Текст книги "Два пера горной индейки"

Автор книги: Александр Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Эти странные существа

В восточных предгорьях Дагестана, в семи-восьми километрах от Каспийского моря, я неожиданно попал в черепашье царство. Среди округлых, а местами и плоских холмов здесь лежат широкие долины с сочной травой, обилием ручьев и пересыхающих летом небольших луж и болотцев. Дело было в середине апреля.

Началось все с того, что, поднявшись в небольшую боковую долинку, этакий зеленый ложок с разбросанными по траве круглыми камнями, я услышал непонятный звук. Будто кто-то пять-шесть раз подряд ударял палкой по камню. После небольшой паузы стук возобновлялся. Звуки раздавались со всех сторон, перестук слышался и справа, и слева, и сверху. Изредка звучал глухой гортанный крик. Стал осторожно подходить к тому месту, откуда ближе всего ко мне раздавались эти звуки. Два серых камня оказались черепахами. Их называют средиземноморскими или греческими. Герпетологи утверждают, что последнее название неудачно, ибо этот вид черепах в Греции не живет. Это самые обыкновенные черепахи, именно такие, какими мы и привыкли их видеть. Но вели себя они несколько необычно.

Черепаха больших размеров (сантиметров тридцать длиною), с разбитым, выщербленным сверху и побитым сзади панцирем была самкой. Позади нее полз самец, он был поменьше, панцирь целый, только спереди заметно избит и поколот. Подойдя вплотную к самке на своих неуклюжих черепашьих ногах, он вдруг поднимался на них так, что панцирь его уже не касался земли. Ноги его делались прямыми, как сваи. И вот, Раскачиваясь на вертикально расставленных ногах вперед-назад, самец с силой ударял передней и нижней частью своего панциря по панцирю самки. Ударял снизу вверх, как бы бодая и поддевая ее. От нескольких ударов самка немного отодвигалась. Тогда кавалер опускался, подползал на своих кривых ногах, и все начиналось сначала.

Я упал за маленьким кустиком и стал доставать фотоаппарат. К счастью, черепахи оказались вовсе не пугливы, они просто не обращали на меня никакого внимания. Им было не до этого. Если самка после настойчивого стука не останавливалась, самец заходил спереди и, вобрав голову, ударял ее в переднюю часть панциря.

Сфотографировав эту пару, я пошел к другой, третьей, четвертой... Брал их в руки. Панцири у всех самок, как и у первой, оказались старыми, корявыми. У лап, у головы, во всех местах, где панцири соединяются с кожей, сидели сытые, надувшиеся паразиты – клещи. Как только я опускал черепах на землю, они тут же забывали обо мне. Выражение на мордах этих древнейших на земле созданий было сосредоточенным и скорбным. Говорят, в это время самцы даже дерутся. Я не видел.

Голова черепахи, если ее хорошо рассмотреть вблизи, очень страшна. Просто ужасна! Она напоминает голову фантастического чудовища, какого-то неземного существа. Маленькие холодные глазки как будто ничего не выражают, но в то же время гипнотизируют своей мудростью, своим равнодушием, презрением ко всему сущему, суетному.

«Я прожила уже на свете двести лет, – говорят глаза черепахи, – меня вот так же брал в руки и рассматривал дед твоего деда. Где он теперь? А я вот живу. И все та же».

Странные существа черепахи! В настоящее время известно более 230 видов этих животных. Некоторые из них действительно живут более двухсот лет. А за те тысячи тысяч лет, что они существуют на земле, черепахи приспособились и совершенствовались довольно своеобразно. Человек стал царем природы за счет развития головного мозга, а черепахи живут спинным.

Головной мозг у черепах удивительно мал. У огромной, черепахи весом в 40 килограммов головной мозг весит едва четыре грамма. Спинной же, наоборот, довольно велик. Обезглавленная черепаха умирает только через несколько недель и от прикосновения к ней втягивает ноги в панцирь. Одна черепаха ползала без головного мозга шесть месяцев. Много месяцев эти животные могут обходиться совершенно без пищи, а в пустынях живут без воды. При этом мускульная сила черепах очень велика. Жадно едят они только в теплые дни весны и лета. Активны лишь днем, а особенно подвижны в жаркую погоду. Холода черепахи боятся.

Я снес шесть черепах в одно место, перевернул их на спины, чтобы не ушли, а сам побежал фотографировать самку, которая, разгребая своими неловкими на вид лапами дерн и землю, выкапывала яму. Мне интересно было понаблюдать за ней, ибо я не мог понять, зачем она это делала. Откладывать яйца еще рано, шесть – восемь яиц будут отложены только в июне. Причем за одно лето у этих черепах бывает три кладки.

Когда я вернулся, ни одной черепахи на месте не оказалось. В отличие от среднеазиатских черепах, греческие прекрасно, оказывается, могут переворачиваться со спины на брюхо. Я нашел их в нескольких шагах, черепахи жадно поедали свежую зеленую травку: пройдет месяц-два, и она будет выжжена горячим беспощадным солнцем.

Маленькие черепашки вылупляются из яиц осенью. Но они редко выползают на поверхность, большинство из них зарываются в землю еще глубже и выходят только весной. Вылупившиеся из яиц черепашки бывают величиной с большую пуговицу (35 – 40 мм). У черепах много врагов. Молодые, с мягкими панцирями, поедаются хищными зверями и птицами, взрослых грифы бросают сверху на скалы, разбивая их панцири. Но черепахи живут. На земле идут войны, сменяются цивилизации, люди вышли уже за пределы своей планеты, но каждый год весною здесь раздается глухой стук и крики самцов, возвещающие о бессмертии жизни на земле.

А совсем рядом, на дне долинки, обитают еще два вида черепах, это уже водные черепахи, пресноводные – болотная и каспийская. Они сидят на берегу заросшего озерка или маленького болотца и при приближении человека плюхаются в воду, как лягушки. И вместе с лягушками. Метнулась от меня в этом месте и лисица. Виляя меж камнями, быстро скрылась в скалах. Видно, водные черепахи не всегда бывают осторожны.

Посидев неподвижно минут десять, я увидел, как они стали вылезать из тины и устраиваться на солнышке погреться. Если греческие черепахи собирались в одном месте для брачных игр только взрослыми особями, имея приблизительно одни и те же размеры, то водные черепахи по величине были здесь весьма разнообразны. Я видел рядом черепаху размером с небольшое блюдце и малышку не больше пятачка. Эта вылупилась в прошлом году, а на свет божий только что появилась. В целом же водные черепахи поменьше: каспийская не больше 20 см, болотная – 10 – 17 см. Каспийские черепахи могут выходить в море, соленой воды они не боятся. В конце октября зарываются в пресноводных водоемах в ил и впадают до весны в спячку. Питаются они мальками рыб, лягушатами, водными насекомыми. Болотная живет пошире, не только в Дагестане и Закавказье, она водится также в южной половине всей европейской части нашей страны и вокруг Аральского моря. Любит устья крупных рек, заводи без быстрого течения, озера, болота. По земле бегает она довольно быстро: чтобы догнать ее, приходится ускорять шаг. Ест под водой. Интересно, что у рыб черепахи обязательно откусывают плавательный пузырь, который тут же всплывает. По этим плавающим рыбьим пузырям можно сразу определить наличие черепах. Яйца же эти черепахи откладывают на сухих и теплых местах, всегда на склонах южной экспозиции. Кончиком хвоста вырывают ямки, расширяющиеся книзу, и кладут в них по 5 – 10 яиц. И тоже три раза в лето. Ямки закапывают и так утрамбовывают, что не найти.

Где-то читал, что водных черепах поймать трудно. Чепуха. Поймать болотную или каспийскую черепаху ничего не стоит. Бухнулась она в воду и тут же быстро-быстро зарылась в ил. Но неглубоко. Достаточно наклониться, протянуть руку, и вы сразу же без всякого труда извлечете ее оттуда. Я за час наловил их полрюкзака, а потом выпустил, привез домой всего двух.

Содержание черепах в неволе не так-то просто, им нужен хороший уход, пища и тепло. Не подумайте, что раз черепаха без головы живет, то ей ничего и не надо. Коли она так живуча, то может все вынести. На самом деле при жизни в неволе черепахи довольно требовательны. Они погибают медленно, а мы не замечаем их страданий. Подарят ребенку черепаху, и ползает она по дому, пока про нее не забудут. А она погибает, и эта агония длится несколько месяцев.

Каспийские черепашки едят у меня сырое мясо, дождевых червей, мотыля, очень любят живой корм – мальков гуппи, мелких водяных насекомых. А больше всего они любят греться «на солнышке». Для этого они вылезают из воды террариума на камни и располагаются под рефлектором.

Синьора

Я сидел за столом и обрабатывал ленты термографа, когда вошла моя жена и сказала:

– Знаешь что, дорогой (при последнем слове я насторожился), нам надо купить козу.

– Козу?!

Этого я никак не ожидал. И не успел я сообразить, как надо действовать, жена уже поспешила воспользоваться моим замешательством и сделать меня соавтором своей идеи:

– Ну конечно, козу! Ты же сам говорил, что на зимовке ребенку будет недоставать свежего молока. Мы будем теперь выходить к каждой отаре и выберем себе хорошую молочную козу.

– Когда мы выписывали на зиму триста банок сгущенки, – пытался я еще сопротивляться, – я полагал, что нам хватит молока до весны.

– Это – консервы, мой дорогой. И кому, как не тебе, знать, что сгущенка, которой у нас триста банок, не имеет витаминов. Ребенок должен получать настоящее, натуральное молоко.

– Но чем ты будешь кормить эту козу? – не сдавался я. – Где мы будем ее держать? И потом, сумеешь, ли ты доить ее, ведь ты врач, а не доярка. Ты небось и этих, как их... вымя в руках не держала.

– Я все продумала. И пришла тебе только сказать, что идет отара. Надо спешить, перевал может вот-вот закрыться. Пойдем посмотрим на коз.

Если бы я знал тогда, что из этого получится, я бы ни за что в тот день не вышел бы из дому, неделю не показывался бы на дворе, месяц, год! Этот день стал для меня началом тяжелых испытаний.

Уже много дней мимо домика нашей метеостанции гнали баранов с летних пастбищ Сусамыра вниз, на, зимовку в пустыню Кенес-Анархай. Это была одна из последних отар – наверху уже выпал снег. Впереди отары важно выступал черный, с длинной шерстью и огромными прямыми рогами козел-предводитель. За ним в беспорядке, потряхивая курдюками, бежали бараны. В стаде было и несколько коз с козлятами, принадлежавших, видимо, чабанам и не входивших в число голов колхозного скота.

– Смотри! – восторженно закричала жена. – Смотри, какая большая коза! Вон та, безрогая. Она стельная, это замечательно! Это гораздо лучше, чем с козленком. Ну, давай же, давай, останови скорее чабана!

– Э, аксакал! – Я пошел не спеша навстречу старику-киргизу.

Он направил лошадь в мою сторону.

– Кандай, джаксы? – Коверкая русские слова на киргизский лад, а киргизские на русский, мне удалось объяснить ему суть дела.

Киргиз что-то крикнул ехавшему впереди отары товарищу, отара остановилась. Жена уже ловила полюбившуюся ей с первого взгляда козу. Это ей, конечно, не удавалось, и все кончилось тем, что чабанам с помощью собак пришлось собирать разбежавшихся баранов. Торговаться было некогда, да и бесполезно. Мы привязали упиравшуюся козу на веревку и повели ее к дому. Чабаны подтвердили, что коза стельная, молочная, размеры ее и особенно вздувшиеся бока не вызывали никаких сомнений.

Свое драгоценное приобретение мы поместили в чулан, откуда пришлось вынести продукты и уложить их под кроватями. С огромными усилиями мы втащили в комнату бочку с солеными огурцами и поставили ее около моего письменного стола. При этом были разбиты банка с маринованными грибами, припасенная для встречи Нового года, и банка с формалином.

Кормить козу было нечем. План жены предусматривал закупку сена на нижней метеостанции при сдаче месячного отчета. Пока же мы по очереди водили ее на веревочке вокруг дома, содержа «на подножном корму». На самом же деле этот корм состоял целиком из печений, конфет и ванильных сухарей, которые без устали носила козе наша пятилетняя дочка.

На шестой день стало сильно подмораживать, и по настоянию жены на ночь козу приходилось брать домой.

– Это временно, – говорила моя жена, – нельзя же допустить, чтобы наша Синьора (коза была названа именно так) окотилась на морозе. Козленочек непременно погибнет.

Время шло, а о козленочке не было ни слуху ни духу.: Дом наш постепенно превращался в хлев. Наконец я не выдержал, сел на коня и поехал за сорок километров в колхоз за ветеринаром. Ветеринар приехал только на третий день и, выпив весь мой запас водки, объявил, что коза не стельная и поэтому ждать от нее козленочка нет смысла.

– Попробуйте ее раздоить, – сказал он.

– А это возможно? – робко спросила жена.

– На этом свете все возможно. Это я вам говорю! У меня была коза с четырьмя рогами...

Ветеринар рассказал несколько удивительных историй, а под конец поклялся через пару дней устроить нам очень выгодный обмен (с небольшой приплатой) Синьоры на дойную козу с козленочком. С тех пор мы никогда его не видели.

Процесс раздаивания несколько затянулся. Но жена не сдавалась. Мне было жаль ее. Я не мог больше смотреть на ее нарочито радостную физиономию, которая выражала полный крах этой затеи.

– Давай зарежем, – предлагал я.

Но жена и дочка тут же бросались на шею козе и, обливая ее горючими слезами, умоляли меня этого не делать.

– Какой ты жестокий человек, – говорила жена, – ты ужасный человек! Тебе бы только убивать, убивать и убивать! Тебе мало того, что ты каждый день стреляешь птичек, убиваешь диких козлов, тебе обязательно надо зарезать еще животное, к которому мы так привязались Ну чем она тебе мешает?!

– ?!

– Кроме всего прочего, это непедагогично. Как ты этого не понимаешь? Я удивляюсь тебе, ведь ты же педагог. Это такая травма для ребенка!

Коза встряхивала головой, стараясь освободиться от объятий, меланхолично пожевывала печенье и смотрела на меня с жалостью и презрением, как бы говоря: «Нет, брат, ничего у тебя не выйдет, зря стараешься».

На следующий день жена пришла и сказала:

– Помоги мне, пожалуйста, подержи козу. Она что-то не дает себя доить. Мне кажется, у нее мастит. Один сосок заметно распух.

Я оглядел вымя у козы. Никакого мастита у нее не было. Просто один сосок был меньше другого, он усох, и из него невозможно было выдавить ни капли молока.

Удой падал катастрофически. Через неделю жена не могла за день надоить и полстакана молока и вынуждена была признать, что коза попалась не совсем удачная.

Характер у Синьоры был на редкость пакостным. При дойке мне приходилось садиться на нее верхом и, держа за уши, что есть силы прижимать к стене. При этом она брыкалась и ни минуты не стояла спокойно. Вскоре нам пришлось оставить эти эксперименты: молока все равно не было, а вымя ссохлось в кулачок. С этим мы постепенно примирились. Но терпеть ее скверный характер было нелегко. Коза нас терроризировала. Она всегда стояла у дверей и караулила. Как только дверь в дом открывалась, она пулей проскакивала в комнату и прыгала на стол. Летели на пол тарелки, опрокидывались кастрюли, выливался на пол приготовленный обед. Если в это время дома была только дочка, коза успевала сожрать и испортить все – хлеб, жареную картошку, тесто, соленую капусту и даже шпроты.

Две наши огромные собаки, обычно одним только своим видом наводившие ужас на баранов, жалобно повизгивали и удирали при первом появлении Синьоры. А если она заставала их врасплох, то бросалась на собак, сшибала безрогим лбом и била копытами. Просто стыдно было смотреть, как она унижала достоинство потомственных пастухов и охотников.

Жена перестала ее привязывать и запирать на ночь, втайне надеясь, что, может быть, она уйдет от нас сама, по-хорошему. Но не тут-то было... Синьора вместо собак ходила за нами по пятам, куда бы мы ни направлялись – на метеоплощадку, за водой или в лес за дровами.

Так мы и прожили всю зиму. Когда пришла весна и нам надо было собираться домой, в Москву, мы продали нашу дорогую Синьору шоферу первой машины, которой удалось до нас добраться, взяв с него клятвенное обещание в том, что он никогда ее не зарежет и будет любить.

Жара

К нам в Зоологический музей приходят коллеги-орнитологи, работающие в самых разных районах нашей страны, от Куршской косы до Камчатки и от острова Врангеля до Памира. Нередко бывают и зарубежные ученые, изучающие птиц. Но самые, пожалуй, интересные для нас гости – это наши товарищи, вернувшиеся из-разных экзотических стран – из Африки или Австралии, из Южной Америки или Юго-Восточной Азии. В этот раз с нами пил кофе орнитолог, только что прибывший из Вьетнама, где он бывал много раз. Ученый широко известный, а история, которая будет рассказана, настолько необычна, что лучше, наверное, назвать его условно Сергеем Козьмичом.

– Случилось со мной удивительное приключение, – рассказывал Сергей Козьмич. – Расскажу – не поверите. Но это ваше дело, хотите верьте, хотите нет.

И он, отставив пустую кофейную чашечку, принялся рассказывать:

– Есть в Индокитае зимородок, который называют Сеух erythacus. Русского названия, понятно, у чего нет. Очень редкий вид. Таксономическое[8]8
  Таксономия – классификация и систематизация.


[Закрыть] положение его неясно. Громадная голова, как у всех зимородков, длинный коралловый клюв и такого же цвета лапы. Окрашен в переливающиеся голубые и красные цвета. Необыкновенной красоты птица, просто драгоценный камень.

И вот однажды присмотрел я себе местечко у лесной речки. Лес непроходимый – стена. Идти можно только по тропе. Участок первичного тропического леса, чудом сохранившегося на горном плато. Духота, пар и жарища такая, что мозги плавятся. Но вот у этой речушки-ручья чуть полегче. Вода чистая, камни, пиявок нет. Именно в таких местах и мог встретиться этот зимородок. И я стал туда ходить. Если птица есть, я не могу не добыть ее, буду сидеть до полного умопомрачения, но добуду.

Тут я перебью моего друга для того, чтобы сказать несколько слов о тропических лесах Юго-Восточной Азии и о птицах, в них обитающих. Тогда мы его лучше поймем. Мне доводилось бывать во Вьетнаме, в Лаосе и в Кампучии, и я видел, что первичных лесов в этих тропиках осталось очень мало. Их вырубали тысячелетиями, и на этих местах вырастали другие видоизмененные муссонные леса. Растет тут все очень быстро, и возникшие заросли тоже становятся непроходимыми, но состав леса уже другой. Меняется и фауна птиц. Птицы первичного леса тропиков узкоспециализированны. Одни птицы живут исключительно на стволах деревьев, другие кормятся только на их ветвях, третьи предпочитают листья. Каждый вид птиц держится в определенном ярусе леса. Верхушки деревьев первичного тропического леса, их кроны, подлесок и, наконец, земля имеют свою собственную фауну, и она никогда не перемешивается.

У нас ведь такого не встретишь. Хотя исключения есть. Скажем, дятел кормится и гнездится (в общем, обитает) только на стволах деревьев. А если взять обычного для наших лесов зяблика, то он живет повсюду – на земле, на ветвях, на стволах, во всех ярусах леса. И еще одна особенность: муссонные тропические леса очень богаты видами птиц. Бродя по лесу, никогда не встретишь нескольких птиц одного вида. Что ни птица, то совсем иная.

– И вот сижу я у ручья, курю трубку, – продолжает свой рассказ Сергей Козьмич, – и жду птиц. Надо сказать, зимородка этого я никогда не видел, только мечтал о нем. И вдруг – резкий крик. Несется над водой прямо ко мне огненный клубочек. Я сначала принял его за насекомое, вы знаете, какие там большие могут быть бабочки! Раз, и садится на ветку над моей головой. Я узнал его через полсекунды и похолодел, в пот бросило. А он сидит на расстоянии метра от меня, видит меня и сидит. Пялю на него глаза и судорожно соображаю: в стволе у меня дробь пятерка (я хожу с одностволкой 28-го калибра и в стволе держу заряд с дробью среднего размера), начну-ка я потихоньку пятиться и одновременно перезаряжу ружье патроном с самой мелкой дробью и половинным зарядом, чтобы не разбить птицу. Потом думаю, нет, надо сначала перезарядить, а потом пятиться. Вдруг он взлетит? Так я успею вслед выстрелить. Стал я медленно, как во сне, доставать из нагрудного кармана патрон с половинным зарядом, подносить его к ружью. Открыл ружье, поменял патрон, но при закрывании ружье щелкнуло. А он сидит, смотрит на меня. Тропические птицы очень осторожны, эта же птица сидит, и хоть бы хны!

Стал я потихоньку пятиться. Отодвинулся на пять-шесть метров, дальше нельзя – скальный обрыв над заводью, в которой я видел большого питона. Птицу закрывает ветка, но она не слетела, я ведь глаз не спускал. Выбрал такое положение, что зимородок весь открылся, успокоил дрожь в руках, прицелился и выстрелил. Я патроны сам заряжаю, у меня порох дымный. Дым после выстрела повис неподвижно. Но я знаю, что попал, когда так много стреляешь, то уже не промахнешься. Уверен, что попал, а найти не могу. Нету! Нету, и все! К ручью бросился – нет. Думаю, может быть, косо в лес упал. Дым не дал видеть падения. Час проползал. Каждый сантиметр просмотрел, каждую веточку – нету!

Расстроился смертельно. Такого зимородка не только в нашем музее нет, где коллекция уже давно перевалила за сто тысяч экземпляров, но его нет и в коллекциях Вьетнама. Никто не знает этой птицы. Я просидел на этом месте еще два часа, решив так: время гнездовое, значит, тут держится пара, надо сидеть до тех пор, пока снова не встречу.

И вот я стал ходить на это место, – продолжает Сергей Козьмич, – три дня сидел, не двигаясь, не куря. Жара адская. Выходил в шесть утра еще в сумерках, и сидел до одиннадцати, когда начинало с носа капать. Решил, пока не добуду этого зимородка, не уйду отсюда. Пришел на четвертый день, сел, вложил в ствол полузарядок. Сижу час, два, три... Надо сказать, зрение у меня стало чуть хуже, минус единица. Очки я не ношу, надеваю их только тогда, когда надо что-то хорошо рассмотреть. А тут я, конечно, сижу в очках. Глаза устают, начинают слезиться. Слезы текут, пот течет, в голове туман, но я сижу.

И вдруг... Серая скала метрах в тридцати, и на нее выползает что-то большое и черное. Я перепугался, подумал было: гималайский медведь. Трусишь ведь тогда, когда не знаешь, что тебя ждет, не можешь понять происходящего. Страшна неизвестность. Появилось что-то и исчезло. Ну, думаю, от жары у меня галлюцинации начались. А оно вновь появляется на скале. Черное и большое. В левом нагрудном кармане у меня всегда четыре патрона с картечью. Зарядил картечью, оно ушло. А через несколько минут опять появляется. И я, совершенно ничего уже не соображая, стреляю картечью. И тут меня охватывает паника. Ведь если это медведь и я его ранил... Да... Опять быстро заряжаю ружье картечью.

Тишина... И я стал делать глупость за глупостью, встал и пошел туда, держа ружье наготове. Подхожу к скале – никого. Заглянул и обомлел. Вы знаете серебристого фазана, а там лежал близкий к нему вид. И тут я затрясся: идиот, такую редчайшую птицу, совсем неизученную – и картечью! Хватаю ее, скорее, скорее, пока не окровенилось перо, начинаю искать раны и не нахожу. Нет дырки! Ни одной.

Ну, думаю, вот теперь я точно помешался. Птица теплая, а раны нет. Дую на перо по второму разу, прохожу с осмотром от клюва до хвоста – нет раны. Заткнул клюв и ушные отверстия ватой, уложил в сумку и скорее в лагерь, снимать шкурку. Там ведь в такой жаре моментально все портится. С маленьких птичек я снимаю тут же, прямо на колене, а с такой возни побольше. Пусть я окончательно рехнулся, но не пропадать же такой редкости!

Снимаю в палатке шкурку и обнаруживаю вытекающую из уха сукровицу. Посмотрел хорошенько и нашел в ухе этой большой птицы дробинку – бекасинку. И тут только до меня доходит, что в крайнем напряжении, изнемогая от жары и усталости, я стрелял по зимородку картечью, а по фазану – полузарядом самой мелкой дроби. Но единственная бекасинка – в ухо! На таком расстоянии... И наповал... Тут немудрено разумом податься. Если бы кто-нибудь из вас мне такое рассказал, я бы ни за что не поверил.