Текст книги "Темное безумие (ЛП)"
Автор книги: Алеата Ромиг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
– Я никогда не спрашивал, но предположил, что ты не вегетарианка.
Измученная голодом, я наклоняюсь вперед и откусываю мясо с вилки.
Он отрезает еще один кусок.
– Насколько восстановилась твоя память? – Спрашивает он, предлагая мне стейк.
Я беру еду, медленно пережевывая. Я не хочу снова об этом вспоминать. Однажды я позволила своему разуму ускользнуть… Я не могу позволить себе снова потерять контроль.
– Достаточно.
– Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда тебя забрали? – На этот раз Грейсон выбирает морковь, приготовленную на пару. – Я хорошо помню. Мне было семь лет. Слишком взрослый для проявлений избирательной памяти, когда разум подавляет плохие вещи, чтобы защитить себя. – Он кормит меня морковкой. – Должно быть, ты была младше.
– Не знаю, – признаю я. Я даже не знаю, было ли то, что я испытала в клетке, реальностью или вызванным наркотиками бредом. – Почему бы тебе самому не сказать? Кажется, ты уже все обо мне знаешь.
– Если бы я знал все, нас бы здесь не было. И если бы мы оба знали ответы на все вопросы, мы бы уже давно прошли эту хрень с ухаживаниями.
Я смеюсь. Я ничего не могу с собой поделать. Я совершенно свихнулась.
– Ухаживание. Полагаю, это можно считать свиданием с психопатом. Романтический ужин после небольшой прелюдии с удушением.
Крик стихает и теперь едва слышен. Он вытирает мне губы тканевой салфеткой.
– Итак, ты предпочитаешь что-то более приземленное, например, ужин и кино. Где бы я утомил тебя своими карьерными достижениями. А ты бы заставляла себя льстить мне, ласкать мое эго, в то время как я бы надеялся, что к концу вечера ты достаточно опьянеешь для быстрого, небрежного траха.
Я смотрю на него.
Его губы изгибаются в улыбке.
– Тебе ведь нравятся эти пытки, не так ли?
– Знаешь, что нравится мне еще больше? Когда люди держат свое слово. Ты сказал, что отпустишь меня, если я признаюсь в жестоком обращении с пациентами и неправомерном поведении. – Вздёргиваю подбородок. – Уверена, ты где-то прячешь запись моего признания… Так что, ущерб нанесен. Моя карьера наверняка будет разрушена. Файлы конфискованы. Других экспертов будут просить переоценить моих пациентов и методы лечения. Ты выиграл, Грейсон. Еще одно удачное наказание вынесено и исполнено.
Он отодвигает тарелку, и я мысленно оплакиваю потерю еды.
– У меня есть записанные признания, но они бесполезны. Ты была в полубреду, явно под давлением из-за того, что тебя похитил сумасшедший. – Он встает и смотрит на меня сверху вниз. – Но выдержать и пройти испытание ты должна не поэтому.
Он встает и отпинывает стол, чтобы ему хватило места встать на колени. Мою грудь сковывает тревога. Я замечаю пятно крови на его рубашке. В том месте, где я его ударила. Я смотрю на нож на столе.
Я пытаюсь встать, но мои ноги связаны так же крепко, как и руки. Голые пальцы ног царапает бетон.
Он кладет руки мне на бедра, и я мгновенно реагирую. Контраст прохладного атласа и тепла его тела воспламеняет кожу. Я одновременно хочу сбежать от него и стать к нему ближе.
– Ты знаешь, кем была эта девушка? – Спрашивает он. От ощущения его прикосновения воздух из легких улетучивается. Его руки медленно поднимаются, шелковистое платье скользит по коже. – Девушка в клетке с тобой. Кем она была?
Я с усилием делаю вдох.
– Я точно не уверена, – отвечаю я. Перед моими глазами непроизвольно всплывает грязное лицо. – Но я думаю… я думаю, что любила ее.
Честность – это все, что у нас осталось. Что бы Грейсон ни планировал, мой единственный выход – это правда. Он видит меня насквозь, может заглянуть за маску, которую я показываю всему миру. Но в отличие от него, Грейсон меня не осуждает. Во всяком случае, если я признаюсь в самых темных и тревожных сторонах моей психики, это может выиграть мне время.
И если быть полностью честной, я хочу рассказать ему. Его забрали – он понимает, что значит жить жизнью похищенного ребенка, воспитанного людьми, которые его украли… и это восхитительно. Но это также связано с тем, кем он является, и с ответами, которые открылись ему после осознания себя.
Он скользит ладонями по моим ногам. Я чувствую шероховатость кожи. Я хочу этого – и ненавижу себя за это.
– Любила, – повторяет он, как будто пробует слово на вкус так же, как я делаю это мысленно.
– Она показалась мне знакомой, – говорю я. – Как семья. Как…
– Сестра. – Он смотрит на меня.
Как только я слышу это слово, меня пронзает узнавание.
– Миа. – Мелкие детали, быстрые кадры нашей жизни наполняют мою голову. Ее грязные светлые волосы щекотали мне лицо. Ее улыбка. Ее слезы. Ее смех.
Затем…
Он забрал ее у меня. Поток воспоминаний усиливается. Ее вырвали из клетки, увели из подвала, забрали от меня. Мне не нужно восстанавливать все воспоминания, чтобы понять правду.
Она похоронена с другими.
– Лондон, дыши. – Голос Грейсона возвращает меня к свету, и я сглатываю обжигающий комок в горле.
– Я не хочу вспоминать, – признаюсь я. И я, правда, не хочу. Если он пытал ее на моих глазах, если он убил ее… мой разум защитил меня, укрыв от зла, с которым не мог справиться ни один ребенок. Даже сейчас боль, сжимающая мою грудь, настолько чужеродна, что я не могу ее выносить. Я не хочу ее чувствовать. – Она не может быть моей сестрой, – шепчу я.
– Есть только один способ узнать наверняка.
При этих словах мой взгляд останавливается на Грейсоне, привеченный его заявлением.
– Выкопай их, – говорю я. Только на этот раз, когда слова вырываются из моих уст, они имеют совершенно другой посыл. Если у меня была сестра, анализ ДНК это докажет. Это докажет так много…
– Ты никогда не сможешь получить ответы от него, – замечает Грейсон. – Но если ты пройдешь последнее испытание, они тебе больше не понадобятся.
Он кладет голову мне на колени, и меня поражает рефлексивное желание погладить ее. Между нами вспыхивает желание. Я собираю силу воли в кулак, пытаясь хоть немного сохранять здравомыслие.
«Думай». Единственный вопрос, который я бы задала своему отцу, это «почему».
Но вообще-то, я уже это знаю, не так ли? Я на протяжении многих лет изучала и анализировала его расстройство. Девушка, моя сестра Миа, была намного старше меня. Она была ровесницей девочек, похороненных у нас на заднем дворе. Она была того возраста, что его привлекал. А я? Я просто оказалось на пути.
Возникает вопрос: почему он меня оставил?
– Он не любил меня, – рассуждаю я вслух. – Не так, как родители любят своего ребенка. Он ухаживал за мной. Я была проектом. А когда я его подвела, то превратилась в еще одну непослушную девушку-подростка, которую нужно было наказать.
Грейсон сжимает мои ноги, возвращая меня на землю. И я ему позволяю.
– Он собирался убить меня, – говорю я, теперь зная, что это абсолютная правда. Мой отец – единственный отец, которого я знала – ждал, когда я достигну совершеннолетия.
– Если бы ты не убила его первая. – Он находит мой взгляд, задирая платье выше колен. – Чувство, эмоция, которую мы называем любовью, – это всего лишь химическая реакция в мозгу. Реакция, которую мы никогда не переживали, но значит ли это, что мы изверги? – Он уткнулся носом в мои бедра, его губы подняли мое платье выше. Жар опаляет мою плоть. – Мы любим друг друга или просто сходим с ума друг от друга? Я знаю, что я безумец – я без ума от тебя. Одержимость – это гораздо более сильная эмоция, чем любовь.
Пыл его прикосновений усиливается, и меня опаляет жаром. Чувственное ощущение его ладоней на моих бедрах, кожа к коже, пробуждает во мне плотское желание, которое может быть сродни любви. Я хочу Грейсона, несмотря на – или, может быть, из-за – того, что он делает со мной, что никто другой не посмеет.
– Я не родилась такой. – Я отворачиваюсь, мои пальцы отчаянно ищут веревку.
– Мы не родились в тот день, когда впервые сделали вдох. Мы родились в тот момент, когда украли его.
Я закрываю глаза, чувствуя грубую и болезненную правду его слов.
– Мы чудовища. – Я беспомощно смотрю на него, не способная сделать вдох. – И наша любовь – чудовищная эмоция, которая нас уничтожит.
– Возможно. А может она избавит нас от неуверенности и боли, – говорит он. – Все правильно, Лондон. Мы родились без угрызений совести и вины, потому что созданы для того, чтобы забирать жизнь. Стыд, который ты чувствуешь, вина… все это нереально. Ты приучила себя чувствовать несуществующие эмоции. Твой разум отгородился от определенных областей реальности, чтобы укрыть тебя от того, кем ты являешься на самом деле.
– Убийцей, – шепчу я. Шея в основании черепа пульсирует, и я закрываю глаза. – Нет. Ты болен. И я тоже. Нам нужна помощь.
Его глубокий смех вибрацией отражается на моих бедрах.
– Я болен. Болен от любви. Но всякая любовь – это болезнь. Люди творят друг с другом разные вещи… пары используют обман, чтобы попытаться изменить друг друга. Сделать кого-то лучшей версией самих себя во имя любви. Мы просто более честны. Нам не нужно приукрашивать процесс.
Я качаю головой.
– До того, как появился ты, со мной все было в порядке.
Он целует меня в бедро, затем встает и нависает надо мной.
– Ты была не в порядке, Лондон. Ты тонула.
Я смотрю, как он идет к концу стола, и снова пытаюсь освободиться от толстой веревки. Я не могу потерять контроль над реальностью. Я должна оставаться морально сильной, но я больше ни в чем не уверена – даже в самой себе.
Грейсон возвращается с папкой. Он роняет ее на стол, и содержимое рассыпается на белой скатерти.
– Я не смог получить доступ к файлам пациентов. Не без того, чтобы выдать нас. Это слишком опасно. – Он выудил страницу из кучи. – Но я смог достать это через Интернет. Надеюсь, этого будет достаточно.
Он кладет страницу мне на колени, заголовок слишком смелый, чтобы ошибиться.
– Осужденный серийный убийца троих детей повесился в психиатрической больнице, – читает он вслух. Сверху ложится еще одна страница. – Поджигатель-убийца найден мертвым в камере. – Потом еще одна. – Осужденный насильник кончает жизнь самоубийством.
Страницы продолжают накапливаться, каждый заголовок все громче, в каждом фигурирует новое имя. Давление нарастает, пока боль в моей голове не взрывается, и я кричу:
– Хватит…
Встав передо мной на колени, Грейсон касается моих волос.
– Мне нравится, когда они распущены. – Он опускает пряди на голые плечи, и накидывает на меня вышитую бисером шаль, его прикосновения успокаивающие и нежные. Я сосредотачиваюсь на этом ощущении, преодолевая приступ тошноты.
– Я не убивала их, – говорю я так тихо, что едва могу различить собственный голос.
– Нет, – говорит он, убирая распечатанные страницы с колен. – Ты их не убивала. Ты просто дала им возможность убить себя.
Мир накренился.
– Как и твой последний пациент или жертва, Дейл Райли.
Я зажмуриваюсь, молясь, чтобы мир пришел в норму.
– Нет. Райли вышел из программы.
На его лице появляется кривая улыбка.
– Вот как ты это называешь? Вышел из программы. Мне нравится. Ты особенная, Лондон. Ты не просто работаешь, но еще и преуспеваешь. Все вокруг тебя, весь мир поверили в твою ложь. По правде говоря, Райли пустил пулю себе в голову. Украл оружие охранника и прямо сюда… – он подставляет два пальца под подбородок, – бам.
Я поворачиваю голову, больше не в силах смотреть в его ледяные глаза.
– Видишь ли, Лондон. Теперь, когда ты узнала правду, ты больше никогда не увидишь лжи. Ты свободна.
– Свободна, – повторяю я, пытаясь понять смысл. Слово звучит странно.
– Никто не понимает тебя лучше меня. Нет никого, кто знает тебя так близко, кто будет любить тебя так страстно. – Он гладит меня по лицу, затем кладет руку на мою, лаская скрытый под татуировкой шрам на ладони. – Мы даже отмечаем себя одинаково. Наши убийства высечены и начерчены на нашей плоти.
Я сглатываю.
– Я забрала только одну жизнь.
Он приподнимает брови.
– Ты забрала шесть жизней. Не своими руками, но ты сломала их разум, посадила темное семя и взращивала его, пока у твоих жертв не остался только один выход. – Он тянется к ножу. – Мы одинаковы.
Мои веки слишком тяжелые, чтобы держать их открытыми. Я прикрываю их, поскольку покачивающее движение убаюкивает меня. Если я позволю ему убить меня, просто покончу с собой, завтра мне не придется снова сталкиваться с этой правдой. Все может закончиться на этом моменте.
Внезапное движение отбрасывает меня назад. Я слышу как что-то рвется, и моя рука оказывается на свободе. Я открываю глаза, когда Грейсон использует нож, чтобы освободить второе запястье. Он вкладывает нож в мою руку.
– Ты отрицала то, кто ты есть, – говорит он. – А я был слаб. Как и тебе, мне нужно за многое ответить. Мои жертвы не заслужили той милости, которую я им оказал, предоставив возможность искупить вину. Мы здесь не просто так. Теперь, когда мы нашли друг друга, нам больше не нужно подчиняться их законам.
Я смотрю на него – красивого темного бога, возвышающегося над своими безумными творениями.
– Ты сошел с ума.
Его улыбка сногсшибательна.
– Не могу дождаться, когда ты присоединишься ко мне.
Я сжимаю нож, адреналин впрыскивается в кровь.
– Но я даю тебе выбор. После этого такой возможности больше не будет. Это наш финал.
Я смотрю в темноту, затем на него. Мою грудь покалывает от предвкушения.
– Какие у меня есть варианты?
– Год назад, до того, как меня арестовали, я преследовал мужчину. Он должен был стать моей следующей жертвой. Теперь он твой. Мой подарок тебе.
Крики прекратились, но я с шоком осознаю происходящее.
– Нет. Грейсон, пожалуйста. Ты не можешь так со мной поступить.
– Я всего лишь открыл тебе правду. Но я заставляю тебя, наконец, сделать выбор, прекратить лгать, Лондон. Не могу передать, как сильно я хочу, чтобы ты сделала именно это.
– Я не буду играть в эту игру. – Я бросаю нож, подчеркивая свою точку зрения.
– То есть ты собираешься вернуться в свой мир и… что? Признаться властям? Потерять лицензию и, возможно, даже попасть в тюрьму?
«Нет. Я отказываюсь страдать так, как эти подонки». Я подавляю эту мысль.
– Я так не думаю. – Он берет нож и снова кладет мне в руки. – Так что выбирай. После всего, что мы обнаружили, после всего, что ты узнала. Ты думаешь, что стоишь выше того, чтобы лишить человека жизни?
– Да.
– Давай это выясним.
Он поворачивается к темноте.
– У тебя есть время до утра, чтобы решить. Освободись от веревки, пройди лабиринт и сделай выбор. Ты можешь либо постараться излечить нашу жертву, либо покончить с ней.
О Боже.
– Начинай.
Глава 28
ЛОВУШКА
ЛОНДОН
Что это значит – быть свободной?
За свою карьеру профессионального психолога я консультировала множество пациентов, каждый из которых был так или иначе стеснен, скован, связан ментальными ограничениями. Даже личности с самыми сильными расстройствами, считавшие себя свободными, находились под властью тяжелого психоза.
Исключите материальное, и наше существование будет заключаться лишь в мыслях.
Все мы – мысли, рожденные характером. Каждое новое мгновение, каждое новое направление и путешествие, на которое мы решаемся, сначала зарождается в мыслях. И эта мысль здесь, это моя трансформация.
Меня окрестила тьма.
Я заглянула в себя и узрела истину. Неискаженную образом, который мы создаем для себя. Столкнувшись с такой откровенностью, вы можете либо принять ее, либо сломаться.
Никто не может пережить абсолютное разрушение своего разума. Мы созданы не из закаленного стекла, а из хрупкого хрусталя, и по мне уже пошли трещины.
Использовала ли я свои знания, чтобы извратить умы шестерых мужчин? Была ли я орудием убийства? Или Грейсон запудрил мне мозги?
Какая реальность истинна?
Босые ноги ударяются о землю, когда я мчусь к опушке леса. Дом Грейсона зловеще возвышается на фоне ночного неба, его мерцающие огни окружают его словно нимб. Света достаточно, чтобы разглядеть дорожку, ведущую к забору. Я почти на месте.
В темноте раздается треск статического электричества.
– Прикосновение к забору приведет к слишком быстрому завершению игры, любимая. Ты же этого не хочешь.
Я тяжело дышу и смотрю на колючую проволоку. Я слышу жужжание электричества, бегущего по плетеной металлической ограде. Ублюдок. Я оглядываюсь, отчаянно ища еще один способ сбежать.
– Есть только один выход, – продолжает бестелесный голос Грейсона. – И он там.
Передо мной открывается выход в садовый лабиринт, окруженный высокими стенами из зелени.
– Это безумие, – шепчу я себе. – Что, если я откажусь? – Уже кричу я. – Что, если я просижу здесь всю ночь?
Единственный ответ – стрекотание сверчков.
– Дерьмо. – Я хватаюсь руками за голову, рвано дыша. Я чертовски устала. Из-за боли в спине мне кажется, что я раскололась на две части. И нижняя половина моего тела превратилась в паутину боли.
Еще я думаю об искуплении. Эта мысль приходит ко мне, когда я слышу неистовый крик, пронзивший тьму ночи. Где-то посреди лабиринта какой-то человек ждет своей участи. Одна из жертв Грейсона. Что он натворил, из-за чего оказался здесь? Достоин ли он спасения?
Кто имеет право делать такой выбор?
Я не спаситель, и точно не герой. Но я отказываюсь быть тем мерзким существом, которым изображает меня Грейсон. Я не плохой человек, такого просто не может быть. В моих венах течет не кровь моего отца.
У меня есть выбор.
Я подтягиваю платье, освобождая лодыжки, и бегу ко входу в лабиринт. Я принесла клятву Гиппократа и я не могу позволить гравитации затянуть меня в черную дыру… пока нет.
Добравшись до решетчатой арки, я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Легкие горят от нехватки воздуха. Я опираюсь на зеленую стену. В ладонь вонзаются шипы, и я отстраняюсь.
Здесь крики громче. По коже пробегают мурашки. Над высокими изгородями виднеется сияние, освещающее ночное небо, и я знаю, что это моя цель. Я вхожу внутрь.
Кожа покрывается липким потом, зубы начинают стучать от холода. Чем глубже я вхожу, петляя между стен из темной зелени, тем холоднее становится ночной воздух. С наступлением темноты температура падает.
– Черт побери, – ругаюсь я, упираясь в тупик. Я разворачиваюсь, вцепившись в спутанные волосы. – Куда мне идти?
Раздается искаженное шипение акустической системы, и я поворачиваюсь на звук.
– Ты слишком нетерпелива. Направляйся на восток. Ты найдешь своего пациента в центре.
– Гребаный восток, – выдыхаю я, дыхание превращается в пар. Где здесь восток? Вместо этого я гонюсь за светом, путешествуя по лабиринту, полагаясь на тени и инстинкт.
Тишину, до сих пор служивую мне единственной спутницей, нарушает лязг. Я улавливаю слабое клацанье и следую за звуком, волоча за собой по потертой дорожке подол платья. Когда я поворачиваю за угол, лабиринт становится светлее. Шок пронизывает мою грудь острым шипом.
Нет.
Сначала я отказываюсь смотреть – видеть – поэтому перевожу взгляд на руки. Мысли теряются в пустоте, когда меня затягивает водоворот.
Затем я смотрю на ключи.
Навес из сияющего серебра, бронзы и ржавого металла, удерживаемый красной нитью – одеяло в небе, сотканное из крови. Ключи лязгают в унисон, играя темную мелодию, от которой меня пробирает до костей.
Из меня вырывается трескучий смешок. Я смотрю на ключ, вытатуированный на плоти, пока не затуманивается зрение. В уголки глаз попадает пот, и меня словно игла пронзает боль.
Он знает меня.
Я скрывала уродливую и мерзкую суть под маской тщеславия. И все же он ее увидел.
В моей профессии прошлое может иметь такие же ужасные последствия, как и неправильный диагноз. Стыд является причиной большинства грехов.
Вращаясь и мерцая, как танцующие звезды на черном небе, ключи отражают отблески прожекторов. Два фонаря освещают стеклянный контейнер посреди поляны. Резервуар, до краев наполненный чем-то похожим на воду. Над ним подвешен полуобнаженный мужчина.
Он кричит, борясь с путами.
– Помогите!
Я пытаюсь повернуться, чтобы вернуться в лабиринт, но голос Грейсона меня останавливает.
– Под твоим пациентом находится смертоносная смесь, содержащая высококонцентрированную серную кислоту. Смертельная концентрация, способная растворить плоть и кости. Чтобы помочь ему, Лондон, нужно соблюдать правила. Если ты сочтешь, что его жизнь достойна того, чтобы ее спасти.
– Пошел ты! – Я оглядываюсь, пытаясь понять, где он. Цепляюсь за бисер на шали, накинутой на плечи, и тяну за него. Она рвется, и стеклянные бусинки падают на землю. – Как мне его спасти?
– Есть путь, по которому ты должна пройти. Камни укажут дорогу. Встань на каждый и выбери ключ. После сделанного выбора, пациент будет либо опускаться, либо подниматься выше. – Он делает паузу. – Я отобрал для вас два особенных ключа. Один сбросит его вниз, другой – спасет.
Как мне узнать, какой из них какой?
Дыхание обжигает грудь, я смотрю на контейнер. Внутри виднеется лабиринт спутанных и переплетенных трубок. Господи.
– Примешь слишком много неправильных решений, и твой пациент погибнет смертью, очень похожей на смерть его жертв. Но каждое искреннее признание, которое ты получишь от него, наставляя на путь истинный его черную душу, отодвинет его дальше от роковой смерти.
Я провожу рукой по волосам.
– Что он сделал? – Кричу я. – В чем заключается его расстройство?
– Я невиновен! – Плачет мужчина.
– Заткнись! – Я смотрю на ключи. – Скажи мне, Грейсон, или я не буду знать, как ему помочь.
Я жду. Холодный воздух покалывает кожу. Наконец, голос возвращается.
– У Роджера особая парафилия9. Это педофилическое расстройство, но я уверен, что ты обнаружишь множество других пороков под этой гнилой плотью.
Я киваю себе. Хотя педофилия не моя специальность, у меня были два пациента с таким диагнозом. Меня мутит. Есть несколько парафилий, от которых меня тошнит. Грейсон сделал мудрый выбор. «Я не могу этого сделать».
– По крайней мере, семеро детей пострадали из-за болезни Роджера, – продолжает Грейсон. – И четверо были убиты, вырваны из этого мира руками Роджера. Их останки растворены и захоронены. Ему было предъявлено обвинение только в отношении одного – его племянника, – но суд не возбудил уголовное дело из-за недостаточности доказательств.
На ослабших и дрожащих ногах я ступаю на первый камень.
– Почему ты просто не предоставил властям доказательства?
– Этот человек не проявил пощады к своим невинным жертвам, а значит и сам ее не заслуживает.
Точно. Я пытаюсь вразумить психопата.
– Я не могу этого сделать. Ты знаешь, я не могу этого сделать…
– И последнее, – обрывает меня Грейсон. – Ты должна знать, что последняя жертва Роджера, мальчик по имени Майкл, до сих пор не найден.
Я смотрю на человека, болтающегося над контейнером с кислотой. О боже.
Акустическая система со скрипом выключается, пока я балансирую на камне, обретая равновесие.
Сверху доносится вопль, и я слышу агонию в нем. Крик, вырванный из бездны нескончаемой боли. Это заставляет меня поднять руку.
Я балансирую на камне, цепляясь босыми ногами за зазубренный край, и дотягиваюсь до первого ключа.
«Прости меня».
Кончики моих пальцев касаются ключей, прежде чем я хватаю один из них. Закрыв глаза, я дергаю вниз.
Скрежет эхом разносится по поляне, а затем тело Роджера дергается и падает. Он кричит, и он неровного вопля я стискиваю зубы.
– Стой-стой! Не делай этого. Ты убьешь меня.
Я дышу сквозь тошноту, поднимающуюся внутри живота.
– Если я не попробую, он все равно убьет тебя. – Я перехожу к следующему камню и встаю на носочки, моя рука дрожит под подвешенными ключами. Пламя лижет поясницу. В игре Грейсона нет логики. Один из ключей может освободить этого человека, или все они могут приговорить его к смерти.
Я хватаю бронзовую фигурку и тяну.
Роджер опускается еще на дюйм.
Дерьмо. Запаниковав, я пропускаю следующий камень и изучаю бак. Он выше меня. Может, шести футов высотой и выглядит как вертикальный аквариум.
Господи. Грейсон чертовски хорошо изучил меня, чтобы создать соответствующее испытание. В моем офисе был аквариум, который служил источником спокойствия. И теперь он превратил его в смертельную ловушку.
Не обращая внимания на мольбы мужчины, я осматриваю остальное. Закрепленный наверху деревянный брус заставляет Роджера парить в воздухе, толстые металлические тросы удерживают его вес, торс опутан кожаной упряжкой.
Это виселицы палача. Простая, но надежная конструкция. Я хожу по периметру, изучая ловушку Грейсона. Ища способ освободить Роджера, не опуская его в чан с кислотой.
– Пожалуйста, помогите мне, – умоляет он.
Даже если бы я была достаточно сильна, чтобы отодвинуть эшафот и оттащить его от резервуара, Грейсон бы этого не допустил. Как будто в ответ на мои мысли, на ловушке скрипит шестерня, и Роджер приближается к жидкости.
– Боже… вот дерьмо… – Всхлипывает он, его дряблое, молочно-белое тело дрожит от жалких криков.
– Господи. Заткнись. Просто заткнись. – Я убираю волосы с лица. – Почему бы тебе не помочь мне, Роджер? – Говорю я, решая вернуться к третьему камню. – Расскажи мне о себе. Как и я, ты здесь по какой-то причине. Мы влипли оба, хорошо?
– Хорошо, – уступает он.
Пока он рассказывает о том, что работает в местном супермаркете, упаковщиком мяса, я считаю камни впереди меня: три. Я прикидываю, сколько дюймов осталось до того, когда ноги Роджера коснутся серной кислоты. Может, пять… Я не могу сказать точно.
Вдоль навеса из веревок висит еще несколько ключей, но с камней их не достать. «Соблюдай правила». Но Грейсон не следует правилам. Он их ломает. Он нарушает законы общества. В случае с Грейсоном, каждая деталь – это тест.
Я отрываюсь от камня и прыгаю, взмахнув рукой.
– Что ты делаешь?
– Тише, Роджер. – Я снова подпрыгиваю и утаскиваю за собой ключ.
Раздается глубокий стон, исходящий от шестерен, затем Роджер опускается. Даже ниже, чем в прошлый раз, пальцы ног задевают поверхность. Его яростные возгласы сводят меня с ума, и я кричу. Вцепившись руками в волосы, я вырываю их с корнем.
Я потерялась в море ключей. Лязгая наверху, они переливаются насмешливой мелодией. Их слишком много.
Я прижимаю ладонь к животу, черное атласное платье становится слишком тесным. Я с усилием наполняю лёгкие воздухом. «Ты думаешь, что стоишь выше того, чтобы лишить человека жизни?» Вопрос Грейсона не дает мне покоя. Пор какой-то причине он выбрал именно эту жертву… Почему?
Я ступаю на камень, босые ноги покрыты волдырями и ноют от боли.
– Расскажи мне о своих жертвах, Роджер.
Я замечаю, как он замирает в темноте. С такого расстояния и без очков я вижу только силуэт, но я могу прочитать его манеру поведения, то, как напрягается его жестко закрепленное тело.
– Зачем? Какое они имеют значение?
Никакого отрицания. Никакого раскаяния. «Какое они имеют значение». Если бы этот человек сидел в моем кабинете, я бы сделала заметку исследовать антисоциальный спектр, чтобы определить, проявление ли это какой-то конкретной психопатии. Но мы не в моем кабинете, и у меня есть время только признать, что она есть.
– Я психолог, – говорю я, на мгновение помедлив, прежде чем взять следующий ключ. – Я могу вам помочь. Ну, теоретически. По правде говоря, мне все равно, выживете вы или умрете. Я просто не хочу, чтобы ваша смерть была на моей совести.
Вот оно. Жестокая честность. Где бы ни был Грейсон, я уверена, что его губы расплылись в дьявольской улыбке.
– Если это правда, и вы совершили преступления, в которых вас обвиняют… тогда этот человек по ту сторону громкоговорителя не позволит вам уйти отсюда живым. Я не уверена, что могу сделать что-то, чтобы вас спасти.
– Что, черт возьми, с тобой не так? – Кричит он мне. – Боже, ты такая же больная, как и он.
Я пожимаю плечами. Может быть. Вероятно. Но адреналин в крови иссяк, и физическое истощение не способствует проявлению терпения. Еще до того, как Грейсон вошел в мой офис, я уже все решила. Настоящих садистов невозможно реабилитировать.
Даже если бы в моем распоряжении было все время вечности, чтобы излечить этого человека, я бы не добилась успеха.
Где-то в глубине души шепчет голос. Я уже была раньше на этом месте, стояла у обрыва. Это был момент, когда я впервые осознала, что веду нескончаемую битву, веду ментальную войну, у которой нет конца.
Во время этого открытия, этого принятия я сломала человеческий разум. Я настроила его психоз против него, и этот психоз поглотил его. Стал его концом.
Моя грудь горит, дыхание прерывистое. Я втягиваю в легкие прохладный воздух, чтобы погасить этот пожар. «Теперь, когда ты узнала правду, ты больше никогда не увидишь лжи. Ты свободна».
Свободна. Свободна говорить и действовать без стыда.
– Мне не стыдно из-за того, что я сделала, – говорю я, опираясь на камень. – Мне стыдно, что я скрывала это от себя. – Слабость, которой я поддалась, когда проснулась на больничной койке. Отрицание. Я подпитывала иллюзию, потому что не могла – не хотела – принять правду.
Я смотрю на подвешенного.
– Где Майкл, Роджер?
Он крутится, пытаясь освободиться, но у него нет шансов.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Я нетерпеливо сдуваю челку с глаз, уперев руки в бедра.
– Ты похитил маленького мальчика. И где-то спрятал его. Если хочешь, чтобы я тебя спасла, ты скажешь мне, где он. Майкл жив?
Моя рука поднимается вверх. Я дразняще щелкаю по ключу.
Он кричит:
– Да! Хорошо. Да. Мальчик жив.
Я дергаю ключ. Тело Роджера поднимается выше. Всхлип облегчения сотрясает его тело.
Внезапно я понимаю, что Грейсон играет по своим собственным правилам. Он управляет механизмом. Ключи привязаны к веревкам, а веревки прикреплены к хитрому устройству, которым управляет Грейсон. Он держит все под контролем.
Мы держим все под контролем.
Жизнь Роджера зависит только от Роджера.
«Мы даем им возможность покончить с собой».
Если я хочу спасти этого человека, все, что мне нужно сделать, это выбить из него признание. Здесь должна быть загвоздка – Грейсон никогда не давал ни одной из своих жертв реального шанса. «Он делает это для меня».
– Где Майкл? – Спрашиваю я.
Он не отвечает. Затем, когда я беру ключ, он говорит:
– Подожди. Я не готов.
– Как не были готовы дети, которых ты украл и убил. – Я хватаю ключ и тяну за него.
Роджер падает. Пальцы ног задевают кислоту, и он кричит.
– Итак, где ты держишь мальчика?
– Пошла… – Он сгибает колени, пытаясь удержать ступни над кислотой. – Если я скажу … тогда я сяду в тюрьму. Ты знаешь, что делают в тюрьме с такими, как я?
– Ты боишься этого больше, чем смерти? – Бросаю я вызов. – Если так, то скажи. Если ты выбираешь смерть, то этот человек тебе поможет. Он предоставит тебе свободу умереть.
– Свобода? – Он плюет в меня. – Ты сумасшедшая.
– Это уже второй раз, когда ты оскорбляешь мое душевное состояние. – Я спрыгиваю с камня, и в этот раз моя спина уже не воет от боли. Я с облегчением вздыхаю. – Ты оказываешь себе медвежью услугу, Роджер. И у тебя есть всего лишь несколько часов, чтобы сделать выбор.
