только кусок огорода остался, а от дома одни головешки, и те уже убраны. Там с половиной домов такое. Я приезжал туда в феврале. Посмотрел, выпил с соседями, как сейчас с тобой, и все. Делать больше нечего. Потом попросил у полковника Фойша задание подальше. Гесс Фойш дядька понимающий, он отправил меня в Евросоюз по связям Чинкла Сицилийца.

– Дон Николо Чинкл с Нукунону-Токелау? – уточнил Корвин.

– Да. Ты его знаешь, разумеется.

– Знаю, – Корвин кивнул, – и как тебе там?

– Познавательно. Психология европейских мегаполисов странная штука. Там учишься смотреть на мир с другого ракурса. Это необходимо, чтобы увидеть мечты жителей, и понять к чему они стремятся, а что они хотели бы исключить из своей жизни.

– Приманивание мозгов, так, Хелм?

– Да, так. А потом я метнулся в Сайберию, на эти переговоры с северными корейцами.

– Ничего себе круиз… А до чего договорились-то?

– Сейчас объясню. Проще всего показать на политической диаграмме, – Хелм фон Зейл вытащил из кармана бумажный блокнот и тонкий фломастер и быстрыми уверенными линиями набросал небольшую схему, – Теперь смотри, какая тут логика…

…Логика оказалась на удивление понятной. Близилась крупная тихоокеанская война, и трудно было предположить, что Западный альянс ограничится только тем, что приведет к повиновению Меганезию, Фиджи-Тонга и Бугенвиль, не трогая иные «неправильные» регионы Тихоокеанской акватории: Боливарианскую группу в Центральной Америке, и Северную Корею в Дальневосточной Азии. Председателя Ким Чан-Чхо беспокоит этот последний пункт. КНДР существовала лишь благодаря прикрытию Пекина, но теперь наблюдались признаки сговора на линии Вашингтон – Токио – Пекин. Если «большие игроки» договорятся по затянувшейся истории раздела береговой полосы Сайберии, то вопрос объединения Кореи под флагом Сеула может стать разменной монетой. Тогда у семьи Ким лишь один путь спастись: это жестко разгромить силы Западного альянса. В таком случае напрашивается оборонный союз с Меганезией. Это и предложил генерал Джегал Кан-Мун от лица Великого Продолжателя на переговорах с фон Зейлом…

Корвин постучал пальцем по кружочку со знаком вопроса внизу схемы.

– И что, Хелм, у нас будет военное сотрудничество с кланом Ким?

– Скорее да, чем нет, – ответил флит-лейтенант INDEMI.

– Ясно, – Корвин кивнул, – интересные новости. А насчет твоего отпуска, вот что: мы вечером прилетим на Косраэ.

– Это понятно, и что?

– Просто: какой смысл тебе ехать оттуда куда-то еще?

– Так… – произнес фон Зейл, – …А чем можно заняться у вас на Косраэ?

– Вот это вопрос по существу! – объявил штаб-капитан, – Во-первых, завтра фестиваль Нового Дома по древнему обычаю, который я придумал по требованию foa.

– Ты придумал древний обычай? – с интересом переспросил офицер разведки.

– Да. Не мог же я обмануть ожидания хороших ребят, германских неохиппи. Тебе же известно об этом социальном проекте, Хелм?

– Конечно, известно. А какой обычай ты придумал?

– Обычай несложный. Foa собираются, и за один световой день строят дом для новой семейной команды. Параллельно – барбекю, пиво, танцы. А на закате дарят подарки, в частности большой коллективный подарок. Собственно, вот, – Корвин махнул рукой в сторону открытой зоны трюма, где блестела новенькая мини-пивоварня.

Хелм фон Зейл моментально предположил:

– Эти ребята, новая семейная команда, фанаты домашнего пива, так?

– Именно! – подтвердил Корвин, – А теперь, во-вторых. У нас есть верфь-лаборатория, работающая сейчас на четыре тематики: не-конвенциональные парусные яхты, хиппи-моторы, крылатые автожиры, и роботизированные авиамодели для больших круизов.

– Что-то я не слышал про круизы авиамоделей, – заметил фон Зейл.

– Ты не слышал, потому что это пока очень молодой вид авиамодельного спорта.

– ОК, – сказал разведчик, – а там на Косраэ есть отель, или что-нибудь типа того?

– Зачем тебе отель? Есть мой дом.

– Ну, знаешь, это как-то слишком, падать тебе на хвост.

Корвин улыбнулся и отрицательно покрутил головой.

– Мой дом тоже в каком-то смысле лаборатория. Микросоциальная лаборатория, если говорить определенно. Хочешь, я расскажу о проекте «доисторическое поколение»?

– Звучит уже интересно. Конечно, хочу.

– Тогда давай блокнот и фломастер. Я тебе тоже нарисую диаграмму.

Корвин быстро набросал на листке несложную секторную схему.

– …Смысл диаграммы очень прост. Естественная структура человеческого общества содержит, как минимум, три активных поколения: школьники, включая тинэйджеров, затем молодые мамы и папы, и затем бабушки и дедушки. В социологии доказано, что только такая структура общества достаточно устойчива, чтобы быть этносом. А теперь покажем на диаграмме, что случилось в нашем секторе после Алюминиевой революции. Преобладающим слоем стали инициативные мигранты в возрасте 16 – 25 лет. Поколение солдат, как говорят социологи. Статистически среди нас нет бабушек и дедушек, и нет подростков от 6 до 15 лет. Многие из «солдат революции» уже оперативно обзавелись потомством, но этому потомству в среднем месяц от роду.

– Подожди, – перебил фон Зейл, – у нас в стране несколько сот тысяч туземцев, и у них естественная половозрастная структура, насколько я понимаю.

– Хелм, а какая доля граждан среди туземцев?

– Почти 10 процентов, насколько я помню.

– Да, как-то так. А теперь скажи, какая в этих 10 процентах половозрастная структура?

На этот раз флит-капитан INDEMI задумался, и только потом ответил:

– Ясно к чему ты клонишь. В основном это тинэйджеры, и девушек в разы больше, чем юношей. Эффект «солдатских подружек», известный со времен колониальных войн.

– Я не клоню, а констатирую социальный факт.

– Ясно, Корвин. И что ты предлагаешь делать с этим фактом?

– Я не предлагаю, а делаю. Мы социально ограбили Папуа – Новую Ирландию.

– Не совсем понятно.

– Поясняю: от Косраэ до Новой Ирландии 800 миль на зюйд-вест, и мы без проблем перевезли к себе целую деревню позитивных первобытных меланезийцев.

– Без проблем? – переспросил фон Зейл, – С чего это они так легко согласились?

– А они уже были мигранты, – пояснил Корвин, – ты, конечно, помнишь, что в ноябре прошлого года ООН передало индонезийским батакам-мусульманам группу островов Солонгай-Лоренгау, и туземцы, естественно, сбежали от такого счастья на сто миль к востоку, на острова Новой Ирландии. Там у них у всех имеются дальние родичи, и со временем беженцы бы освоились, но мы предложили лучший вариант. Нам пришлось прокатить туземных олдерменов туда-сюда на самолете, чтобы они увидели: Косраэ не безводный плоский атолл, а гористый остров с озерами, реками и джунглями. И – ОК.

– Непростой проект, – очень серьезно сказал фон Зейл, – первобытные олдермены, это въедливые субъекты, они, вероятно, вымотали тебе километр нервов. E-oe?

– E-o, – подтвердил штаб-капитан, – но, результат того стоил, можешь поверить.

– А что получилось?

– Ну, Хелм, это трудно рассказать. Прилетим – сам увидишь.

…

2 сентября. Вечер. Восточный берег острова Косраэ.

Флит-капитан Хелм фон Зейл познакомился с олдерменами «позитивных первобытных меланезийцев» сразу после приводнения «Апельсиновоза» у причала фермы Саммерс. Упомянутые олдермены (два дядьки и четыре тетки в возрасте около 50 лет, одетые в набедренные повязки из яркой ткани), как выяснилось, ждали Корвина для «важного разговора про фестиваль». И к разговору они перешли немедленно, как только Корвин выполнил ритуал представления им «своего друга Хелма».

– Это хорошо, – отреагировал один (видимо, главный) меланезийский дядька, – Ты друг нашего ariki Корвина, значит, ты наш друг тоже. Ты хочешь есть?

– Благодарю, я бы поел немного позже, – вежливо ответил фон Зейл.

– Значит позже, – заключил дядька, и переключился на Корвина, – слушай, ariki, то, что задумали германские люди, это опасно. Они молодые, и не понимают.

– Я очень внимательно слушаю тебя, Мааолуенга, – ответил штаб-капитан и присел на корточки рядом с пожилым меланезийцем.

– Да, слушай, – произнес тот, и указал ладонью на восток, где на бархатно-черном небе перемигивались звезды, – Когда там будет луч солнца, германские люди начнут делать семейный fare для своих родичей. А когда там солнце исчезнет…

(пожилой меланезиец сделал паузу, и повернул указующую ладонь на запад)

… – Дом должен быть готов. Это обычай, и ты так говорил, ariki. А значит, если fare не будет готов, то получится плохая примета. Что тогда будем делать?

– Скажи, Мааолуенга, почему ты подумал, что fare не будет готов? – спросил Корвин.

– Потому, что они задумали очень большой fare. Пятнадцать шагов так и вот так тоже.

– Пятнадцать на пятнадцать шагов? – переспросил Корвин.

– Да, ariki. Пятнадцать шагов так и вот так тоже, – повторил Мааолуенга, и остальные олдермены заговорили все разом, подтверждая его слова. Тем временем, второй пилот, мичман Буги Эксум Зомби, пришвартовал «Апельсиновоз» и присоединился к теме.

– Слушайте, это не такой большой fare. К тому же, германцы, по ходу, все подготовили заранее, и осталось только собрать, как из кубиков.

– Ты такой умный, Буги, – проворчала одна из теток, – сколько домов ты построил?

– Слушай, Нохоихоно, ты же знаешь, я не строитель, а летчик.

– Тогда о чем ты говоришь? – вроде бы резонно заметила она.

– Ладно, – проворчал Буги, – я молчу. Пусть кэп Корвин скажет.

– Ariki сам решит, когда и что сказать, – произнесла Нохоихоно.

Второй пилот молча кивнул (признав, что последнее слово осталось за теткой), потом сбросил свою гавайку и шорты, нырнул с причала, и поплыл в сторону группы лодок, дрейфующих в ста метрах от берега. Судя по фигурам, передвигающимся там в свете фонариков, с лодок рыбачили юниоры (то ли меланезийцы, то ли филиппинцы).

– Хороший мальчик, но много суетится, – заключила другая тетка, и очень аккуратно сложила одежду второго пилота в плетеную корзину рядом с циновками.

– Так! – решительно объявил Корвин, – Я знаю такой метод быстро строить. Для этого используются специальные машины. Скажи, Мааолуенга, ты видел там машины?

– Да, ariki, около площадки есть четыре машины с вот такими разными штуками, – тут дядька-меланезиец принялся руками изображать конфигурацию навесных агрегатов, установленных на строительной технике. Корвин терпеливо дождался, пока эта очень выразительная пантомима завершится, и кивнул.

– Да, Мааолуенга, это те машины, которые нужны. Можно больше не беспокоиться.

– Хорошо, ariki, – сказал тот, и по его знаку вся компания олдерменов встала с места и двинулась в сторону поселка, состоящего из своеобразных бамбуковых домиков.

Флит-капитан фон Зейл проводил их взглядом, и тихо произнес:

– Интересные персонажи. Как ты научился так здорово с ними ладить?

– Не знаю, – Корвин улыбнулся, – вероятно, тут дело в том, что они мне симпатичны, и поэтому я примерно чувствую, чего они от меня ждут.

– У тебя талант, – заметил фон Зейл, – а они это ценят и называют тебя «ariki».

– Да, и переубеждать их бесполезно. Ну, пойдем, я тебя познакомлю с экипажем.

– С экипажем, в смысле с семьей?

– Да, Хелм, типа того. Но, по ряду причин, у нас дома принято называть это экипажем.

…

Fare Саммерс был похож то ли на форт-факторию пионеров Дикого Запада, то ли на флибустьерский форт времен эпического капитана Блада в Карибском бассейне. При внимательном взгляде становилось ясно, что этот ансамбль довольно разнородных 2-3 этажных сооружений не сразу был так задуман, а приобрел форму замкнутого контура благодаря многошаговой спонтанной процедуре пристроек и достроек. И вот теперь в застроенном периметре участка остались только три проема ворот: один – со стороны причала, другой – со стороны дороги, третий – со стороны заводи на ручье. А в самом загроможденном внутреннем углу периметра был навес-кухня. Там, в свете синевато-призрачного пламени мощной спиртовки, совершалось что-то в стиле Шекспира.

Помните «Макбет», сцена у перекрестка на вересковой пустоши?

…Третья ведьма: Барабан, барабан! Макбет идет в королевский стан.

Все три ведьмы вместе: Сестры вещие везде, на земле и на воде,

Кругом, кругом водят пляс, трижды – этой, трижды – той,

Трижды снова, девять! Стой! Волшебство заведено.

…Входят Макбет и Банко.

(В данном случае – входят фон Зейл и Корвин).

Три обнаженные молодые ведьмы, вполне сошедшие бы за шотландок (если опять же вспомнить Шекспира), варили в большом бронзовом котле на спиртовке некое зелье с отчетливым ароматом рыбы и моллюсков.

– Verdammte Scheisse!.. – рефлекторно выдохнул флит-капитан INDEMI, от изумления перейдя с универсального pidgin-en (на котором это прозвучало бы как «wow, what the fuck!») на этнически-родной старогерманский. Разумеется, его так изумили не эти три обнаженные девушки (пусть даже ведьмы), а маленький чертенок, висевший на шее у старшей из девушек, как жутковатое живое украшение. Вообще-то эта девушка была практически ровесницей двух других, но при свете спиртовки ее волосы, светлые, как шерсть кошки-альбиноса, казались седыми, что обманчиво добавляло ей возраста.

– Aloha, бро, – спокойно отозвалась она, – ты что, никогда не видел летучего лисенка?

– Гм… – слегка виновато буркнул он.

– Aloha, кйоккенмоддингеры, – вмешался Корвин, – это Хелм фон Зейл, флит-капитан нашего Гестапо. Хелм, это Ригдис, слева от нее Эрлкег, а у котла с ложкой Лирлав.

– А летучего лисенка зовут Бастиан, – добавила Лирлав, помешивая зелье ложкой.

– И давно его так зовут? – поинтересовался Корвин.

– С середины дня, – ответила Эрлкег, – прикинь, кэп, его потеряла мама, а Хин У-Тен, ассистент констебля, вовремя его подобрал и отвез к нам.

«Чертенок», будто почувствовал, что говорят о нем, и требовательно пискнул.

– Бастиан опять голодный, – заключила Эрлкег, и взяла со столика банку с молоком и пластиковую пипетку, – Ригдис, повернись, а то я ни фига не вижу, куда кормить.

– А откуда тут свежее молоко? – спросила фон Зейл.

– У тебя наметанный глаз, – сказала Лирлав.

– Профессиональная наблюдательность, – лаконично ответил он.

– Ясно! – она кивнула, – Молоко с фермы неохиппи. Там овцекролики, генетически-модифицированные, и запрещенные в странах Первого мира.

– Овцекролики, в смысле нуралаги? – спросил офицер-разведчик.

– Да, по научному – нуралаги. А ты что, Хелм, разбираешься в генной инженерии?

– Нет, я разбираюсь в аферах. Теоретически в Европе считалось, что, нуралаг, это не овцекролик, а мега-заяц, живший в Средиземноморье более миллиона лет назад и, как сообщала пресса в позапрошлом году, он был генетически реставрирован. Но, позже, взгляды на происхождение нуралага изменились, и это существо попало под запрет по решению Комитета биоэтики при правительстве Евросоюза.

– По ходу, – заметила Ригдис, – ты знаешь об этой истории больше, чем сейчас сказал.

– Ригдис, не вертись! – потребовала Эрлкекг, – Мне неудобно кормить Бастиана!

– Я не верчусь, мне просто интересно.

Хелм фон Зейл чуть заметно улыбнулся.

– Да, я знаю больше. А можно ли есть это зелье, и если да, то скоро ли оно сварится?

– Ответ «да» на оба вопроса, – сказала Лирлав, и похлопала Ригдис по плечу, – слушай, реально, папуаска Талитахо была не так уж неправа.

– Меланезийка, – поправил Корвин, – а в чем она была не так уж неправа?

– Ну… – Лирлав покрутила в воздухе ложкой, – …Эта меланезийка ездила нам по ушам рассуждением, что мужик приедет голодный, и надо заранее готовить жратву.

– Который мужик? Я что ли?

– Ага. По бытовой логике Талитахо выходило, что мичмана Буги покормят германские девчонки в стойбище неохиппи, а что приедет Хелм фон Зейл, она просто не знала.

– Так что с этим зельем? – повторно спросил флит-капитан INDEMI.

– Это не зелье, Хелм, – слегка обиженно сказала Лирлав, – это прекрасный суп. Сейчас Эрлкег докормит Бастиана, и будем садиться за стол.

– Надеюсь, – добавила Ригдис, – что капитан Хелм не зажмет историю про биоэтику.

– Я начну рассказывать после первой тарелки супа, слово офицера, – пообещал он.

…

Суп из естественной смеси морепродуктов оказался достойным, и об этом было сказано приличествующее число хвалебных слов, а затем, фон Зейл опустошив первую тарелку, предупредил, что немного позже рассчитывает на вторую, а пока, в перерыве расскажет обещанную историю.

– Начнем с того, друзья, что идея плейстоценового парка возникла еще в 1980-е годы в Советском союзе, незадолго до его распада. Была даже выбрана территория в Якутии на берегу Северного Ледовитого океана, на 70-й северной широте.

– Я не догнала в чем тут прикол, – заявила Эрлкег, осторожно гладя животик летучему лисенку Бастиану, который (согласно графику) сейчас перешел под ее опеку.

– В том, – пояснил разведчик, – что символом плейстоцена обычно считается мамонт в тундре, как символом юрского периода обычно считается динозавр в джунглях.

– А, тогда ясно! Плейстоценовый парк, это типа Парка Юрского периода в НФ-кино!

– Да, примерно так. Существовал смелый проект клонирования мамонта и шерстистого носорога, но Советский союз распался, а Запад, выигравший Первую Холодную войну, ударился в неоконсерватизм, в библейскую религиозность, и в торможение прогресса, включая торможение креативной биотехнологии. Тем не менее, отдельные программы продолжались, и в начале нашего века были выполнены несколько отчасти-успешных опытов клонирования недавно вымерших видов животных по ДНК из сохранившихся тканей. Вторая Холодная война отчасти подкосила неоконсерватизм, и инициативные биологи вновь занялись «плейстоценовым парком», на уровне частных задач. В Новой Зеландии задумали клонировать моа – птицу ростом 4 метра и весом четверть тонны, в Австралии – сумчатого льва, в Канаде – мамонта, но вперед вдруг вырвалась Европа, и предъявила миру живого нуралага. Его реставрировала молодая группа с факультета сельскохозяйственных биотехнологий Афинского университета в Греции.