Текст книги "Постмодернизм"

Автор книги: Александр Грицанов

СКЛАДЫВАНИЕ

– понятие постмодернистской философии, фиксирующее новый способ артикуляции соотношения внутреннего и внешнего, конституирующий внутреннее как имманентную интериоризацию внешнего. Данная установка представляет собой спецификацию общей парадигмальной установки постмодернизма на снятие жестко линейных оппозиций, традиционно фундировавших собою стиль мышления классической западно-европейской рациональности: субъект-объектная оппозиция (см. «Смерть субъекта»), оппозиция внешнего и внутреннего, мужского и женского (см. Соблазн) и т.п. Термин «С.» оформляется в рамках постмодернистской концепции складки, однако идея интериоризации внешнего как необходимого условия возможности конституирования внутреннего является универсально значимой для философии постмодернизма. Так, фундаментальным основоположением постмодернистской текстологии выступает та презумпция, что, «мнимая внутренность смысла уже сплошь проработана его же собственным внешним. Она всегда уже выносит себя вовне себя» (Деррида), снимая саму возможность различения имманентно-автохтонного и привнесенного (см. Интертекстуальность). Аналогично, по Фуко, «Внешнее» есть «движущаяся материя, оживленная перистальтическими движениями, складками и извилинами, которые вместе образуют Внутреннее; они – внешнее, но внутреннее Внешнего». Так, например, феномен «немыслимого» интерпретируется Фуко не в качестве внешнего по отношению к мысли как таковой, но в качестве того, что «лежит в ее сердцевине» как «невозможность мышления, которая удваивает и выдалбливает Внешнее», – иными словами, «немыслимое есть внутреннее мысли». Процессуальность С. наиболее детально моделируется в контексте теории становления субъективности Делеза («субъективация создается складчатостью»), в рамках которой эксплицируется механизм формирования складки. Согласно его концепции, становление субъективности может рассматриваться только как автохтонный процесс самоорганизации: «все… детерминации мысли уже являются первоначальными фигурами действия мысли», и становление субъективности реализует себя вне принудительной каузальности, – в режиме «Да будет! (Fiat!)», т.е. в режиме, который «заранее разрушает всякий императив». Исходным состоянием субъективности выступает для Делеза так называемое «дикое» (до-предикативное) сознание", определяемое им как "натурализм «дикого опыта». Зафиксированное Делезом состояние «дикого опыта» может быть оценено как аналог исходного субъективного хаоса, – как в смысле отсутствия выраженной структуры, так и в смысле потенциальной креативности: «именно сингулярности, все еще не связанные по линии внешнего как такового, формируют плодородную массу». Проблема внешнего является центральным моментом делезовской модели формирования субъективности, и интерпретация последнего Делезом радикально дистанцируется от традиционной. Соотношение внутреннего и внешнего мыслится Делезом не как противостояние имманентно автохтонного чужеродно навязанному, не как принудительное воздействие «внешней» силы на «внутреннее», но – напротив – как органичная интериоризация внешнего: «внутреннее есть операция внешнего». Подобно «дикому опыту» как исходному состоянию внутреннего, внешнее также выступает у Делеза в качестве «неоформленного внешнего» как принципиально номадического (см. Номадология) распределения интенсивностей: «неоформленное внешнее – это битва, это бурная штормовая зона, где определенные точки и отношения сил между этими точками носятся по волнам». Согласно Делезу – в общем русле номадической оценки плоскости как пространства соприкосновения внутреннего и внешнего, т.е. пространства динамики – именно на границе внешнего и внутреннего и в тесном взаимодействии внутреннего с внешним и осуществляется процесс становления субъективности: «внутреннее является складыванием предполагаемого внешнего». Процесс конституирования субъективности выступает одновременным процессом параллельного оформления внешнего и внутреннего в процессе их взаимостимулирующего (кросс-каталитического) взаимодействия: «складка внешнего конституирует самость, в то время как само внешнее формирует соответствующее внутреннее». Механизм оформления субъективности моделируется Делезом как проявление на макроуровне тех процессов, которые происходят на микроуровне: «сингулярности не имеют форм и не являются ни телами, ни говорящими лицами. Мы входим в мир неопределенных двойников и частичных смертей… Это микро-политика». Однако объективация происходящих на микроуровне процессов предполагается Делезом в качестве макроскопической: «но дело стратегии – осуществляться в страте». Объективирующиеся в виде макроструктур изменения порождают страты, которые, по словам Делеза, «просто собрали и сделали затвердевшими пыль и звуковое эхо битвы, разворачивающейся под ними». Что же касается сущности происходящих на микроуровне трансформаций, то фактически Делез фиксирует переход от некоординированного сосуществования сингулярностей к их «интеграции». Так, если исходно, по словам Делеза, взаимодействия в зоне субъективации происходят так же, как происходят они у «мотыльков или перышек, глухих и слепых по отношению друг к другу», то в ходе становления субъективности «отношения между силами становятся интегрированными» (ср. с идеей Деррида о «пробуждении» в процедурах деконструкции «спящего смысла» текстовых семем или «сем», с одной стороны, и с синергетической идеей перехода от изолированного бытия «спящих молекул» или «молекул-гипнонов» к молекулярной «кооперации» – с другой). Открытость самоорганизующейся системы мыслится в концепции С. в качестве условия самой возможности феномена самоорганизации: в зоне складки «мысль воздействует на себя, открывая внешнее как собственный немыслимый элемент». В модели Делеза «это происходит так, что отношения внешнего, изогнутого обратно,…позволяют отношению к себе возникнуть и конституировать внутреннее». Субъективность как внутреннее оформляется посредством «удвоения», т.е. «интериоризации внешнего». Собственно, само внутреннее как таковое, по Делезу, «является просто складчатостью внешнего, как если бы корабль был изгибанием моря». Возникающая на каждый конкретный момент времени конфигурация складок понимается Делезом как принципиально не окончательная, – она оценивается как ситуативно значимая, и принципиально подлежащая изменению в силу непредвиденных флуктуации: «эти складки удивительно изменчивы и, более того, обладают различными ритмами, чьи вариации создают несводимые виды субъективации». Процесс становления субъективности оказывается принципиально нон-финальным и интерпретируется Делезом в качестве реализующегося посредством случайных флуктуации, что фиксируется им в понятиях «жребия» и «игры» («лотереи»): «мышление вызывает трансмиссию сингулярностей: это бросок жребия… Бросок жребия фактически выражает… отношение, установленное между сингулярностями, возникающими случайно». Более того, если современное естествознание делает вывод о том, что в рамках нелинейных динамик могут быть обнаружены зоны, где действуют сугубо линейные закономерности и проявляет себя традиционно понятая каузальность («островки детерминизма» в «океане нестабильности» в теории катастроф Р.Тома), то и у Делеза можно встретить совершенно аналогичные рассуждения. Так, по его словам, «отношения между силами…группируются или наугад, или в соответствии с определенными законами», – фактически «случай работает только в первом варианте, в то время как второй, вероятно, действует согласно условиям, которые частично детерминированы первым, как в цепи Маркова, где мы имеем непрерывный ряд новых сцеплений. Это и есть внешнее: линия, которая продолжает связывать беспорядочные события в смеси случая и зависимости». Идея кросс-каталитического взаимодействия внешнего и внутреннего апплицируется Делезом не только на пространственные, но и на временные параметры С. Последнее оказывается процессом интериоризации будущим прошлого, что фиксируется Делезом посредством понятия «Память»: «Память – это настоящее имя отношения к себе или воздействия Я на Я». Собственно говоря, по оценке Делеза, «складывание и удвоение само есть Память». Именно «абсолютная память», по оценке Делеза, «удваивает настоящее и внешнее и представляет единое с забвением, так как она сама бесконечно забывается: ее складки фактически сливаются с развертываем, поскольку последнее сохраняется в первых как то, что сложено». Вместе с тем концепция складки фиксирует и векторное (содержательное) тяготение самоорганизующейся субъективности к будущему, что семантически изоморфно синергетической установке на тяготение системы к будущим своим состояниям, выраженное в понятии аттрактора: по словам Делеза, «внутреннее конденсирует прошлое… но взамен сталкивает его с будущим, которое приходит из внешнего, меняет его и заново создает». (В плане фиксации терминологических параллелей между философией постмодернизма и современным естествознанием может быть отмечено, что Г.Николис и Пригожин, анализируя феномены спирального и винтового хаоса в свете исследования влияния на них хаотического аттрактора, отмечают, что «важнейшая особенность, прослеживаемая на обоих… – образование складки на поверхности, вдоль которой происходит неустойчивое движение».)

СКРИПТОР

СКРИПТОР («пишущий») – понятие, сменившее в постмодернистской текстологии традиционное понятие «автор» (см. Автор, «Смерть Автора») и фиксирующее отказ философии постмодернизма от наделения субъекта письма:

1) причиняющим статусом по отношению к тексту;

2) личностно-психологическими характеристиками

и даже

3) самодостаточным бытием вне рамок пишущегося текста.

Согласно постмодернистской текстологии, в принципе "не существует субъекта письма" (Деррида). По формулировке Р.Барта, С. "рождается одновременно с текстом и у него нет никакого бытия до и вне письма, он отнюдь не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом". Письмо являет собой "единственно возможное пространство, где может находиться субъект письма" (Р.Барт). Фигура автора тотально утрачивает свою психологическую артикуляцию и деперсонифицируется: по оценке Кристевой, автор становится "кодом, не-личностью, анонимом", и "стадия автора" – это в системе отсчета текста "стадия нуля, стадия отрицания и изъятия". Фактически С. есть не более, чем носитель языка, и письмо, таким образом, "есть изначально обезличенная деятельность" (Р.Барт). По мысли Фуко, оно фундировано презумпцией "добровольного стирания": "маркер писателя теперь – это не более, чем своеобразие его отсутствия". В контексте концепции интертекстуальности (см. Интертекстуальность) С. фактически «превращается в пустое пространство проекции интертекстуальной игры» (М.Пфистер), ибо, согласно М.Бютору, в сущности, «не существует индивидуального произведения. Произведение индивида представляет собой своего рода узелок, который образуется внутри культурной ткани и в лоно которой он чувствует себя не просто погруженным, но именно появившимся в нем».

СЛЕД

СЛЕД – понятие (в границах языковых игр, присущих творчеству Деррида – не-понятие), противопоставляемое в рамках описываемой традиционной логикой сопряженной бинарной оппозиции («С. – присутствие») «присутствию» как принципу традиционной метафизики. (В известном смысле сопряженным с «каноническим» значением провомерно полагать интерпретацию текста как исторического С. в разработках школы «Анналов» и у Коллингвуда. Ср. понятия Фрейда: «последействие» – «Nachtraglichkeit», «пролагание путей» «Bahnung».) С. обозначает, согласно Деррида, «первоначальное прослеживание и стирание» и конституируется самой их возможностью. С. выступает универсальной формой не-наличия, при которой осуществляется особая форма соотнесенности всего со всем: фиксация того, что именно с чем соотносится, оказывается неразрешимой. В интерпретации Деррида концепция С. и сопряженная с ней конфигурация терминов выступают одним из значимых оснований для преодоления традиционалистского метафизического мировоззрения. Ввиду убежденности Деррида в эвристической ограниченности предикативно-объяснительных возможностей метафизических структур и подходов бинарного типа, а также в рамках стандартной для его философии процедуры выработки означающих, предшествующих предельным исходным оппозициям классической метафизики, понятию «С.» предпосылается термин «архи-С.» или «нечто» – итогом перечеркивания которого являются легитимные словоформы («присутствие» и «С.»). (Словопорождающий механизм – генератор термина «архи-С.» – аналогичен интеллектуальным репертуарам конституирования понятийного комплекса «differance – различие» (см. Differance): если классическая метафизика осмысливает различие между двумя понятиями посредством присвоения одному из них ранга господствующего и трактовки другого как производного и внешнего, то, согласно Деррида, «самотождественность» может являться исключительно как «отличная от другого».) С точки зрения Деррида, прежде чем выяснять, чем X отличается от Y, мы должны предполагать, что есть X, т.е. в чем именно заключается его самотождественность. Архи-С. тем самым трактуется Деррида как артикулятор самой формы различия, как необходимое условие осуществимости последнего, как предшествующий и организующий процедуру различия («дифференцирующую игру») между любыми X и Y (будь то явление или понятие). «Присутствие» у Деррида, таким образом, исходно инфицировано различием (см. Differance): самотождественность понятия, немыслимая сама по себе, требует в качестве обязательного условия свою собственную дубликацию с целью ее соотнесения с другим. «Прослеживание» С. (если угодно – в «гносеологическом» контексте) тождественно его стиранию и самостиранию. По мнению Деррида, «… такой след не мыслим more metaphisico. Никакая философема не в состоянии его подчинить. Он „есть“ то самое, что должно избежать подчинения. Лишь присутствие подчиняется. Способ начертания такого следа в метафизическом тексте настолько немыслим, что его нужно описать как стирание самого следа. След продуцируется как свое собственное стирание. И следу следует стирать самого себя, избегать того, что может его удержать как присутствующий. След ни заметен, ни незаметен». В рамках концептуальной схемы Деррида, в процессе производства и осмысления различий (формирования оппозиций) между понятиями и явлениями, архи-С. может являть собственное стирание как в виде присутствия, так и в форме отсутствия. С. конституирует себя в качестве отношения к другому С. По формулировке Деррида: «Поскольку след запечатлевает себя отнесением к другому следу… его собственная сила производства прямо пропорциональна силе его стирания». Не имея собственного места, перманентно перемещаясь и отсылаясь, архи-С., по Деррида, не может быть буквально представлен: «Письмо есть представитель следа в самом общем смысле, оно не есть сам след. Сам же след не существует». Предметной областью социогуманитарных исследований, апплицирование на которую концептуальной схемы «С. – архи-С.» результировалось в эвристически значимых теоретических моделях, выступила проблема знаковой природы языка в языковых системах. В границах гипотезы Деррида, знак конституируется не как фиксация определенного отношения означающего к означаемому, а посредством соотнесения означающего с иными означающими (в таком контексте С. с известной долей условности выступает как знак в динамике). Согласно Деррида, фиксация различия между означающими предполагает существование определенного смыслового «люфта» или интервала, который и конституирует знак, одновременно дифференцируя его. Тем самым, любая возможность (архи-С.) конституирования знака предполагает «обход» через другого – «самостирание» – возможное в силу феномена итеративности. В данном контексте архи-С. демонстрирует то, что двойное движение референции-"самостирания" не предполагает очевидного тождества, а будучи не способным принять вид фиксированной тождественности, это движение означает акт различия как такового. По схеме Деррида, «различие, конституируемое в результате движения референции и самостирания» есть «С. архи-С.». Последний «стирает» себя в том, что он же и репрезентирует, ибо, по Деррида, сам С. выступает результатом именно «стирания» как такового.

«СЛОВА И ВЕЩИ: археология гуманитарных наук»

"СЛОВА И ВЕЩИ: археология гуманитарных наук" – книга Фуко («Les mots et les choses: une archeologie des sciences humaines», 1966). В своем исследовании Фуко стремился вычленить в истории человеческого общества структуры (по Фуко – «эпистемы»), существенно обусловливающие возможность определенных взглядов, концепций, научных теорий и собственно наук в тот или иной исторический период. По мысли Фуко, необходимо разграничивать «археологию», реконструирующую такие структуры, и традиционное историческое знание кумулятивистского типа, фиксирующее различные «мнения» вне проблемы условий их возможности. Упорядочивающим принципом в рамках «эпистемы» ученым полагалось пред-данное на каждом историческом этапе соотношение «слов» и «вещей». Согласно Фуко, в границах западно-европейской культуры 16-20 вв. правомерно выделять три «эпистемы»: «ренессансную» (16 в.), «классическую» (рационализм 17-18 вв.), «современную» (рубеж 18-19 вв. по наше время). С точки зрения Фуко, в ренессансной эпистеме слова и вещи тождественны между собой, непосредственно взаимно соотносимы и (в пределе) взаимозаменяемы в виде «слов-символов». Язык как «язык мира» сопричастен миру, а мир – языку: слова и вещи конституируют единый «текст», представляющий собой часть мироздания и могущий трактоваться исследователем как природное существо. Культурное наследие античности воспринимаемо аналогично природным феноменам – магия (предсказание событий) и герменевтическая эрудиция (дешифровка древних текстов) образуют тесное и законосообразное системное единство. В эпистеме классического рационализма слова и вещи утрачивают непосредственное сходство и становятся соотносимыми лишь опосредованно – через мышление, а также в пространстве познавательных («не-психологических») представлений в виде «слов-образов». Соотнесение слов и вещей в границах данной эпистемы осуществляется, по Фуко, при помощи процедур отождествления и различения. Основной целью пафосно рационального мышления выступает создание глобальной науки об универсальном порядке: результируется данная познавательная установка в генезисе таких дисциплин, как «естественная история», «всеобщая грамматика», а также в процессах математизации знания. Естественные знаки ренессансной эпохи уступают место в качестве вербального инструментария природе– и обществознания – самым разнообразным системам искусственных знаков. Последние – более просты в употреблении, сложные сочетания их элементов выводимы из простых составляющих и позволяют использовать в познавательных процедурах таблицы, комбинаторику, вероятностные подходы и т.д. Язык, с точки зрения Фуко, утратив признак непосредственного подобия миру вещей, обретает статус репрезентанта мышления; включение содержательных пластов мышления в языковые формы структурирует и эксплицирует строй последних. «Язык мира» становится «языком мысли». Сопряженное с этими интеллектуальными процессами становление «всеобщей грамматики» и направлено, как полагал Фуко, на исследование линейных последовательностей словесных знаков в контексте одновременности познавательных представлений (ср. с проектом «Энциклопедии» Дидро и др.: отобразить мир и репертуары его постижения посредством языка и по алфавиту). Фуко обращает внимание на значимые особенности соотношения слов и вещей в организации дисциплин «естественной истории»: в ее рамках слова и вещи не неразрывны, но сопринадлежат друг другу в едином смысловом поле постижения мира. Наблюдаемые объекты описываются и характеризуются по своим главным параметрам при помощи корректно простроенного и адекватного им языка. Как отмечал Фуко, наиболее распространенной процедурой организации знания в этот период было составление исчерпывающих таблиц различий и тождеств изучаемых объектов, сопряженное с разработкой наглядной их классификации по внешним признакам. Тем не менее, как отмечал Фуко, даже при внешней противоположенности метода Ж.Бюффона (полное описание одного объекта, последующее сопоставление его с другими, дополнение его иными характерными признаками, в совокупности задающими систему признаков вида либо рода) и системы К.Линнея (наделение последних произвольными признаками, элиминируя противоречащие им), их объединяют вера в то, что природа не допускает «скачков» вкупе с приверженностью упорядоченным схемам тождеств и различий. По мнению Фуко, эволюционизм классического рационализма, фундированный постулатами линейности, а также идеей бесконечного (без качественных подвижек) совершенствования живого в пределах предзаданной иерархии, менее «эволюционен», чем даже концепция Ж.Кювье, допускавшая радикальную прерывность. Философ отмечает, что функции имен и глаголов во «всеобщей грамматике» изоморфны статусу понятия «структура» в естественной истории: осуществимость взаимной трансформации суждений и значений в языке, структуры и признака в естественной истории была обусловлена рационалистическим постулатом перманентности соотношения бытия и его репрезентаций. Тем самым «метафизическая» или философская составляющая классической эпистемы санкционирует, согласно версии Фуко, конкретное знание данной эпохи. Интенцию, приведшую к закату этой эпистемы, согласно Фуко, задал И.Кант, ограничивший своей критической проблематизацией обоснования познания сферу рационального мышления и познавательных представлений. Переход от классической эпистемы к современной оказался сопряжен с новым способом бытия предметов человеческого познания (по Фуко, «конфигурации эпистемы»): если ранее в этом качестве полагалось пространство, упорядочивающее совокупность отношений тождества и различия, то в настоящий момент роль «пространства» и соответствующей парадигмы постижения бытия обретают «время» и «история». В отличие от современной эпистемы, где слова и вещи, по мысли Фуко, опосредуются «жизнью», «языком», «трудом» и т.д., в границах классической эпистемы мышление и бытие полагались свободными от посредников в процессах их взаимодействия. Лишь обретение «жизнью», «трудом» и «языком» статуса конечных – в пределе потенциально неосмысливаемых – оснований человеческого бытия обусловило ситуацию взаимного обоснования бытия людей и указанных предельных его содержаний. Слова покидают пространство познавательных представлений и являют собой уже совокупность знаков в знаковых системах: язык во всевозрастающей мере становится самодостаточным и обретает самостоятельное бытие. (В случае «слов-замкнутых-на-самое-себя».) Для современности, с точки зрения Фуко, присуще взаимное «оборачивание» интеллектуальных «уделов» науки и философии: вхождение в предмет филологии проблемы связи формальных структур и их словесных значений наряду с включением в строй биологии вопроса соотношения структур и признаков реально выступали по сути философскими процедурами членения и иерархизации прежнего естественно-научного мыслительно-бытийного континуума. В свою 'очередь, вопросы формализации анализируются в настоящее время усилиями специалистов по логико-онтологической проблематике. Репрезентация, познавательные представления, таким образом, утрачивают, по мысли Фуко, свою интегрирующую функцию в познавательном пространстве: смыслы постигаются посредством анализа грамматических систем, а специфические характеристики живых организмов – через имманентную и акцентированно неявную их внутреннюю организацию. Осуществившееся раскалывание цельного познавательного пространства результировалось, по версии Фуко, в конституировании нетрадиционных форм организации познания. Во-первых, трансформация «жизни», «труда» и «языка» в новые предельные «трансценденталии» бытия задала нетрадиционные условия возможности всякого человеческого опыта; во-вторых, была осуществлена проблематизация пределов процесса синтеза представлений в контексте кантовского концепта трансцендентальной субъективности; в-третьих, наметились перспективы позитивного освоения бытия объектов, укорененных в «жизни», «труде» и «языке». С точки зрения Фуко, данная схема («метафизика объекта – критика – позитивизм») фундировала европейское естествознание, начиная с 19 в. Принципиально новой характеристикой современной эпистемы, по мнению Фуко, является ее человеко-центрированность. Причем, по гипотезе Фуко, вопрос заключается не столько в том, что на первый план выступила антропологическая проблема обреченного на неизбывный труд и биологически конечного человеческого существа, пронизанного пред-данными ему и автономными от него языковыми структурами, – сколько в том, что был сформулирован важнейший вывод: познание мира осуществляет не «чистая» познающая инстанция, а всегда конкретный человек с присущими ему историческими обусловленными формами потребностей, телесной организации и языка. Согласно Фуко, науку в настоящее время неправомерно трактовать как познавательную деятельность либо общественный институт – точнее оценивать ее функции в трех ипостасях:

а) как особые типы дискурсов;

б) как конституирующие научную реальность социальные практики;

в) как сеть властных отношений.

Именно вовлечение "жизни", "труда" и "языка" в познавательное пространство и результировалось, по схеме Фуко, в сформировавшееся представление о человеке как о единстве трансцендентального и эмпирического – как о субъекте, и постигающим эмпирические содержания, и осмысливающим их в культурном контексте исторического времени. При этом, осознавая, что вхождение человека в современную эпистему было обусловлено расколом между бытием и представлением, а также раздроблением некогда цельного языкового массива, Фуко неоднократно подчеркивал, что постмодернистские тенденции превращения языка в замкнутую, самодостаточную и "самоосознающую" цельность вновь ставят под вопрос центральное место человека как в системе "бытие – мышление", так и во всей современной культуре. Фуко подчеркивает: "… человек не является ни самой древней, ни самой постоянной из проблем, возникавших перед человеческим познанием. Взяв… европейскую культуру с начала XVI века, – можно быть уверенным, что человек в ней – изобретение недавнее… И конец его, может быть, недалек. Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились, если какое-нибудь событие… разрушит их, как разрушена была на исходе XVIII века почва классического мышления, тогда – можно поручиться – человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке".