Текст книги "Два пера горной индейки"

Автор книги: Александр Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Операция «Рогатка»

Однажды с группой альпинистов и горнолыжников я поехал на тренировку в Польшу, в Закопане. Условия для отработки горнолыжной техники там прекрасные. Прямо из города подвесная дорога поднимала нас к вершинам Татр, на Каспровы верх. Здесь стоял ресторан из алюминия и стекла, находилась горноспасательная станция, и отсюда начинался спуск по снежным склонам вниз, в город... Одна из трасс имела протяженность около пяти километров. По пути спуска, на самом сложном и интересном участке, работал еще один подъемник, поменьше, а ниже его трасса входила в еловый лес и петляла по дорожкам, кулуарам и овражкам. Заехав в лес, я уходил с трассы, выбирал укромное местечко, раздевался и, греясь в лучах ласкового мартовского солнца, слушал птиц. Я редко попадал в горы без ружья. Приходилось утешаться тем, что нового для себя здесь не найти: птицы были те же, что и на Кавказе.

Во время одной из таких остановок, развалившись, как в шезлонге, на хитрой конструкции из собственных палок и лыж, хорошо известной любящим посибаритствовать горнолыжникам, я закрыл глаза и стал слушать лес. В ветвях заснеженной ели попискивали корольки, одни из самых маленьких птичек нашей фауны. Птичка эта серенькая с зеленоватым отливом, а на голове у нее ярко-желтая шапочка. Весит птица в живом виде всего лишь пять граммов, совсем крошка. Королек вечно снует среди ветвей ели, собирая с них мелких насекомых. Птичка выпорхнула совсем рядом, я открыл глаза и тут же с изумлением вытаращил их на сидящего у самого моего лица королька: шапочка у него была не желтой, а оранжево-красной. От клюва птички шла к глазу черная полоска, а над глазом проходила яркая белая бровь. Передо мной сидел красноголовый королек, редкая для Советского Союза птица, встречающаяся у нас только в Карпатах. Этого вида не было в моей коллекции. Королек как ни в чем не бывало обрабатывал мохнатую лапу ели, с которой, искрясь и вспыхивая на солнце, стекали серебристые струйки снега. Слева, чуть выше, трудилась вторая такая же птичка. Тонкий писк корольков слышался и справа, и впереди, и позади меня. Лес был полон красноголовых корольков! Надо было что-то предпринимать.

Выйдя на трассу, я поехал потихоньку с правой стороны, обдумывая способ, как достать ружье. Разыскать лесника и попросить у него? Неудобно. Обратиться за помощью к польским друзьям? Но где они возьмут ружье? Знакомые чехи, болгары, немцы, австрийцы и французы тем более не смогут мне помочь. Да если и достанешь ружье, то вряд ли обойдется без скандала – здесь ведь заповедник, а на выстрелы моментально съедется со всех концов народ.

– Проше, пане, до ясней холеры! – оглушил меня неожиданный крик.

Рычащее «р-р-р» прозвучало уже далеко впереди. Меня чуть не сшиб какой-то ас. Задумавшись, я выехал на левую сторону трассы, где нельзя опускаться медленно. Вот он и обругал меня. Правильно, конечно, сделал. И тут у меня мелькнула мысль – рогатка! Ну да! Только рогатка может мне помочь. Без всяких хлопот, без шума я добуду себе желанную птицу, и никто даже знать об этом не будет. Выехав на левую сторону, я начал набирать скорость.

В умелых руках рогатка – настоящее оружие. Мой большой друг, потомственный орнитолог Рюрик Бёме, рассказывал, что тринадцатилетним юношей во время войны он кормил в Казахстане семью, охотясь с рогаткой не только на воробьев, но и на уток. Причем стрелял он изготовленными из глины шариками, поскольку камней в той местности не было. Не раз применял рогатку и мой учитель, известный орнитолог Евгений Павлович Спангенберг. Лучше всего стрелять из рогатки дробью 4 – 6 номера. Но где ее найти в Закопане, городе лыжников и альпинистов?

Вырезав из орешника перочинным ножом рогатку, я отправился в отель. С резиной дело просто: для этого годился резиновый бинт, с которым я делал зарядку. Труднее было с кожицей, куда закладывался заряд. Обойдя отель кругом, я обнаружил на задворках прекрасную помойку. Здесь было чем поживиться. Уж какой-нибудь старый ботинок наверняка можно найти под кучей мусора. Долго я ходил, посвистывал, с независимым видом вокруг помойной ямы и чуть было не начал ее раскапывать, но тут из отеля вышла наша хорошенькая официантка с ведром, полным картофельных очисток, и, обворожительно улыбаясь, спросила меня на ломаном русском языке:

– Почему пан Борода не катается на лыжах? Пан заболел?

– Нет, Крыся, что вы... Все в порядке. Я отдыхаю, – ответил я как можно жизнерадостнее, стараясь не вызвать у нее подозрений, но понял, что средь бела дня мне не удастся проникнуть в помойку.

Крыся вывалила очистки в специальный бак для пищевых отбросов, поправила свой накрахмаленный передник, еще раз улыбнулась и ушла, играя бедрами. Я решил, что вернусь сюда рано утром, когда все еще спят, и отправился вслед за ней. Конечно, можно было попытаться объяснить Крысе, что мне нужно, но она ни за что бы не поняла меня, и моментально весь наш маленький отель знал бы, что бородатый русский мастерит себе рогатку, чтобы стрелять птичек. А мне этого не хотелось. Не только из-за того, что я боялся улыбок и смешков у себя за спиной, но и из чисто дипломатических соображений: я все-таки как-никак представляю в своем лице великую страну. А что бы сказали мне мои товарищи? Или руководитель нашей делегации? Нет, тут надо держать ухо востро!

Ночь я проворочался, боясь проспать, и, только забрезжил рассвет, быстро оделся и прокрался к помойке. Заранее приготовленным проволочным крючком, судорожно разбрасывая мусор, минут пять я копался в помойной яме, пока (о радость!) не нашел старую женскую туфлю. Воровато оглядываясь по сторонам, отрезал я кусок кожи, сунул его в карман и со вздохом облегчения выпрямился. Не успел я сделать несколько шагов, как навстречу мне из дверей отеля вышла Крыся.

– О пан! День добрый, почему пан не спит?

Я покраснел и, сделав неопределенный жест рукой, сказал:

– Люблю утро. Понимаете, когда начинает светать...

Ничего умнее я не придумал. Крыся лукаво погрозила мне пальчиком:

– Ой, пан Борода, смотрите не попадитесь...

Мысли у Крыси работали только в одном направлении. Я подмигнул ей многозначительно и пошел досыпать.

Во время утренней тренировки в лесу была изготовлена отличная рогатка. И опять я видел красноголовых корольков. Но стрелять их было нечем – лес был завален таким глубоким снегом, что до земли не доберешься.

Прекрасные маленькие камешки я обнаружил совсем неожиданно на улицах Закопане. Тротуары города посыпались речным песком, в котором попадались крупные зерна кварца. Это было как раз то, что нужно. Горсткой этих зерен можно с успехом стрелять по мелким птицам.

Мы возвращались домой с тренировки и шли по улице с лыжами на плечах. Я был впереди. Случайно посмотрев под ноги и увидев эти камешки, я внезапно остановился и наклонился над тротуаром. Мои товарищи, не ожидая этого, налетели на меня сзади. Раздался перестук дорогих лыж, который отдавался в наших сердцах нестерпимой болью: лыжи были хорошие. Пара новеньких красных «кнеслей» с грохотом упала на землю, стукнув меня по голове. И конечно, веселые голоса:

– Саня, на двоих!

– Что, злотый нашел?

– Одень пенсню, интеллигент!

– Что это с ним?

Я только глупо улыбался.

Следующим утром, проползав по тротуару с полчаса на четвереньках, я набрал килограмма два камней. Никто этого не видел. Только один гуцул-извозчик, в ярко расшитом национальном костюме из светлого войлока, остановил около меня лошадь и минут пять с интересом наблюдал за мной.

«Заряды» оттягивали карманы узких слаломных брюк, болтались при ходьбе, а при резких движениях тихонько гремели. Я боялся, что это заметят мои товарищи, и старался с полными карманами держаться в стороне. Очевидно, мое поведение все-таки было странным, потому что ребята стали посматривать на меня как-то подозрительно. Но никто ничего не знал, я был в этом уверен, а охота моя шла успешно. За оставшиеся до отъезда восемь дней мне удалось добыть трех корольков, и я был очень доволен.

На прощальный вечер к нам пришли все наши друзья, альпинисты нескольких стран, с которыми мы были знакомы по совместным восхождениям на Кавказе и в Альпах. Вечер не был официальным приемом, спортсмены пришли в свитерах и куртках, вели оживленные беседы на нескольких языках, показывали друг другу фотографии, обменивались сувенирами, строили совместные планы на будущее. Столы были сдвинуты в один общий, все без церемоний уселись за него, появилось несколько бутылок «Столичной», которые мы приберегли специально для этого случая. Были произнесены приятные тосты, сказаны теплые слова. Наши хозяева – польские альпинисты – приготовили нам подарки. Все мы получили книги с дарственной надписью и значки действительных членов польского высокогорного клуба. После этого каждому стали дарить какой-нибудь предмет из спортивного снаряжения – кому лыжные палки, кому веревку, кому ледоруб или кошки. Когда очередь дошла до меня, воцарилась подозрительная тишина. За столом начали переглядываться и хихикать. Вручавшая подарки Данка Залевская появилась в дверях с большим пакетом. С низким поклоном под восторженные и неистовые крики присутствующих она вручила мне завернутую в целлофан и перевязанную красной лентой гигантскую... рогатку.

Анатори

Мы шли в Шатили, шли уже несколько дней. Прошли Чечено-Ингушетию и приближались к водоразделу Главного Кавказского хребта, проход к которому и запирала некогда крепость Шатили. Здесь проходила граница между мусульманским миром и христианским. Шатили принадлежала хевсурам, одной из народностей грузинской национальности, стало быть христианам, ниже Шатили лежали владения их некогда непримиримых врагов – ингушей, исповедовавших ислам.

На всем Кавказе, а может быть, и во всем мире вы не найдете ничего похожего на крепость Шатили. Она состоит из нескольких десятков боевых башен, сложенных из камня. Башни эти служили хевсурам и жильем, все они соединялись проходами, а, кроме этого, из башни в башню можно было проходить по проложенным между ними на большой высоте бревнам, что требовало умения, называемого нынче искусством эквилибристики. Крепость была огорожена высокой каменной стеной и стояла на неприступной скале. Сторожевые и боевые башни на Кавказе не редкость. Много таких башен приходилось видеть в Сванетии. Сванское селение Ушгули, например, представляет из себя лес башен. Каждый дом, каждый двор имел в Сванетии свою боевую башню, а вокруг селений стояли башни сторожевые. Немало встречается башен и на Северном Кавказе – скажем, в Северной Осетии. Но все эти башни стоят отдельно друг от друга, и только в Шатили они слились в одно целое: одна из четырех стен любой башни обязательно служит стеной другой башни.

Нас было трое: Виктор Бывшее, молодой ученый, математик, его жена Ольга и я. Замешкавшись немного с ужином, мы не рассчитали время, темнота застала нас километрах в трех от Шатили. Однако тропа была хорошей, и мы решили все-таки дойти до крепости и заночевать под ее стенами. Но началась гроза, упали первые крупные капли дождя, и вот-вот должен был хлынуть ливень. Тут мы заметили неподалеку от дороги три небольших каменных домика. Палатки ставить было уже поздно, проще укрыться под крышей. Едва успели мы добежать до этих каменных домиков, как небо разверзлось и обрушило на горы потоки воды. Обежав квадратный домик кругом, я не обнаружил в нем двери. В одной из стен было только окно на уровне моей груди. В окне ни стекол, ни рам.

– Витя! – крикнул я. – Тут нет двери. Посмотри в другом.

Виктор обежал второй домик и прокричал в шуме начинающегося ливня:

– Здесь тоже нет! Только окно! Давайте в окно! В твой, он больше!

Я заглянул в домик, но ничего в темноте не увидел. Тогда я снял рюкзак и бросил его внутрь. Затем пролез сам и принял Ольгу. Подав нам два рюкзака, протиснулся в окно и здоровяк Виктор, успевший намокнуть больше нас всех.

Поскольку осмотреться было невозможно, пришлось пошарить руками и определить, что мы находимся в каменном домике, где вдоль двух стен имелись каменные выступы в виде лежанок, засыпанные каким-то мусором.

– Витя, зажги спичку, – попросил я.

Виктор достал из заднего кармана тренировочных брюк спички, но зажечь не смог – успели намокнуть. Чиркал, чиркал и плюнул.

– Обойдемся без огня, – сказал он. – Двое лягут на лежанки, а кто-нибудь на полу. Утром разберемся.

Надули в темноте матрацы, дело привычное, скинули какие-то палки с лежанок, и Виктор с Ольгой улеглись в своих мешках на каменных кроватях, а я, отгребя ногами коряги к стене, устроился на полу. Уснули быстро.

Проснулся я от душераздирающего крика. Так может кричать женщина в кошмарном сне. Но когда я сел в своем спальном мешке, я понял, что это не сон, кричит Ольга. На секунду у меня потемнело в глазах, затем я заметил голые ноги Ольги, исчезнувшие в окне. Повернувшись к Виктору, я увидел, что он сидит в мешке с идиотски открытым ртом. «А-а-а-а!..» – удалялся крик. Ольга бежала по дороге.

– Змея! – вдруг закричал Витя. – Ее укусила змея!

Он стал рвать на себе спальный мешок, полетели пуговицы. Виктор тоже в одних трусах прыгнул в окно, как прыгает в цирке ученая пантера в огненное кольцо. Я за ним.

Ольга убегала от нас, как мне показалось, в одной ковбойке. Уже задыхаясь, она не переставала кричать все то же свое: «А-а-а-а!»

– Оля, стой! – орал на ходу Виктор.

– Ольга! Остановись! – вторил я ему.

Догнали мы ее только тогда, когда она совсем уже обессилела, упала на большой камень.

– Оля! Оленька! Что с тобой?! – тормошил ее Виктор. – Покажи где?!

– Ой, ой, ой, – только стонала она на выдохе, не в силах вымолвить ни слова. Она даже забыла про свой костюм.

Наконец мы все отдышались.

– Оля, лапушка, что с тобой?! – держа свою жену в крепких объятиях, вопрошал Витя. – Покажи, девочка, где? Укусила? Змея?

Ольга отрицательно замотала головой.

– Да что же такое?! Где? – настаивал Виктор.

– Там, там... – слабо махнула Ольга рукой в ту сторону, откуда мы все прибежали.

– Где там? Да скажи, наконец, что случилось?

Тут Ольга посмотрела на нас с изумлением:

– Да вы что, слепые оба?

Мы в недоумении переглянулись.

– Вы что, ничего не видели?!

– Подожди, о чем ты говоришь? – ничего не понимал я.

– Пойдите поглядите, где вы спали, – проговорила Оля в совершеннейшем изнеможении. – Принеси мне шорты, – обратилась она к мужу и закрыла ковбойкой колени.

– Пойди глянь, что там такое, – сказал мне Виктор, – а я здесь с ней посижу, не хочу ее одну оставлять.

– Идите, идите оба, – раздраженно распорядилась Ольга. – Заберите вещи. Я больше туда не пойду. С меня хватит.

Вернувшись к домику, мы заглянули в окно и сначала ничего не рассмотрели со света. А когда пригляделись, то увидели сплошь покрывающие пол кости. Это были человеческие кости. Ребра, берцовые кости, лопатки, черепа... Вчера в темноте мы смахнули с каменных лежанок пару скелетов. А я ногами подгреб их в угол, чтобы не разорвали мой матрац. Кости лежали тут старые, но хорошо сохранившиеся. Среда них можно было различить обрывки кольчуг, проржавелые куски железа, возможно бывшие некогда саблями или кинжалами, и даже видна была одна мисюрка – круглый и плоский шлем, по краям которого некогда свисала кольчужная сетка – бармица.

Через несколько часов в Шатили нам рассказали легенду об Анатори. Так называлось хевсурское селение, стоявшее неподалеку, на том месте, где мы провели ночь в несколько необычном обществе. В селении возникла чума. По издавна заведенной традиции каждый заболевший сам добирался до этих старинных могильников, ложился там и дожидался своей смерти. Селение Анатори вымерло полностью и перестало существовать. Пусть это всего лишь легенда. Но вот что прочел я в книге В. В. Гурко-Кряжина «Хевсури». В 1925 году (заметьте, девятьсот двадцать пятом, а не восемьсот и не семьсот!) в Шатили свирепствовала черная оспа. Специальный отряд из врачей-добровольцев отправился из Тифлиса спасать хевсуров. Но с юга, через Главный хребет Кавказа, пробраться им не удалось. Тогда они решили попасть в Шатили с севера, из Ингушетии. Проводники-кистины довели экспедицию до того места, дальше которого им идти не полагалось, и предложили врачам спустить их со скалы, с тем чтобы дальше они добирались сами. Кистины далее идти не могли из-за кровных счетов с хевсурами. Медики на такой подвиг не отважились и вернулись обратно. В Шатили вымерла четверть жителей. Возможно, тогда, шестьдесят лет назад, и перестало существовать Анатори.

«Вновь я посетил...»

Сквозь запыленные стекла автобуса «Икарус» Владимир Савельевич Романов смотрел на пробегающие мимо небольшие деревеньки, на приземистые, ушедшие в землю избы, стоящие вдоль шоссе, и думал о том, что в автобусном туризме есть что-то безнравственное. Не раз ведь приходилось смотреть с улицы на сидящих вот так, как он теперь, людей и видеть их сонные глаза, равнодушные ко всему лица. В них улавливался оттенок некоторого пренебрежения ко всему тому, что было вне автобуса, этакая привилегированность перед людьми, живущими в неказистых домах лежащих на дороге маленьких городков. Автобусы проходили мимо их жизней, мимо их бед и радостей, устремляясь в какую-то искусственную жизнь, придуманную экскурсоводами.

Но как иначе ему, врачу, с его зарплатой попасть в Пушкиногорье, в Михайловское к Пушкину? Машины у него нет и не будет. Откуда?! Если ехать самостоятельно на поезде, то надо где-то ночевать и все равно на чем-то добираться от Пскова до Михайловского. В гостиницу тут не устроиться, она лишь для избранных. А так – удобный автобус, жилье и еда обеспечены, и стоит поездка дешево – за четыре дня всего лишь шестнадцать рублей. Платишь ведь 30 процентов стоимости путевки, остальное за счет профсоюза. А коли ехать самостоятельно, то и ста рублей не хватит. Кроме того, на экскурсию ведомство, а он работает в ведомственной поликлинике, отпускает на полтора дня. К ним присоединяются суббота и воскресенье, вот тебе и четыре. День туда, день обратно и целых два дня в Святых горах. Просто так ведь никто не отпустит. Не потому ли так охотно ехали в подобные экскурсии? Вроде как нашармачка, или, как еще говорят нынче, – на халяву. Недаром народ подобрался незнакомый, больше половины автобуса чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди.

Связанные с работой неприятности, необходимость кому-то и зачем-то доказывать свою значимость и путем унижений приобретать на то ярлык, тяжелым грузом лежали на душе Владимира Савельевича. Он не получил первой врачебной категории, ради которой приходилось подвергаться переаттестации и даже сдавать экзамены. Не преуспел он в этой борьбе за престиж и положение. Но и избежать ее было невозможно, таков был заведенный порядок. Помимо всего, страдал Романов от стыда и унижения, причиненных ему вышедшей замуж дочерью, от ее неожиданно проявившегося вдруг эгоизма и неблагодарности.

Сидел он в предпоследнем ряду автобуса, позади, на длинном сиденье у дверей, разместилась компания девиц, одетых в яркие спортивные куртки и модные нынче штаны в клетку – «бананы». Как только автобус тронулся, они запустили магнитофон с записями «железного рока» и выключали его только тогда, когда с переднего сиденья экскурсовод начинала говорить в свой микрофон. Временами девушки повизгивали за спиной у Романова и подпевали нечистой силе, рвущейся из магнитофона.

«Я спокоен, я совершенно спокоен, – твердил про себя доктор. – Музыка мне не мешает, не раздражает. Я ее просто не слышу. Девушки очень милые. Как наивно и смешно размалевали они себе лица». Но это не помогало. Проклятый рок колотил по нервам изощрениями ударника, завыванием то ли саксофона, то ли еще какого-то неведомого Владимиру Савельевичу инструмента. Особенно невыносимы были голоса «певцов». Ему хотелось встать, обернуться к девушкам и спросить их: «Девочки, разве мама не говорила вам, что в публичном месте неприлично щелкать семечки и включать магнитофоны?» Но нетрудно предвидеть пренебрежительное фырканье девиц, выражение презрения на их раскрашенных лицах и раздавшиеся голоса: «Пусть играют! Молодежь... Имеют право!» Тем более что к девушкам в конец автобуса только что прошел единственный в «Икарусе» молодой человек, напарник шофера.

Когда автобус останавливался в каком-нибудь небольшом городке, женщины устремлялись за покупками и не возвращались до тех пор, пока не обегут все магазины – промтоварные, хозяйственные, магазины сувениров и даже мебельные. Они приносили в автобус брошки, мясорубки, кастрюли, пластмассовую посуду и даже гвозди. Сгрудившись вокруг сумок, горячо обсуждали их достоинства и цены. Стоило одной из них купить чайник, как другие тотчас отправлялись за такими чайниками. Сев уже по своим местам, они долго еще обменивались соображениями по поводу магазинов и покупок, для чего во время движения «Икаруса» пассажиркам приходилось кричать. Если не считать шоферов и самого Романова, мужчин в автобусе было всего двое.

Доктору нравились маленькие русские городки с тихими улочками из старинных деревянных домов, с речушками, полными желтых кувшинок, и с обезглавленными церквами. Улицы этих городков везде назывались одинаково – Урицкого, Володарского, Ярославского, Розы Люксембург, Карла Либкнехта и еще одного Либкнехта, Сакко и Ванцетти... Всюду встречались имена Ярославского, Штемберга, Луначарского, Свердлова. Когда он пробовал представить себя жителем такого тихого городка, эти названия казались вязкой трясиной.

Кое-где старые дома с резными наличниками растаскивали бульдозеры. Таких домов было жаль Владимиру Савельевичу, ибо на смену им приходили серые безликие коробки однотипных поселков. «Что делать?.. – думалось доктору. – Не могут же они стоять вечно. Все на земле меняется. Люди не хотят жить без водопровода, без центрального отопления и других удобств. Это для них важнее стало, чем собственное лицо». И ему приятно было услышать от экскурсовода, что в центре Вологды решено оставить несколько кварталов деревянных домов, реставрировать их или даже заново построить для того, чтобы сохранить историческую застройку города.

В осенней туманной дымке проплывали мимо пожелтевшие березы и темные ели. Когда они отступали от дороги, открывался вид на поля, луга или болота, выделявшиеся более сочной зеленью. Лес у дороги проходил мимо быстро, а поля с деревеньками чем дальше отстояли от дороги, тем дольше не уходили назад, в пройденное, прожитое.

– Этим своим стихотворением, – говорила в микрофон экскурсовод, – Пушкин давал понять царю, что царь должен пойти на примирение с декабристами и простить их, а не наказывать. Но царь был жесток и коварен, он говорил одно, а делал другое. Николай предложил Пушкину быть его цензором как будто из любви к поэту, а на самом деле он ненавидел Пушкина и готовил ему исподтишка гибель...

– О боже!.. – вздохнула сидящая рядом с Романовым дама.

– Да уж... Такого, наверное, и в школе не услышишь теперь, – поддакнул ей доктор.

– К сожалению, говорят. В школе еще и не такое говорят, – ответила соседка.

На вид ей можно было дать около тридцати, и выглядела она весьма мило. Владимир Савельевич был постарше ее лет на десять. Лицо у нее почти без косметики, прямые до плеч светлые волосы, вздернутые брови, широко распахнутые голубые глаза. Одета в неяркий спортивный костюм. До этого момента они молчали, она читала, несмотря на тряску, «Новый мир», а он боролся с раздражением, вызванным «железным роком».

– Читаете «Капитана Дикштейна»? – поддержал разговор Романов. Он еще раньше покосился на журнал.

– Да. А вы читали?

– Конечно.

– И как вам?

– Удивительная вещь! – оживился доктор. – Мне кажется, она поднимается до уровня наших лучших современных писателей. Да куда там! Может быть, до уровня Платонова или Булгакова. Какой язык иносказания! Он говорит, а понимается сказанное в зависимости от того, как вы относитесь к миру и описываемым событиям. И еще мне по душе его сарказм. Здорово, здорово!

– Да, да, да... я тоже это очень хорошо чувствую.

Соседку звали Мариной Сергеевной, она оказалась химиком, работала в одном из НИИ их министерства и в Святые горы ехала впервые. Очень скоро они почувствовали себя единомышленниками, и Владимир Савельевич перестал слышать рок-музыку.

– Товарищи, давайте решим с вами такой вопрос, – говорила в микрофон экскурсовод. – Мы можем заехать в Наумово, в дом-музей Мусоргского. Это не входит в план нашей экскурсии. Но, если хотите, мы можем посетить этот музей. Нам надо свернуть для этого с дороги и проехать некоторое расстояние в сторону. Ну конечно, нужно будет собрать по рублю на бензин. Наши водители любезно соглашаются свозить нас в Наумово. На ужин мы не опоздаем, приедем в гостиницу за час до ужина.

Возражений не было, рубли пошли из рук в руки в переднюю часть автобуса, а наша руководительница продолжала:

– В доме-музее Мусоргского у нас будет местный экскурсовод, а пока я вам расскажу одну историю, связанную с музеем. Неподалеку от него вы сможете увидеть на сломанном молнией дереве гнездо аиста. Уже много лет в нем одной и той же парой выводились птенцы. И вот недавно произошли любопытные события. Один работник музея подшутил над птицами и положил в гнездо гусиное яйцо. И когда гусенок вылупился, аист побил аистиху и прогнал ее от гнезда. Сам кормил гусенка, а ее не подпускал. Наконец в один прекрасный день на поляне перед гнездом собралось много-много аистов. Они долго обсуждали это происшествие, кричали по-своему, махали крыльями и в конце концов не разрешили аистихе вернуться в гнездо к своему аисту и к аистенку с гусенком. У него появилась другая аистиха, молодая, а ту, прежнюю, долго еще видели в окрестностях Наумова, она не улетала и все ночи жалобно кричала...

Владимир Савельевич посмотрел на свою соседку. Та воздела глаза к потолку и приложила руку к сердцу:

– О боже! Взрослые люди...

– Что поделаешь... Всякий экскурсовод запрограммирован не на индивида, а на группу. А группа у нас разношерстная.

– Вот почему я не люблю экскурсоводов.

– А я экскурсий, – рассмеялся доктор.

– Действительно, что может сообщить экскурсовод? – горячо заговорила Марина Сергеевна. – Даты, цифры, имена, факты... Это в лучшем случае. Но мы их охотнее воспринимаем из книг. Произнесенные в автобусе, они в одно ухо влетают, в другое вылетают. А если сам их ищешь и находишь – другое дело. Пробудить же твою мысль, твое чувство экскурсовод не в силах, это ты получаешь от непосредственного общения с тем, что видишь. Будь то Ферапонтов монастырь или Святые горы. Но не за тем они едут, – кивнула она головой назад, – и в результате – ни того, ни другого. А эти легенды, эти сказочки вроде аиста, эти сентиментальные байки...

– С аистом ладно, лишь бы не с Пушкиным.

– И с Пушкиным будет, вот увидите. У них утвержденная программа. Шаг влево, шаг вправо считается... Как это?

– Стреляю без предупреждения.

– Вот, вот... Я никогда еще не слышала, чтобы экскурсовод делился своими собственными суждениями. В лучшем случае это будут утвержденные мысли умных людей, но чаще нам подают измышления какого-нибудь методиста туристской организации.

– Бог с ними, – примирительно сказал доктор, – пусть себе... Это не должно мешать нам воспринимать увиденное по-своему, своей душой.

В музее Мусоргского туристки, отталкивая друг друга, устремились к ящику с огромными туфлями-шлепанцами, надеваемыми на обувь. Каждая выбирала себе пару получше, завязывала сзади тесемки и подходила к зеркалу. Такая обувь вызывала у экскурсанток необычное оживление, идя из зала в зал, «роковые» девы показывали друг другу пальцем на ноги подруг и покатывались со смеху.

Всеобщее веселье завершилось исполнением фрагмента оперы «Хованщина» в магнитофонной записи, не заставшего уже туристов: они побежали смотреть гнездо аиста.

На турбазе «Пушкиногорье» Романова поселили в комнате на двоих с Сережей. Так звали одного из двоих мужчин группы. Отчества своего он почему-то назвать не захотел, хотя по возрасту был не моложе доктора. Красные прожилки на его лице не оставляли сомнений по поводу его основного пристрастия. Оставив сумку в номере, Сережа сразу куда-то убежал, а после ужина пригласил Владимира Савельевича играть в карты. Доктор вежливо отказался.

За окном пронзительно кричали чайки. Вот уж не думал Романов, что в Святых горах, которые теперь, видимо из атеистических соображений, называют Пушкиногорьем, будут чайки. Он вышел на балкон, и тут же вокруг него стали виться эти большие белые птицы с коричневыми головками и черными перьями в хвосте. Выпрашивая подачку, они с криком подлетали к нему и в последний момент увертывались в сторону. Никакой воды, реки или озера отсюда видно не было, только лес и поляна перед ним. С соседнего балкона чайкам стали кидать кусочки хлеба, и они переместились туда. Птицы ловко подхватывали хлеб на лету, а если промахивались, то камнем падали вниз и, вырывая друг у друга, хватали с земли.

Хлопнула дверь, на балкон выглянул Сережа и сказал Романову:

– Слушай, Вова, не будь дураком. Вот такие бабы! – И он поднял кверху большой палец. – Одна медсестра, другая воспитательница из детского сада. Я туда, ты здесь...

После того как Владимир Савельевич отказался разделить компанию, Сережа обиженно погремел бутылками, уложил их в сумку и ушел. До утра он не вернулся. А доктор лег и открыл томик со стихами Пушкина.

Утром поехали сначала в только что отстроенный дом Ганнибалов. Настоящий сожгли в 1918 году.

– Пусть здесь нет ничего подлинного, это можно понять, – говорила Романову Марина Сергеевна, когда группу вывели в парк, – но мы не увидели и не услышали ничего истинного, никакой правды. Одно вранье! Как сам Абрам Петрович произвел себя в «великие Ганнибалы» уже после смерти Петра (до этого он назывался Петровым), так и весь образ этого изувера подается здесь елейно, сладенько, как конфетка... Вы ведь знаете, что это был за человек?

– Что говорить... – отвечал доктор. – Особенно хороши его детки. Но как нельзя, не нужно ничего плохого говорить о Пушкине, так не стоит, наверное, рассказывать туристам и о Ганнибаловых художествах. Посмотрите лучше на парк, Марина Сергеевна, на эти липовые аллеи, на их планировку, на эти могучие стволы. Перед вами подлинный восемнадцатый век, без дураков. Эти деревья видели всё...

Отстав немного от группы, они шли по утрамбованной тысячами ног аллее. Парк начинал облетать. Земля покрывалась коричневыми дубовыми листьями, сворачивающимися к своей серединке по продольной прожилке. На темном их фоне листья липы, хоть и опавшие, но еще не пожелтевшие до конца, выделялись зеленцой. Плавно падавшие листья кленов ложились на землю всей своей пятерней.