Текст книги "Постмодернизм"

Автор книги: Александр Грицанов

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ (в постмодернизме) – субъект критического дискурса (см. Kritik, Дискурс), интенционального ориентированного на поиск истины, процессуальность которого не результируется в истине обретенной (см. Забота об истине). Понятие «И.», столь значимое в классической западной традиции (и во многом созвучное понятию «интеллигента» в традиции русскоязычной), существенным образом переосмысливается философией постмодернизма (наиболее подробно – в работах Фуко): постмодернистски артикулированная фигура И. диаметрально противоположна классическому идеалу «греческого мудреца, еврейского пророка или римского законодателя» как признанных носителей универсально значимой истины. Как пишет Фуко, в рамках классической культурной традиции И. "долгое время… брал слово – и право на это за ним признавалось – как тот, кто распоряжается истиной и справедливостью. Его слушали – или он претендовал на то, чтобы его слушали, – как того, кто представляет универсальное /универсальный логос, универсальную истину – М.М.; см. Метафизика, Логоцентризм/". Иными словами, в рамках классической традиции «быть интеллектуалом – это означало быть немного сознанием всех», ибо интеллектуал, говоря от имени логоса, «выступает… индивидуализированной фигурой… самой универсальности» (Фуко). Что же касается постнеклассической культуры, то в ее пространстве «между теорией и практикой установился новый способ связи»: И. не только не работает более «в сфере универсального, выступающего-образцом, справедливого-и-истинного-для-всех», но и выступает «разрушителем очевидностей и универсальностей» (Фуко). По оценке Фуко, в рамках культуры постмодерна «роль интеллектуала состоит не в том, чтобы говорить другим, что им делать. По какому праву он стал бы это делать? Вспомните, пожалуйста, обо всех пророчествах, обещаниях, предписаниях и программах, которые были сформулированы интеллектуалами за последних два века и последствия которых нам теперь известны. Работа интеллектуала не в том, чтобы формировать политическую волю других, а в том, чтобы с помощью анализа, который он производит в своих областях, заново вопрошать очевидности и постулаты…» (Фуко). Фигура И. переосмыслена в постмодернистском контексте, прежде всего, в когнитивном плане. Отодвигая проблему социально-политического статуса социальной группы И. на второй план (ср. с идеей «культуры критического дискурса» в концепции экспертократии – см. Автономия), постмодернизм сосредоточивает внимание на социокультурном статусе И. как субъекта дискурсивного мышления и носителя языка. Критериальным основанием отнесения (или не отнесения) того или иного субъекта к И. выступает для постмодернизма его способность (или, соответственно, неспособность) к отказу от сложившихся стереотипов мышления, парадигмальных матриц видения объекта, санкционированных в данном культурном контексте интерпретационных стратегий (см. Интерпретация, Легитимация), устоявшихся аксиологических шкал и т.п. Иными словами, в рамках постмодернистской концепции И. последний фактически совпадает с субъектом культурной критики. В целом, статус И. в культурной традиции определяется тем, что он выступает не только субъектом рефлексии над глубинными ее основаниями, но и субъектом их проблематизации (см. Проблематизация). В задачу И. входит подвергать сомнению сложившиеся, устоявшиеся, а потому внерефлексивно реализуемые в данной культуре матрицы познавательного процесса, т.е., по оценке Фуко, «заново вопрошать очевидности»: "сотрясать привычки и способы действия и мысли, рассеивать /см. Рассеивание – M.M.I то, что принято в качестве известного, заново переоценивать правила и установления" (Фуко). И., таким образом, – это тот, «кто выводит себя из состояния устойчивости, кто двигается, кто ищет вне привычных словарей и структур» (Фуко). В этом отношении жизненную стратегию И. Фуко обозначает как «мораль дискомфорта». В контексте фундирующего культуру постмодерна постметафизического мышления (см. Постметафизическое мышление), в пространстве которого оказываются нелигитимными любые попытки построения завершенных систем знания, "чем еще может быть этика интеллектуала… если не этим: постоянно быть в состоянии отделять себя от самого себя /не только в смысле рефлексии над собственными основаниями мышления, но и в смысле аксиологического дистанцирования – М.М./?" (Фуко). В противоположность этому в неклассической философии, основанной на традиции метафизики (см. Метафизика), дело обстояло в значительной степени иначе: так, например, согласно постмодернистской оценке, «от Сартра… скорее складывалось впечатление интеллектуала, который провел свою жизнь в развертывании некой фундаментальной интуиции» (Ф.Эвальд). Таким образом, критерием И. выступает в постмодернизме способность (или воля) "отделить себя /как субъекта критики сложившегося канона мышления – M.M./ от самого себя /как субъекта мышления, мыслящего в соответствии с этим каноном – ММ./" – еще один параметр позиции И. как позиции «дискомфорта». Более того, постмодернизм резко выступает против интерпретации этой «воли отделить себя от самого себя» как в качестве своего рода спонтанного и "внезапного озарения, которое «раскрывает глаза», так и в качестве социально ангажированной «проницаемости для всех движений конъюнктуры», – по оценке Фуко, осуществляемая И. «ре-проблематизация» всех значимых семантических узлов культурного пространства трактуется постмодернизмом как сознательно целеположенная, «усердная трансформация, медленное и требующее усилий изменение посредством постоянной заботы об истине» (см. Забота об истине), которая в итоге оборачивается – как для истины, так и для И. – «выработкой себя собою» (Фуко). Социальный статус И. по отношению к власти, по определению, не может быть иным, нежели статус маргинала (см. формулировку Фуко: «интеллектуалы перестали быть марксистами в тот момент, когда коммунисты пришли к власти». Вместе с тем, в контексте постмодернистской трактовки феноменов знания и власти как увязанных в единый социокультурный комплекс – см. Власть, Диспозитив семиотический – естественно, что с социокультурными характеристиками И. тесно связаны и его социально-политические характеристики. Однако социально-политические функции И. в этой системе отсчета оказываются вторичными по отношению к обрисованным социокультурным его функциям: именно основываясь на рефлексивном критическом переосмыслении и ре-проблематизации культурного канона, собственно, «исходя из этой ре-проблематизации (где он отправляет свое специфическое ремесло интеллектуала)», И. и может участвовать в формировании определенной «политической воли (где он выполняет свою роль гражданина)» (Фуко). Важнейшую роль в постмодернистской трактовке социальной позиции И. играет понятие «настоящего», под которым понимается наличная истина, устоявшаяся культурная традиция, норматив сложившегося стиля мышления, принятый ментальный канон, санкционируемая культурной средой интерпретационная стратегия и т.п. Согласно постмодернистскому видению, И. как раз "выявляет и указывает в инертностях и принудительностях настоящего /наличной истины – M.M./ точки уязвимости, проходы, силовые линии" (Фуко). Однако в постмодернистском парадигмальном пространстве критика «настоящего» не результируется и не должна результироваться в некой позитивной программе (в традиционной системе отсчета эта критика не могла бы быть признана конструктивной), поскольку каждая вновь сформулированная истина, как и каждая вновь предложенная стратегия самим актом своей презентации переводятся в статус наличного («настоящего»), становясь тем самым для И. объектом ре-проблематизации. В этом отношении И. «бесконечно перемещается, не зная в точности ни где он будет, ни о чем он будет думать завтра, поскольку он очень внимателен к настоящему» (Фуко). Это «настоящее», собственно, и является предметом ре-проблематизации для И., главной задачей которого в этом контексте выступает должное «диагностирование настоящего» (Фуко). Это диагностирование, по определению Фуко, должно быть реализовано отнюдь не в дескриптивном, но в сугубо критическом ключе, заключаясь не только в «выделении характерных черт того, что мы такое есть», но в том, чтобы «следуя сегодняшним линиям надлома, стараться ухватить, через что и каким образом то, что есть, могло бы не быть больше тем, что есть. И именно в этом смысле описание должно делаться всегда соответственно своего рода виртуальному разлому, который открывает пространство свободы, понимаемой как пространство конкретной свободы – то есть возможного изменения». В задачу И., тем самым, входит если не своего рода «культурная революция», то уж во всяком случае – «культурная мобилизация», которая, вместе с тем, ни в коем случае «не может быть сведена к политике», ибо «ясно, что суть проблем… никак не изменилась бы при любом изменении правительства» (Фуко). Таким образом, главный объект ре-проблематизации для И. – «не отчужденное сознание и не идеология, но самое истина» (Фуко) – см. также Истина, Игры истины. В соответствии с этим главной стоящей перед И. проблемой выступает следующая: «проблема не в том, чтобы изменить сознание людей, или то, что у них в головах, но – самый политический, экономический или институциональный режим производства истины» (Фуко). Понятого таким образом И. постмодернизм противопоставляет носителю линейного типа мышления, который нередко связывается в авторских текстах французских постмодернистов с определением «университетский»: эхо исходного неприятия постмодернистской парадигмы академической философской средой – см. «Порядок дискурса» (Фуко). Так, Р.Барт обозначает позитивистско-эмпирическую разновидность литературной критики в качестве «университетской», противопоставляя ее «интерпретационной», т.е. постмодернистской (см. Kritik); аналогично – Фуко вводит в свои тексты фигуру «преподавателя университета», персонифицирующую собою линейный тип мышления: по его словам, "если бы я хотел быть только преподавателем университета, было бы, конечно, куда более благоразумным выбрать какую-то одну область, внутри которой я развернул бы свою деятельность, принимая уже заданную проблематику и пытаясь либо как-то разрабатывать ее, либо изменить ее в некоторых точках. Тогда я смог бы написать книги… наперед зная, что я хочу сделать и куда пойти /подчеркнуто мною – М.М./". И., в отличие от «преподавателя университета», выступает носителем не линейной «воли к истине» (см. Воля к истине), но номадически (см. Номадология) разворачивающей свою процессуальность «заботы об истине», которая не результируется в полученном результате и потому не имеет завершения (см. Забота об истине). Носитель нелинейного рефлексивно-критического мышления и носитель мышления линейного, т.е., соответственно, И. и «преподаватель университета» выступают такими ипостасями субъекта, которые аксиологически не могут быть совмещены, – они так же несовместимы друг с другом, как несовместимы постмодернистски понятое чтение как означивание (см. Чтение, Означивание) и традиционное (так называемое «комфортабельное») чтение (см. Комфортабельное чтение), как не могут быть совмещены у Р.Барта «текст-наслаждение» (см. Текст-наслаждение) и «текст-удовольствие» (см. Текст-удовольствие), как «не-совозможны» у Делеза два подхода к историческому времени, которое реально может быть рассмотрено либо как «Хронос», либо как «Эон» (см. Эон, Событийность) и т.д. Однако в режиме функционального расщепления субъекта такое совмещение не только возможно, но и оказывается единственно возможным способом бытия И.: «быть одновременно и преподавателем университета и интеллектуалом – это пытаться заставить играть тот тип знания и анализа, который преподается и принимается в университете, таким образом, чтобы изменять не только мысль других, но и свою собственную», – именно эта «работа по изменению своей собственной мысли и мысли других и представляется… смыслом существования интеллектуала» (Фуко).

ИНТЕРДИСКУРС

ИНТЕРДИСКУРС – понятие, введенное французской школой анализа дискурса для обозначения:

1) в широком смысле слова – внешних по отношению к дискурсивной практике вневербальных процессов, которые, выступая в качестве социокультурного и языкового контекста дискурсивных актов, обусловливают семантико-гештальтные характеристики последних. Дискурсивность как таковая, будучи погруженная в контекст И., обретает то, что Фуко называет "порядком дискурса", т.е. свою конкретно-историческую форму (см. Дискурсивность, Порядок дискурса). Понятие «И.» активно используется Пешё, согласно позиции которого дискурсивный процесс соотносится с И. «через отношения противоречия, подчинения или вторжения» (см. подробно Автоматический анализ дискурса). Предметом исследований Серио явилось, по его оценке, «отношение текста к интердискурсу через формы иностранного языка» (см. Серио, Номинализация);

2) в узком смысле слова – понятие "И." фиксирует дискурсивно-лингвистические феномены, выступающие по отношению к выделенной дискурсивной целостности (последовательности) в качестве внешнего (см. Дискурс). В современных постмодернистских аналитиках дискурса феномен И. интерпретируется как дискурсивно-вербальная среда, понятая в качестве «места, где реализуется нечто внешнее по отношению к тому, что может быть выражено субъектом высказывания» (Ж.-Ж.Куртин). В качестве И. по отношению к конкретной дискурсивной последовательности могут выступать как те дискурсивные среды, интериоризация которых фактически репрезентирует собою процедуру конституирования данной последовательности (см. Преконструкт), так и то, что по отношению к этой последовательности выступает в качестве «дискурса опровержения» (Серио). Парадоксальность отношения между дискурсом и И. заключается в том, что аксиологически (идеологически) артикулированный дискурс, каковым он практически всегда неизбежно является, фактически оказывается «неспособным обойтись без Другого, чему в то же время невозможно дать имени (отсюда неразрешимая дилемма: высказать невыразимое, говорить о том, что в дискурсе не может иметь референции, или позволить этому Другому занять место в собственной речи, хотя любое эксплицитное референциальное существование этого другого отрицается)» (Серио). В данном (строгом или узком) своем значении понятие «И.» выступает функционально-семантически парным (альтернативным) понятию «интрадискурс» (см. Интрадискурс).

ИНТЕРПРЕТАНТ(А)

ИНТЕРПРЕТАНТ(А) – одно из центральных понятий семиотической теории Пирса, включенное в базисное триадическое отношение «объект – знак – И.» («interpretant» следует отличать от «интерпретатора»). Без И. знак как таковой не возможен: знак не функционирует как знак до тех пор, пока он не осмысливается как таковой. Иными словами, знаки должны быть определенным образом интерпретированы, чтобы быть знаками. Осуществляется это благодаря И.: именно она заполняет онтологическую «пропасть» между реальностью (Динамическим Объектом) и знаком. И. – это новый знак, возникающий в сознании человека, пользующегося данным знаком; это перевод, истолкование, концептуализация отношения знак/объект в последующем знаке (например, определенная реакция человека на воспринимаемый знак и т.д.); это то, что «производится знаком в интерпретаторе». Первая возникающая у нас мысль при восприятии потенциального знака и есть И. Не случайно Пирс дает следующее определение знака: «знак есть репрезентамен, некоторая интерпретанта которого познается разумом». При этом И. – есть иная форма репрезентации, которая связывает уже не знак и его объект, а знак и другой знак. Поскольку каждый знак способен порождать И., постольку этот процесс фактически бесконечен. Если же предположить гипотетическое существование самой последней, самой сложной, исчерпывающей и завершающей И. данного объекта, то, по мнению Пирса, эта И. должна быть ни чем иным как самим объектом, целиком явленным нашему сознанию. Но такой объект, а равно и такой знак – как физически тождественные друг другу – не возможны и не существуют. Стало быть, процесс интерпретации безграничен. На этом постулате основана пирсовская идея о неограниченном семиозисе. Семиозис – это деятельность знака по производству своей И. Пирс разграничивал непосредственную, динамическую и конечную И.; а также И. эмоциональную, энергетическую и логическую. Обе трихотомии не тождественны, но взаимопересекаемы. Пирс не до конца прояснил смысл каждой из вводимых им разновидностей И., однако, по крайней мере, одну из них – а именно «непосредственную И.» характеризовал как собственно значение знака. (См. Знак, Интерпретация, Семиозис, Пирс.)

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ (лат. interpretatio – толкование, разъяснение) – когнитивная процедура установления содержания понятий или значения элементов формализма посредством их аппликации на ту или иную предметную область, а также результат указанной процедуры. Проблема И. является одной из фундаментальных проблем гносеологии, логики, методологии науки, философии языка, семиотики, теории коммуникаций и др. В естествознании И. формализма научной теории фактически означает попытку соотнесения теории с онтологической реальностью, выступая таким образом существенным компонентом ее предметной верификации. При этом соотношение теории и соответствующего фрагмента реальности не всегда могут быть описаны в языке изоморфизма: возможно наличие у одной теории нескольких И., теории могут выступать в качестве И. друг для друга и т.п. Если в содержательных научных теориях И., как правило, является изначально подразумеваемой, и теория использует лишь изначально осмысленные выражения, то для логико-математических формализованных теорий И. является не имманентной, а способы референции предметных областей в формализме – не только не очевидными, но и не обязательными: И. может осуществляться через «перевод» одной аксиоматической системы на язык другой – вне поиска предметной реальности для аппликации обоих языков (классический пример: И.А.Пуанкаре и Ф.Кленом геометрии Лобачевского-Бойаи в формализме эвклидовой геометрии). И. в логической сфере выступает как основание конституирования логических исчислений в качестве формализованных языков (в отличие от комбинационного формализма). В социально-гуманитарной сфере И. выступает как установление значения понятийных вербальных структур и понимается амбивалентно: и как аппликация их на предметные области (например, идентификация формулировок законоположений с индивидуально-конкретной ситуацией в практике юриспруденции), и – вне такой аппликации – как наделение выражений тем или иным смыслом. Этапы развития И. как методологического приема в гуманитарной сфере могут быть выделены следующим образом:

1) И. как объективно практикуемая когнитивная процедура, имевшая место уже в античной культуре в рамках истолкования неоплатониками аллегоризма литературных памятников классического наследия;

2) И. как сознательно культивируемый прием, ставший базовым для христианской культуры средневековья, инспирируя ее выраженную интенцию на усмотрение знамений в явлениях и символизма в "книге природы" (парадигмальная установка отношения к миру как к тексту), и фактически конституирующий такое ее направление, как экзегетика;

3) И. как конституированный метод и эксплицитно поставленная проблема, ставшая ключевой для философской герменевтики, вырастающей из экзегетической традиции именно по линии развития осмысления процедур понимания и И. Концепция Шлейермахера, сформулированная в рамках экзегетики, является в то же время первым прецедентом в эволюции и философской герменевики, и концептуального осмысления проблемы И. В качестве предмета И. у Шлейермахера выступает индивидуальный план выражения (в отличие от плана содержания, который в силу своей объективности не требует специальной процедуры аппликации на предметную сферу). Интерпретационная процедура предполагает, по Шлейермахеру, осуществление как объективной ("лингвистической" или "грамматической") И., так и И. субъективной ("психологической" или "технической"). В философской концепции Дильтея И. герменевтически трактуется как постижение смысла текста, причем смысл понимается как объективно заложенный в текст и связывается с феноменом Автора (см.). В свете этого, И., по Дильтею, предполагает двухэтапное "перемещение" текста: во-первых, аппликация его на "опыт Автора" (как в индивидуально-психологической, так и в культурно-исторической его артикуляции), совмещение текста с узловыми семантическими и аксиологическими значениями этого опыта, и во-вторых, последующая аппликация его на личный опыт интерпретатора, реконструкция в нем указанных узловых значений. В этом отношении в концепции Дильтея И. тесно смыкается с таким феноменом, как понимание (ср. трактовку понимания в Баденской школе неокантианства: Риккерт о понимании как реконструкции в сознании понимающего того соотношения понимаемого действия с ценностью, которое выступало его исходным импульсом). Как в концепции Дильтея, так и в сложившейся на ее основе "духовно-исторической" школе И. (Р.Унгер, Э.Эрматингер и др.) важнейшей фигурой в процессе И. выступает, таким образом, фигура Автора (см. "биографический анализ" Г.Миша) как источника смысла, понятого в этом контексте как объективно данный, в силу чего И. реализует себя как реконструкция этого смысла. Если обрисованная традиция трактовки И. может быть соотнесена с ориентированным на понимание и идиографический метод гуманитарным познанием и такой традицией в философии, как историцизм, то в качестве ее альтернативы в культуре оформляется "формальный метод И.", типологически сопоставимый с такой традицией, как социологизм. Так, "новая критика" (Г.Башляр, В.Кайзер, Э.Штайгер и др.) в качестве исходных презумпций И. полагает объективность текста, взятого вне приписываемого ему контекстного его содержания (например, установка Башляра на содержательность формализма в неклассической науке). В этой парадигме развивается и структурно-семиотическое направление трактовки И., рассматривающее текст как самодостаточную реальность, при И. которой процедура возведения к Автору является избыточной, ибо смысл текста задается факторами не индивидуально-психологического, но объективно-структурного характера: "ритмы структуры", "порядки организации", "фигуры кода" и т.п. В этой ситуации И. выступает не как реконструкция внутреннего опыта Автора, но как дешифровка текстового кода. В концепциях ряда авторов (Рикер, М.Франк) может быть обнаружена тенденция к сближению обрисованных подходов. В отличие от классической парадигмы, философия постмодерна задает радикально иное понимание И., понимая ее как наполнение текста смыслом – вне постановки вопроса о правильности, т.е. соответствии некоему исходному, "истинному" значению. Это связано с двумя основополагающими презумпциями истолкования текста в философии постмодерна. Первая касается структуры текста: она поливалентна. Если в классическом структурализме внутренние интенсивности задавали структуру текста в качестве его объективной характеристики, то постмодерн ориентирован на принципиально антиструктурную его организацию ("ризома" Делеза и Гваттари, "лабиринт" Эко), которая конституирует текст как децентрированное смысловое поле (см. Ацентризм, Игра структуры). Принципиальное отсутствие «трансцендентального означаемого» (Деррида) снимает возможность И. как реконструкции в опыте интерпретатора исходного (так называемого «правильного») смысла текста, заданного авторским замыслом или объективными параметрами структуры. – Классическая И., понятая как «критика» и предполагающая рассмотрение пребывающим вне текста субъектом внеположенного ему текста как языкового объекта, изначально исключена в постмодерне как лишенная своей основы. Насильственная попытка жесткого интерпретирования приводит к фактической ликвидации как семиотичности, так и самого бытия текста (ср. с иронией Бубера: «нужно лишь заполнить каждый миг познанием и использованием – и он уже не опаляет»). И. в рамках такого подхода к тексту возможна лишь как метафорическое и условное (в дань традиции) обозначение процедуры «деконструкции» текста, предполагающей его «децентрацию» (деструкцию) и последующую вариативность «центраций» (реконструкций) вокруг тех или иных произвольно избранных семантических узлов, что задает безграничную вариативность прочтения (Деррида). Основной стратегией по отношению к тексту выступает, таким образом, не понимание, но «означивание» его (см. Означивание). Второй основополагающей презумпцией постмодернистского понимания И. является ее завязанность не на фигуру Автора (герменевтическая традиция) и не на текст (структурно-семиотическая), но на Читателя. Это находит свое выражение в концепции «смерти Автора» (см. «Смерть Автора») как частном проявлении общей постмодернистской концепции «смерти субъекта» (см. «Смерть субъекта»). И если многомерность текста как ризомы задает объективную предпосылку поливариантности И., то центрированность текста на Читателя является субъективной ее предпосылкой: «коль скоро Автор устранен, то совершенно напрасными становятся всякие притязания на „расшифровку текста“. Присвоить тексту Автора – это значит как бы застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо» (Барт). И., таким образом, оказывается в системе отсчета постмодерна фактически эквивалентной самому созданию текста: трактовка произведения не как оригинального феномена, но как «конструкции» из различных способов письма и культурных цитат задает совершенно изоморфный статус процедур его создания и прочтения, – и то, и другое имеет смысл креативного творчества по созданию смысла. В семантическом пространстве «постметафизического мышления» (см. Постметафизическое мышление) «само существование бесчисленных интерпретаций любого текста свидетельствует о том, что чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, но вкладыванием смысла в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла» (Дж.Х.Миллер). Более того, по оценке Бланшо, интерпретатор в принципе «не может быть верен источнику», ибо последний в самой процессуальности И. «меняет смысл». Согласно постмодернистской позиции, это происходит в силу семантического самодвижения текста, т.е. «самотолкования мысли», в рамках которого «каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении» (Деррида). В этом контексте постмодернизм постулирует презумпцию «абсолютной независимости интерпретации от текста и текста от интерпретации» (П.де Ман), на базе которой конституируется альтернативная идее И. идея «экспериментации» (см. Экспериментация.)