Текст книги "Сердце и корона"

Автор книги: Алекс Айнгорн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

"Орсини, – писала она, – последний мой друг, простите меня. Я не смогла спасти Антуана, обрекла вас на судьбу, может быть, более горькую, чем его. И сейчас я ничем не могу вам помочь. Мне самой не помешал бы спаситель…Впрочем, если вы увидитесь с Бонди, он вам расскажет, что тот мир, что вы знали, больше не существует. И нет более Изабеллы Аквитанской, королевы. Я боюсь писать вам долго, вдруг зайдет этот человек и увидит, чем я занята, – вот, до чего я дошла! Мне так жаль. Не знала я, что выйдя замуж, я подпишу смертный приговор себе и своим друзьям. Простите, я была слишком поспешна в своем решении и слишком наивна, веря в честность королей. Прощайте."

– Не ваша вина, Бонди, – сказала она ему позже, – если Орсини не получит ее. Берегите себя.

Теперь все ее надежды основывались на верном королевской семье бароне де Бонди. В нем никто не видел особой преданности королеве, никто никогда не связывал их имена, так что никто из окружения короля не заподозрил, что он хочет ей помочь. Бонди вернулся через несколько недель. Все эти долгие дни жизненные силы Изабеллы поддерживала надежда узнать хоть что-нибудь об Орсини. Бонди вернулся, но поговорить с королевой наедине было невозможно. Придворные дамы не покидали ее ни на минуту. Хоть одна из них постоянно находилась с ней в комнате. Она видела Бонди при утренней церемонии одевания, и во время вечерней церемонии отхода ко сну. Она сверлила его долгим испытующим взглядом, ища ответов на свои бесконечные вопросы, пытаясь хотя бы понять по его безмятежным глубоким карим глазам – жив ли Он. Бонди же в свою очередь бродил неподалеку от апартаментов королевы, ища возможность встретиться с ней. Он рискнул просить ее об аудиенции, но был жестоко разочарован – ему позволили пройти к ней, но мадам де Богаи непрерывно плела кружева, сидя подле ее величества. Страх за Орсини придал Изабелле смелости.

Бонди вынужден был плести чушь, рассказывая ей какую-то путанную историю об куске поля, на который претендует его сосед, и выпрашивая ее вмешательства, лишь бы оправдать свой приход. Изабелла рассеянно кивала, не слушая его.

– Ваше величество, – наконец, почти не шевеля губами, прошептал Бонди. – Где мы сможем поговорить?

– Нигде. Так вы говорите, сосед ваш самовольно посадил фасоль на вашей земле?

– Испортил весь вид из беседки. А подземный ход?

Изабелла горько усмехнулась.

– Король давно велел засыпать его. Его больше нет. Однако же… – она почти позабыла о мадам де Богаи в углу. – Вы знаете об его существовании? Ведь это была тайна. Вам сказал Орсини, да? Вы его видели?

Она вынуждена была застыть на месте, придав лицу бесстрастие – вошел Иаков, и его глазки-бусинки обожгли ее недобрым огнем. Бонди пришлось срочно ретироваться, повторив при короле часть своей легенды, чтобы отчасти притупить его подозрительность.

Но Изабелла не сдалась. Ей удалось сказать барону, чтобы он изложил все, что можно, в письме, а она уж постарается взять его у него. На вечер был назначен прием иностранных послов. Посол, граф Фейхиль, знал Изабеллу еще незамужней, и она надеялась, что в его присутствии король даст ей хотя бы видимость свободы.

Итак, пока посол витиевато рассказывал о чести, которую ему оказали, приняв его столь пышно, Изабелла громко подозвала де Бонди.

– Господин де Бонди, подайте мою шаль, будьте столь любезны. Я совсем продрогла.

Бонди отыскал шаль и подал королеве. Записка, зажатая в его пальцах, упала на колени королеве, которая тотчас накрыла ее бахромой шали. Мадам де Сент-Жуан, не спускавшая с нее глаз, подошла к королю и пискнула ему на ухо: "Ее величество взяла у Бонди письмо". Король лениво пожал плечами.

– Мадам, что за дела могут быть у Бонди с королевой? Я уверен, что они не любовники, у королевы слишком хороший вкус для этого. Да и, кроме того, наша Изабелла все еще верна красавцу Рони-Шерье, да будет ему земля пухом, ныне покойному. Вам померещилось, мадам.

Изабелла побелела и сунула письмо в рукав платья. Король продолжал насмехаться.

– Но все же, мадам, покажите руки, – обратился Иаков к жене, – и снимите перчатки, ведь не все же питают к вам такое доверие, как я. Ничего нет? И слава Богу, иначе вам бы не поздоровилось, дорогая.

Посол был потрясен этой унизительной сценой. Очнувшись от шока, он встал и демонстративно удалился, высказав перед тем, что ни при одном дворе мира не видел, чтобы так обращались с женщиной, с королевой, да еще и при посторонних.

– Видите, Изабелла, – ехидно заметил Иаков, – ваши выходки ввергли страну в дипломатический скандал. Самому ему было это безразлично.

До глубокой ночи Изабелла не смела прочитать письмо. Несколько часов она притворялась спящей, пока не поняла, что нынче король не посетит ее. Тогда она встала и выглянула из опочивальни. Мадам де СентЖуан спала, мадемуазель де Оринье тоже. Притворив дверь, Изабелла зажгла свечу, поставив ее прямо на пол, чтобы свет не разбудил фрейлин. Наконец она решилась достать из-под подушки записку Бонди и устроилась около своего ложа, скорчившись в углу и подставляя трепещущий листок под бледный свет огонька свечи.

Отчет Бонди был сух, но точен.

"Добравшись до крепости Рено, я увидел, что замок этот неприступен.

– Изабелла удовлетворенно подумала, сколь осторожен и предусмотрителен Бонди. Он оставлял ей возможность утверждать, что он отправился на границу ее государства по собственному почину. Здесь не было ни обращения, ни даже намека на то, что это она интересовалась судьбой узника. – Крепость эта весьма своеобразна, столь своеобразна, что, пожалуй, выдержала бы атаку целой армии, не пострадав при том ни капли. Бежать оттуда никому до сих пор не удавалось. Об этом местные не слыхали даже легенд. Солдат в пять раз более, нежели заключенных. Все, что мне известно, рассказал мне дальний родственник моего старинного приятеля, который служит там сержантом. Наш знакомый никогда не убежит оттуда, разве что научится летать. Я не видел его, но мне сообщили, что он жив, хотя король распорядился не растягивать его заключение слишком уж надолго. Не сложно понять, что это обозначает. Для узника нет нужды использовать пулю или клинок, голод и холод сделают свое дело. Я рассчитывал поговорить с комендантом и попытаться склонить его на нашу сторону, но родственник мой отсоветовал мне. Как он объяснил мне, король недавно сменил коменданта на бездушное и злобное животное, лишенное даже греха жадности. Больше я ничего не мог сделать и с тем возвратился. Единственное ценное известие – он пока еще жив, но времени нет. Если за ближайшие недели, самое большее – месяц, не предпринять ничего, то, кроме молитв за упокой его души, нам нечем будет помочь ему."

Записка Бонди окончательно подломила королеву. Когда Иаков увидел ее наутро, он едва узнал красавицу-жену, такой она выглядела убитой и безжизненной. Несколько смягчившись, он вернул ей некоторых безобидных подруг и фрейлин: Мари д’Алмейд, г-жу де Оринье и Жанну. Ему не было нужды и дальше держать ее в одиночестве. Изабеллу ожидал очередной удар,

– если до сих пор ее ложное материнство оставалось тайной, то теперь Иаков собирался на всю страну, во всеуслышание заявить, что принц незаконен, что его подло обманули, и казнить обманщицу Аргюзон. К такому удару Изабеллу надо было подготовить, ведь сама она не успела еще прискучить садисту, он надеялся еще увидеть ее на коленях.

Увидев свою преданную Жанну, Изабелла невольно прослезилась и обняла ее, как сестру, искренне радуясь, что камеристка жива и здорова. Несмотря на разницу в положении, этих двух молодых женщин связывало их общее прошлое. И кто знает, чье прошлое было счастливее – бедной служанки или королевы, которая покорила сердце одного друга и похоронила его, а другой, любимый, даже в лучшие времена собирался жениться на другой. Весь день королева и камеристка вспоминали ушедшие дни: все разбившиеся надежды, несбывшиеся мечты, канувшие в прошлое радости пронеслись в их памяти, заставив вновь пережить мелкие ссоры, смешные огорченья, все то, что составляло раньше их жизнь, теперь ставшую невыносимой. Только одно имя не слетело с их стыдливых уст – это было имя Орсини.

Иаков сам ни разу не обмолвился о своих жестоких планах. Об аресте и предстоящей казни Жюли она узнала случайно от м-ль де Оринье, которой велено было молчать, но она случайно проговорилась.

Если бы Изабелла навлекла несчастье только лишь на себя одну, кто знает, быть может, в своем смирении она нашла бы себя утешение. Но осознание, что она стала первопричиной бед друзей, любимого человека, других безвинных людей, таких как м-ль д’Аргюзон, которая хоть и не была невинной овечкой, но ничего дурного Изабелле не сделала и вызывала скорее симпатию, чем враждебность, – все это сводило ее с ума.

Она обвиняла себя и в том, что посоветовала любовнице короля посадить своего сына на престол и увековечить свою кровь в династии королей Аквитанских, и в том, что не подписала указ, где приговорила бы Рони-Шерье к смерти, пусть утратив бы навсегда уважение Орсини, но дав ему возможность уехать живым и невредимым. Так, убедив себя, что во всех несчастиях виновата она сама, королева решила спасти положение, рискнув собственной жизнью, и некому было удержать ее.

Впервые Иаков увидел ее такой, с красными от гнева щеками и блеском ненависти в глазах, и он нашел ее восхитительной. Страха в ней не было, только бесконечная ненависть. Она резко захлопнула за собой дверь, и приказала сбитому с толку слуге выйти вон. Иаков чуть улыбнулся. Так ему было еще интереснее. Изабелла плеснула в бокал вина из графина и высыпала содержимое ампулы, которую принесла с собой.

– Вы выполните все, что я требую, Иаков, иначе я выпью этот яд теперь же, – заявила она. – И знайте, письмо, где я рассказываю брату, что вы за человек, уже в пути. Моя гибель не останется неотмщенной!

– Яд? – удивился король, протягивая к переливающемуся алым бокалу руку, унизанную драгоценными кольцами.

Изабелла отпрянула.

– Вы отпустите Жюли д’Аргюзон с миром, оставите в покое ее – и вашего! – сына, освободите Орсини из крепости! Я жду десять секунд, и…

– Да постойте, мадам, – сухо оборвал ее супруг, – я и не подумаю потакать вам, но если вы сделаете глупость и вздумаете сейчас отравиться, то завтра будут казнены все ваши придворные дамы, не только Аргюзон, а еще крошка Лашеню, Бонди, Орсини и кто там еще, кто вам дорог. Или, может быть, вам это все равно?

Изабелла вскрикнула и выронила бокал с отравой. По пушистому ковру расплылось багровое пятно, подобное кровавому. Ей казалось, это разорвалось и пролилось кровью ее истерзанное сердце.

– Вы чудовище! – закричала она в отчаянии. Король расхохотался. И его смех звенел в ее ушах, продолжая звучать в ее мозгу, даже когда он умолк.

– Самоубийство – смертный грех, Изабелла. Разве вы не знали?

Изабелла выбежала вон. Она была доведена до отчаяния. Последние внутренние запреты рушились. Иаков сломал все, что мог.

Разоблачение бывшей любовницы наделало много шума. Скандал затронул и Изабеллу, ее участие в обмане не было скрыто королем. О ней шептались, ее осуждали. Приказ о казни Жюли был подписан и скреплен печатью. Казалось, Иаков просто делал назло жене, наслаждаясь ее страхом и смятением. Бедняжка Аргюзон во всем созналась, рассчитывая на милосердие мужчины, когда-то очарованного ею. Но сердце тирана не смягчилось.

Это стало последней каплей для Изабеллы.

Наутро она явилась к завтраку спокойная и сдержанная, словно ничего не произошло. Она была так спокойна, даже благожелательна, что Иаков решил, что перевоспитание его непокорной жены благополучно закончено. Изабелла подошла к нему, приветливо пожелала приятного дня и поинтересовалась, хорошо ли он спал.

– Мне нравится, когда ты такая, Изабель, – заявил Иаков. Королева заняла свое место у стола и принялась за завтрак. Слуги, одетые в голубые бархатные костюмы, суетились вокруг них. Иаков был самовлюблен и эгоистичен, и это его погубило. Он не искал тайного смысла в перемене нрава жены, считая ее покоренной, словно норовистую кобылу, а ему стоило бы задуматься. Ведь под ногтем указательного пальца левой руки королевы таилась маленькая, но смертоносная щепотка яда. Изабелла улыбнулась мужу. Ослепленный, окутанный ароматом ее духов, Иаков нагнулся к ее губам, запечатлев на них поцелуй. Слуги скромно отвели глаза. А рука королевы мгновенным змеиным броском стряхнула в бокал с вином крупинки вещества, способного избавить ее от последствий роковой ошибки, которую она совершила, потакая упрямой ненависти отца к потомкам младшего брата.

После завтрака король почувствовал себя больным. Заявив, что ему худо, он отложил казнь бывшей любовницы, на которой желал присутствовать, и отправился прилечь. А уже вечером того же дня короля Иакова не было среди живых.

Изабелла не могла скрыть истинных своих чувств.

– Не будет никакого траура, – сквозь зубы проговорила королева, когда ей сообщили, что она овдовела. Это единственное, чем она могла отомстить за свои несчастия. Этикет был нарушен, но ненависть к покойному была настолько сильна, что никто не стал жалеть о нем или осуждать молодую женщину.

Настал момент сведения счетов, освобожденная королева-мать (вдовство сделало ее лишь регентшей до совершеннолетия юного отпрыска короля Иакова, который, как выяснилось, жил в уединенном замке, всеми позабытый, включая своего отца) собрала вокруг себя всех своих придворных. Сама она неподвижно вытянулась на троне. Ее напряженное лицо выглядело застывшей маской.

– Капитан Гайар, – голос королевы Изабеллы прозвучал глухо, но твердо. Тот выступил вперед и почтительно склонился, ожидая распоряжений. – Возьмите этот приказ и немедленно скачите в крепость Рено за моим первым министром, – бедняга Сафон и его помощники печально вздохнули, сообразив, что снова Орсини – "ничтожный провинциал" – будет распоряжаться всем.

– Мадам де Сент-Жуан, – продолжала королева. Дама нервно дернулась.

– Вы освобождены от своих обязанностей при дворе, с этой же минуты. Вы хорошо служили… королю. Прощайте, мадам, счастливого пути.

Она отвернулась, и мадам Сент-Жуан, благодаря небеса, что так легко отделалась, поспешно удалилась.

– Мадам де Богаи… Собственно, вы неплохая женщина… Вы можете остаться, если хотите.

– Благодарю, государыня. Я предпочла бы вернуться домой, к моим родным и друзьям.

– В таком случае, прощайте, мадам.

– Мадемуазель де Оринье, – бесстрастно продолжала говорить Изабелла, – даже ради вашего брата и его супруги, ныне находящихся здесь, я не желаю видеть вас более в своем дворце. Отдайте ваш патент фрейлины и прощайте.

– Мадемуазель д’Аргюзон, – молодая женщина слабо улыбнулась, прижимая к груди спящего сына, с которым теперь боялась расстаться, – я предлагаю вам занять место моей фрейлины, с которого уволена м-ль де Оринье. Но не буду в обиде, если у вас другие планы, Жюли. Вам пришлось пережить немало… Барон де Бонди… Рекомендую вам, господа, самого порядочного человека в государстве. Я дарую вам титул графа, и никто так не достоин его, как вы.

Некрасивое лицо Бонди просияло от гордости.

Изабелла вновь обвела взглядом присутствующих, ища, не обошла ли кого в своем гневе и своей благодарности.

– Все, – пробормотала она, – все свободны, кроме вас, Сафон. Я хочу поговорить с вами, с глазу на глаз.

Старик Сафон остался в пустом зале. В эту минуту ему было совестно перед Изабеллой, что сам он не пострадал от Иакова, и даже не лишился должности.

– Что мы имеем, месье Сафон? – спросила молодая женщина, устало откидываясь на своем троне, словно в кресле.

– Что, государыня? Разоренная земля, измученный королем-иноземцем народ. Нищета вокруг, казненных столько, что на пенсии вдовам ушла бы вся казна. За год покойный Иаков безжалостно обворовал страну, которую считал чужой.

– О, довольно! – воскликнула Изабелла, молитвенно складывая руки. – Скажите одно, но только искренне, маркиз де Ланьери, могу я рассчитывать на него? Сможет он что-то поправить, вернуть хоть отчасти все на свои места?

Сафон не мог не усмехнуться. Ему мучительно хотелось сказать: "Нет, нет и нет! Что вам этот мальчишка?! Сделайте меня первым министром, я и только я сумею все наладить!!!", но он был неглуп и понимал, что королева только рассердится, но не прислушается к его словам. Вовсе она не хотела его совета, – она хотела услышать подтверждение и оправдание своим мыслям. Она хотела, чтобы Орсини остался министром, и ее желание перевешивало любые доводы. Сафон все еще думал, что привязанность королевы к Орсини де Ланьери происходит от тоски за Антуаном, и так полагали многие.

И Сафон сказал правду, подавив зависть:

– Маркиз де Ланьери умен и хитер, как лис. Если он не переменился (и если он жив, – подумалось старику), то сумеет удержать государство в узде и провести всех. Он молод и, в отличие от нас, старых скептиков, не боится менять старое на новое. Его политика – убедить каждого, что ему живется лучше других. Все пойдет на лад, мадам, – Сафон вздохнул, и королева поняла, чего стоило ему восхваление своего соперника.

– Вы очень хороший министр и замечательный политик, месье Сафон, – мягко произнесла она. – Не сердитесь на меня…

Итак, она, королева Изабелла Аквитанская, убила человека. Ее рукой отравлен человек! Она убийца! Силы оставили ее, и королева перестала вставать с постели. Мэтр Бальен, из лучших побуждений вернувшийся ко двору после смерти Иакова, диагностировал у нее нервное расстройство, и велел ей сохранять полный покой. Жанна ухаживала за ней, но Изабелла слабела и все чаще спадала в забытье.

–

В то же время, в крепости Рено, почти на границе владений королей Аквитанских, Орсини мрачно прислушивался к шагам солдат, патрулировавших коридор. Как будто кто-то посторонний мог пробраться в крепость!

Крепость, построенная прадедом Изабеллы, была построена на века, и предназначена была не столько служить тюрьмой, сколько оборонять границы королевства от возможного врага. Она была построена по обеим берегам быстроводной реки, имея вид то ли громадной арки, то ли моста. Надводная часть являлась плоской патрулируемой площадкой, откуда спускалась чугунная решетка, перекрывавшая русло. В боковых круглых башенках, опоясанных лестницами, жили солдаты. На крышах башенок постоянно было выставлено по часовому. В центральной части крепости в основной, самой высокой башне на верхнем этаже жил комендант, на крыше дежурило четверо. На нижних этажах были заключены узники. Попасть в крепость можно было только через дверь, которая находилась во внутреннем дворике, но так как крепость стояла на реке, во внутренний дворик можно было только приплыть на лодке. Но и выше и ниже по течению река была перегорожена решетками, которые поднимались только по распоряжению коменданта.

Уже второй день никто не тревожил покой узника. Орсини был предоставлен сам себе. В камере из обстановки находились только дощатое ложе и подобие грубого стола. Он старался не вставать, практически не шевелиться, не делать ни одного лишнего движения, – беречь силы, которых оставалось так мало. Утром пришлось доесть последний сэкономленный сухарь, и теперь оставалась лишь вода на два последних глотка, но он не торопился их сделать. Пока еще не пора. Еще можно какое-то время продержаться. Он закрыл глаза. Давно сбившись со счета, сколько долгих дней провел в заточении, он все же не лишился рассудка и не потерял надежды. Вот только силы иссякали…

Заскрипел ключ в замке, и он мгновенно открыл глаза.

– Вы, мадам Бернарда? – он узнал пожилую пугливую жену коменданта и облегченно вздохнул. Когда ее супруг отлучался, она считала своим долгом позаботиться об узниках. Она была добра, но не из тех, кто решается на открытый бунт. Она еще способна была принести беднягам что-нибудь поесть, но ни за что не помогла бы бежать. Однако она делала хотя бы чтото, в отличие от других.

Женщина беспокойно осмотрелась и поставила на стол поднос.

– Ну давай-ка, мальчик мой, поднимайся, – ее глухой голос звучал ласково. Орсини, пошатываясь от слабости, поднялся на ноги и подошел к Бернарде.

– Давай-ка поспеши, – проворчала она. – Еще не хватало, чтобы меня застали здесь, сидеть нам тогда с тобой вместе. А я не очень-то веселая компания.

Орсини улыбнулся. Вылазки мадам Бернарды были секретом только для ее мужа, все остальные знали о ее проделках, не такой уж она была ловкой и хитрой, но никто не считать нужным открыть коменданту глаза…

А еще через три дня приехал капитан Гайар, и Орсини обрел свободу.

–

Орсини въезжал в столицу под приветственные крики толпы, выстроившейся вдоль дороги до самого дворца. Еще год назад его так ненавидели, так презирали, но король Иаков доказал, что тяжелая жизнь может стать невыносимой, если народом правит чужеземец – эгоист и тиран.

Орсини было страшно приятно, когда он слышал, как ему рады, и видел летящие вверх шляпы. Он ехал на вороном коне из конюшен замка Рено, фигура его была скрыта плащом, но порывы ветра иной раз приоткрывали лохмотья, в которые был одет молодой министр. Капитан коротко объяснил ему, что король скоропостижно скончался, и первым, что сделала Изабелла, был приказ освободить его.

Орсини прибыл во дворец полностью счастливый. Было около десяти часов утра, но кругом стояла гробовая тишина, даже пажи, такие шумные всегда, ходили на цыпочках. Орсини удивленно оглянулся, но капитан, сопровождавший его, исчез. Министр неуверенно задержался на ступеньках, не зная, как понимать то, что видит. Спустя несколько минут вернулся капитан Гайар, такой же нахмуренный, как все во дворце.

– Королева больна, – сказал капитан. – Мне сказали, она несколько дней не встает с постели. Ее камеристка обещала сказать ей, что вы прибыли, как только она проснется.

Орсини провели в его старые комнаты, заботливо возвращенные в прежнее состояние, словно он и не отсутствовал ни дня. Его ждали слуги, готовые исполнить любой каприз. Орсини велел нагреть воды, чтобы умыться с дороги, и пока те суетились, мирно уснул прямо в кресле, где присел было немного отдохнуть.

Между тем, Жанна Лашеню вошла в опочивальню королевы и тихонько окликнула ее. Изабелла приоткрыла глаза, с недоумением обнаружив, что уже разгар дня. Ей казалось, – сейчас поздний вечер.

– Я спала, Жанна? Мне кажется, я только прилегла…

– Ваше величество, вы проспали больше двенадцати часов. Только мэтр Бальен выражал беспокойство, что у вас такая сонливость.

– Пустяки, – ее веки упрямо смежились. – Я и не отдохнула вовсе. Будто только-только прилегла.

– Только что прибыл маркиз де Ланьери, мадам, – сказала Жанна. – Желал знать, примете ли вы его, но вы еще спали.

– Да, – пробормотала Изабелла, чувствуя, как апатия и дремота отступают от одного лишь упоминания о нем. – Я его приму, непременно, теперь же.

– Мне сходить за ним?

– Да. Нет. Не теперь, – королева встрепенулась. – Жанна, сколько мне нужно времени, чтоб одеться?

– Не меньше часа, мадам. Чем больше, тем лучше. Ваши волосы… Их нужно вымыть и уложить.

– Да? Хорошо. После. Скажи распорядителю, что я жду всех на закате в тронном зале. И Орсини, конечно, тоже, – Изабелла спустила ноги с кровати и вздохнула. – Боже, Жанна, у меня совсем нет сил. Но все же иди, иди.

Когда Жанна вернулась, королева стояла у зеркала, держась за резную спинку кресла руками.

– Какая я бледная, – сказала она шепотом. – Совсем не хороша. Что мне надеть, Жанна, чтобы выглядеть не слишком ужасно?

– Что пожелаете, мадам. Некоторые дамы любят подчеркивать свою бледность, ведь это признак аристократизма.

– Ты сказала про прием?

– Да, мадам.

– Ты уже виделась с Орсини? – не удержалась Изабелла.

– Нет, мадам. Я поднялась лично сказать ему, что вы желаете его видеть, но слуга сказал мне, что маркиз заснул, и я не стала его тревожить.

– Вот как? Он, что… болен?

– Как будто, нет, мадам, – удивленно ответила камеристка. – От той крепости дня три-четыре пути. Кто угодно вымотается.

Королева кивнула, продолжая изучать свое отражение.

– Если хотите, мадам, я могу помочь вам наложить на щеки румяна. Так многие дамы делают, чтобы оттенить свою красоту.

– Нет, лучше не надо. Не будем убеждать никого, что я здорова и счастлива, мне все равно не поверят. Принеси-ка мне лиловое бархатное платье.

– Вот это, с вышитыми голубыми цветами?

– Да, его, пожалуй, я и надену.

Жанна помогла ей надеть платье. Королева опустилась на стул, переводя дыхание.

– Теперь причеши меня. Поглядим, на что я буду похожа.

– Сделать узел на затылке, мадам?

– Да, только оставь пару локонов по бокам. Хорошо хоть волосы сами вьются, и не нужно возиться со щипцами. Теперь… Дай мне ожерелье из бриллиантов. Их сияние должно отвлечь взоры от лица.

– Готово, мадам. Ну как, вам нравится?

Изабелла критически осмотрела себя и горестно вздохнула.

– Нет. Будем искренни друг с другом, Жанна. Давай-ка снимай украшения и платье. Будем все начинать сначала…

* * *

Первому министру королевства привиделся сон, как будто сном как раз были события последних дней, и он все так же узник крепости, и манящая его свобода по-прежнему оставалась за узким решетчатым окошком под потолком камеры. Проснувшись от скрипа двери, он был уверен, что это надзиратель решил заглянуть к нему, чтобы проверить, жив ли он еще.

– Я жив, не надейся, – пробормотал он в полудреме.

– Господин маркиз?

Орсини подскочил. Над ним стоял слуга.

– Я позволил себе потревожить вас, господин маркиз. У вас осталось совсем немного времени, если вы не хотите заставлять ее величество ждать.

– Нет, конечно, благодарю вас. Я, кажется, заснул?

Отмывшись как следует после всех своих злоключений, в гардеробной он нашел новую одежду, и переоделся в темно-зеленый камзол с серебряным галуном. Теперь он вполне мог показаться при дворе.

Королева ожила, узнав о приезде Орсини. Ее измученное, потухшее сердце снова наполнилось огнем и радостью предстоящей встречи. Казалось, она готова была встать со своего трона и броситься навстречу первому министру, который подходил к ней неспешным размеренным шагом. Бедняжка! Она принадлежала к несчастной породе людей, которые сами крушили свое счастье. Разве знала насмешница-королева, что человек, которого она попирала ногами, безжалостно пройдет мимо ее любви, не заметив ее, и захочет повести к алтарю скромную служанку! Она сломила непомерную гордыню Орсини и надежду на свое собственное счастье. Орсини был уверен, что в глубине души Изабелла презирает бедного простолюдина, таившегося в надменном министре, втором лице в королевстве, который отчитывался только перед королевой и подчинялся только ей.

Орсини приближался к трону, позволяя всем восхищаться своей особой и заодно постепенно возвращая уверенность в себе. Его светлые глаза внимательно оглядели Изабеллу, и она чуть заалелась. Он нашел ее все еще красивой и нежной, хотя в этой красоте было что-то от прелести надломленного цветка. Все-таки очарование двадцатилетней девушки устояло перед невзгодами последних месяцев. Изабелла чувствовала, что Орсини изучает ее, и замерла, стыдливо трепеща. Конечно, она пока не была такой блестящей красавицей, как год назад, а вот Орсини ничуть не переменился. Он никогда не был писаным красавцем, и заключение мало отразилось на его высокой худощавой фигуре и резко очерченном лице с удлиненным тонким носом, выдающимися скулами и огромными, ледяными, серо-сизыми, как дым, глазами.

– Счастлив снова видеть ваше величество, – проговорил Орсини, отвешивая изящный поклон.

Она улыбнулась.

– Здравствуйте, маркиз. Мы все рады вам, – она протянула ему руку, и министр запечатлел на ней холодный церемонный поцелуй.

– Сочувствую вам в вашем горе, – громко и отчетливо, с оттенком насмешки проговорил он. Изабелла дрогнула, как от удара. Орсини, который больше двух месяцев провел на грани жизни и небытия, уставший, замученный, продолжал издеваться над ней, нанося раны ее гордости. Он прекрасно знал, какое для нее облегчение смерть Иакова. Орсини увидел, что королева обижена и растеряна, и невольно смутился, однако наружно никак не показал этого. Он остался бесстрастен. Желая загладить сорвавшуюся с языка злую фразу, он добавил:

– Однако надеюсь, ваше величество в добром здравии. Я счастлив, мадам, что вы вспомнили обо мне. Я вам глубоко благодарен. Ваше доверие ко мне переходит всякие границы, то есть, я хочу сказать, вы слишком добры.

Изабелла видела, что он не нарочно норовит рассердить ее, а неподходящие слова вырываются у него невольно, и он, собственно, не держит зла на нее. Это утешило ее, ведь и сама она когда-то грешила слабостью к обидным остротам.

– Расскажите же нам, маркиз, как вы посчастливилось выжить в этой ужасной крепости. Граф де Бонди описал ее жуткими красками… Это, должно быть, правда?

"Неужели она думает, что я стану рассказывать при всех них, что я пережил, – думал Орсини. – Да какое дело всем этим напомаженным румяным дамам и их откормленным кавалерам до меня и того кошмара, который мне довелось пережить? Это что им, развлечение? Как же, нужно мне, чтобы они сочувственно вздыхали и лицемерно клялись, что сходили с ума от волнения за мою судьбу!"

– Я не намерен обсуждать это, – сказал он, глядя куда-то в сторону.

– Сегодня лучше говорить о чем-нибудь другом. Хоть о погоде…

– Я надеюсь, маркиз де Ланьери, – произнесла королева, пропуская мимо ушей дерзость Орсини, – вы готовы завтра же приступить к вашим обязанностям.

– Завтра? Почему же не сегодня, мадам? Разве я был уволен и сейчас не являюсь первым министром?

Она утомленно откинулась на своем позолоченном троне, и мэтр Бальен озабоченно подался к ней. Ее внезапная слабость не прошла незамеченной, и по зале пробежал шепоток.

– Довольно с меня, хватит, – прошептала она едва слышно. – Аудиенция окончена, – сказала она. – Дайте мне покой…

Королева призвала к себе Орсини ранним утром следующего дня. Он искренне удивился, застав ее в черном дорожном платье.

– Вы уезжаете, мадам? – воскликнул он, входя в ее уютный кабинет. Она напряженно улыбнулась.

– Присядьте, маркиз.

– Садиться? Я постою, мадам, благодарю вас.

Ей доставило удовольствие видеть, что он встревожен.

– Я прошу вас, Орсини, сядьте. Мне нужно многое вам рассказать, очень многое… Вы удивитесь, быть может… Я тоже сяду… рядом с вами.

Она вздохнула и села около него. Перехватив недоумевающий взгляд молодого человека, она осторожно взяла его ослепительно белые худые руки в свои, сжав их тонкими пальчиками с острыми розоватыми ноготками.

– Я и правда уезжаю, Орсини. Я… Послушайте, друг мой, я не знаю, как рассказать обо всем. Я попытаюсь, но не перебивайте меня, прошу вас. Я… Когда не стало Антуана, а вас увезли в ту крепость, Иаков, этот нелюдь, хотел довести меня до безумия…