Текст книги "Сердце и корона"
Автор книги: Алекс Айнгорн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
– Вы? – переспросила Изабелла, бросая недоумевающий взгляд на его худые нервные руки, не выглядевшие сильными.
– Да, я. Он был очень силен, мой дед, но с виду никак нельзя было сказать. И кузнец он был отличный. Потом бабушка умерла. Она долго болела и все просила деда, чтобы он деньги, которые она скопила за свою жизнь, да так и не потратила на себя, истратил на мое образование. Она всегда любила меня больше сестер, не знаю, отчего. Мать рыдала и кричала, что Мадлена, моя старшая сестра, так и останется старой девой без приданого, если дед и отец согласятся с волей бабушки. Но дед велел сделать все, как просила бабушка, иначе ей не будет покоя на небесах. Ведь это было ее последнее желание. Отец, как всегда, послушался деда, вот меня и отправили в столицу учиться. С тех пор… У меня нет больше семьи. Не было дня, когда я приезжал повидать их, чтобы меня не попрекали этими злосчастными деньгами. Я бывал дома все реже, предпочитая оставаться на короткие каникулы в коллеже, тогда как другие разъезжались по домам. Мадлена и правда замуж не вышла, – он криво усмехнулся, – не думаю, что приданое помогло бы ей. Она немного похожа на меня, и это не придает ей ни красоты, ни женственности, ни сердечной доброты. Потом мне удалось устроиться к г-ну Брияру секретарем, по рекомендации одного из моих учителей. Он был безнадежно глуп и самодоволен до невозможности. Мы с ним так и не поладили. Он поносил меня, как мог, а я грубил ему. В конце концов он вышвырнул меня вон. Я искал другого места, но не нашел. Я попытался вернуться домой, но это не было хорошей идеей. Мадлена не скрывала ненависти, мать раздражения. День и ночь они попрекали меня истраченными деньгами. Элизабет к тому времени вышла замуж и покинула дом. Я пытался помогать отцу, деду, но у меня получалось из рук вон плохо. У меня не лежала душа к такой работе. Тогда я сбежал от них в столицу. Но и здесь меня никто не ждал. Я метался по городу, перебиваясь случайными заработками. Именно тогда я пришел во дворец. Это не было моей последней надеждой, потому что я и не надеялся на чью-нибудь поддержку. Между тем деньги мои кончались, жить было негде. По счастью, я встретил Антуана. Я знал его с детства. Когдато он был благовоспитанным чистеньким мальчиком со смешной серебряной шпагой. Ему нравилось убегать от заботливых слуг, опекавших его на каждом шагу, к вольному товарищу. Его графиня-мать очень ругала его изза меня… Он был чудесным другом, таких не найти больше. А теперь его нет, а я остался совсем один. Несправедливо. Лучшие отчего-то всегда первыми оставляют этот мир, сударыня.
Изабелла, которая внимательно слушала, вздрогнула. Не часто Орсини хвалил других. Чаще язвительная критика звучала из его уст, чем доброе слово.
– Он так и остался благовоспитанным мальчиком, – заметила она. – Он всегда слушался других.
– Вас, например.
– И меня тоже. Мое мнение часто заменяло ему свое. А это несколько странно в мужчине.
– Как непоследовательны женщины. Вы требуете поклонения, а добившись его, теряете всякий интерес к жертве. Грустный закон жизни, не так ли?
– Вы, должно быть, подумали о Жанне?
– Я не имел в виду эту девушку, – сухо сказал Орсини, проливая целительный бальзам на сердечную рану Изабеллы. – Я говорю о вас и о том, кого нет больше с нами.
– Что ж, так было угодно богу.
– Разве Иаков был богом, сударыня?
– Не заставляйте меня ненавидеть вас. Вы сердитесь? За что? Что я должна, по-вашему, сделать? Потратить всю свою молодость на воспоминания?
Орсини не ответил. Он поднялся, заметив, что засиделся у королевы до ночи. Изабелла, глядя ему вслед, вдруг отчаянно пожалела заносчивого самоуверенного мальчишку, который управлял ее государством, командовал ею и страдал из-за потери того, что ему никогда и не принадлежало.
– Хотите, Орсини, я поговорю с Жанной? – вдруг крикнула она ему в порыве самоотречения и любви. Молодой министр сдержанно глянул ей в лицо.
– Что вы, сударыня? – равнодушно произнес он. – Этого вовсе не нужно делать.
Изабелла на миг почувствовала себя счастливой.
Разговор с Орсини во многом успокоил королеву, однако же она все еще не могла поверить, что свадьба расстроилась окончательно и бесповоротно. Жанна все еще могла одуматься, осознав, сколь велика пропасть между нею и объектом ее любви. Потому, а отчасти оттого, что сама она была привязана к Жанне и во многом была ей обязана, Изабелла решила немного поторопить события.
На другой же день она поближе познакомилась с Миньяром. Она прогуливалась по парку, разбитому вокруг дворца, мимо клумб с редкими цветами, источавшими сладкий аромат, рассеянно поглядывая по сторонам. Миньяр был с другими придворными, и Изабелле выпал случай разглядеть его получше. Он был безусловно хорош собой, и королева мысленно отметила, что не может упрекнуть камеристку в дурном вкусе. Он неплохо держался, был вежлив и сдержан. Разведка успокоила королеву. Орсини, несомненно, проигрывал Миньяру, как всегда проигрывал обаятельному Рони-Шерье. Но любовь сотворила чудо, и Изабелле не было дела до того, насколько правильны черты его лица. Миньяру не показался странным внезапный интерес к нему королевы, он воспринял это как естественное следствие его добродетелей, и вскоре она смогла пригласить его к себе, не боясь вызвать недоумение. Она заговорила с ним о всяких пустяках. Миньяр развеселился и стал рассказывать королеве придворные сплетни. Ей только того и надо было.
– Я слышала сплетню и о вас, – поймав удобный момент, сказала Изабелла как можно спокойнее. Миньяр склонился в ожидании.
– Могу я узнать – какую?
– Я, кажется, имела удовольствие слышать, что вы женитесь.
– На ком, государыня?
– Не припомню, ей-богу. Я как раз хотела у вас об этом спросить. Кто же она? – как королева она имела право на нескромность.
– Сожалею, государыня, но я пока не подыскал себе невесты. Эта сплетня безосновательна.
– Жаль, очень жаль. Я уже придумала было свадебный подарок. Но, возможно, у вас есть на примете хорошенькая девушка. Я обязуюсь помочь вам завоевать если не ее сердце, то сердце ее родителей.
Миньяр вспыхнул и смешался, и она решила, что он, по крайней мере, скромен.
– Хотите жениться на м-ль де Берон? Графиня, богата.
Она старалась, чтобы все это выглядело игрой, но внимательно следила за выражением его лица.
– О государыня, мне кажется, что м-ль де Берон не из тех женщин, которые могут обеспечить счастье мужчины. Злой нрав – плохое приданое.
– Вот как! Можно выбрать девушку помягче. Что вы скажете о м-ль д’Алмейд?
– Государыня, девица вроде м-ль д’Алмейд годится более быть женой зажиточного горожанина, нежели дворянина.
– Отчего так?
– Она не слишком умна и слишком робка.
– Вы привередливы. Робка? Тогда м-ль де Моль. Она не робка.
– Государыня, даже королева не смогла бы заставить меня жениться на девице подобного пошиба.
Изабелла засмеялась, вертя в руках молитвенник в черном шелковом переплете.
– Да, – сказала она, – для вас все женщины, кажется, с недостатками. Кто же еще подойдет вам, месье де Миньяр? М-ль Лашеню, олицетворение добродетели?
Миньяр задумался и искренне вздохнул.
– Она прелестна, государыня. Человек с моим происхождением может позволить себе жениться на незнатной девушке. Но я небогат, а у нее ничего нет. Мужчина не должен жениться на девушке, если не может обеспечить ей такую жизнь, на которую она вправе рассчитывать.
– Жанна неприхотлива.
– Но когда-нибудь она бы попрекнула меня бедностью. Ведь она может сделать лучшую партию, я слышал, она помолвлена с маркизом де Ланьери.
– Это неправда, – строго объявила королева. Миньяр замолчал.
– А что бы было, если б Жанна обладала приданым, скажем, в десять тысяч?
– Государыня, однако же это невозможно.
– Все же?
– Тогда я почитал бы за счастье предложить ей свою руку, ваше величество, однако…
– Постойте, почему вы не допускаете мысли, что я могу дать приданое за своей доверенной камеристкой и подругой? Разве я не королева?
Миньяр отступил, уставившись на королеву округлившимися глазами.
– Я даю за ней приданое, это решено.
– Вы это всерьез, ваше величество?
– Несомненно.
Миньяр осознал, что разговор начат неспроста, и королева на самом деле хочет, чтобы он женился на Жанне.
– Но ведь мадемуазель Лашеню может отказать.
– Она не откажет, – уверенно сказала Изабелла.
– Почему вы столь уверены, государыня?
– Мой секрет. Но вы действительно хотите на ней жениться? Я была столь настойчива, что теперь боюсь, как бы вы не поняли меня превратно.
– Если преграда… – с сомнением начал Миньяр.
– Забудьте о преградах, – перебила его Изабелла.
– Я счел бы высшим счастьем связать с ней жизнь.
– Если вы не сомневаетесь, я пошлю за ней.
Он кивнул, не зная, как понять то, что происходит. Краска залила его лицо, и даже его лоб и подбородок стали пунцовыми. Но Изабелла не собиралась дать ему придти в себя. Она лично вышла позвать Жанну.
– Там кое-кто просит твоей руки, Жанна, – улыбаясь, сказала Изабелла. Девушка ахнула, подумав об Орсини. Изабелла догадалась о причине ее молчания.
– Я и не знала, что господин де Миньяр интересуется тобой. Для меня сюрприз его предложение.
Изабелла почувствовала, что Жанна медленно оседает. Она легонько встряхнула ее.
– Жанна, Жанна, очнись!
Королева поставила ее на ноги и подтолкнула к двери.
– Иди же. Он ждет тебя.
Изабелла взяла ее под руку и едва ли не втащила в комнату, где ожидал жених. Они нерешительно приблизились друг к другу. Миньяр взял тонкую ладонь Жанны и поднес к губам. Вдруг хлопнула дверь, и бесцеремонно зашел Орсини, сразу разрушив идиллию. Под мышкой он нес папку с бумагами. На пороге он замер, пытаясь понять, что произошло, отчего Миньяр и Жанна поспешно отскочили друг от друга и мучительно краснеют, глядя себе под ноги. И почему королева кусает губы в досаде. Наконец, он все понял, бросил на Изабеллу взгляд, полный жгучей ненависти, и вышел, громко хлопнув дверью. Королеве стало стыдно до слез. По существу она предала его, использовав его признание для того, чтобы устроить судьбу подруги. Она вышла вслед за ним и позвала его, но Орсини не откликнулся. Она побежала следом по коридору, и каждый ее шаг гулко отдавался в тиши, но она настигла своего министра только у дверей его комнат. Впервые она увидела яркий румянец на его бледных щеках.
– Вы не поняли, – задыхаясь, сказала она, – разве я не обязана позаботиться о счастье моих подданных, всех без исключений? Всех моих друзей. Разве вы не отказались претендовать на ее руку? Иначе бы я не стала… содействовать их… сближению. Поверьте, я забочусь о Жанне.
– Вот и подите к ним, мадам, – бешено сказал Орсини и захлопнул дверь прямо перед самым носом королевы. Она осталась стоять снаружи, изнемогая от желания постучать, но не смея выставлять себя на посмешище.
Несчастная, с неприятным грызущим чувством вины в душе, Изабелла вернулась в свои покои. Жанна и Миньяр ушли, боясь присутствовать при безобразной ссоре между королевой и министром. Изабелла присела, закрыв ладонями пылающее лицо. Ее сердце ныло. Она готова была просить у Орсини прощения, если б только это безрассудство чем-то помогло ей.
Орсини был вспыльчив, но не особенно злопамятен, и позабыл о "проступке" Изабеллы скорее, чем можно было ожидать. Собственно, он ничего невероятного к Жанне не испытывал, и его обида прошла столь же быстро, как вспыхнула. Для Изабеллы было огромным облегчением видеть, что Орсини перестал сердиться на нее и вновь повеселел.
Вскоре сыграли свадьбу, и Жанна стала – мадам де Миньяр. К удовольствию Изабеллы, они остались при дворе, и она не лишилась подруги. Зато соперницами, она полагала, им уже не быть. Тем не менее, даже без невесты, Орсини был далек от нее. Она напрасно терзалась – он не переменился, был ее первым министром, вел себя несколько вольно, но в пределах приличий. Они часто виделись, но беседы их не выходили за пределы вопросов управления государством и расходов казны. Он не избегал ее, но и не искал встреч.
Как-то раз произошло одно событие, сильно потревожившее обоих. Виной тому была рассеянность Изабеллы. Однажды утром, после одинокого завтрака, Изабелла села писать письмо брату Оливье. На столе у нее был живописный беспорядок – листы бумаги, перья, черновики документов, на которых можно было узнать то ее руку, то руку ее первого министра, – все было разбросано без видимой системы, и никто из слуг не решался прибрать их. Поразмыслив, королева достала свой дневник в кожаном переплете, на котором было вытиснено ее имя и год рождения. Надеясь в преклонном возрасте написать мемуары, увековечившие бы ее жизнь, и не полагаясь на девичью свою память, она вела дневник, не столько отмечая там все события, взволновавшие ее, сколько поверяя ему свои сердечные тайны, сделав своим единственным наперсником. Потому имя Орсини было частым гостем его страниц. Заботясь об аккуратности записей, Изабелла вначале писала все на отдельных листах, а удовлетворившись написанным, подшивала листок в дневник. Так что, вооружившись пером, Изабелла взяла чистый лист и набросала все то, что жгло ее изнутри, что она так сильно хотела высказать вслух – и не могла. Хотя никто не смел даже в руки взять ее дневник, она на всякий случай вместо имени своего министра и возлюбленного ставила одну только его первую букву "О". Как никак, у нее могли найтись недоброжелатели, которые бы использовали ее секрет против нее же. Пробежав глазами написанное, Изабелла осталась недовольна. Многие фразы показались ей избитыми, кое-какие – чересчур вольными. Решив позже начать все заново, она взялась за письмо к брату. Письмо было личное, она давно предоставила Орсини общаться с Оливье на государственном уровне. Однако в качестве первого министра Орсини всегда читал ее письма, и скрепя сердце, она с этим мирилась, потому что знала за собой такой грех – увлекшись, писать брату не то, что ему, королю соседней страны, следовало бы знать. Увы, она была обыкновенной женщиной и видела в Оливье лишь любимого, единственного своего брата.
Она как раз кончила письмо, как явился секретарь, посланный Орсини поторопить ее. Ее королевское величие уже давно не коробило подобное проявление характера Орсини. Она велела секретарю обождать и поспешно принялась искать конверт, но он куда-то исчез. Раздосадованная королева сделала новый, вложила в него листок и передала секретарю, который сразу же поклонился и ушел. Изабелла снова стала искать не нужный уже конверт, ей неприятно было, что он пропал. Наконец, конверт нашелся среди бумаг. Проклиная беспорядок, который она сама и натворила, Изабелла принялась складывать рассыпающиеся бумаги в стопку. Вдруг ее внимание привлек знакомый листок, и она узнала собственное письмо к Оливье. Но она отчетливо помнила, что ложила что-то в конверт. Но что?
– О Боже! – воскликнула она. – Что же я положила в него?! Что?
Звать секретаря было поздно, ясно было, что поручение уже им исполнено. Изабелла припомнила, что лежало на столе и расстроилась окончательно. Она поняла, что бросила впопыхах в конверт страничку из дневника. Конечно же, она писала на одинаковой бумаге одними и теми же чернилами. Листки были похожи, очень похожи, и королева спутала их. Теперь ей оставалось одно – молчать в надежде на деликатность Орсини.
Первый министр сразу понял, что Изабелла просто ошиблась. Он увидел, что в письме нет ни подписи, ни обращения. Первым его побуждением было отослать конверт королеве, но любопытство взяло верх, и он прочитал то, что послала ему судьба. Когда Орсини принес Изабелле ее письмо, ему казалось, что она не догадается о его нескромности. Но ей достаточно было глянуть на него, чтобы понять – он удовлетворил-таки свое любопытство. Слишком уж бегал его взгляд, обычно прямой и открытый, слишком нервно он покусывал свои губы. Вслух Изабелла поблагодарила Орсини, не касаясь своей ошибки, а мысленно воздала хвалу провидению, что ей не дано было написать заветное имя полностью и дать такой козырь в руки молодого честолюбца. Теперь ей хотелось узнать, о чем он думает и какие строит догадки.
Она вспомнила, что комнаты Орсини граничат с комнатами ее фрейлины м-ль де Моль, которая отпросилась на три дня, чтобы съездить домой. Правда, королева ни минуты не верила, что м-ль де Моль способна поехать повидаться с престарелыми родителями, но отпустила ее. Королева надела маску, завернулась в длинный плащ, взяла запасные ключи от дверей комнат де Моль и отправилась туда. Ей посчастливилось пробраться незамеченной. Она знала, что дворец построен таким образом, чтобы при желании можно было слышать, а порой и видеть, что делается в соседних апартаментах. В стене спальни м-ль де Моль был глазок, а с помощью специальной трубки можно было слышать, о чем говорят соседи. М-ль де Моль, естественно, об этом и понятия не имела. Впрочем, и Орсини не подозревал, что за ним могут следить. Изабелла не видела своего министра, но отчетливо слышала его шаги.
– Что за черт! – выкрикнул он вдруг. – Да кто же это?!
Изабелла затряслась от волнения, сообразив, что молодой человек пытается понять, кто ее таинственный возлюбленный. Она прислушалась, едва ли не надеясь, что он догадается.
– О как стучит мое сердце, когда я вижу тебя… – пробормотал он, как видно, не в первый раз. – Но это можно читать по-разному. "О" – какая мерзкая буква. Восклицание? О! Как стучит мое сердце, когда я вижу тебя! Может быть, так?
Изабелла решила, что было бы неплохо, если б он остановился на этом варианте. Но он несколько раз повторил вслух эту фразу и с досадой вздохнул.
– Там стояла точка, – тихо сказал он сам себе, – а значит, то была начальная буква имени, может быть фамилии. Впрочем, она могла случайно поставить точку, ведь писано начерно. Или все-таки имя? Тогда чье? О… Оливье?
Он умолк на несколько секунд, и она испугалась, что ничего больше не узнает.
– Это не может быть Оливье, Оливье ее брат! Но ведь и не родной… Нет, нелепость, она знает его с младенчества и всегда считала за брата. Если бы она тайно любила его, разве она влюбилась бы в Антуана? Но почему влюбилась? Может, она и писала о брате? Она любит его, как родного. Нет, нет, таких слов о брате не говорят, это уж слишком! Оливье здесь не при чем. О… Хм, Оринье? Он давно женат, королева благословила этот брак. Она никогда не говорит о нем, не упоминает его имени, всегда была равнодушна к нему, ничем его не отличала. О… Одному Богу известно, о ком это она… О… Огюст? Огюст Бустилон? Она его ненавидела. Маска любви? Она так бесновалась из-за его смерти, твердя, что бедняга Антуан убийца. Может ли он быть тем человеком, которого она любила? Стоп, писано о живом, явно, о живом. Да, и она едва не казнила его. И казнила бы, не вернись Антуан прямо на казнь. Кто же это, черт возьми? Сен-Поль? Его звали то ли Огюстен, то ли Огюст. Тьфу, ничтожество. Наверняка, на три четверти сплетни. Больше никого и не припомню… О… Я? – он фыркнул. – Бессмыслица. Смешно подумать, – он продолжал вполголоса перебирать знакомые имена придворных.
Изабелла яростно топнула ногой. Что за наваждение? Что она сделала такого ужасного? Как умудрилась так оттолкнуть от себя человека, что у него в голове не укладывалась хотя бы возможность любви к нему ее, Изабеллы? Ей хотелось побыть одной, попытаться понять и себя, и этого человека.
Выпроводить Орсини на время из дворца было несложно. Она сочинила на ходу поручение к Оливье, передала Орсини злосчастное письмо, и он уехал, несколько удивленный ее поспешным решением, но не более того. Судьба тотчас отомстила ей. Вскоре она получила известие, что корабль, на котором отплыл ее министр, во время ужасной бури разбился о скалы.
Казалось, горе должно было б убить ее. Однако же, были ли то признаки безумия или почти звериного чутья, но на нее почти не произвело впечатления известие. Что-то мелькнуло в ее глазах – обреченность, покорность судьбе? – и она отрешенно отвернулась, словно не услышав, о чем шла речь.
Она не верила, что это возможно. День и ночь, каждую минуту она повторяла себе, что это просто невозможно, и Орсини, каким она его знала, не мог так глупо погибнуть, что он выплыл, непременно выплыл и спасся. Она продолжала верить и ждать, отправляла один корабль за другим на поиски, бесплодные поиски, которые не приносили никакого результата.
Все, что было в те дни, прошло мимо нее – даже поднявшаяся в городе паника из-за вспышки чумы. Многие спешно покинули столицу. Где-то через две недели спустя пришло известие о том, что Бланка де Лартуа заразилась этой опасной болезнью и находится при смерти. Затем последовала весть о ее смерти. Но какое значение это имело теперь? Едва ли Изабелла вообще осознала ее кончину.
Королева не напрасно чувствовала, что Орсини не покинул мир живых. Он не прошел еще отмеренный ему земной путь. Его смыло волной и носило по бескрайним соленым просторам, а он отчаянно боролся с бушующей стихией, потому что тоже знал – его путь еще не закончен, и слишком многое осталось несделанным и незавершенным. Он сумел выбраться на берег, вот только берег оказался голой одинокой скалой посреди моря. Орсини остался один среди бездушных камней и шумных звонкоголосых чаек, без воды и пищи, без надежды на спасение. Над ним непрерывно кружили чайки и другие мелкие птицы, густо населявшие скалы, но у него не было ружья, а камнем он не сумел сбить ни одной. Он выбрался на берег во время отлива, но скоро вода начала прибывать, и Орсини вынужден был вскарабкаться на скалу и вытянуться на плоской площадке, согнав оттуда обитателей, упорно пытавшихся клюнуть его. Еще выше на скалах эти птицы вили свои гнезда, высиживая свои голубоватые в крапинках яйца, но гладкие отвесные каменные глыбы не предназначены были для лазания. Сначала птицы боялись его, что внушало слабую надежду дождаться живых людей, но скоро они привыкли к нему и смело садились рядом, словно он был одним из валунов. Он мужественно сносил голод и одиночество, хотя отчаяние начинало захлестывать его. Вокруг были камни, только камни, не было даже жалкого деревца, чтобы сделать плот. Можно было броситься в воду и поплыть наудачу, возможно, утонуть, но избежать страшной голодной смерти. Только Орсини отчетливо помнил, что ближайший остров не менее, чем в полусутках пути, и у него никак не достанет сил добраться туда вплавь. Он лелеял свои надежды, привалившись к каменному своду и вглядываясь в туманную сине-зеленую пустынную даль. Потом, когда не осталось сил сидеть, он неподвижно лежал на неприветливых камнях, глядя на успокоившееся море. Он знал, что надеяться не на что, что его риф безнадежно затерялся среди ему подобных, но продолжал вглядываться в далекий горизонт, ища на нем незаметную точку, которая могла бы оказаться кораблем.
Как же ему не везло! Глаза закрывались сами собой, и он не знал больше, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь. Судьба просто преследовала его с тех пор, как он появился во дворце Изабеллы. Он криво усмехнулся своим мыслям. Его дважды сажали в тюрьму, раз – Изабелла, и другой раз – Иаков, его пытались отравить, уморить голодом, едва не казнили. Переломанные когда-то ребра до сих пор иногда отзывались болью. Его невеста стала женой другого, единственный друг сложил голову на плахе. И вот достойным венцом его карьеры была бы долгая мучительная смерть на необитаемом рифе. Сознание все чаще покидало его. Но он выплывал из забытья, приподнимал воспаленные от постоянного ветра веки и обыскивал взглядом неподвижную водную гладь. Иногда ему сильно хотелось узнать, огорчена королева его гибелью или нет, но эта мысль исчезала под напором невыносимого голода и жажды. И Орсини терпеливо ожидал смерти как избавления от страданий.
Его полумертвым нашли контрабандисты, которые высадились на берег во время отлива. Здесь они часто останавливались посовещаться, разделить прибыль и настрелять птиц в дополнение к скудным порциям солонины, которой кормились в море. Их капитан Хромой Грегор был весьма удивлен, заметив среди причудливой россыпи каменных глыб человека. По его приказу, несколько его товарищей забрались на скалу, посмотреть, жив ли он. В считанные минуты ему доставили неподвижное тело. Грегор склонился над ним.
– Он дышит, – сказал старый контрабандист, прислушиваясь. – Черт меня возьми, да ведь он еще живой!
Они принялись вливать ему в рот воду по каплям. Орсини медленно приходил в себя.
Старый капитан покачал головой.
– Если в ком-то столь сильна воля к жизни, не нам спорить с судьбой. Несите его на баркас, ребята. Живее!
Несмотря на жалкий вид его одежд, он не смог бы скрыть свое нынешнее положение в обществе. И когда Хромой Грегор пожелал узнать, кого спасла его команда, он постарался проявить всю осторожность, на какую был способен.
– Я маркиз де Орсини, – ответил он, не желая, чтобы в нем узнали автора жесткого закона о борьбе с контрабандой. Несмотря на нелады с законом, спасшие его люди оказались простыми и сердечными. Грубоватая забота, которую он ощущал, значила для него больше, чем равнодушная предупредительность его многочисленных слуг во дворце. Молодой и здоровый, он быстро пошел на поправку, на другой день уже был в состоянии вставать, а еще через день вовсю помогал спасителям справляться с непогодой.
Однако же когда Орсини выразил желание высадиться на берег, они помрачнели. Хромой Грегор не любит разглашать своих тайн.
– Вы знаете наши лица и наши имена, знаете наши излюбленные места. Не хотелось бы, чтобы однажды нас посетила королевская флотилия, – хмуро сказал ему хромой капитан.
– Я клянусь молчать, – обещал им Орсини, но его слово ничего не значило здесь. Ему верили сердцем, но люди, избравшие себе такой путь, слушались разума, а не сердца.
– Мы не можем рисковать, – говорили ему. – Оставайтесь с нами. У вас смелое сердце и сильные руки. Мы возьмем вас в долю.
Орсини покачал головой.
– Мне нужно возвратиться.
– У вас есть семья? – Орсини не хотелось лгать людям, которые были искренни с ним, и он ответил уклончиво.
– Меня ждет женщина.
– Невеста? – он заколебался, но согласился, кивнув головой:
– Невеста.
– Красивая? – спросил Хромой Грегор с интересом.
– Очень.
– Блондинка?
– Брюнетка с голубыми глазами.
Грегор поцеловал кончики пальцев в знак одобрения.
– Знатная дама? – Орсини замялся.
– Не слишком.
– Жаль красотку, – контрабандист дружески похлопал его по плечу и встал. – Но мы не можем вас отпустить.
Орсини пришлось запастись терпением. Большую часть времени он проводил в открытом море, в порту за ним присматривали люди Грегора, но их внимание все ослабевало и ослабевало. Однажды он сумел отправить письмо, сообщая во дворец о своей участи. Возможно, это и было предательством по сути своей. Однако… Не удерживали ли его против его воли, вынуждая успешно трудиться, нарушая собственный закон? Давало ли это ему право подставить своих товарищей под удар? Для того есть высшие силы – чтобы судить его дела.
Никто не видел, как рыдала королева, прижимая к сердцу весточку от своего министра. Он жив! Пусть не с ней пока, но жив! Не зря он молилась, не зря верила в его силу и отвагу. Теперь она отправит корабль ему на помощь, и они снова будут вместе! Она не знала куда деваться от радости. Она осчастливила церковь св. Лючии кругленькой суммой из своей казны (Орсини устроил бы ей основательную взбучку за это, но он был далеко). Изабелла не в силах была больше ждать. Она сама отправилась навстречу своей любви.
Они встретились на корабле, который атаковал жалкое суденышко контрабандистов и отобрал у них пленного министра. Изабелла снарядила бы целый флот, если бы потребовалось. Ее едва уговорили остаться в безопасном месте, пока еще шел бой. Она готова была ринуться под пули. От нетерпения она металась по каюте, роняя все, за что бы ни взялась. Наконец ей сообщили, что Орсини в целости и сохранности доставлен на борт. Она поспешила увидеть его, не замечая, что он весь в копоти от пороха, что его голова повязана покрытым сажей цветным платком на пиратский манер. В порыве благодарности, любви, безумья она обвила руками его шею и, приникнув к нему на мгновение, воскликнула:
– О Боже милосердный! Вы живы! Если б вы погибли, я бы не пережила!
Орсини нагнулся было к ее губам, момент был самый располагающий, но раздались шаги за дверью, и он отпрянул, выпустив ее из рук. В суматохе у них больше не было шанса остаться наедине, и они вели себя как обычно
– как королева и ее первый министр – сдержанно и вежливо.
Орсини не давали покоя вырвавшиеся у королевы слова. Он и готов был приписать их радости встречи, но самолюбие заставляло его искать причину глубже. По сути, первая женщина в королевстве, облеченная всей полнотой власти, да еще и красавица, призналась ему в любви! Если б он осторожно и деликатно постарался вызвать Изабеллу на откровенность, она не сумела бы отказаться от своих слов, сказанных от всего сердца. Однако Орсини совершил ошибку, вспугнув королеву резкостью.
Уже во дворце, застав ее в обществе одной лишь Жанны, он увлек ее за собой в увитую плющом беседку и там принялся допрашивать. Растерянная Жанна осталась в одиночестве в саду.
– Скажите правду, вы любите меня? – спросил он без всяких предисловий. Королева испуганно глянула на него.
– Вы меня любите? – повторил он.
– Вы задаете мне странный вопрос…
– Намедни вы сказали мне слова, которые невозможно истолковать двояко. Вы дали мне понять, что неравнодушны ко мне. Это так?
– Да оставьте же меня. Мне больно, – она вырвала у него руку, которую он крепко сжал в своей. – Пустите мою руку!
– Вы будете отвечать?
– Это не тема для беседы между королевой и ее министром.
– Нет, тема. И отличная тема. Я хочу слышать ваш ответ. Да или нет?
– Вы забываетесь, Орсини!
Он вспылил.
– Не ломайтесь же, мадам. Вам же несложно ответить. Нет или да? Если мне послышалось, имейте силу сказать об этом.
– Я не желаю отвечать! – закричала она. – Подобная неделикатность с вашей стороны просто возмутительна!
– Вы ответите, клянусь вам! Ну же! Это так? Да или нет?
– Нет! – крикнула Изабелла, оттолкнув его в гневе.
Они с полминуты глядели друг на друга, негодующие и раскрасневшиеся. Орсини почувствовал, что попал в глупое положение. Он резко повернулся и вышел. Жанна сидела на скамейке, взволнованно заломив руки.
– Тебя зовет королева, Жанна, – бросил Орсини, не останавливаясь около нее и не замечая ее удивленного взгляда. Она тут же поднялась и поспешила к Изабелле, оставшейся в беседке.
Вот теперь Орсини понял, каково приходится влюбленным, то, чего он никогда раньше не знал. Никогда никого не любивший, не знавший страстей, кроме тщеславия, он с недоумением находил в себе незнакомую прежде смесь нежного томления, надежды, тоски, разочарования, обиды, ревности. Все чаще он, выронив перо, замирал у окна, растрачивая время на бесполезное и унылое наблюдение за королевой. Она прогуливалась по парку в сопровождении Жанны и Миньяра, и Орсини невольно кусал губы от едва сдерживаемой ярости. Ему казалось, – она женила Миньяра на Жанне лишь для того, чтобы всегда иметь под рукой. Тревога снедала его. "Никто не может ее заподозрить в склонности к нему, – думал он. – Ведь он супруг ее доверенной камеристки, и она сама их поженила." Он увидел, что Изабелла послала за чем-то Жанну, и осталась наедине с Миньяром. Горло сжималось, и в сердце клокотал пожар. Воображение рисовало страшные картины коварства и лжи. В мозгу крутилась одна и та же мысль: "Она отвела всем глаза. Теперь осыпает его милостями. Жанна ничего не подозревает, глупая девчонка, думает, этот столичный хлыщ польстился на нее. А он метит куда выше!" В смятенной душе молодого министра нашло приют злое и разрушительное чувство ревности, горькой и невыносимой, как жажда. "Вот кто сменил Антуана в ее сердце – Миньяр, – думал он. – И как я раньше не догадывался."
