Текст книги "Два пера горной индейки"

Автор книги: Александр Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Алексей Алексеевич

Проводив Наташу, я вернулся в парк и сел на тот же самый пень. Закурил. На соседней елке заливался зяблик. Его коротенькая песенка заканчивалась решительным росчерком, будто все им сказано раз и навсегда, сказано категорически и говорить больше не о чем. Но проходило полминуты, и он начинал все сначала.

Я встал и пошел к метро, оно недалеко, на опушке леса. Возле метро пивной бар. А там уже сидят... Счастливчики, освободились от всех проблем. Толкуют, наверное, о хоккее, толкуют многозначительно, безапелляционно, не слушая друг друга, каждый для того, чтобы хоть как-то утвердить свою значимость в этом мире: «Запомни...», «Если хочешь знать...», «Вот я тебе скажу...»

В стеклянной стенке бара я увидел свое отражение – худой, длинный малый с постной рожей и большим портфелем. Ну что ж, заходи, подсаживайся, заводи закадычных друзей, вступай в разговор. Отдыхай. Доставь себе удовольствие. Тебе сказали хоть раз спасибо за то, что ты упираешься как ишак? Будешь проводить время с семьей. Летом вместо того, чтобы везти всю ораву в горы и дрожать там за них, поедешь с Колькой к матери в деревню. На зеленую травку. Ты совсем перестал уделять сыну внимание и мать давно не видел. Семья, наука и немножко работы. Нормативы ГТО будешь принимать. Вышел в пальто, постоял с секундомером, и все дела. Студенты твои жили без тебя, без твоего альпинизма – и проживут. Они в карты будут играть, это им интересно.

Сунув руку в карман, я вытащил горсть мелочи и взял из нее пятак. Тетки с сумками прыгали в турникете, как зайцы: началось время отпусков, надо спешить. Напишу совсем новый текст проекта приказа, вот тебе и выход! Можно же перевернуть проклятую фразу иначе, разбить ее на две части, а лучше просто сделать всю новую «шапку» к приказу.

И вот еще что: программу обучения я усложню. Кроме положенных в альплагере часов на обучение ледовой и снежной технике добавлю часы на передвижение экспедиций по ледникам и на изучение тактики. Для настоящего альпиниста достаточно и этих часов, а для геолога их мало. В этом я убедился, работая с геологами на Памире. Альпинист только проходит по леднику, а нам приходится жить и работать на моренах. Сколько народа погибло, провалившись в трещины ледника! Давно думал ввести занятия по преодолению ледниковых трещин, а сейчас налажу их. Нет худа без добра.

Бумажный голубь, сделанный из проекта приказа, так и лежал у стены. Я поднял его, расправил и сунул в портфель. На кафедре уже никого не было. Открыв дверь, я зажег свет и сел писать новую программу обучения геологов альпинизму в вузе.

– Почему так поздно? Где ты был? – хмуро спросила меня Людмила, когда я вошел в кухню. Она мыла посуду и не обернулась при моем приходе.

– На работе. У меня сегодня был трудный день. – Я тяжело опустился на кухонный стул.

– У меня каждый день трудный, – сказала она, – и после работы я еще бегу в магазин и за Колькой. Не мог прийти вовремя, хоть бы позвонил.

Я промолчал, закурил и стал смотреть в окно. Жена вымыла посуду, разогрела ужин, накрыла молча на стол и поставила передо мной тарелку с жареной картошкой и колбасой. Я ел, а она сидела и смотрела на меня. А потом пододвинулась, обняла одной рукой, поцеловала и сказала:

– Расскажи, что там у тебя.

И я ей все рассказал.

– Я знаю только, что ты у меня хороший и честный человек, – прильнула ко мне Людмила. – И еще мне хотелось бы, чтобы ты был сильным. Ты всегда и был таким. Но вот в последнее время, особенно после гибели этого студента, ты дергаешься, нервничаешь. Дома тебя все начинает раздражать. Это передается и нам. Может быть, поэтому плачет по утрам Катя, капризничает Колька и начинаю кричать я. Ты глава семьи, все исходит от тебя. Мы должны видеть, что ты спокойный и сильный человек. Отец. Раздражаться тебе не к лицу. Как ты поведешь себя, так поведут себя и дети. Ну, а насчет работы, делай так, как тебе лучше.

– Не выходит, – вздохнул я, – не получается...

– Почему?

– Что мне лучше? Меньше хлопот мне лучше, мне лучше не проводить никаких сборов и заняться диссертацией. Так спокойнее, безопаснее, так для меня выгоднее. А я везу их в горы, вожу на вершины, делаю из них людей. Потому что так лучше для них, а не для меня.

– Дурачок! – Люся погладила меня по волосам. – Значит, так лучше и для тебя. Ты сделал все, что нужно, у тебя спокойная совесть. А больше ничего и не надо.

Людмила быстро уснула, рука ее, которой она обнимала меня за шею, расслабилась и откинулась. Я закрыл глаза и увидел, как постепенно сереет небо в горах, облака внизу становятся похожими на хлопья дыма, верхние же облака алеют. Черные скальные башни... Серые, в рыжих подтеках альпийского загара стены. Громоздятся покатые бараньи лбы в шрамах, словно их рубили гигантской саблей. Из голубого ледника свисает на них ледопад – чистый, белый, как мыльная пена. Под ледопадом острый нож боковой морены. Снизу, из долины, медленно наползает густой белый туман и закрывает все. Только вершина молча стоит над облаками.

Два пера горной индейки
Детективная повесть

1

Телефон зазвонил, когда я уже не спал, но все еще лежал, наслаждаясь возможностью понежиться в постели в выходной день. Жена возилась на кухне, а я лениво размышлял о том, что лучше предпринять: поехать в Измайлово и покататься на лыжах или почитать Пикуля, роман которого мне дали только до вторника. За окном не по-декабрьски ярко светило солнце и склоняло к лыжной прогулке. Тут и зазвонил телефон.

– Могу я попросить Александра Владимировича Муравьева? – спросил спокойный мужской голос.

– Да, это я.

– С вами говорит старший уполномоченный Управления уголовного розыска Котлов Андрей Петрович. Не могли бы вы приехать сейчас в музей?

«Уж не розыгрыш ли?» – подумал я, а в трубку сказал:

– А вы не могли бы, Андрей... э...

– Петрович, – подсказала трубка.

– Вы не могли бы, Андрей Петрович, сообщить мне хотя бы, в чем дело? Сегодня выходной день...

– Да, да... Я приношу свои извинения, – ответил голос, – но я говорил с вашим директором, Евгением Аркадьевичем, и он рекомендовал мне позвонить вам, дал телефон. Нужна ваша консультация.

Я подумал, что, прежде чем ехать в музей, надо перезвонить директору, и спросил:

– Дело имеет отношение к орнитологии?

– Да, – был ответ, – я хочу показать вам два птичьих пера.

Я обещал тотчас приехать. Пока одевался, мне позвонил директор нашего Зоологического музея, извинился и попросил дать следователю срочно консультацию.

Встретились мы в фойе музея, стены которого украшали знаменитые панно с изображением животных, выполненные известным художником-анималистом Ватагиным. Следователь Котлов оказался молодым человеком лет двадцати семи – двадцати восьми, роста и сложения отнюдь не атлетического. Коротко подстриженные светлые волосы, спадающие вперед челкой, остренький носик, спокойные серые глаза. Одет он был в серую болоньевую куртку с капюшоном и в самые простенькие джинсы. На голове шапочка с надписью «Спорт».

Мы прошли через нижний экспозиционный зал, где белый сводчатый потолок опирался на два ряда красных колонн, а пол выстлан пестрой плиткой. В зале стоял полумрак, но Котлов с интересом поглядывал на темные витрины. За стеклом их едва видны причудливые кораллы в виде цветов, ветвей и грибов; крабы и ракушки величиной с сорокаведерную бочку; заспиртованные рыбы, ящерицы и змеи. У самой двери расположился огромный крокодил с разинутой пастью, в которую мог бы пролезть взрослый человек, а напротив него помещался невероятных размеров свернувшийся кольцами питон.

– У вас новая экспозиция? – спросил на ходу Котлов.

– Да. А вы бывали у нас?

– Я учился напротив. На юридическом, – ответил следователь, – пока нас не перевели на Ленинские горы. А здесь, в музее, у нас читались лекции. В Большой зоологической аудитории.

Поднялись по лестнице и остановились перед огромной чугунной дверью. Литые ее створки мягко и бесшумно отворились, и мы прошли в отдел орнитологии. Я пригласил следователя в свой кабинет. Это большая комната с очень высоким потолком и с мебелью начала прошлого века. Я попросил Андрея Петровича садиться и сам уселся в кресло перед письменным столом.

Поставив на колени тоненькую папку, Котлов осторожно извлек из нее конверт. В него был вложен конверт поменьше, из которого он и вытряхнул на подостланный лист бумаги два серых пера со струйчатым рисунком.

– Вот два перышка, – сказал он и хорошо так, по-доброму улыбнулся. – Они найдены в спортивной сумке предполагаемого преступника. Вместе с ними в сумке обнаружена дробина первого номера. Больше у нас ничего нет, ни единой ниточки для того, чтобы отыскать владельца этой сумки. Преступление совершено тяжкое. Возможно, это куриные перья, однако дробинка позволяет предположить, что перья могут принадлежать и какой-нибудь промыслово-охотничьей птице. Вот я и подумал: если так, то область ее проживания, по-вашему – ареал, может значительно сократить регион поиска и облегчить расследование. Чем может нам помочь ваша наука? Прежде всего, курица это или не курица?

– Ну на этот последний вопрос наша наука – орнитология даст ответ незамедлительно, – не без удовольствия сказал я. – Что касается определения вида птицы, здесь дело сложнее.

Я пододвинул к себе лист бумаги с перьями и, не беря их в руки, рассмотрел.

– Могу определенно и сразу сказать, что это не домашняя курица. И сразу же исключить отряд пластинчатоклювых.

Котлов посмотрел на меня с некоторым недоверием:

– Давайте не спешить, Александр Владимирович. Вы согласны, что не стоит торопиться? Давайте думать, размышлять, предполагать и не спешить с категорическими утверждениями. Что дало вам основание так решительно исключить домашнюю курицу и отряд этих?..

– Пластинчатоклювых, – подсказал я. – Это гуси-лебеди и утки.

– О! Это уже немало! Так каким образом?

– Очень просто. – Я осторожно взял пинцетом одно из перьев. – Вот смотрите, у курицы на каждом стержне пера обязательно присутствует второй, недоразвитый стволик. Здесь его нет. Что касается гусей и уток, как домашних, так и диких, то на их перьях у основания обязательно имеется пуховое образование. Его тоже нет. Теперь относительно рисунка пера. Дело в том, что рисунок пера каждого вида птицы не повторяется, так же как не повторяется рисунок кожи пальцев человека. Он неодинаков не только у разных видов птиц, но может быть различен у птиц разного пола и даже разного возраста у одной и той же особи. Рисунок пера с ростом и развитием особи, как правило, усложняется. А у нас более семисот видов птиц. Иголка в стоге сена. Но вы правы, спешить мы не будем, давайте думать.

Это ему понравилось, глаза его загорелись, он подался вперед:

– Метод. Давайте поищем правильный метод.

Глядя в окно на видневшуюся из-за домов главку церкви Знамения на Шереметевом дворе, я размышлял о методе. Задача заинтересовала меня, она была не из простых. Кого только не приходилось консультировать в этом кабинете! Работников радио и телевидения, издательства и газеты, художников и писателей, даже представителей патриархии. Довольно часто приносили остатки птиц авиаторы, чтобы определить, какие виды чаще всего попадают в реактивные двигатели самолетов. Но со следователем я встречался в своем кабинете впервые.

– Метод отсева, метод исключения, – думал я вслух. – Сначала надо предельно сузить круг поиска. Взять список всей фауны птиц страны и выделить группы, которые следует просмотреть в первую очередь. А в чем состояло преступление? Может быть, это нам поможет?

Андрей Петрович посмотрел на меня сразу изменившимися глазами. Они сделались холодными и строгими. И я невольно подумал, что не дай бог быть его подследственным.

– Извините, Александр Владимирович, но мне не хотелось бы пока об этом говорить.

«Ох, мальчишка! – подумал я. – К тому еще и важничает, напускает на себя суровость!»

– Вы обратили внимание на форму этого пера? – показал он на одно из перьев. – Оно почти треугольное. Это ни о чем не говорит?

– Говорит. Проще пареной репы. Это перо линяющей птицы. Как образуется перо, как оно растет?

И я стал рассказывать о том, как из лопнувшего пенька появляется кисточка, роговой стволик пера постепенно отпадает, отшелушивается, и перо выходит из него, распускается. Это развернулось лишь наполовину.

– О чем это говорит? – закончил я свою лекцию. – О том, что перо принадлежало птице, убитой во время линьки, то есть осенью.

– Хорошо! Замечательно! – обрадовался следователь. – А нельзя ли установить сроки поточнее?

– Если определим вид птицы, установим.

– А что, если мы с вами будем размышлять так, – подкинул он теперь свою идею, – дробь номер один рассчитана на птицу размером с гуся. На крупную птицу. Не начать ли нам с них?

– Элементарно. Мы исключили домашних птиц, но надо посмотреть индюка, – продолжал я размышлять вслух, смотря теперь в слепые глаза гипсового бюста одного из первых русских зоологов Карла Рулье, стоящего на тумбочке возле моего стола. – Мы исключили пластинчатоклювых. Теперь мы можем смело отвести весь отряд воробьиных, а это почти половина фауны. Для воробьиных эти перья великоваты. Попробуем исключить отряд куликов, сразу долой восемьдесят шесть видов. Оставим, пожалуй, только кроншнепов.

Производя таким образом отсев, я пришел к выводу, что в первую очередь необходимо посмотреть представителей отряда куриных птиц, отряда тетеревиных и фазановых. Мы условились, что вернемся назад и начнем все сначала, если поиск ничего не даст, и пошли в хранилище. Здесь остро пахло нафталином, а на металлических стеллажах стояли картонные коробки черного цвета с этикетками, на которых были написаны латинские названия птиц.

– Здесь у нас более ста тысяч птиц, – объяснял я, зажигая лампы дневного освещения по всему нижнему ярусу хранилища.

Взяв по три отобранных мною коробки, мы перенесли их в кабинет и поставили на предназначенный специально для раскладки птиц обширный стол. Посмотрели самцов и самок глухарей и тетерок, рябчиков и дикуш, белых и тундряных куропаток в летнем наряде, куропаток серых, даурских, пустынных, кекликов... В научных коллекциях птицы хранятся в виде так называемых «тушек». То же чучело, только ему не вставляются стеклянные глаза и придается единообразная форма лежащей на спине птицы по стойке «смирно»: крылья прижаты к туловищу, лапки вытянуты.

Мы доставали из коробки птицу, брали оба перышка и прикладывали их к тушке, каждый раз убеждаясь в том, что перья не подходят ни по цвету, ни по рисунку. Коробки приносились и уносились, одних птиц сменяли другие, но ничего даже близкого по раскраске и рисунку пера не находилось.

Покончив с тетеревиными, перешли к фазановым. Пересмотрели сереньких самок всех подвидов, не оставляя без внимания и ярко раскрашенных самцов. Нет, ни у одного из просмотренных видов птиц не было такого серого перышка со струйчатым рисунком.

– Чтобы покончить с фазановыми, остается посмотреть уларов, – сказал я, – они как раз серые.

– Что такое улары?

– Горные индейки, как их принято называть в народе, хотя к индейкам они никакого отношения не имеют, принадлежат к фазановым.

Я рассказал ему, что внешне улары похожи на гигантских куропаток. Птицы редкие, живут высоко в горах и держатся на гребнях и вершинах. Добываются настолько редко, что орнитологи до сих пор не изучили до конца их биологии. В роде обитающих у нас уларов пять видов: гималайский, алтайский, тибетский, кавказский и каспийский. Все они отнесены к редким или исчезающим видам и занесены в Красные книги республик и Союза.

– Добыть улара крайне трудно. – Мы принесли коробки с этими птицами и поставили их на стол. – Так что вряд ли... Хотя серого цвета в оперении у них хватает. – Я раскрыл коробку с гималайскими уларами.

Похожее перо мы обнаружили на тушке кавказского улара. По цвету оно подходило совершенно, но зубчики струйчатого рисунка были у него мельче. Когда же я приложил перышко к груди каспийского улара, то радостно воскликнул:

– Есть! Оно! Смотрите!

Струйчатый рисунок повторялся совершенно точно, так же как и расцветка пера. Следователь сравнил их, пользуясь лупой, и убедился в полной и совершенной их идентичности. Но все-таки спросил:

– Вы уверены, что ни у одной другой птицы не может быть точно такого рисунка?

– Настолько же, насколько вы уверены в том, что отпечатки ваших пальцев не могут повториться. Должен вам сказать, – продолжал я, – что каспийский улар не только редкая птица и краснокнижный вид, каспийский улар имеет очень небольшую область распространения. Просто крохотную. Его ареал ограничивается незначительным участком Закавказья (горы Армении и Малого Кавказа), а другой подвид обитает в восточной части хребта Копетдаг в Туркмении. Если взять географическую карту Советского Союза размером с открытку, то ареал этого вида мы можем определить двумя точками остро отточенного карандаша.

– Но это замечательно! – по-мальчишески радостно воскликнул Котлов. – Потрясающе! Давайте посмотрим по карте.

Мы подошли к висящей на стене карте, и я, пользуясь карандашом, показал горы Копетдага:

– Здесь места, как видите, малонаселенные. А вот на Малом Кавказе, – перенес я карандаш через Каспийское море, – погуще. Но селятся люди, конечно, по долинам. Только ученые-физики живут на горе Актау да горнолыжники под горой. Я езжу туда кататься. Летом у меня экспедиции, поэтому отпуск беру зимой и работаю тренером по горным лыжам на туристских базах.

– Что такое Актау?

– Крупный спортивный центр: олимпийский комплекс с бассейном, стадионом, многими спортивными площадками и гостиницами; горнолыжный подъемник в три колена, поднимающий на три тысячи метров; несколько турбаз и домов отдыха. Зимой это нынче горнолыжный курорт, куда съезжаются любители горнолыжного катания со всего Союза. Собираюсь туда в январе.

– И в этих местах можно поохотиться на улара? – поинтересовался Андрей Петрович.

– Охота во всем районе запрещена. – Котлов слушал меня очень внимательно. – К тому же добыть улара может только хороший охотник и физически сильный человек, ибо для этого надо подниматься на гребни и вершины гор. А птицы бегут очень быстро и потом перелетают на другую сторону ущелья. И тогда надо начинать все сначала. У среднеазиатских народов человек, добывший улара, считается лучшим охотником и даже героем. В последние же годы такой трофей делает человека браконьером.

Котлов составил акт экспертизы, в котором формулировка определения перьев была весьма осторожной: «По всей видимости, перья принадлежат каспийскому улару, добытому в период с августа по октябрь».

– Спасибо, Александр Владимирович, – сказал следователь, – теперь у меня к вам есть еще один вопрос. Скажите, пожалуйста, где вы были и что вы делали восемнадцатого ноября?

Он опять смотрел строго и холодно. Меня это сразу разозлило. Только что я ему помогал, мы вместе работали, и тут вместо благодарности такая отчужденность. И потом, что ему надо? Какое право он имеет вторгаться в мою жизнь? Но я сдержал себя и так же холодно стал отвечать:

– Восемнадцатого ноября?

– Да. Где были, с кем встречались?..

– Три недели назад? Черт-те знает, не так просто... Посмотрю записную книжку. – Я полез в карман за своей «склеротичкой». В напряженные дни я записываю перечень дел.

– Это суббота, – подсказал Котлов.

– Тогда проще. – Я нашел уже календарник с пометками. – Даже очень просто. Я ездил консервировать на зиму дачу. Выехал на машине с женой и сыном в пятницу, семнадцатого ноября, и вернулся в воскресенье, девятнадцатого, вечером.

Котлов спросил, где у меня дача и как туда проехать, кто соседи и с кем из них я общался в эти дни. И все это записал. Попрощались мы с ним, не подавая друг другу руки.

2

На третий день моего пребывания в гостинице «Актау» я пришел после обеда к себе в номер и развалился на кровати с журналом «Наука и жизнь». Мышцы ног с непривычки побаливали, но это томящее ощущение, что мы называем «крепатурой», вполне естественно для начавшего тренироваться лыжника и даже в какой-то степени приятно. Только было я собрался положить журнал и вздремнуть, как отворяется дверь и входит Котлов. Андрей Петрович Котлов своей собственной персоной. Он в пиджаке, надетом поверх тренировочного костюма.

– Как поживаете, Александр Владимирович?

– Прекрасно! Какими судьбами, Андрей Петрович? – поднялся я с кровати.

Котлов не отвечал. Он окинул взглядом комнату, подошел к окну и посмотрел со второго этажа во двор. Потом пощупал, теплая ли батарея.

– С кем вы тут живете, Александр Владимирович?

Отвечаю, что с одним инструктором из Минска.

– А сейчас он где?

– После обеда пошел крепления наладить одной девочке, – отвечаю.

– Александр Владимирович, мне нужна ваша помощь. – Он наконец сел. – Вы единственный пока человек, на кого я могу здесь положиться. Вы ведь не курите?

– Нет, не курю. Но вы можете курить, откроем окно – быстро проветрится.

– Спасибо, я тоже не курю. Ну что же... Жить можно.

Комнатка у нас с воронье гнездо – две кровати, две тумбочки, два стула и небольшой письменный стол. Все это вплотную друг к другу. Под кроватями рюкзаки, горнолыжные ботинки и всякий спортивный хлам. Но по меркам гостиницы «Актау» у тренеров роскошная жизнь. Лыжники живут по четыре человека в такой комнате, а есть и кровати двухэтажные.

Котлов протиснулся на стул возле окна и сказал:

– Будет лучше, если до поры до времени никто не будет знать, что я из уголовного розыска. Я Котлов, и зовут меня Андреем Петровичем. Но я журналист и лыжник. Вернее, начинающий лыжник, кататься на горных лыжах я не умею. Возьмете меня в свою группу?

– Милости прошу, – ответил я, – буду рад.

– Обо мне знает только один человек – директор гостиницы Козлов Федор Алексеевич, подполковник в отставке. Тут все в порядке. Теперь с жильем. Козлов предлагал мне отдельную комнату, гостевую. Но оттуда надо кого-то выселять. Мне лучше жить с вами, если не возражаете.

– Пожалуйста... – Разве тут возразишь?

– Я ваш старый друг. Сходите сами к Козлову, и он переселит вашего товарища в другую комнату.

– Хорошо, – согласился я. И спросил: – Неужели дело настолько серьезно, что вас из Москвы командировали сюда?

– Насколько оно серьезно, я пока еще не знаю. Но оно взято под контроль заместителем министра. Обязаны раскрыть. А теперь скажите мне, Александр Владимирович, вы знакомы с Ольгой Дмитриевной Васильевой? – спросил следователь.

Я такой не помнил.

– Постарайтесь вспомнить. Она ваша знакомая. Три года назад была в вашей группе, вы учили ее кататься на горных лыжах.

Я только помотал головой. Тогда Котлов достал из своего портфеля фотографию и протянул ее мне:

– Посмотрите.

Лицо женщины показалось мне знакомым. Да! Была такая Ольга. Очень энергичная, все что-то организовывала. На фотографии она выглядела несколько моложе, чем в жизни, и одета в платье, а не в спортивный костюм. И с прической. Фотография не любительская, сделанная в фотоателье. Ей тут можно дать лет двадцать пять, а она постарше сейчас лет на пять – на шесть

– Да, я ее узнал, – сказал я Котлову. – Есть такая категория женщин, которых называют здесь «оглоедками». Для них самое главное – туристская или лыжная компания. Чтобы каждый вечер петь под гитару, быть знакомой с горнолыжниками-спортсменами или с альпинистами, особенно с инструкторами. Сами они в спорте ничего не значат, такие, я бы сказал, «параспортсменки», существующие около спорта. Их и за границей сколько угодно. А что касается...

– С тех пор, то есть три года, вы ее не встречали? – перебил меня Котлов.

– Вы знаете, пожалуй, видел. Мелькала она где-то... Может, на горе?

– А в Москве не встречались?

Что ему надо?! Прицепился с этой Васильевой!

– Нет, в Москве не встречался, это точно.

– Но вот в записной книжке Васильевой есть ваш телефон, Александр Владимирович. – Котлов вновь открыл свой портфель и вынул из него потрепанную книжку с алфавитом. Он раскрыл ее на букве «М» и положил передо мной. – Смотрите: «Муравьев Александр Владимир.». И ваш домашний телефон. Как вы это объясните?

– Туристка она, туристка! Понимаете? В городе, как бы вам это сказать... мы все равны, что ли... А здесь новичок, приезжающий учиться горным лыжам, может быть на голову выше своего тренера в отношении культуры или как специалист, но в горах он никто. Тренер, инструктор для него царь и бог. Его боятся, им любуются, им гордятся, ему подражают и смотрят в рот. Он же красив! А как катается! Когда я начал работать тренером, то в первые годы после возвращения с гор никак не мог понять, почему я не произвожу в Москве привычного впечатления на окружающих. Разве горный загар... Да и он вызывал не столько восхищение, сколько зависть. Своего инструктора, особенно первого, всегда помнят, а он своих учеников забывает быстро. Инструктор один, а обучаемых у него бывает несколько сотен. Не помню, чтобы я давал телефон этой Васильевой. Она могла переписать его у кого-нибудь из ребят.

Видимо, я говорил слишком раздраженно, потому что он сказал:

– Ну хорошо, хорошо... Я должен был вас спросить об этом. Я понял. Теперь я хочу попросить вас, Александр Владимирович, посмотреть внимательно эту записную книжку и назвать всех своих знакомых.

Начав листать ее, я действительно обнаружил много известных мне имен и фамилий. Все они так или иначе связаны с горами и лыжами. Тут были инструкторы из Домбая и Приэльбрусья; тренеры, с которыми я вместе работал в Белореченске на Урале и на Чимгане под Ташкентом; знакомые по Чимбулаку, что под Алма-Атой, и Цахкадзору в Армении. Обычно инструкторы горнолыжных турбаз – непрофессионалы, на одном месте они годами не сидят, стараются побывать в самых разных районах. Так же и катающиеся люди. Один год в Карпатах, другой – под Фрунзе. Я называл знакомых, а следователь записывал их имена. Когда мы закончили, он протянул мне листок с этими записями:

– Отметьте тех, кто сейчас здесь. Поставьте галочку. И дайте им характеристики.

– Кораблевы, – начал я, – Коля и Леночка. Известные туристы. Николай играет на гитаре и сочиняет свои песни. Лена тоже поет с ним. Их знают все. По профессии они какие-то технари, инженеры.

Вот Шамиль Курбаев, инструктор туризма и горных лыж. Вернее, бывший. Спился совсем. Несколько раз его выгоняли, и теперь он не работает. Разве что на какой-нибудь другой должности, не знаю. Горнолыжник был классный!

Юра Амарян. Юрий Михайлович. Начальник горноспасательной службы. Человек известный. Работает здесь много лет, хотя живет в Москве. Вернее, в Москве живет его семья, жена и трое сыновей, он только там прописан а основное время находится в Актау. И зимой и летом. Серьезный человек, занимается наукой, изучением снежных лавин.

Глеб Голубев. Давно его знаю. Большой любитель горных лыж, хорошо катается, работал тренером, сейчас перестал, просто катается. Знает все марки зарубежных лыж, креплений, ботинок и палок, очков и костюмов. Всегда у него снаряжение новейшее, самые последние заграничные журналы по горным лыжам. По профессии врач, уролог, кажется.

Абдулла Хасанович. Смотри какие знакомства! Это здесь самый важный человек! Заместитель директора всего спортивного комплекса по общим вопросам...

Котлов посмотрел на меня вопросительно.

– Я не шучу, Андрей Петрович. – И ставлю ему жирную галочку. – Тут действительно есть такая должность – заместитель по общим вопросам. Я не знаю, что входит в общие вопросы, но что он законченный бандит и арап, знает здесь каждый.

– Почему араб? – не понял Котлов.

– Не араб, а арап, «п» на конце. Знаете, говорят: «Арапа заправлять»? О!.. О нем можно такого порассказать, что в голове не укладывается! Например, он носит на лацкане пиджака сразу четыре значка – «Мастер спорта СССР», «Заслуженный мастер спорта СССР», значок заслуженного тренера республики и «Заслуженный тренер СССР». Но тому, кто его давно знает, известно, что Абдулла никогда не был спортсменом, никогда не участвовал в больших соревнованиях по горным лыжам и не совершал сложных альпинистских восхождений. В общем-то, это знают все, но молчат. Ведь его давно уже на телевидении и во всех газетах называют заслуженным мастером спорта и заслуженным тренером. Привыкли. Один его братишка в Академии наук республики, другой – то ли в обкоме, то ли еще где-то, а третий ведает всей охотой, а заодно и охраной природы. Мне думается, этот семейный клан никому не расколоть, потому что в Москве у него лучшие друзья в самых верхах. А здесь Абдулла полноправный хозяин. Любимое занятие – принимать гостей и сниматься для телевидения. Все, больше по этому списку здесь сейчас никого нет.

Поблагодарив меня, Котлов сказал:

– Убита Васильева, двадцати девяти лет, инженер, проживавшая в однокомнатной квартире в Москве, одинокая. Предполагается, что перышки находились в сумке, не принадлежавшей убитой. Сумка валялась пустой возле самой двери. То ли возможный убийца забыл о ней, то ли не успел ее забрать. В квартире две пары горных лыж. Есть и еще кое-какие данные, у меня секретов от вас не будет.

– Так... – протянул я. – Стало быть, вы подозревали меня в убийстве? Хорошенькое дело... И после этого берете в помощники?

– Я обязан был проверить, – улыбнулся Котлов, – такая у меня работа. Но у вас железное алиби. Прекрасные места вокруг вашей деревни, река, лес...

– Напугали небось до смерти моих соседей.

– Ну что вы... Я приезжал как орнитолог из заповедника. Хотел узнать ваш домашний адрес, только и всего. Ну? Будете мне помогать? – И, не дожидаясь моего ответа, добавил: – Мне только хотелось бы, чтобы вы сразу поняли: я здесь для того, чтобы собирать информацию, а не давать ее. Это будет нашим общим правилом.

Как не согласиться? Хоть и ведет он себя по отношению ко мне довольно бесцеремонно, хотя я никогда и не питал нежных чувств к милиции, но отказаться от участия в поисках убийцы?! Я сказал, что буду помогать и что он может на меня положиться.

– А как она была убита, при каких обстоятельствах? – поинтересовался все-таки я.

– Позвонила по «02» и сбивчиво, торопясь стала говорить, что ей грозит смертельная опасность, что ее затянули в банду, успела назвать свой адрес, и здесь телефон отключился. Прибывшая опергруппа нашла ее убитой. Застрелили из пистолета.

После ужина Котлов засел изучать карточки живущих в гостинице лыжников. Ему предстояло просмотреть более восьмисот карточек, гостиница наша зимой перенаселена. Некоторые карточки он откладывал и при этом иногда говорил мне:

– Вот он, Голубев Глеб Семенович. Я его допрашивал в Москве в качестве свидетеля.

– Да, он здесь, – отвечал я, – живет в люксе. С дамой.

После минутного раздумья Котлов попросил меня: