Текст книги "Непревзойденный"
Автор книги: Александер Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Annotation
Кент Александер
Кент Александер
Непревзойденный (Болито – 26)
Аннотация
«Мир или война, требования к этой эскадре оставались неизменными. Защищать, нести флаг и сражаться, если необходимо, чтобы сохранить господство на море, завоеванное столь большой кровью». Накануне Ватерлоо чувство окончательности и осторожная надежда проникают в страну, утомленную десятилетиями войны. Но мир станет для Адама Болито, капитана Его Величества «Непревзойденного», испытанием, поскольку многие его современники столкнутся с перспективой увольнения. Жизнь капитана фрегата всегда одинока, но для Адама, оплакивающего смерть своего дяди, адмирала сэра Ричарда Болито, это одиночество приобретает особую остроту. Он одинок, как никогда прежде, на заре новой эры Королевского флота, где единственными константами являются море и те враги, часто маскирующиеся под дружбу, которые замышляют его уничтожить.
Пролог
Мичман стоял под световым люком каюты, его тело принимало на себя тяжёлую качку корабля. После тесноты мичманской каюты фрегата, на котором он прибыл из Плимута, этот мощный военный корабль казался скалой, а просторная кормовая каюта по сравнению с ним – дворцом.
Именно предвкушение поддерживало его, когда всё остальное казалось потерянным. Надежда, отчаяние и даже страх были его верными спутниками до этого момента.
Звуки на борту были приглушёнными, отдалёнными, голоса доносились издалека, лишённые смысла и цели. Кто-то предупреждал его, что присоединиться к уже действующему кораблю всегда тяжело; не будет друзей или знакомых лиц, которые смягчили бы тряску и тряску. А ведь это был его первый корабль.
Он всё ещё не мог поверить, что находится здесь. Он слегка повернул голову и посмотрел на другого обитателя каюты, сидевшего за столом, на документ, который мичман так бережно носил под пальто, чтобы не забрызгать веслами, повернутым к свету из наклонных кормовых окон, и на сверкающую панораму моря и неба.
Капитан. Единственный человек, на которого он возлагал столько надежд, – человек, которого он никогда раньше не встречал. Всё его тело было напряжено, как сигнальный фал, а рот – как пыль. Возможно, это ничего не даст. Жестокое разочарование, конец всему.
Он вздрогнул и понял, что капитан смотрит на него и что-то спрашивает. Сколько ему лет?
«Четырнадцать, сэр». Голос даже не походил на его собственный. Он впервые увидел глаза капитана, скорее серые, чем голубые, словно море за забрызганными брызгами иллюминаторами.
Послышались другие голоса, теперь ближе. Времени больше не было.
Почти в отчаянии он снова засунул руку в карман пальто и протянул письмо, которое он бережно хранил и лелеял всю дорогу от Фалмута.
«Это вам, сэр. Мне сказали никому больше это не передавать».
Он смотрел, как капитан вскрывает конверт, и его лицо вдруг насторожилось. О чём он думал? Он пожалел, что не разорвал его, даже не прочитав сам.
Он увидел, как загорелая рука капитана внезапно сжала письмо, так что оно задрожало в отражённом свете. Гнев, неодобрение, эмоции? Он уже не знал, чего ожидать. Он вспомнил свою мать, которая за несколько минут до смерти сунула ему в руки скомканный листок. Как давно это было? Недели, месяцы? Всё было как вчера. Адрес в Фалмуте, примерно в двадцати милях от Пензанса, где они жили. Он прошёл весь путь, и записка матери была его единственной силой, его проводником.
Он услышал, как капитан сложил письмо и положил его в карман. Снова испытующий взгляд, но без враждебности. Скорее, грусть.
«Твой отец, мальчик. Что ты о нём знаешь?»
Мичман запнулся, застигнутый врасплох, но, ответив, почувствовал перемену. «Он был королевским офицером, сэр. Его насмерть сбила неудержимая лошадь в Америке». Он словно представил себе свою мать в эти последние мгновения, протягивающую руки, чтобы обнять его, а затем отталкивающую, прежде чем кто-то из них сломается. Он продолжил тем же тихим голосом: «Моя мать часто описывала мне его. Умирая, она велела мне отправиться в Фалмут и разыскать вашу семью, сэр. Я знаю, что моя мать так и не вышла за него замуж, сэр. Я всегда знал, но…»
Он замолчал, не в силах продолжать, но отчетливо осознавая, что капитан уже на ногах, положив одну руку ему на плечо, его лицо внезапно оказалось совсем близко, лицо этого человека, возможно, таким, каким его мало кто когда-либо видел.
Капитан Ричард Болито мягко сказал: «Как вы, должно быть, знаете, ваш отец был моим братом».
Всё становилось размытым. Стук в дверь. Кто-то передал сообщение капитану.
Адам Болито проснулся, его тело напряглось, словно пружина, когда он почувствовал неуверенную хватку на руке. Это ощущение пришло к нему с чёткостью пистолетного выстрела. Движение корабля стало более неустойчивым, вторгались морские шумы, которые его опытный слух улавливал по очереди.
В тусклом свете затенённого фонаря он увидел покачивающуюся фигуру возле своей койки, белые пятна гардемарина. Он застонал и попытался выбросить сон из головы.
Он спустил ноги на палубу, его ступни искали ботфорты в этой все еще незнакомой каюте.
«Что случилось, мистер Филдинг?» Он даже умудрился вспомнить имя молодого гардемарина. Он почти улыбнулся. Филдингу было четырнадцать. Столько же, сколько гардемарину из сна, который никак не хотел его покидать.
«Мистер Винтер выражает свое почтение, сэр, но ветер усиливается, и он подумал…»
Адам Болито коснулся его руки и нащупал выцветшее морское пальто.
«Он правильно сделал, что позвал меня. Я лучше потеряю час сна, чем потеряю корабль. Я сейчас же поднимусь!» Мальчик убежал.
Он встал и подстроился под движение фрегата Его Британского Величества «Непревзойденный». Моего корабля. Его любимый дядя назвал его «самым желанным подарком».
И это должно было стать его величайшей наградой. Корабль, настолько новый, что краска едва высохла, когда он сам себя прочитал, фрегат наилучшей конструкции, быстрый и мощный. Он взглянул на тёмные кормовые окна, словно всё ещё находился в большой каюте старого «Гипериона», и его жизнь внезапно изменилась. И всё благодаря одному человеку.
Он незаметно для себя ощупывал карманы, проверяя, есть ли у него всё необходимое. Он выходил на палубу, где вахтенный офицер с нетерпением ждал его, оценивая его настроение, больше нервничая от перспективы потревожить капитана, чем от угрозы порывистого ветра.
Он понимал, что в основном это была его вина: он держался в стороне и отчуждённо от своих офицеров с тех пор, как принял командование. Так не должно, не может продолжаться.
Он отвернулся от кормовых окон. Всё остальное было лишь сном. Его дядя умер, и только корабль был реальностью. А он, капитан Адам Болито, был совсем один.
1. Герой, о котором помнят
Лейтенант Ли Гэлбрейт прошёл по главной палубе фрегата в сторону кормы, в тень полуюта. Он старался не торопиться и не проявлять какой-либо необычной обеспокоенности, которая могла бы породить слухи среди матросов и морских пехотинцев, занятых своими утренними делами.
Гэлбрейт был высоким и крепкого телосложения, и ему пришлось нелегко привыкнуть к низким подволокам на одном из военных кораблей Его Британского Величества. Он был первым лейтенантом «Непревзойденного», единственным офицером, от которого ожидалось поддержание порядка и дисциплины, а также наблюдение за подготовкой экипажа нового корабля. Он должен был заверить своего капитана, что корабль является во всех отношениях боеспособным подразделением флота, и даже взять на себя командование в любой момент, если с ним случится какая-нибудь беда.
Первому лейтенанту было двадцать девять лет, и он, как и многие его современники, служил во флоте с двенадцати лет. Это было всё, чего он знал, всё, чего он когда-либо хотел, и когда его повысили до исполняющего обязанности командира и дали собственный корабль, он считал себя самым счастливым человеком на свете. Один из старших офицеров заверил его, что как только появится возможность, он сделает следующий шаг, совершит невозможный прыжок к званию капитана, что когда-то казалось мечтой.
Он остановился у открытого орудийного порта, оперся на одно из тридцати восемнадцатифунтовок фрегата и посмотрел на гавань и другие стоявшие на якоре корабли. Каррик-Роудс, Фалмут, сверкающий в майском солнце. Он пытался сдержать возвращающуюся горечь, гнев. Он мог бы командовать таким же прекрасным кораблём. Мог бы. Возможно. Он чувствовал, как ствол орудия тёплый под пальцами, словно из него выстрелили. Как и во все те времена. В Кампердауне с Дунканом и в Копенгагене, следуя под флагом Нельсона. Его хвалили за хладнокровие под огнём, за способность сдерживать опасную ситуацию, когда его корабль был втянут в бой с противником. Его последний капитан выдвинул свою кандидатуру на командование. Это был бриг «Виксен», одна из рабочих лошадок флота, от которой в условиях ограниченных ресурсов ожидали выполнения задач фрегата.
Незадолго до назначения на «Unrivalled» он видел, как его прежний корабль лежал, словно заброшенная развалина, ожидая утилизации или чего-то похуже. Война с Францией закончилась, Наполеон отрёкся от престола и был отправлен в изгнание на Эльбу. Случилось невозможное, и, поскольку конфликт в Северной Америке, к счастью, был завершён Британией и Соединёнными Штатами, перспектива мира была труднодостижимой. Гэлбрейт не был исключением; он никогда не знал ничего, кроме войны. Учитывая, что корабли получали жалованье, а люди увольнялись с неподобающей поспешностью, не имея ни перспектив, ни опыта ни в чём, кроме моря, ему повезло получить это назначение. Некоторые говорили за его спиной, что он этого заслуживал.
Часом ранее его обвели на ялике вокруг корабля, чтобы он мог рассмотреть его отделку, пока корабль неподвижно лежал над собственным отражением. Он был в строю уже пять месяцев, и с зачернённым такелажем и вантами, с аккуратно убранными на рею парусами, он являл собой образец искусства кораблестроителей. Даже его носовая фигура – обнажённое тело прекрасной женщины, выгнутое под клювовидной головой, руки за головой, грудь выпячена в смелом вызове – захватывала дух. «Unrivalled» был первым фрегатом, носившим это имя в списке флота, первым из крупных, спешно заложенных для отражения американской угрозы, которая дорого обошлась им в войне, которую ни одна из сторон не могла выиграть. Войне, которая уже становилась частью истории.
Гэлбрейт откинул с груди мундир и попытался отогнать обиду. Ему повезло. Флот – это всё, что он знал, всё, чего он хотел. Он должен помнить об этом всегда.
Он услышал, как цокнули каблуки часового Королевской морской пехоты, когда тот приблизился к сетчатой двери, ведущей в кормовые каюты.
«Старший лейтенант, сэр!»
Гэлбрейт кивнул ему, но взгляд часового не дрогнул под полями его кожаной шляпы.
Слуга открыл дверь и отступил в сторону, когда Гэлбрейт вошёл в капитанскую каюту. Любой мужчина был бы горд и почётен, если бы она была его. Когда Гэлбрейт стоял вместе с собравшейся командой и гостями, наблюдая, как новый капитан корабля, его первый капитан, разворачивал свои полномочия, чтобы принять командование, он пытался отбросить всю зависть и принять человека, которому ему предстояло служить.
После пяти месяцев тренировок и учений, борьбы за набор новых сухопутных моряков, чтобы заполнить вакансии после увольнения, он понял, что капитан Адам Болито всё ещё чужак. На линейном корабле это можно было бы ожидать, особенно с новой командой, но на фрегатах и более мелких судах, таких как его «Виксен», это было редкостью.
Он настороженно наблюдал за ним. Худой, с волосами, настолько темными, что они казались черными, и когда он отвернулся от кормовых окон и отражающейся в них зелени земли, в его взгляде сквозило то же беспокойство, которое Гэлбрейт заметил при их первой встрече. Как и большинство морских офицеров, он много знал о семье Болито, особенно о сэре Ричарде. Вся страна знала, или казалось, знала, и была потрясена известием о его гибели в Средиземном море. Убит стрелком во вражеском такелаже, в тот самый день, когда Наполеон сошел на берег во Франции после побега с Эльбы. День мира стал еще одним воспоминанием.
Об этом человеке, племяннике сэра Ричарда Болито, он слышал лишь отрывочные сведения, хотя во флоте ничто не оставалось тайной надолго. Одни говорили, что он был лучшим капитаном фрегата; другие описывали его как храброго до безрассудства. Своё первое командование, бригом, подобным Гэлбрейту, он получил в возрасте двадцати трёх лет; позже он потерял свой фрегат «Анемон», сражаясь с значительно превосходящими силами американцев. Попав в плен, он бежал и стал флаг-капитаном человека, который теперь был флагманом Плимута.
Адам смотрел на него, его тёмные глаза выдавали напряжение, хотя он и пытался улыбаться. Молодое, живое лицо, которое, как решил Гэлбрейт, должно было очень понравиться женщинам. И если верить некоторым сплетням, то это тоже было правдой. Гэлбрейт сказал: «Гичка спущена, сэр. Команда будет вызвана в четыре склянки, если только…»
Адам Болито подошёл к столу и коснулся лежавшего там меча. Старой конструкции, с прямым клинком и легче новых уставных. Это был меч Болито, часть легенды, который носили многие члены семьи. Именно его носил Ричард Болито, когда его поразил враг.
Гэлбрейт оглядел каюту: восемнадцатифунтовки вторгались даже сюда. Когда «Непревзойденный» был готов к бою от носа до кормы, он мог обеспечить грозный бортовой залп. Он прикусил губу. Даже несмотря на то, что экипаж был так сильно недоукомплектован. Там стояли ящики с вином, ожидавшие распаковки и погрузки; он видел, как их поднимали на борт раньше, и знал, что они прибыли из дома Болито здесь, в Фалмуте, который теперь будет собственностью капитана. Как-то это не вязалось с этим молодым человеком с яркими эполетами. Он также заметил, что на ящиках был указан лондонский адрес – на Сент-Джеймс-стрит.
Гэлбрейт сжал кулак. Он уже был там однажды. Когда приезжал в Лондон, когда его мир начал рушиться.
Адам заставил себя вернуться к настоящему. «Спасибо, мистер Гэлбрейт. Это вполне подойдёт». Он ждал, наблюдая, как в глазах первого лейтенанта зарождаются вопросы. Хороший человек, подумал он, твёрдый, но не нетерпеливый с новыми сотрудниками, и настороженно относящийся к старым Джекам, которые могли бы искать благосклонности у неизвестного офицера.
Он чувствовал, как корабль очень мягко движется под его ногами. Он жаждал движения, стремился освободиться от земли. А что же я, его капитан?
Он видел, как Гэлбрейт смотрел на вино; это было от Кэтрин. Несмотря на всё случившееся, её отчаяние и чувство утраты, она помнила. Или она думала о том, кто ушёл?
«Что-то ещё?» Он не хотел показаться нетерпеливым, но, похоже, не смог сдержать тон. Гэлбрейт, похоже, не заметил. Или он просто привык к настроениям своего нового господина и повелителя?
Гэлбрейт сказал: «Если это не навязывание, сэр, я хотел бы узнать…» Он замялся, когда взгляд Адама холодно остановился на нём. Словно наблюдающий за падением ядра, подумал он.
Тогда Адам сказал: «Прости меня. Пожалуйста, скажи мне».
«Я хотел бы засвидетельствовать своё почтение, сэр. От имени корабля». Он не дрогнул, когда кто-то с палубы непристойно крикнул проходящему мимо катеру, требуя отойти. «И от себя лично».
Адам вытащил часы из кармана и понял, что Гэлбрейт их заметил. Они были тяжёлыми и старыми, и он точно помнил момент, когда увидел их в магазине в Галифаксе. Тиканье и бой часов окружали его, и всё же это казалось местом покоя. Побега, как всегда. При смене обязанностей на палубе, при взятии рифов или постановке парусов, при смене курса или при входе в гавань после удачной высадки… Старые часы, когда-то принадлежавшие другому «морскому офицеру». Одно отличало их – выгравированная на корпусе русалочка.
Он спросил: «Как думаешь, нас обоих можно будет спасти с корабля?» Он не это имел в виду. Его отвлекла русалка, лицо девушки, такое отчётливое, как в лавке. Зенория.
Затем он сказал: «Я бы отнёсся к этому благосклонно, мистер Гэлбрейт». Он пристально посмотрел на него и, кажется, заметил мимолётную теплоту, которую старался не вызывать. «Внушите остальным, будьте бдительны. У нас есть приказ. Мне сейчас не нужны дезертиры. У нас не хватит людей даже на корабль, не говоря уже о сражениях».
– Я разберусь с этим, сэр. – Гэлбрейт направился к двери. Дверь была не слишком большой, но ближе они к ней ещё не были.
Адам Болито подождал, пока закроется дверь, затем подошел к открытому окну и посмотрел на журчащую под стойкой воду.
Прекрасный корабль. Работая с местной эскадрой, он ощутил её мощь. Самый быстрый из всех, что он знал. Скоро безликие лица станут людьми, личностями, силой и слабостью любого корабля. Но не слишком близко. Только не снова. Как будто кто-то шепнул предупреждение.
Он вздохнул и посмотрел на ящики с вином. Как же Кэтрин справится, что она будет делать без мужчины, ставшего её жизнью?
Он услышал, как с бака тихонько звонят три колокола.
Это будет тяжело, даже труднее, чем он себе представлял. Люди смотрели на него, как и на его любимого дядю, с любовью, ненавистью, восхищением и завистью, и никто из них не был далеко.
Он знал прошлое Гэлбрейта и то, что разрушило его шансы на повышение до желанной должности. Такое могло случиться с каждым. Со мной. Он снова подумал о Зенории и о том, что он сделал, но не чувствовал стыда, лишь глубокое чувство утраты.
Он уже собирался пройти под открытым окном в крыше, когда услышал голос Гэлбрейта.
«Когда батарея Пенденниса выстрелит хотя бы одним орудием, вы, мистер Мэсси, приспустите флаг и вымпел, а весь экипаж повернется лицом к корме и раскроется».
Адам ждал. Это было похоже на вторжение, но он не мог пошевелиться. Мэсси был вторым лейтенантом, серьёзным молодым человеком, получившим эту должность потому, что его отец был вице-адмиралом. Он был пока ещё малоизвестной фигурой.
Мэсси сказал: «Интересно, будет ли там жена сэра Ричарда?»
Он услышал, как они удалились. Невинное замечание? И кого он имел в виду? Кэтрин или Белинду, леди Болито?
И злоба вытащит на свет худшее. Вскоре после сдачи «Непревзойдённого» стало известно о смерти Эммы Гамильтон. Возлюбленной, вдохновительницы Нельсона и любимицы всей страны, но ей позволили умереть в одиночестве в Кале, в нищете, брошенной так называемыми друзьями и теми, кому была поручена её забота.
Корабль слегка сдвинулся с места, и он увидел свое отражение в толстом стекле.
Он срывающимся голосом произнес: «Я никогда не забуду, дядя!»
Но корабль снова двинулся с места, и он остался один.
Брайан Фергюсон, однорукий управляющий поместья Болито, уставился на две бухгалтерские книги на столе. Обе так и остались нераскрытыми. Был поздний вечер, но в окно он всё ещё видел силуэты высоких деревьев на фоне неба, словно день не желал кончаться. Он встал и подошёл к шкафу, замерев, когда лиана за окном слегка зашуршала. Ветер, наконец-то свежий, с юго-востока, как и предсказывали некоторые рыбаки. После всей этой тишины. Фергюсон открыл шкаф и достал глиняную бутылку и стакан. После всей этой печали.
Там же стоял ещё один стакан, приберегённый специально для тех случаев, когда Джон Олдей под каким-то предлогом приезжал из маленькой гостиницы в Фаллоуфилде на реке Хелфорд. «Старый Гиперион»: даже само название в этот день имело более глубокий смысл.
Джон Олдей, возможно, ещё не скоро сюда прибудет. «Фробишер», флагман сэра Ричарда Болито, возвращался домой за расплатой. А может, и нет, ведь Наполеон снова бесчинствовал во Франции. А ведь ещё в прошлом году город сошёл с ума от новости: союзные армии в Париже, с Бонапартом покончено. Изгнания на Эльбу оказалось недостаточно; он слышал, как леди Кэтрин говорила, что это всё равно что посадить орла в вольер. Другие считали, что Бони следовало повесить после всех причинённых им страданий и убийств.
Но Олдей не остался на борту корабля, где пал сэр Ричард. Только когда он вернется, возможно, сидя здесь, с мокрой ладонью между своих больших рук, они узнают настоящую историю. Унис, его жена, которая управляла «Старым Гиперионом», часто получала от него письма, но сам Олдей не умел писать, поэтому его слова передавались через Джорджа Эвери, флаг-лейтенанта Болито. Их отношения были редкими и странными в строгих рамках флота, и Олдей однажды заметил, что неправильно, что флаг-лейтенант читает и пишет за него письма, но сам он их не получает. И с того момента, как ужасная новость пришла в Фалмут, Фергюсон знал, что Олдей никогда никому не доверит этот момент, не поделится им, не передаст на бумагу. Он сам расскажет им лично. Если сможет.
Он закашлялся; он проглотил глоток рома, не заметив, что налил его. Он снова сел и уставился на нераскрытые бухгалтерские книги. Над головой он слышал, как ходит его жена Грейс. Не в силах отдохнуть, не в силах даже справиться со своими обычными обязанностями экономки, которой она очень гордилась. Как и он сам.
Он крепко сжимал стакан одной рукой, которая теперь была способна на многое. Когда-то он считал себя бесполезным, всего лишь очередным хламом, оставленным позади в этой, казалось бы, бесконечной войне. Но Грейс выходила за него всю дорогу. Теперь он ловил себя на том, что вспоминает этот момент, особенно в такие моменты, в тени, когда было легче представить себе возвышающиеся пирамиды парусов, ряды французских кораблей, оглушительный грохот и грохот бортовых залпов, когда два флота слились в кровавом объятии. Казалось, им потребовался целый день, чтобы сблизиться, и всё это время матросы, особенно новички, теснившие таких же, как он, были вынуждены наблюдать, как вражеские марсели поднимаются, словно знамена, пока они не заполнили горизонт. Один офицер позже описал это устрашающее зрелище, напоминая рыцарей в доспехах при Азенкуре.
И всё это время на борту фрегата «Фларопа», таким ничтожным на фоне этого могучего строя, он видел, как молодой капитан, Ричард Болито, подбадривал и подбадривал командующих, а однажды, перед тем, как сам Фергюсон был раздавлен, он видел, как тот преклонил колени, чтобы пожать руку умирающему матросу. Он никогда не забудет его лицо в тот ужасный день, никогда не забудет.
И теперь он был управляющим этого поместья, его фермы и коттеджей, и всех тех, кто делал его прекрасным местом работы. Многие из них были бывшими моряками, людьми, служившими вместе с Болито на стольких кораблях и во всех частях света, где развевался его флаг. Он видел многих из них сегодня в церкви, ведь сэр Ричард Болито был одним из них и самым знаменитым сыном Фалмута. Сын моряка, потомственный морской офицер, и этот дом под замком Пенденнис был частью их истории.
По другую сторону двора он уже видел свет в некоторых комнатах и представлял себе ряд портретов, включая портрет сэра Ричарда в образе молодого капитана, которого он знал. Его жена Чейни заказала этот портрет, пока Болито был в отъезде с флотом. Болито больше никогда не видел свою жену; она погибла вместе с их нерождённым ребёнком, когда её карета потеряла колесо и перевернулась. Фергюсон сам нёс её, ища помощи, когда было уже слишком поздно. Он грустно улыбнулся, вспоминая прошлое. И с одной рукой.
Церковь короля Карла Мученика, где чтили память других жителей Болитоса, была заполнена до отказа: слуги, работники фермы, незнакомцы и друзья столпились вместе, чтобы помолиться и почтить память усопших.
Он позволил своим мыслям сосредоточиться на семейной скамье у кафедры. Младшая сестра Ричарда Болито, Нэнси, всё ещё не смирилась со смертью собственного мужа. Роксби, «король Корнуолла», был человеком, которого было нелегко забыть. Рядом с ней Кэтрин, леди Сомервелл, высокая и очень прямая, вся в чёрном, лицо её скрывала вуаль, и только бриллиантовый кулон в форме раскрытого веера, подаренный ей Болито, колыхался у неё на груди, выдавая её волнение.
А рядом с ней Адам Болито, устремив взгляд на алтарь и высоко подняв подбородок. Дерзкий. Решительный. И, как в тот момент, когда он пришёл в дом после смерти дяди, прочитал записку Кэтрин и прикрепил старый семейный меч, он был так похож на молодого, исчезнувшего морского офицера, выросшего здесь, в Фалмуте.
С ним был еще один офицер, лейтенант, но Фергюсон заметил только Адама Болито и прекрасную женщину рядом с ним.
Это болезненно напомнило ему тот день в той же церкви, когда проходила поминальная служба после известия о крушении «Золотистой ржанки» сэра Ричарда и его любовницы у берегов Африки. Там были многие из тех же людей, включая жену Болито. Фергюсон помнил её взгляд, полный полного недоверия, когда один из офицеров Адама ворвался с сообщением, что Болито и его спутники живы и спасены вопреки всем обстоятельствам. А когда стало известно о роли леди Кэтрин, о том, как она вселила надежду и веру в выживших в той открытой шлюпке, они прониклись к ней всем сердцем. Казалось, это отодвинуло на второй план скандал и возмущение, которое ранее выражалось по поводу их связи.
Фергюсон ясно видел их, вместе или поодиночке. Кэтрин, с её тёмными волосами, развевающимися на ветру, шла по тропинке у обрыва или останавливалась у перелазчика, где он видел их однажды, словно наблюдая за приближающимся кораблем. Возможно, надеясь…
Теперь надежды не было, и её мужчина, её возлюбленный и герой нации был похоронен в море. Рядом с его старым «Гиперионом», где погибло так много людей, которых Фергюсон никогда не забывал. Тот самый корабль, на который Адам поступил четырнадцатилетним мичманом. Нэнси, леди Роксби, наверняка помнит и это: Адам в капитанской форме, но для неё он всё ещё был мальчиком, пришедшим из Пензанса после смерти матери. Имя «Болито», написанное на клочке бумаги, было всем, что у него осталось. И теперь он был последним Болито.
В ближайшем будущем должны были состояться другие, более грандиозные церемонии в Плимуте, а затем в Вестминстерском аббатстве, и он задавался вопросом, поедет ли леди Кэтрин в Лондон и рискнет ли она оказаться под пристальными взглядами и завистливыми языками, которые преследовали ее отношения с национальным героем.
Он услышал шаги во дворе и догадался, что это юный Мэтью, старший кучер, объезжающий лошадей, а его пёс Боцман медленно пыхтел позади него. К старости пёс был частично глух и плохо видел, но ни один чужак не проходил мимо, не услышав его каркающего лая.
Мэтью тоже был в церкви. Всё ещё зовущийся «молодым», но уже женатый, он был ещё одним членом семьи, «маленькой команды», как их называл сэр Ричард.
Похоронен в море. Возможно, так было лучше. Никаких последствий, никакого фальшивого выражения скорби. Или всё же были бы?
Он вспомнил мемориальную доску на стене церкви под мраморным бюстом капитана Юлиуса Болито, павшего в бою в 1664 году.
Духи их отцов
Встанет с каждой волны;
Для колоды это было поле славы,
И океан был их могилой.
Эти слова говорили сами за себя, особенно для собравшихся в старой церкви моряков, моряков флота и береговой охраны, рыбаков и матросов с пакетботов и торговцев, которые плавали по всем волнам круглый год. Море было их жизнью. Оно же было и врагом.
Он почувствовал это, когда в церкви в последний раз зазвучал «Гимн моряков».
Он услышал грохот одиночного выстрела, похожего на тот, что предшествовал богослужению, и увидел, как Адам обернулся, чтобы посмотреть на своего первого лейтенанта. Люди расступились, давая семье возможность уйти. Леди Кэтрин протянула руку, чтобы коснуться рукава Фергюсона, когда та проходила мимо; он увидел, как вуаль прилипла к её лицу.
Он снова подошел к окну. Свет всё ещё горел. Он пошлёт кого-нибудь из девушек разобраться с этим, если Грейс будет слишком потрясена, чтобы сделать это.
Он снова вспомнил о кораблекрушении. Адам приходил в дом, когда там гостила молодая жена вице-адмирала Кина; Кин тоже был на борту «Золотистой ржанки».
Зенория из деревни Зеннор. Он знал, что Олдэй подозревал что-то между ними, и сам гадал, что произошло той ночью. Потом девушка потеряла единственного ребёнка, сына от Кина, в результате несчастного случая и бросилась со скалы у печально известного Прыжка Тристана. Он был с Кэтрин Сомервелл, когда они вытащили на берег маленькое, изломанное тело.
Адам Болито определённо изменился. Повзрослел? Он задумался. Нет, дело было гораздо глубже.
Что-то из сказанного Оллдеем запечатлелось у него в памяти, словно эпитафия.
Они так гармонично смотрелись вместе.
Капитан Адам Болито сидел в одном из кресел с высокой спинкой у открытого очага и вполуха прислушивался к редким завываниям ветра. Он дул с юго-востока, бодряще; завтра, когда «Непревзойденный» поднимет якорь, им придётся быть начеку.
Он слегка поерзал в кресле, которое, как и его близнец, было одной из самых старых вещей в доме. Оно было отвернуто от тёмных окон, от моря.
Он смотрел на кубок с бренди, стоявший на столе рядом с ним, вглядываясь в свет свечи, который оживлял эту комнату, в мрачные портреты, картины с изображением неизвестных кораблей и забытых сражений.
Сколько же Болито сидело здесь вот так, размышлял он, не зная, что принесет им следующий горизонт и вернутся ли они вообще?
Должно быть, так думал его дядя в тот последний день, когда покинул этот дом, чтобы присоединиться к своему флагману. Оставив Кэтрин снаружи, где теперь царила лишь темнота, за исключением коттеджа Фергюсона. Его свет не погаснет, пока старый дом не уснет.
Он был удивлён приглашением лейтенанта Гэлбрейта присоединиться к нему в церкви; насколько Адаму было известно, он никогда не встречал Ричарда Болито. Но даже в «Непревзойдённом» он чувствовал это. Что-то утраченное. Что-то общее.
Он гадал, сможет ли Кэтрин заснуть. Он умолял её остаться, но она настояла на том, чтобы проводить Нэнси до её дома в соседнем поместье.
Он стоял и смотрел на лестницу, где она прощалась. Без вуали она выглядела напряжённой и усталой. И прекрасной.
«Это было бы плохим началом для тебя, Адам. Если мы останемся здесь вместе, появится пища для сплетен. Я бы избавила тебя от этого!» Она говорила так убедительно, что он почувствовал её боль, тоску, которую она пыталась сдержать в церкви и после.
Она оглядела эту самую комнату. Вспоминая. «У тебя новый корабль, Адам, так что это должно стать твоим новым началом. Я буду следить за всем здесь, в Фалмуте. Теперь он твой. Твой по праву». И снова она говорила так, словно хотела подчеркнуть то, что сама уже предвидела.
Он резко подошёл к большой семейной Библии, которая лежала на столе, где она всегда лежала. Он перечитал её несколько раз: в ней была история семьи моряков, почётный список.
Он с большой осторожностью открыл её на странице, представляя себе лица, наблюдающие за ним, портреты за его спиной и вдоль лестницы. Отдельная запись была написана знакомым, размашистым почерком, который он узнал и полюбил по письмам от дяди, а также по различным судовым журналам и донесениям, когда служил у него младшим офицером.
