Текст книги "Дао Кенгуру"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Пожалуйста, конечно, приходи! – удивленно сказал он, – Могла бы и не спрашивать.

– Вот, это классно! – Ригдис хлопнула в ладоши и повернулась к Корвину, – Кэп, у тебя никаких планов на вечер нет? В смысле, если бы ты пошел со мной...

– Aita pe-a, – ответил штаб-капитан.

– Вот это кавайно, – одобрил Хуго, и проглотил последнюю ложку супа, – приходите в кампус, когда стемнеет. Ориентир – радужные светильники. Где радуга, там и круг.

…

С тем зоотехник Хуго и откланялся. До темноты оставалось около получаса. Корвин и Ригдис еще успели застать возвращение трех «Черных Акул» с фирменным аккуратным чемоданчиком инструментов (явно позаимствованным на время с яхтенной верфи), и несколько хаотичное, но толковое начало кампании по реконструкции ограды. Трудные подростки с островов Чуук умели не только балбесничать, но и работать, хотя, конечно, балбесничать у них получалось лучше. Естественная специфика переходного возраста. Понимая эту специфику, Корвин перед походом на вечеринку в стойбище неохиппи, убедительно попросил Эрлкег и Лирлав присматривать за юниорами. Мало ли что…

…И, в компании Ригдис, двинулся в этот самый поход. Идти было всего ничего: около километра по тропинке, протоптанной вдоль призрачной границы между клочковатыми кустарниковыми джунглями на берегу и мангровыми джунглями, растущими уже не на берегу, а на мелководье. Три сотни молодых германских неохиппи прилетели на Косраэ полста дней назад, 25 мая, чтобы тут основать «Всесезонную Хиппи-Коммуну», или «Экваториальную Шамбалу», или, если сокращенно – «ЭкваШа» (как это назвалось в сетевых хиппи-форумах). А остальные хабитанты Косраэ, называли хиппи-коммуну просто «Стойбище» – за культурно-экономическое сходство с деревней первобытной эпохи. Именно культурно-экономическое (а не технологическое!). Если смотреть на технологии, то ЭкваШа была скорее пост-апокалиптической деревней.

Именно об этом термине «пост-апокалиптическая технология» спросила Ригдис. Для разговора по дороге в темноте, когда узкая тропинка освещается лишь фонариками (точнее, люминофорами, размещенными в центре налобной повязки – хатимаки) тема апокалипсиса и пост-апокалипсиса очень даже годится.

– Кэп, ведь пост-апокалипсис, это из фантастики про мир после ядерной войны, да?

– Не обязательно, – возразил он, – может быть не ядерная война, а любая глобальная катастрофа. Первым романом жанра «постапокалипсис» считается «Алая чума» Джека Лондона, так любимого тобой в детстве. Вещь напечатана в 1912 году, когда Резерфорд только предложил первую модель атомного ядра. До атомной бомбы было, как до Луны под парусом. Поэтому, сабж у автора открывается пандемией какой-то «Алой чумы».

– Когда ты успел так изучить Джека Лондона? – быстро спросила она.

– Ну… – штаб-капитан пожал плечами, – …Мне надо понимать, что увлекало в детстве участников моего экипажа. Я ознакомился в общих чертах. Короче: не так важно, чем открывается сабдж. Важно, что выходит по итогу. Например: планета стала пустыней. Другой вариант: планета стала почти сплошным океаном. Все в таком роде.

– Ясно. А почему уклад неохиппи называют пост-апокалиптическим? Какая связь?

– Так исторически сложилось. Движение хиппи началось с Вьетнамской войны, которая изнутри выглядела, как вполне качественный апокалипсис. Многие солдаты вернулись домой в США, и привезли это ощущение с собой, вот тут…

Корвин выразительно постучал кулаком по своей макушке. Ригдис кивнула.

– Я в курсе. «Вьетнамский синдром», это хорошо известная тема.

– Так вот, – продолжил он, – солдаты привезли домой это ощущение, которое совпало с выкладками ряда философов. Общая суть такова: общество больно шизофренией. Его идеалы и ценности, его образ жизни отвратительны. Оно движется к саморазрушению. Людям лучше отгородиться, и найти себя среди идеалов природы. Будьте как цветы…

– Странная позиция, – прокомментировала Ригдис, – если в доме пожар, надо бороться с пламенем, а не булькать слюнями, рассуждая о том, как хреново устроен мир!

– Ничего странного, – возразил он, – для тех ранних идеологов хиппи, развитие Первой Холодной войны выглядело фатальным, как оледенение, погубившее динозавров. Но прошло полвека, а термоядерный апокалипсис не случился. И, новые идеологи хиппи скорректировали учение. Они объявили угрозой не войну, и не разрушение экологии, а унифицирующее давление властей, под влиянием которого человечество деградирует эмоционально и интеллектуально. Апокалипсис теперь стал определяться, как «новое средневековье». Культ Формальной Успешности сделает с современной цивилизацией примерно то же, что сделал Культ Формальной Святости с античной цивилизацией. И, следовательно, людям, опять же лучше отгородиться от гибнущего общества, чтобы в природном оазисе, недоступном для новой инквизиции, найти себя и свои идеалы. На гармоничных идеалах неохиппи вырастет пост-апокалиптическое будущее.

– Вроде не так уж глупо, – оценила Ригдис.

– Может быть, – сказал Корвин, – но, по-моему, важнее то, что движение неохиппи стало генератором просюмерских схем, или хиппи-машин, как выражается магистр Као-Ми.

Ригдис громко вздохнула.

– Если бы я еще знала, что такое «просюмерская схема или хиппи-машина»…

– Я к этому перехожу. Известно натуральное хозяйство. Это схема, когда продукция производится для удовлетворения потребностей самих производителей. С развитием общественного разделения труда натуральное хозяйство вытесняется другой схемой: товарным хозяйством. Это когда продукция производится для продажи на «большом маркете», а товары для потребления покупаются там же. Этой схемой порожден весь империализм с огромными предприятиями, урбанизацией, финансистами и партийной олигархией. Но, по принципу спирального развития, на новой технологической волне товарное хозяйство будет вытеснено неонатуральным хозяйством. Вот это и названо «просюмерской схемой». Prosumer, это акроним от слов Producer и Consumer.

– Как город-деревня в Li-Re, секте Джо-Джима? – спросила Ригдис.

– Откуда ты знаешь учение секты Liberty-Religion?

– От Улата Махно, конечно. Он же последовать Li-Re. Так это то, или нет?

Корвин задумчиво хмыкнул, и после некоторой паузы ответил.

– В общем-то, да, но не совсем. Для секты Li-Re отказ от «большого маркета» был не экономическим, а религиозным выбором. Согласно Джо-Джиму, разделение труда и товарное хозяйство порождает отчуждение людей от труда и друг от друга, отнимает у труда духовный смысл, заставляет людей производить ненужные вещи, и потреблять ненужные вещи, создает перенаселенные мегаполисы, в которых люди ненавидят друг друга, короче, «большой маркет», это сатанинское дело, типа того.

– Кэп, а у хиппи разве не так, если отвлечься от конкретного сатаны?

– У хиппи – так, но у неохиппи учение ближе к экономике. Так, они вычислили «цену маркетингового трения». И оказалось, что она увеличивает цену товара на порядок!

– Похоже на правду, – заметила кйоккенмоддингер, – если отбросить цены кредитов и лицензий, цену рекламы, и цену чиновничьего аппарата, то, наверное, так и получится.

– E! – сказал Корвин, – так у нас цены выходят впятеро ниже «цивилизованных цен» на сопоставимые товары, хотя маркет частично сохранен, мы же не коммунисты.

Ригдис тронула его за плечо.

– Кэп, ты считаешь, что коммунизм это плохая система?

– Ну, лично мне она не нравится. Так вот, о втором достижении неохиппи. Они нашли несколько путей, как резко сократить число ступеней производства. Это и есть хиппи-машины. Похожей темой занимались стимпанки, но без четко поставленной цели.

– А можно на примере? – спросила она.

– Да, – он кивнул, – например, электрогенератор, сделанный из металлического листа, свернутого в два цилиндра, кусочков проволоки и деревянных брусков. Работает от обычной спиртовки. Собственно, хиппи-машины, это тот набор техники, который собирается только из материалов и изделий, доступных в античные времена.

– Типа, проекты на случай апокалипсиса и падения в новое средневековье, так кэп?

– Типа того, – подтвердил Корвин, – но некоторые из таких «античных» проектов могут эффективно применяться в современных условиях. Вот в чем мой интерес.

– Не могу сказать, что я все поняла, – призналась Ригдис.

– Так и я тоже пока понял не все, что сейчас сказал, – успокоил ее штаб-капитан.

…

На такой позитивной ноте диалога они вышли на расчищенный от кустарника участок берега, где привольно раскинулась Экваториальная Шамбала. Это действительно было первобытное стойбище. Точнее, нео-первобытное. Вся архитектура состояло из супер-хижины – С-образной галереи, сформированной прямоугольной объемной решеткой из бамбуковых стволов, пересекающихся в силовых узлах с математической точностью. Верхние стволы были уложены с небольшим наклоном, и поверх них настелен некий кровельный материал, напоминающий плоские плотные связки тростника, своего рода «тростниковую черепицу». В основном галерея была открыта, и только некоторые из прямоугольных проемов закрывала тростниковая панель, а точнее, панель из того же материала, что и на кровле. К супер-хижине – галерее примыкали два функциональных сооружения. Одно – похожее на старинную ветряную мельницу. Ее 4-лопастной ротор равномерно вращался. Другое – вероятнее всего, мастерская, сейчас оно было темным, только отблески радужного света иногда мерцали на чем-то большом, металлическом, установленном внутри. Радуги переливались над какими-то светильниками, которые отмечали центральную площадку большого хаотически колыхающегося живого круга, составленного из обнаженных человеческих тел, пребывающих в состоянии плавного, естественного, нерегулярного и индивидуального движения. И при этом люди пели, а точнее негромко подпевали полудюжине ребят в центре с гитарами.

– Фантастика… – тихо выдохнула Ригдис.

– Красиво, – согласился Корвин.

– Добрый вечер, друзья! – приветствовал их зоотехник Хуго, возникая из темноты.

Подошли еще несколько парней и девчонок – неохиппи, последовал обмен короткими теплыми приветствиями, с похлопываньем по плечам, спине и животу. А потом, как-то незаметно, гостей разделили. Точнее, само собой получилось, что Ригдис потянулась к поющему кругу, а Корвин был увлечен маленькой компанией в зал башенки ветряной мельницы. Эта компания состояла из одной девушки, одного парня, и одного солидного взрослого плотно сложенного мужчины, носившего бороду в форме лопаты, шевелюру с вплетенной цепочкой блестящего бисера, и тунику первобытного фасона.

– Меня зовут Геллер, – представился он, – я вообще-то давно думал с тобой пообщаться, капитан Корвин. Я слышал, что ты интересный человек.

– Может и так, – ответил штаб-капитан, – я по-любому рад познакомиться с тобой, и…

– …Ребята сами представятся, когда и если захотят, – добродушно откликнулся Геллер.

– ОК. Пусть будет, как у вас принято.

– У нас принято предлагать гостю чай из кошачьей мяты и булочки, – негромким, очень мелодичным голосом сообщила девушка, – и, если тебе интересно, меня зовут Валди.

– Мне интересно, – сказал он, – я видел тебя на авиа-верфи, ты заходила пару раз.

– Да, я заходила. Мне было интересно, как у вас устроено производство.

– Ну, и какие впечатления, Валди?

– Наверное, – сказала она, – это хорошее производство. Но люди очень шумные.

Корвин улыбнулся и утвердительно кивнул, понимая, о чем речь.

– Это северные корейцы, им свойственно шуметь, когда они что-то делают командой. Сначала это может напрягать. Но когда ты понимаешь, что это дружественный шум, отношение меняется. Вот, я уже воспринимаю это как нормальный фон.

– Может быть, – сказала Валди, – но еще мне не нравится, когда живые люди работают механически, как роботы. В этом есть что-то страшное.

– Какие еще «какроботы»? – искренне возмутился штаб-капитан, – У нас на верфи есть четкое правило: каждый знает весь процесс сборки, и знает финальный продукт. У нас каждый получает опыт за штурвалом, хотя бы на пробных облетных кругах. Ты там не заметила, что тест-облет на готовом продукте проводят те же рабочие, что на сборке?

– Я заметила. Не обижайся, Корвин. И все равно, это конвейер. Не кавайная вещь.

– Какой, блин, конвейер?! Просто, рельсовые эстакады. Валди, ты представляешь себе настоящий сборочный конвейер Toyota или BMW?

– Да. Я работала полгода после школы на таком производстве. Ужас. Конечно, у тебя на верфи совсем по-другому, но все равно не кавайно.

– Ну, это твое мнение, основанное на этике. Трудно спорить.

– Незачем спорить, – уточнила она, и добавила, – сейчас я принесу тебе чай и булочки.

С этим она и ускакала в другой угол зала башенки, и бородач Геллер улыбнулся.

– Резкая она. Впечатлительная. Но всегда говорит правду. Ты понимаешь?

– Ну, – неопределенно ответил штаб-капитан, – к любому честно высказанному мнению следует прислушиваться. Я подумаю над тем, что сказала Валди.

– Значит, ты понимаешь, – удовлетворенно констатировал бородач.

– А мне, – вступил в разговор молодой парень, – не нравится вот еще что. Оружие.

– Оружие вообще? – переспросил Корвин.

– Вообще – тоже. И конкретно у тебя на верфи. Меня зовут Поллукс.

– Рад знакомству, Поллукс. Если ты пацифист по убеждению, то это, опять же, этика.

– А ты считаешь, Корвин, что этика – фигня, и не заслуживает внимания?

– Нет, я так не считаю. Но, это не предмет спора, как только что сказала Валди.

– Ты никогда не споришь об этике? – тут же спросил парень.

– Иногда спорю, – признался штаб-капитан, – но, мне кажется, у нас с тобой слишком разные позиции. Нам будет слишком трудно услышать аргументы друг друга.

– И что тогда? – спросил Поллукс, – Вместо слов работают пули, да, капитан Корвин?

– В случае нас с тобой, – очень спокойно ответил Корвин, – вместо слов лучше всего работает молчание. Просто помолчать полминуты, и посмотреть друг на друга.

Молодой парень – неохиппи явно был сконфужен. Он пригладил свои длинные волосы, чтобы они лежали за ушами, повернулся, и пошел помогать девушке. Геллер негромко фыркнул и хлопнул штаб-капитана по плечу.

– Уел ты моего племянника. Пусть он теперь думает. Это по жизни полезно.

– Это был неравный турнир, – почти шепотом сказал Корвин, – разный объем опыта.

– Да уж, – согласился бородатый дядька, – тебе опыта не занимать. Наслышаны мы про кйоккенмоддингеров, и про северных корейцев, и про филиппинского викария.

– Геллер, а при чем тут филиппинский викарий?

– Просто, он говорит, что иногда заглядывает в fare Summers на чашку какао, и что ты договорился о поликлинике для филиппинских детей, и ты помог открыть часовню.

– Ерунда, – штаб-капитан махнул рукой, – филиппинские дети такие же хабитанты, как любые другие. Они под защитой Хартии. Просто я уладил организационные детали. А взрослые филиппинцы могли построить часовню, если захотели. Хартия не запрещает создавать магические объекты для себя за свой счет. Я лишь напомнил об этом мэру.

– И, – заметил Геллер, – с викарием Седаро ты не отказываешься спорить про этику.

– Это другое. Для Седаро споры про этику – профессия, а для меня в таком случае, это спортивный интерес. Вообще, по-моему, полезно практиковаться в философии.

В этот момент вернулась молодежь и расставила на столе чайник, чашки и тарелку со свежими горячими булочками. Наливая чай, Валди объявила:

– И все-таки, Корвин, оружие, это не кавайная вещь.

– У оружия есть своя функция, – ответил штаб-капитан, – не все утилитарные предметы выглядят мило и симпатично. Такие дела.

– Корвин, – подключился Поллукс, – ты сможешь опровергнуть, то, что я скажу?

– Хэх! Смотря что ты скажешь.

– А! Слушай! Насилие над человеком – это зло. Допустим, ты воюешь против зла силой оружия и тоже совершаешь насилие. Если ты оказался сильнее, и победил – значит, ты принес во вселенную еще больше зла, чем было до твоего вмешательства. Это логика.

– Хэх! Значит, викарий Седаро и сюда заглядывает на чашку какао. Это тоже логика.

Поллукс и Валди с опаской переглянулись, явно подумав, что случайно сдали викария боевому офицеру нези. Геллер протянул свои широкие лапы и хлопнул их по спинам.

– Расслабьтесь, цветочки. Капитан не побежит расстреливать вашего приятеля Седаро.

– Это точно, – подтвердил штаб-капитан.

– Уф… – с облегчением вздохнул Поллукс, – …А как насчет ответа на мой вопрос?

– Ответ такой: когда проповедуется добро, тогда и возникает зло. Это ценная мысль из даосизма. По опыту, криминальное свинство типа разбоя появляется из-за социально-имущественных перекосов. Но вот свинство тотальное, как инквизиция, рождается из проповеди добра по библии, корану, и типа того. Поэтому проповедники такого добра подлежат ВМГС. Уточняю: частные философские беседы викария, это не проповедь.

– Мы уже поняли, – ответила Валди, – а откуда ты знаешь даосизм?

– От наших северных корейцев. Им хорошо преподавали научный атеизм в колледже, поэтому они могут пересказать все массовые религиозные доктрины. Вы как-нибудь заходите в гости на производство, когда перерыв на ланч, просто пообщаться.

– Спасибо, капитан, мы зайдем, – ответила Валди.

– Да, – подтвердил Поллукс, – но я все равно не согласен с твоим ответом.

– Так, цветочки, – вмешался Геллер, – мне кажется, что, капитан Корвин хочет спокойно доесть булочку, а потом посмотреть, что нового у нас в мастерской. Я не ошибся?

– Угу, – сказал штаб-капитан, вгрызаясь в ту самую булочку.

12. Хиппи, атомные бомбы и бумажные драконы.

Вечер 14 июля. Остров Косраэ. Западный берег. Стойбище Экваториальная Шамбала.

Корвин раньше не бывал в мастерской стойбища неохиппи, и видел только те хиппи-машины, которые демонстрировались на маленьких технических фестивалях, которые каждую неделю устраивались на площадке морского колледжа Тофола. А сейчас его допустили в некую «приватную зону», где такие машинки создавались. И «решение о допуске», что интересно, принял Геллер – один из неформальных лидеров ЭкваШа, которого Корвин видел впервые, а не кто-либо из тех неохиппи, знакомство с которыми состоялось раньше, на тех фестивалях-экспозициях в колледже. Интуиция подсказывала, что Геллер – персонаж с самого верха эфемерной структуры «неохиппового социума». Наверняка это что-то значило…

…Геллер включил в мастерской свет (обычные люминесцентные лампы), и спросил:

– Что, Корвин, прикидываешь на глаз, кто я такой в мире Шамбалы?

– Да. Такая у меня привычка.

– Неплохая привычка, только бесполезная здесь. В Шамбале совсем другие отношения между людьми. В вашем языке для этого нет подходящих слов.

– Нет, так нет, – спокойно ответил штаб-капитан, разглядывая интерьер мастерской.

Тут было на что посмотреть. По всей длине мастерской (шагов сто, наверное) стояли в шахматном порядке непривычные монтажные столы, а кое-где еще и станки, как будто подобранные для музея истории технологий. Слева – что-то совсем древнее, наподобие гончарных кругов и примитивных плавильных тиглей. А справа – самые современные лабораторно-механические установки, которые Корвин видел на Кюсю в региональном научно-техническом центре холдинга «Tochu». Между этими крайностями, опять же, в хронологическом порядке стояли станки периодов античности, средневековья и трех «индустриальных революций». Рядом со столами были невысокие стеллажи, и на них располагались то ли изделия, то ли уменьшенные макеты. Тут историческая цепь, как специально подверглась издевательству. Вот каменный топор, явно изготовленный на роботизированном станке. А вот манипулятор робота, сделанный из деталей, похоже выкованных в кузнице времен Троянской войны.

– Ищешь что-то конкретное? – слегка насмешливо поинтересовался Геллер.

– Ты прав, – серьезным тоном произнес штаб-капитан, – мне пригодился бы компьютер-ноутбук на электромагнитных реле Джозефа Генри образца 1831 года.

Несколько секунд авторитетный неохиппи переваривал услышанное, а потом вдруг оглушительно заржал, хлопая себя ладонями по дольно обширному животу.

– Теперь ты и меня уел, капитан! Ох, не зря я тебя пригласил в мастерскую!

– Ну, – Корвин улыбнулся, – я рад, что не обманул твоих ожиданий.

– На электромагнитных реле, – продолжил Геллер, – компьютер-ноутбук не сделать, но можно попробовать на вакуумных триодных лампах Ли де Фореста образца 1906 года.

– Скажи, что ты не шутишь, Геллер.

– Я не шучу, а ты капитан? Почему ты сказал про ноутбук на такой элементной базе?

– Ну, так… Пришел в голову прикольный анахронизм.

– Не такой уж и прикольный, – возразил неохиппи, – у тебя в мозгах крутится мысль об электронике, выдерживающей электромагнитный импульс ядерного взрыва. Ты точно знаешь, что это не полупроводниковая электроника, а релейная и ламповая.

– Хэх… – буркнул Корвин.

– Вот тебе и «хэх». Так ты хочешь вместе поработать с лампами де Фроста?

– Буду рад, если у тебя есть план, как именно.

– Есть у меня план, только надо подумать еще неделю, наверное. А скажи, Корвин, это правда, что ты в секретном сарае делаешь сверхзвуковую авиамодель на FPE-движке?

– Правда. Хочешь – заходи, посмотри. Может, подскажешь что-нибудь. Кстати, не ты ли прислал мне полный файл по этому FPE-движку Штельцера?

– Нет, это не я, это какой-то парень с ником «Назгул».

Тут Геллер скорчил страшную гримасу, и помахал руками, будто крыльями, изображая назгула – черного магического персонажа из эпоса Толкиена.

– Ну, типа, я обознался, – сказал штаб-капитан.

– Ну, типа, бывает, – в тон ему ответил лидер неохиппи.

– …А все-таки, Геллер, как ты представляешь себе нормальный компьютер на лампах?

– Обыкновенно представляю. Ведь любой процессор, в схемном смысле, это ансамбль триодов. А ламповые триоды или полупроводниковые, это только субстрат.

– Да, понятно, но как ты напихаешь столько лампочек в объем ноутбука?

– Лампочка, – авторитетно произнес неохиппи, – суть стеклянный пузырь с контактами. Если надо много лампочек, берем то, в чем много пузырей. А много пузырей, это пена.

– Блин! – штаб-капитан ударил кулаком по своему колену, – Пеностекло с контактными группами. Только как построить контактные группы в этой пене?

– А про что, по-твоему, я собрался думать еще неделю? Вот то-то же! Ладно, капитан, теперь давай-ка я тебя спрошу. Знаешь про что? Про этого викария.

Корвин удивлено почесал в затылке.

– А что про викария?

– Тут есть три ракурса, – произнес Геллер, – с одной стороны, не нравятся мне эти его разговоры про добро и зло, и про всякую такую чепуху. Но с другой стороны, было бы неправильно вообще отгородить наших цветочков от той жвачки, которую жуют пять миллиардов гуманоидов из суммарных восьми миллиардов. Я думаю, что человеку в ментальном смысле надо переболеть этой жвачкой, чтоб был иммунитет. А вот третья сторона, политическая: викарий Седаро до сих пор жив, вопреки правилу Че Гевары.

– Вопреки какому такому правилу? – спросил штаб-капитан.

– Если есть сомнения, надо расстреливать, – невозмутимо процитировал неохиппи.

– Да, Геллер, есть такое правило. А почему ты думаешь, что это следовало применить к викарию Седаро за его разговоры об этической философии в духе мировых религий?

Геллер степенно расчесал свою бороду-лопату и пояснил:

– Я, как раз, так не думаю. Если бы здесь расстреливали таких застольных философов-дилетантов вроде этого прикольного викария, то ноги бы моей не было в Меганезии, и цветочков бы я отговорил, наверное. Не всех конечно, но многих.

– На твоем месте, я бы в таком случае тоже их отговаривал, – сказал Корвин.

– Говорят, – возразил неохиппи, – что в конце прошлого года ты на своем месте сжигал города прямо с жителями, если в них было много этого самого духа мировых религий.

– Да, я участвовал в зачистках. Момент был критический, и мы работали по площадям. Сейчас есть возможность решать вопросы селективно, и это существенный плюс.

– А если подробнее по последнему пункту? – поинтересовался Геллер.

Штаб-капитан вытащил из кармана тонкую сигару, прикурил, и ответил:

– Можно и подробнее. Если говорить о Рэми Грэппи, она считается самой продвинутой судьей по рейтингу в локальном жюри Косраэ, то ее мнение мне известно, и я могу это изложить кратко. Для среднего застольного философа лучший сторож – это он сам. Он понимает, что нет четкой границы между домашним контрреволюционным флэймом и системной агитацией против Хартии. Отсюда вывод: если слишком настойчиво вести с разными собеседниками застольные разговоры про всякие общечеловеческие ценности мировых религий, то получится не флэйм, а агитация. Дальше арест, суд и стенка. Как правило, застольный философ – не идиот, не камикадзе, и всегда понимает, как близко подошел к линии огня. Викарий Седаро держит дистанцию очень аккуратно, поскольку беспокоится не только за себя, но и за филиппинцев, которые ходят к нему в часовню.

– Корвин, а можно еще подробнее на последнем пункте про этих филиппинцев?

– Можно, Геллер. Если викарий доиграется, и попадет под ВМГС, то они точно начнут возмущаться, и тогда суд мигом депортирует их. Но я полагаю, что он не доиграется.

Лидер неохиппи снова стал задумчиво чесать свою бороду, будто рассчитывал извлечь оттуда следующий вопрос. И, что характерно, это ему удалось.

– А вот скажи, Корвин, кто-то ведь планировал пригласить нас сюда? Мы приехали, нас сейчас здесь триста с привеском, еще сколько-то пока в Европе, но тоже собираются. А какая выгода? Не зря, наверное, говорят, что у нези не бывает планов без выгоды.

– Не зря, – подтвердил штаб-капитан, – и выгода четкая. Из тех машин, что ваши ребята показывают на фестивалях, сколько уже пошло в дело? А со временем, я думаю, будет гораздо больше, потому что люди ходят в гости, общаются, обмениваются мнениями.

– А если не будет? – спросил Геллер, – вот представь: в Европе на нас давили. Нас, как аморальную субкультуру, выпихивали в гетто. Нас вынуждали всегда опасаться облав полиции по борьбе с галлюциногенами, контрабандой, подростковой проституцией и порнографией, нарушением копирайта, и далее по реестру. А здесь мы в Шамбале, нас защищает Хартия, персонифицированная в субъектах вроде тебя...

– Я вообще-то резервист, – пунктуально уточнил Корвин.

– …Не важно. Не ты, так Махно, или, бери выше, Сэм Хопкинс, демон войны. Дело не в персонах, а в сути. На нас теперь не давят, и мы можем действительно стать, как трава, деревья и цветочки, согласно заветам Первых Хиппи. И на кой черт мы вам тогда будем нужны? Травы, деревьев и цветочков тут и без нас хватает. Красивый остров.

Корвин с сомнением покачал головой.

– Не верится, что твои ребята могут стать овощами. Слишком они подвижные. Можно предположить, что они плюнут на любую работу, и начнут бродяжничать по острову, ночевать, где придется, лопать что найдется, на халяву, а по вечерам петь и плясать.

– Я об этом и говорю, – сказал Геллер.

– …Вероятность этого, – продолжил Корвин, – по-моему, мала, но, представим, что это произойдет. Вот пример: как-то к нам во двор на запах супа забрела девчонка по имени Либелл, такая толстенькая, в черно-желтом шарфике. Мы ее накормили, а потом долго спорили про летучих лисиц, живущих в нашей мансарде. Итог: отличное настроение и необычная новая схема навигации на базе маломощного ультразвукового локатора.

– Ты хочешь сказать, Корвин, что эту схему придумала Либелл?

– Нет, она сделала вот так, – штаб-капитан щелкнул зажигалкой, и прикурил потухшую сигару, – теперь ты понимаешь?

– Инициатор рождения идеи? – очень задумчиво произнес Геллер.

– Так точно. Когда человек, обладающий массой разнородных знаний, бездельничает в дружественной компании, то он неизбежно становится инициатором рождения идей.

– Интересная мысль, Корвин, но добропорядочное общество этого не понимает, и видит обычно совершенно другое, а именно: молодого бездельника, даром жрущего хлеб.

– Такое общество здесь перестало существовать, – проинформировал штаб-капитан.

– Вот оно что… – лидер неохиппи еще раз почесал бороду, – … Здесь не только мировые религии получили фосфор на макушку, а и добропорядочное общество тоже. Вот это я упустил. Если так, то выгода ваша понятна. Остается только один вопрос.

– Это какой вопрос?

– А такой: не получим ли мы здесь что-нибудь на макушку от UN-OCEFOR?

– Теоретически, – ответил Корвин, – не исключено даже падение астероида на Косраэ, а практически, хозяева ООН вряд ли решаться бросать что-то нам на макушку. Практика ядерных тестов Первой Холодной войны показала: Океания выдержит бомбардировку сотнями мощных ядерных зарядов. Любая страна Первого мира от такого удара станет радиоактивной пустыней, по которой будут кочевать полиплоидные тараканы-мутанты, питающиеся полуфабрикатами с полок обезлюдевших супермаркетов. Народный флот может применить ядерные заряды для превентивного удара. А ответный ядерный удар – «возмездие мертвой руки» – не будет для Меганезии фатальным. Такие дела, бро.

Лидер неохиппи вновь занялся расчесыванием бороды, и параллельно проворчал:

– Значит, не врут те, кто говорят, что у Меганезии уже есть арсенал А-бомб.

– Значит, не врут, – подтвердил штаб-капитан.

– Вот оно что. А скажи: финансово-политические чучела из «G-20» уже знают?

– Если нет, то это их проблемы. По-любому, они узнают, когда придет время.

– Что ж, это годится, – заключил Геллер, – если так, то жить можно. А теперь пойдем на Вечерний Круг. Не кавайно, что мы заперлись и перетираем ужасы, когда добрый пипл пляшет и поет. Я вообще рискую своей репутацией истинного хиппи старой закалки.

– Что-то по разговору ты не очень похож на хиппи, – заметил Корвин.

– Да ну? Ты что, видишь какие-то неувязки?

– По чести говоря, да, я вижу.

– А мне по хрену и эти неувязки, и то, что ты их видишь! – авторитетно заявил Геллер, жизнерадостно заржал, и хлопнул Корвина по плечу, – Пойдем, оттянемся реально!

…

«Круг» обитателей стойбища продолжал свое хаотическое завораживающее движение, непредсказуемо реагирующее на ритм музыки с центральной площадки, освещенной радужными «электрическими факелами». Корвин поискал взглядом Ригдис, и вроде бы заметил ее характерную ярко-белую стрижку, но тут его взяли в оборот. Кто-то успел «звякнуть», что штаб-капитан играет на укулеле. Отказываться было неудобно, и через минуту Корвина буквально вынесли на площадку-эстраду, там вручили электрогитару, настроенную под укулеле (долгое ли дело в эпоху компьютерных гаджетов), и…

… – Вообще-то я с эстрады никогда не пел… – признался Корвин в микрофон.

– Ладно-ладно, сообщество все понимает! – подбодрили ребята из первых рядов.

… – Короче, – продолжил он, – была команда «Петер, Пол и Мэри» в эпоху Биттлз, и…

– Знаем! Это кавайно! – снова отозвались первые ряды.

Корвин провел подушечками пальцев по струнам, проверяя звук.